Наталья ЕГОРОВА. ЧТОБ ГАГАРИН ЛЕТЕЛ И ГОРЕЛА ЗВЕЗДА… Поэзия
Наталья ЕГОРОВА
ЧТОБ ГАГАРИН ЛЕТЕЛ И ГОРЕЛА ЗВЕЗДА…
УЛИТКА
Ты в этом мире медленнее всех.
Ползешь к цветку – и время тратить грех,
Чтоб наблюдать за медленным движеньем.
Но нет быстрее урагана звезд,
Летящих по спирали млечных верст
В стремительном витке преображенья.
Куда тебе спешить и почему –
Навек неясно твоему уму
В пространстве продвижений постепенных.
Ведь если время не остановить –
Так можно спрятать или закрутить
В спиральный панцирь медленных вселенных.
Сгорают звезды, пролетают дни,
Поют пульсары – времени сродни.
А ты ползешь замедленной дорожкой
По правилам неведомой игры.
Ведь можно так: свернуть в себя миры –
И с лепестка цветка топорщить рожки.
* * *
Когда я вышла в путь в рассвете детства раннем,
Гудел седым холмам морей глубокий вздох.
И маленькой душе привиделся бескрайним
Поющий шар Земли в подпалинах дорог.
Весь мир играл у ног – огромный, как дорога,
И дружелюбно звал решиться и пойти:
«Ступи один шажок, потом еще немного,
И не заметишь, как осилишь все пути».
И я шагнула в свет – в разверстый трепет дали,
В лавинный ропот рощ, в лебяжью стаю лет,
В широкий шорох волн, где всех веков печали
На золотом песке чертили легкий след.
Я полюбила вас – старухи в нищих хатах,
Студенты и бомжи в столичной тьме огней.
И стала я тогда пожизненно богата
Тревогами ветров и вольностью дождей.
И я вместила весь мой мир в рассвете раннем –
Лесов протяжный шум, морей соленый вздох,
Тяжелые дымы проснувшихся окраин,
Клубящуюся пыль полуденных дорог.
А тихая Земля в прибрежной белой пене
Играла, как дитя с ракушкою в руке,
И вечный океан веков и поколений
Гудел, чертя пути на золотом песке.
И ты летела в путь, срывая звезд орбиты,
На сильном, молодом, сияющем крыле,
Забыв миров печаль, простив веков обиды,
Огромная душа на маленькой Земле.
* * *
Отведи меня, дедушка, в детство за белой горой
По тропинке из вечного снега, что лег между нами.
Там летят рысаки в алых лентах сквозь парк городской,
И с лотков расписных бабы в шубах торгуют блинами.
Там дымят самовары. В аллеях стоят терема.
Праздник Русской зимы – и лепные фигуры из снега.
Там царевич и волк, а на ветке жар-птица сама.
И герой-космонавт рядом с пушкинским вещим Олегом.
Повернулся к концу с середины двадцатый наш век.
Сказка с космосом спорит в пространстве зимы небывалом.
Кто такое слепил? Кто раскрасил сияющий снег
Золотым, голубым, полыхающим синим и алым?!
Стар и мал – мы стоим, счет седым временам потеряв.
Два ребенка извечных – большие глаза проглядели!
Посмотри, посмотри, как веселый Петрушка лукав!
Как на печке летит, обгоняя ракету, Емеля!
Фонари среди хвой. Снегопад. Хорошо-хорошо.
А волшебный фонарь и в метель доведет до ночлега.
Где ты, дедушка? Поздно. Куда ты тихонько ушел
По аллее седой, по тропинке из вечного снега?
А с тобою ушел век двадцатый – кровавый наш век,
Век, разрушивший просто и заново создавший мифы.
А в столетье другом сам себя подменил человек –
Снежный сказочный ком не втащили на гору Сизифы!
А в столетье другом – одиноко замерзшей душе.
Нету Русской зимы. И в сугробы не прыгнешь с разбега.
Нету снежных фигур на оттаявшей черной меже
Пограничных времен. Да и нету почти уже снега.
Мне идти за тобой. Но еще я не верю тому.
Я играю еще на снегу у проталины черной.
Я еще запускаю снежок в лихолетье и тьму,
Неизвестно зачем покоряясь мечте непокорной.
* * *
Не шуба боярская – снежная тьма
Согреет мехов горячей.
Перст в тучи уставивши, смотрит зима
Морозовой грозной с саней.
Заточено солнце в колодец зимы,
Где каждый – спасет и предаст.
А Суриков пишет лазурью дымы
Печные. И суриком – наст.
По снегу мазками – хребтины домов
В проулочках. А надо всем –
Как пятна, плывут подмалевки миров,
Наброски непознанных тем.
Сиянье проросших сквозь вьюгу Стожар –
Как пир посредине чумы.
И снова сжигающий холод и жар
Сливаются в сердце зимы.
Пляши-хохочи над порубами льда,
Свое пролистнув житие.
Где жизнь невозможна по сути – всегда
Вступает в права бытие.
И крикнув, что все от рождения знал,
А душу не продал зазря,
Юродивый смотрит в морозный провал
Столетий – глазами царя.
* * *
В этом солнце сквозном – что мне твой вековечный укор!
Не сотру я со щёк тривиальные глупые слёзы,
А вдохну в свою грудь белой рябью прошитый простор –
Каждым сердцем зелёным трепещут и любят берёзы!
И нырнув с головой в эту странную явную новь,
В мир, где каждое сердце округу творит и струится,
В сотый раз я скажу: наша родина – это Любовь,
А не место в пространстве, где выпало жить и родиться.
Как берёзы трепещут, стараясь беду одолеть,
Каждым сердцем в простор превращая заросшую местность –
Лей в пространство любовь, невзирая на беды и смерть,
Чтоб очнулась в тебе и тебя полюбила окрестность!
Надо свить себе родину, как на берёзе гнездо
Вьёт весной соловей мхом и пухом израненных крылий.
Так и деды твои, улыбаясь за плугом незло,
Тыщи вёсен любя – все вокруг для тебя налюбили.
И березовых рощ водопадом гремящая новь
В тыщу тихих сердец вдруг пошлёт пониманье и чудо.
И пойду я к любви – ибо родина наша – Любовь,
На дорогах земных и в мирах, где не жили покуда.
А когда отгорят все пути на краю синевы
И судьба не подскажет, направо идти иль налево, –
Я совью себе родину в плеске любви и листвы
В белоствольном лесу мирового шумящего древа.
Приюти меня в тёплые белые рощи твои –
Там, где любящи вечно и всеми безмерно любимы
Вьют их пуха и веток гнездилища вечной Любви
В белоствольных лесах у престола Творца серафимы.
* * *
В том детстве, где ангел случайно
Про жизнь просиял мне и смерть,
Открылась мне вечная тайна –
Не может любовь умереть!
Тот ангел сидел в изголовье,
Бессмертный в бессмертной любви,
А мама горела любовью
И гладила косы мои.
Но ангел исчез белокрылый,
И в маминой тихой, живой
Любви – над холодной могилой
С седою стою головой.
И не понимаю упрямо,
Как жизнь наша быстро прошла.
Твержу своё детское: «Мама,
Зачем нас любовь не спасла?».
Зачем в слабине человечьей
Мы жизни твоей не спасли,
И смерти ответить нам нечем
По-прежнему, кроме любви.
И горю ответить нам нечем
По-прежнему, кроме забот,
Пока о прощанье и встрече
Тот ангел продрогший поет.
Тот ангел, как лунь, сизокрылый,
И жизнь повидавший, и смерть,
Поет над родною могилой:
«Не может любовь умереть!».
* * *
Лазарь, Лазарь, как ты встал из гроба,
Словно платье, примеряя плоть?
И о чём сквозь смертный лёд озноба
Повелел молчать тебе Господь?
Над волнами чайкой плачет горе
Всех людей за смертною чертой.
О твое молчанье бьется море
В гибельной печали роковой.
Или ты хранишь своё молчанье,
Как язык миров, где слово – тишь?
Или, переполнен страшным знаньем,
Ужасом охваченный, молчишь?
А над морем неба цвет лазорев,
И сквозит небесный окоем
Шумом гальки и молчаньем моря
В имени лазоревом твоем.
В этой жизни смертным нет исхода.
Но, как отблеск отшумевших бурь,
Ракушками, рыбою и йодом
Остро пахнет здешняя лазурь.
А над жизнью даль всегда туманна.
И над мертвой рыбиной и над
Сгнившей лодкой – чайки и бакланы
Голосами ангелов кричат.
Утешают или же смеются
Над земными, зная жизнь и смерть.
Лазарь, Лазарь, больно ли – вернуться
Для того, чтоб снова умереть?
* * *
Понимаешь ли, птица,
на ветке сидеть и молчать –
это вовсе не то, что к чему стоило в жизни стремиться.
Надо ветку качнуть, да получше листву раскачать,
надо мир раскачать –
пусть округа летит и кружится!
Надо мысль раскачать –
чтоб летела, звеня и паря,
чтоб качала леса, заполняла долины и воды –
вот тогда запоешь
лучше лучшего соловья,
подчиняя сознанью
веселые смыслы свободы.
Ты на ветке сидишь – тише тихого.
Не шелохнёшь
ни резного листа,
ни лежащую в дреме окрестность.
Понимаешь ли, птица,
звенит мне твоя высота
и свистит по ночам
твой пернатый секрет неизвестный.
Ведь когда ты поешь –
ходит громом в лесу тишина,
и с росою глаза
золотые цветы раскрывают.
Перезвона и трелей угрюмая чаща полна.
И сиянья.
И жизни.
Но видишь ли…
Так не бывает.
Будто смысл,
что петлею сужает пространство вокруг,
отлетел от души –
и очнулась душа в укоризне,
засвистала, защелкала юным восторгом – и вдруг
ощутила струенье-течение-пение жизни!
И звучат над землей –
выше смыслов усталой земли,
выше гроз естества,
выше заданной временем темы
все лишенные смысла пернатые птичьи слова,
все рулады твои,
все твои золотые фонемы.
* * *
Айсберг, Россия!
Ни белые шкуры полярных медведей твоих,
ни ледоколов зеленые волчьи глаза,
ни Аввакумов опальных пути на санях,
ни потаенных острогов подводные льды
не объяснят, что такое Россия в мороз.
Вмерзли мы в жгучее пламя –
а пламя в мороз
ясно звенит, как застывший каленый металл.
Вмерзли в огромное солнце –
а солнце в мороз
красное, жаркое, как на кормушке снегирь.
Вмерзли в далекие звезды –
а звезды в мороз
круглые, глупые, как прошлогодний горох.
Айсберг, Россия!
Твой воздух замерз, как кристалл.
Вмерзли мы в сердце –
а сердце России в мороз –
вечный ребенок, летящий на санках с горы.
Страшно! Так сладко и страшно!
Движенье и вихрь!
Из-под полозьев
взметается веером снег!
Сладко и страшно!
И – падаешь в жгучий сугроб.
Замерло сердце.
Удар пропустило.
Потом
тихо разжалось и медленно стукнуло в грудь.
Айсберг, Россия!
А в сердце – восторг и огонь!
* * *
Разве ты это, родина – царь да обком,
Да шлагбаумом к счастью закрыты пути,
Ну а в Китеж – ни Ельциным, ни Ермаком,
Хоть рукою подать, да вовек не пройти.
Лучше Бога мы знали, какой ты должна
Быть. А все же, умеривши гордость и спесь,
Не переть бы нам, знающим, против рожна,
Полюбить бы тебя нам такою, как есть!
Ты – любила. И за руку тихо вела.
И слезу вытирала в назначенный час.
И терпела, когда и терпеть не могла
Безобразно позорящих, судящих нас.
– Все не так! – каждый век мы пеняли тебе.
Где нам – умным – заботу и нежность понять!
Ты нас, ласковых, гладила по голове
И, слезу вытирая, жалела, как мать.
Наплюю я на злое жулье да ворье.
– Чист загаженный двор! Бел затоптанный снег!
Я возьму тебя, родина, в сердце свое.
Сохраню тебя, родина, в сердце навек.
Что нам – царь, да октябрь, да банкир, да обком!
Может быть, мы опомнимся, дети твои –
Наша родина плачет над каждым ростком
И скорбит, и нуждается в нашей любви.
В ГЖАТСКЕ
В тот кладбищенский храм на осколке земли
Мы когда-то случайно детьми забрели
И всю жизнь вспоминали про это.
На краю ойкумены там кроткая Гжать
Не устала кувшинкой и ряской дрожать,
Вытекая в миры из планеты.
Там старухи, взывая к Творцу о мирах,
На глазах рассыпались в кладбищенский прах
И воскреснуть грозили серьезно.
Там Гагарин летел над затихшей Землей,
Всех кумиров планеты затмивши собой,
А в ладонях – кувшинки и звезды.
Но я помню с тех пор – всё мы знаем без слов.
Тот восторг потрясенья до первооснов,
Тот священный покой сизокрылый,
Где старухи поют и сияет звезда,
Я себе не могла объяснить никогда.
Только знала – о, что-то там было!
Эта церковь года пролежала на дне
Детской памяти – в донной речной глубине,
И всплыла куполами оттуда.
Прочитала случайно я в книжке одной,
Что служил там в изгнании Никон святой –
Воробьев. Разве это не чудо?
Там, в забвенье, не споря с нелегкой судьбой,
Он молился Творцу и боролся с собой
Много горестных лет и счастливых,
Чтоб молчаньем и словом с грехом совладать.
Он ушел – но стояла звездой благодать
Много лет – в прикладбищенских ивах.
И касалась она душ случайных, как мы,
Заглянувших в ту церковь – взрывая умы,
Рассыпая земные химеры.
Что нам – детям – без слов объяснили тогда?
Русский космос рождает отнюдь не звезда –
А река покаянья и веры.
Помолись же о нас из счастливых миров,
Отче Никон, учитель святой Воробьев,
Рыцарь в душу летящего света –
На краю ойкумены, где кроткая Гжать
Не устала кувшинкой и ряской дрожать
О Создателе синей планеты.
Чтоб Гагарин летел и горела звезда,
Кто-то должен светить и молиться всегда
В век безверия, полночью поздней –
И тогда встанут сонмы живых из земли,
И к Небесному Царству взлетят корабли,
Обгоняя кувшинки и звезды.
* * *
Здравствуй, мир провинциальный,
Рай с поляной танцевальной,
С юностью накоротке –
Муза в красном кушаке.
Платье в маках и ромашках
И знакомое:
– Наташка!
Свет в глазах и в жилках дрожь.
– Подожди-ка!
– Подождешь!
У Советского Союза
Не в чести крутая муза.
– Не печатают – и пусть!
Как-нибудь да перебьюсь!
Подождали – не дождались.
Заметались и сорвались
В ураган, гудящий мглой.
В шалый ветер продувной.
Нет, а в принципе – дождались!
До-олго так перебивались.
Каждый стал и швец, и жнец,
На беде лихой игрец.
Нет Советского Союза.
В побирушки вышла муза.
Так положено, прости,
Всяким музам не в чести.
Снится мир провинциальный,
Рай с поляной танцевальной,
С музою накоротке –
Юность в красном кушаке.
Перебились. Отстрадали.
Навидались. Да едва ли
Тронем грани трудных тем.
– Поподробнее!
– Зачем?
* * *
В эту даль не вернуться по воле своей,
Как не встретить ушедшей любви.
Свешу ноги с кувшинки в холодный ручей
И шепну еле слышно: «Плыви!».
Там окраина спит, беззаветно любя
Мир в рассвете седых соловьев,
Но не пустит она, закрываясь, в себя
Тех, кто знал, как прожить без неё.
А отыщет твой след на песке – полыхнет
Ивняками сквозь сумерки лет,
Целиком твое сердце себе заберет
И окошки откроет в рассвет.
Там тобою, не знавшим, как жить без меня,
В беззаветной и юной тоске
Сотни раз моё имя, ручьями звеня,
Записалось на теплом песке.
Где теперь воздыхатель сердечных кручин?
Сколько было мучительных лет,
Расставаний без смысла и драм без причин –
Ни героя, ни имени нет.
Подойду к ивнякам в позабытой тоске.
Проведу по глазам – будто сплю.
Вот оно – мое имя на теплом песке
И размашисто рядом: «Люблю!».
Что за форменный бред и шальная печаль –
Дорогие писать имена!
Но откликнется близь и откликнется даль,
И шелохнется ряской волна.
И в бездонности жизни, где мир не хранил,
Запоют глубины холода –
Всё покроет навеки струящийся ил,
Все тропинки размоет вода.
И, припомнив в беспечной сердечной тоске,
Что любовью – навек погублю,
Напишу твое имя на теплом песке
И размашисто рядом: «Люблю!».
СИРЕНЬ – НА СЧАСТЬЕ
Сирень! Сирень! Как мощный взрыв сверхновой,
Сносящий мозг тяжелою волной, –
Четырехлепестковый куст лиловый,
Смыкающий объятья за спиной!
В парадных белых фартуках крылатых,
– Учиться лень и думать тоже лень! –
Мы забывали целый мир, когда ты
Цвела, непредставимая сирень!
Но был один секрет: в саду у школы
Найти, нырнув в лиловый окоем,
Цветок особый, пятилепестковый,
И съесть его – ведь счастье скрыто в нем!
Наклонишь ветвь с цветком, судьбе раскрытым,
С грядущим, приходящим навсегда, –
Гори над головой, сияй над бытом,
Лиловая сверхновая звезда!
И мы, зарывшись в душный куст весенний,
С усердием веселых дикарей
Искали счастье верное в сирени,
Глотали счастье, утопая в ней!
А кто не верил в тот пятиконечный
Сердечный бред, серьезно хмуря лбы,
Остался навсегда в сомненье вечном
Без радости, без счастья, без судьбы.
Что ж до меня… В серьезном или в малом,
Не счастья – о судьбе не привирай! –
Но с той поры всегда тебя хватало,
Сиянье мира, бьющее за край!
Всегда ты был – забытый всеми, душный
Любви и детской нежности придел.
Неважно, что Рахманинов подслушал!
Неважно, что там Врубель подсмотрел!
А важно – если черное случится
И совладать не сможешь с миром ты –
Лицом в сирень, наплакавшись, зарыться,
Глотать на счастье горькие цветы.
Дорогие друзья! Огромное спасибо за отклики и за внимательное, доброе прочтение подборки! Мнением вашим - дорожу необычайно, ценю его очень высоко. Ваши добрые слова помогают жить в холодном разрушенном мире, сохранять в сердце Любовь и писать новые стихи. Большое спасибо!!!!!!
Наталья Егорова.
Вот она - высокая, небесная. глубинная русская поэзия, тревожащая и очищающая и мало кому сегодня нужная, к сожалению...
Александр Королев.
Воздух родины. Запахи счастья. Чистое дыхание любви. Языческое очарование человека.
Айсберг Россия! Айсберг, Поэзия!
Василий Воронов
Прекрасная подборка! Впрочем, как всегда у Егоровой, которую давно считаю одним из лучших русских Поэтов современности! С юбилеем, дорогая Наташа! Здоровья и вдохновения! Анатолий Аврутин