Антон ЛУКИН. ХИТРЫЙ. Рассказ

 

Антон ЛУКИН

ХИТРЫЙ

Рассказ

 

Вблизи села Дивеево, среди Саровских лесов затерялся маленький хуторок Хитрый. Всего-то десятка полтора дворов и будет. Домики эти принадлежат саровчанам. Жители соседнего города обустроили это тихое уютное местечко под летние дачи. Зимой хутор пустел. А к лету вновь оживал. Саровские дачники в выходные дни покидали душный шумный город, чтоб уединиться, пусть и на пару деньков, с природой. До Сарова рукой подать. Километров пять. Напрямую совсем ничего. Даже виднеются средь макушек деревьев крыши городских многоэтажек.

Хутор, наверное, потому и прозвали Хитрый, что незнамши сразу его не приметишь, особенно, если едешь на автомобиле. Будто в самом деле хитрюга какой.

Из Дивеева на общественном транспорте (стареньком ПАЗике) мы добирались до посёлка Цыгановка. По субботам и воскресеньям на Цыгановке работал рынок. Он и сейчас открыт в выходные дни, но ажиотажа такого, как в первые десятилетия постсоветского времени, уже нет. Посетителей немного, да и палаток с товаром, признаться, тоже. А в девяностые годы прошлого столетия народ спешил на рынок, как на какой-то аттракцион невидимой щедрости. Многие ходили просто так. Поглазеть. Примеряли джинсы, свитера, балахоны, куртки… любовались в зеркало, качали подбородком и с умным видом шли к другой палатке. Произносилась одна и та же фраза: «Ещё походим и, если что… сюда вернёмся». Повсюду шли торги. Продавцы изначально накидывали цену, чтоб её можно было сбить. Особенно навязчивыми и голосистыми были продавцы кавказской национальности. Расхваливали товар и сыпали комплименты всем встречным зевакам. Одни поддавались красноречивым уговорам и красивым словам. Другие проходили мимо.

Иногда мы также прогуливались по рынку интереса ради. Отец с матерью присматривались, оценивали взглядом товар. Затем шли на Хитрый. Дорога от Цыгановки ведёт к источнику Преподобного Серафима Саровского. На полпути, где дорога заворачивает вправо, с левого боку за елями и соснами виднелись крыши домов. Это и был наш дачный хуторок. Вернее, бабы Ани и деда Васи. Сустаевой Анны Ивановны и Сустаева Василия Дмитриевича. Родители отца жили в Сарове. Отпуск проводили непременно за городом. Баба Аня, хоть и жила в городе, а душой была деревенская. Любила природу. Обожала советские фильмы и народные песни. Любила собирать ягоды, ухаживать за огородом. Маленький хуторок, притаившийся средь высоких деревьев, тешил и успокаивал душу лучше всяких черноморских курортов. Хотя в восьмидесятые годы бабушка Аня и дед Василий несколько лет прожили в Крыму.

– Чем не благодать? – улыбалась баба Аня и каждый раз нахваливала воздух, который действительно пьянил своей чистотой. Смесь хвои и раскалённого на солнце песка. И по сей день этот лесной аромат сладко кружит голову.

– Сердце не нарадуется красотой здешней, – соглашалась мама. Мама, как и баба Аня, тоже была огородницей. Могла часами проводить на грядках.

Баба Аня срывала в огороде клубнику, хвасталась:

– Разве не прелесть?.. Поглядите какая!

Клубника в самом деле была крупная, спелая и сама просилась в рот. От дороги огород закрывали молодой березняк и вековые сосны. Помимо клубники на участке выращивался укроп, петрушка, редиска, лук, смородина, малина, морковь, капуста, в парниках огурцы и помидоры. Зелени на столе всегда было навалом.

Бабушкин двор был самым крайним. В ясный погожий день железная красная крыша весело играла на солнце. Серая изба с крылечком. Яркая крыша. Не дом, а красавец-гриб. До девяносто восьмого года в избе жила баба Катя, матушка бабы Ани. Было ей восемьдесят восемь лет. Баба Катя всю жизнь прожила крестьянским трудом и была неграмотной. Ни читать, ни писать не умела. С возрастом почти оглохла, приходилось громко разговаривать и даже кричать, чтобы она что-то разобрала. В зиму бабу Катю забирали в город, а весной, как потеплеет, привозили обратно. В молодые годы потрёпанная тяжкой работой бабушка Катя с трудом передвигалась. Почти всегда сидела на кровати либо на крыльце. Худая. Сухая. На тощих руках грубые жилистые вены. Носила платок и кофту и ходила, опираясь на длинную палку.

Однажды баба Катя зимовала у нас в Дивееве. Её возили в храм, оставили до выходных, но прожила баба Катя у нас больше месяца. Кушала деревянной расписной ложкой. Зубов практически не имела (виднелись лишь пару нижних), но ими много не нажуёшь. Кормили её кашей. В основном пшённой и гречневой. Мяли в молоке картошку. Баба Катя была беспомощной и силёнок имела не больше, чем у воробушка. Передвигалась по квартире редко. В основном смотрела телевизор. Или молча наблюдала, как мы с сестрёнкой учим уроки. Жила она в нашей комнате. Поначалу мы с Валюшей пытались всячески её разговорить и даже завести игру. Сестрёнка клала в её старческие ладони куклы, я же хвастался машинками и солдатиками. Наперебой лепетали детские истории и читали книги. Баба Катя плохо нас понимала. Мы забывались и не всегда говорили громко. Но баба Катя всё равно нас внимательно слушала. Я проказничал. Шевелил губами, но слов не произносил. Баба Катя кивала и совсем соглашалась. Сестрёнка меня стыдила.

– Вот будешь стареньким. Оглохнешь. Поглядишь тогда каково это.

Я ерепенился. Уверял, что даже с сединой буду так же лазить по деревьям, играть в солдатики и гонять мяч.

– Хвастунишка, – улыбалась мне сестрёнка.

Интерес наш со временем угасал, и мы уже не так доставали бабушку играми и беседой. Это всегда так. Придут гости и хочется, чтобы задержались они подольше, поиграли, послушали нас. Гости всегда привлекали своей «новизной». Даже такие молчаливые, как бабушка Катя.

Иногда, когда в зиму свирепствовал лютый мороз, мама из сарая заносила в квартиру озябшую курицу-одиночку, что по какой-то причине отбилась от коллектива. Куры сгруппировывались плотнее друг к дружке, и холод им был не так страшен, как одинокой отшельнице. Лапы и гребень в мороз самые уязвимые. Курица поочерёдно стоит на одной ноге, а другую прижимает к телу. Так же и гребень – прикрывает крылом. Курицу сажали в коробку, натирали гребень маслом, подсыпали зёрен. Завидев «новую гостью», мы с сестрой спешили в прихожую. Мама прогоняла нас, просила не пугать и до того перепуганную птицу. Но мы всё равно украдкой пытались её погладить и покормить с ладони хлебом. В сарае и во дворе не обращаешь как-то на этих дурёх внимание, а тут… зимой в квартире пернатая сразу вызывала интерес. Курица настораживалась. Поджимала голову. Затем отогревалась, мало-мальски к нам привыкала и принимала угощение. Днём, когда мороз стихал, мама относила её обратно в сарай.

Оставались на Хитром с ночёвкой. Нам стелили ночлег на сушилах. Баба Аня скотину никакую не держала, но сушила с душистым мягким сеном имелись. На сено стелились простыни, клались подушки. Летние ночи тёплые. Спали с открытой дверцей. Ночное звёздное небо убаюкивало нас. Приятно было погружаться в сон, любуясь месяцем и маленькими огоньками. Тело с непривычки колется сухой травой, рядом спят мама, папа, сестрёнка, а за дверцей ночная жизнь. Кто-то где-то стрекочет, крякает, квакает и даже угукает. И запах сена!.. Дышать не надышаться. Иногда разделить с нами ночлег на сушила взбирался Димка. Отца младший брат. Димка был меня постарше на каких-то четыре месяца. Мы перебирались с ним в другой угол и полночи рассказывали страшилки. И как хорошо, что рядом отдыхали родители, и мы в этом тёмном деревянном помещении не одни. Можно было друг перед дружкой похрабриться, ничего, мол, и никого мы не боимся. Оставь, правда, нас тогда одних ночью и от храбрости нашей не осталось бы и намёка. Хотя порой, действительно, пугали друг друга так, что боялись сомкнуть после глаза. Рядом лес. Слышно, как пролетают совы. Димка на правах хозяина здесь частый гость, и потому, придумывая страшилки, всегда имел в запасе несколько козырей.

– Помнишь колодец у дороги? – спрашивает меня Димка.

– Ну.

– Там они… на самом дне лежат…

От Димкиного шёпота крадутся по спине мурашки.

– Кто?.. Кикимора?

Когда мы были помладше, взрослые стращали нас тем, что в колодце живёт лесная Кикимора и если к нему приблизиться, та непременно схватит и уволочёт на дно. И никто более нас никогда не найдёт. Взрослые нарочно пугали, чтоб не совали в то место любопытный нос и не случилось какой беды. Колодец от старости почти был вровень с землёй и был непригоден. Тогда мы и правда верили, что в колодце живёт Кикимора и, нарушая все запреты, украдкой подкрадывались к нему, поднимали крышку и бросали на дно камни. Дразнили Кикимору, желая всячески её разозлить. И нам даже казалось, что мы слышали внизу её ворчание.

– Кости… человеческие… – растягивает Димка слова.

– Да ну?

– Баранки гну, – передразнивает Димка. – На дне колодца припрятаны. Лежат в рядочек.

Я, затаив дыхание, слушаю.

– Здесь… в лесу… оборотень объявился. Знаешь, какие клыки у него и когти?.. Это тебе не шуточки.

– Оборотень?

– Сергей его видел, когда по грибы ходил. Говорит, еле ноги унёс.

– Дядя Серёжа?

– Не веришь, иди спроси… – настаивал на своём Димка. Знал, что ни у кого в ту самую минуту я не спрошу.

– Папка говорит, оборотней не существует, – пытался я сам себя успокоить.

Димка настырный. Тут же доказывает обратное.

– Нашёл кого слушать. Женька сроду ничего не знает. А как пересекутся дороги… только пятки засверкают, – посмеивался Димка над старшим братом. – Знаешь, сколько грибников пропало в лесу!.. А косточки их в нашем колодце припрятаны.

Дядька замечает мой страх и с упованием продолжает пугать дальше. Мол, в полнолуние из лесу доносится душераздирающий вой. На Хитрый опускается ночной зловещий туман, и тогда оборотень выходит на охоту.

– Зря дверцу не закрыли, – шепчет Димка.

Я делаю вид, что сплю. Димка не унимается. Его этим трюком не проведёшь. Продолжает и дальше шептать в самое ухо свои выдумки. Что видел волчьи следы под окнами дома и у гаража. И что оборотню забраться на сушила – раз плюнуть. И вообще… Оказывается, что оборотень, ни кто иной, как их сосед по даче. Днём он приветливый, улыбается и здоровается, а ночью… пробирается в лес, творить свои тёмные дела.

Со двора доносится шум. Это Тузик проголодался и теперь мордой теребит миску, слизывая остатки пищи. Тузик – дедушкин и бабушкин пёс. Маленький, как коврик. Днём от жары прятался под крыльцом и постоянно носил на себе репьи. Димка тут же замолк. Я открыл глаза. Оба, навострив уши, с тревогой принялись разглядывать дверной проём. И ведь знали, что шумит пёс. Но после рассказанного и услышанного всё нам казалось теперь иным. Детская фантазия разыгралась. А у страха, как известно, глаза велики. Всё что угодно может привидеться. Вот и нам представлялось, что по двору шастает сосед в волчьем облике. Сами себя напугали… Чтоб развеять хоть немного обстановку, решили рассказывать анекдоты. Да только анекдот имеют одну странную особенность – в нужный момент не вспомнишь. Вроде бы и много знаешь, да припомнить не удаётся. А Тузик всё не унимался. И если бы не Димкины выдумки, не обратили бы на него никакого малейшего внимания. Постарался Димка на славу.

Телом Димка худющий, как осенний лист. Даже рёбра пересчитать можно. Светло-русый. Годам к пятнадцати и вовсе станет стричься наголо. Дед Вася рано обучил сына вождению. В четырнадцать лет Димка свободно ездил на машине. И если нужно было в магазин, Димка на «копейке» отправлялся на Цыгановку за продуктами. В Сарове Димка увлёкся картингом и записался в спортивный клуб. Гонял на маленьких гоночных автомобилях и к шестнадцати годам уже вовсю разбирал и собирал двигатели. Отец обращался к нему за помощью, чтоб посмотрел, от чего барахлит движок. Димка участвовал на областных соревнованиях, ездил в другие города и занимал первые места. Баба Аня не без гордости показывала нам газету «Саров», где было упомянуто, что первое место занял ученик такой-то школы – Сустаев Дмитрий.

Утро встречало нас лёгкой прохладой. Укрывались одеялом, которое до этого лежало в ногах. Спускались вниз. Потирая глаза, шли к рукомойнику. Умывались утренней прохладной водицей. Заходили в избу завтракать. Дядя Серёжа давно уже развесил во дворе рыбу. С утра пораньше, когда все ещё спали, Сергей брал приготовленные с вечера удочки и шёл на речку. Вдоль Хитрого от Сарова тянулась узенькая речушка Сатис. За дальним огородом, где бабушка Аня сажала картошку, стоял небольшой деревянный мостик. Дядя Серёжа брал нас с собой купаться. Мы были ещё совсем мелкими и не умели плавать. Сергей заходил в реку. Окунался. Затем по очереди, сажая нас на плечи, нёс к другому берегу на мелководье. Когда опускал в воду, мы поджимали ноги. Вода казалась с непривычки холодной. Но тело быстро привыкало и вылезать на берег уже не спешили и не соглашались.

– Ну всё… хватит… погрейтесь немножко, – велела мама. – Вон… губы синие уже.

Мы не слушались. Ныряли под воду, даже не посмотрев в мамину сторону. Я открывал под водой глаза. Вода была чистая, и можно было хорошо разглядеть дно. Там, где мы купались, белыми полосами играл на солнце песок. У мостика со дна виднелись камушки. Проплывали стайкой маленькие рыбки.

– Эй, ихтиандры! – Сергей брал нас на руки и нёс к берегу. – Маму надо слушаться.

Дядя Серёжа был старше меня на одиннадцать лет. Сам, ещё будучи вчера мальчишкой, Сергей разговаривал с нами по-свойски, без нравоучений. Был для нас вроде старшего приятеля и многое нам разрешал втайне от взрослых.

Сергей окончил школу на четвёрки и пятёрки. Поступил в Арзамасский педагогический институт на кафедру русского языка и литературы. Баба Аня им очень гордилась. Часто в разговоре упоминала и нахваливала. Сергей, и правда, был бравый малый. Активный, умный, воспитанный. Нравился девушкам. Читал книги, знал наизусть множество стихов и сам, как поговаривал, в юные годы пробовал писать стихи. В душе был романтиком. И жизнь его сложилась бы удачно. Всё потихонечку, полегонечку шло своим руслом и складывалось, располагалось как надо. Но… судьба-злодейка разложила карты по-своему. Всё резко изменила одна злополучная ночь, когда Сергей провожал девушку до дома. В Арзамасе на перекрёстке их сбила машина. Водитель автомобиля скрылся с места преступления, не был пойман и не понёс никакого наказания… Жизнь Сергея в корень поменялась в ту роковую минуту… У девушки была повреждена сильно рука. У Сергея тазобедренная кость и нога. Врачи с медсёстрами поведали нам, что после наркоза Сергей не бредил, как многие, а запевал басом, как батюшки в церкви, молитву. Хоть и не знал прежде ни одной молитвы… Впереди предстояла не одна операция и долгое лечение. В институт Сергей больше не вернулся.

Как только Лукин Сергей пошёл на поправку, втайне ото всех подался в Санаксарский мужской монастырь. Отпустил бороду. Жил с братьями в кельи. Трудился во благо Господа и молился Ему же. И даже собирался принять священный сан. Года три Сергей веровал в Бога, а затем что-то надломилось в его душе и затмило разум. Сергей покинул стены монастыря, вернулся в Саров к родителям и пристрастился к вину. Случалось, что уходил из дома и пропадал месяцами. Скитался. Затем так же внезапно объявлялся, приводил себя в порядок и старался жить эту жизнь правильно. Когда не пил, выглядел опрятно. Ходил в пиджаке, носил очки, всегда гладко выбритый, в грудном кармане платок. Сергей мечтал написать книгу и иногда делился с нами сюжетом будущего романа. Но так и не приступил к его написанию. В тридцать шесть лет Сергей в очередной раз покинет ранней весной дом и объявится только поздней осенью… с обморожением ног. Обе ступни ампутируют. Последние пять лет дядя Серёжа проживёт в инвалидной коляске. Всё это время мы общались по телефону. Он часто звонил, выпивши. Говорил много. Искренне был рад тому, что его слушают. Скучал по Хитрому. Вспоминал рыбалку и прогулки на родник.

В избе, на Хитром, кухня была совсем крохотная. Всего-то и помещалась плита с холодильником да газовый баллон. У входной двери на табурете стояло ведро с родниковой водой. Источник Серафима Саровского был неподалёку. Если по дороге – минут двадцать ходьбы. Часто за водой ходили в другое место. Тропа вела вдоль речки Сатис, где Сергей удил рыбу. Чуть уходили в сторону. Справа виднелась гора доломитового щебня. Затем снова сворачивали к реке. Природа завораживала своей красотой. Так и виделось всё в округе, будто иллюстрации к сказке. Речка, над которой словно заколдованные склонились плакучие ивы, укрывая берег своей тенью. Другой же берег, по которому мы шли, освещался солнцем и украшался многочисленными луговыми цветами. И тишина. И кажется, что это вовсе и не бабочки порхают, а волшебные феи. И вот-вот из-за деревьев покажется единорог и выйдут к реке бородатые гномы, хозяева этих мест.

У пригорка бил родник. Мы наполняли канистры и трёхлитровые банки водой. Умывались, пили с ладоней живую студёную воду. На пригорке стоял большой деревянный крест. Напротив река. В этом месте она шире, сворачивает и уходит в сторону источника Серафима Саровского. Вода в реке чистая. Со дна видны камушки. И кажется, что где-то там припрятан толстый сундук, набитый сокровищами. Мы заходили по колено в ледяную воду и любовались здешним великолепием. Деревья так усердно пытались спрятать это тихое место от любопытных людских глаз.

Баба Аня очень любила эти места. Обожала гулять по лесу, собирать грибы и ягоды. Помню, как ходили в лес за земляникой. Усердно наполняли бидоны этими спелыми красными бусинками. Дело, конечно, нудное. Малюсенькая уж больно ягода эта. Но вкусная!.. После устраивали пикник. Находили удобное место, расстилали скатерть, вынимали из корзины продукты и за лёгкой трапезой наслаждались красотой леса. Совсем иная здесь атмосфера. Так и кажется, что вернулся ты на несколько веков назад. Нет шумных многолюдных городов, нет скоростных автомобилей, бутиков и всякой электроники… Ничего нет… А есть совсем другая жизнь. Тихая. Спокойная. Без нервотрёпки и суеты. И не менее важная… Предки наши так же, сто и двести лет тому назад, ходили в этот лес и питались его дарами. Лес пока не поддался человеческому прогрессу и, как занавес, делит этот мир на прошлое и будущее.

Баба Аня усаживала Валюшу рядом с собой, поправляла ей платок, угощала сладостями. Анна Ивановна, воспитав троих сыновей, мечтала о дочке. Потому внучку баловала и любила особенно. Заплетала косы, привозила из города куклы, на Хитром смастерили для Валюши качели. И ежели мы с Димкой всюду ходили вдвоём, то сестрёнка часто проводила время с бабушкой и мамой. Иногда, правда, в гости заглядывала с соседнего участка девочка Женя с веснушками у носа, напоминавшая мне Пеппи Длинный чулок. Валюша с Женей затевали какую-нибудь игру. Мы с Димкой прятались за углом гаража и ждали подходящего момента. Стоило им отвлечься, как мы тут же прятали их куклы. Девчата дивились пропаже и грешили на Тузика. Мы с Димкой закатывались от смеха. Догадавшись, что бедный пёс тут ни при чём, вступали с нами в перебранку.

– Тётя Валя всех повалит, перевалит, вывалит! – кричал Димка.

– Тётя Женя всех поженит, переженит, выженит! – подхватывал я.

Сестрёнка с подругой ябедничали на нас.

На Хитром было два гаража. В тот, что поменьше, дед Вася ставил «Жигули». Другой предназначался как летняя кухня. Вечером накрывался стол. Приходили в гости соседи. Баба Аня всегда всех собирала у себя. Дед Вася доставал гармонь. После стопки-другой запевали песни: «Зачем-зачем на белом свете есть безответная любовь…», «Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идёт…», «Расцвела у окошка белоснежная вишня. Из-за тучки далёкой показалась луна…».

Я сидел за столом, ел тушёную капусту (как тушила капусту баба Аня, я не пробовал больше нигде) и слушал душевные напевы. И сейчас, если где услышу под гармонь старую добрую песню, в памяти невольно пролистывается картинка из детства, вспоминается Хитрый.

Бабы Ани не станет в 2010 году. Через три года уйдёт и дед Вася. А ещё через пару лет, в 2015 году трагически оборвётся жизнь отца и дяди Серёжи.

Когда приезжаю на источник Серафима Саровского искупаться, набрать воды… иногда на обратном пути заглядываю на Хитрый. Одинокий дом по-сиротски встречает меня поникшим взглядом. Димка, хозяин избы, по-прежнему живёт в Сарове и бывает здесь не часто. Покосившийся старый забор, калитка, крыльцо, под которым любил отдыхать Тузик, огород, где полола грядки бабушка Аня, гараж, из которого по-прежнему, если прислушаться, играет гармонь, льётся песня и звучит смех. Грустно. Будто киноленту проматываю назад. Перед глазами так и маячат живые картинки. Закончить этот рассказ я хочу стихотворением Геннадия Шпаликова. Мне кажется, строки эти как раз будут здесь уместны.

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно

Я бы запретил,

Я прошу тебя, как брата.

Душу не мути.

А не то рвану по следу –

Кто меня вернёт? –

И на валенках уеду

В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,

Там, где – боже мой! –

Будет мама молодая

И отец живой.