Александр БАЛТИН. АЛЬФА АЛЕКСАНДРА СЕГЕНЯ. Смысловые пласты разных эпох

 

Александр БАЛТИН

АЛЬФА АЛЕКСАНДРА СЕГЕНЯ

Смысловые пласты разных эпох

 

И в условиях свинцовых, тяжестью давящих, когда смерть рядом бродит и ощущается тугое её дыхание, – не выживает, а живёт: полноценно и напряжённо, осиянный молитвой, и с… лёгким дыханием веры.

Таков «Поп» в исполнение Александра Сегеня, тонко чувствующего вибрации души и самовитую сочность слова…

 Он собирает их в корзины фраз, как крепкие боровики и опрятные сыроежки.

Он скрепляет их – как мудрые пчёлы лепят совершенный сот, и – часто – наполняет подлинным медом содержания, мёдом, пронизанным свечением солнца.

О, не только привычное нам – золотистым кружком или зимним мутноватым пятном – имеется в виду, но и… своеобразное солнце духа, не различимое для физического ока, именно и помогающее выстоять Попу: не просто выстоять, а жить – в любых условиях, проходя с достоинством через буреломы обстоятельств и каверзные условия бытия.

…Много ли выдастся свободных минут у отца Александра Ионина?

Но любую ценит: как чувствуется это из изящно сплетаемых виньеток фраз: «Слова такого нет в родной речи, чтобы передать всё благоухание и весь чистый свет того упоительного июньского полдня, когда, отменно пообедав, отец Александр Ионин в лёгком летнем подряснике сидел за чтением и, досадуя, беседовал с мухой». Пряная густота речи завораживает своеобразным ароматом бытия.

 Рано начавший сочинять Александр Сегень быстро обрёл собственный глагольный голос, и, чувствуя в равной мере современность и историю, словно погружается в смысловые пласты разных эпох, добывая правду оных.

Колокол гудит.

«Державный» грядёт – Иван великий, отчасти забытый.

Развернутся ленты времени: период второго объединения Руси вокруг Москвы рассматривается пристрастно – с мерою деталей и многочисленных подробностей, создающих суммарно благородную иллюзию – возможность войти в страницы, как в тяжёлые кованые двери, стать участником событий, прожить альтернативную жизнь.

Стиль не прост, но и архаизмы, и забытые имена вещей работают на меру усвоения пластов монументального текста.

Событийность играет пёстрыми красками – как павлиний хвост.

Бесконечной кажется череда персонажей: Дмитрия Шемяки, Василия Темного, Софьи Палеолог, Нила Сорского, Ивана Молодого, Федора Курицына, и каждый словно вспыхивая своеродным характером, украшает книгу.

…Промчится, бешено споря с онтологическим ветром истории, «Тамерлан»: противопоставляемый (отчасти) Чингисхану; и множественность вмещённого в дом романа разнообразна, как сама жизнь.

Велик ли был Хромец?

Писатель предоставит право читателю судить об этом самому.

На другом полюсе мира, создаваемого Сегенем, раздаётся «Похоронный марш», наполненный – словно в противовес названию – густой плазмой жизни: такой цветной, столь манящей, жаль покидать…

И повествование развернётся от лица одного из обитателей простецкого московского двора, и краткие рассказы – внешне бесхитростно-лёгкие, внутренне – туго нагруженные всяческим скарбом жизни, – нежно переливаются на сложном солнце духа.

 От первых послевоенных лет до середины восьмидесятых – развернётся ретроспекция, захватывая всё больше и больше людей, широко представляя разные судьбы, в пёстрый орнамент организовывающие общую жизнь.

Человечество – единый организм: вы не замечали?

В книгах Сегеня чувствуется ощущение этого – столь же онтологическое, сколь и… вряд ли ощущаемое большинством, хотя многие становятся участниками мистерии Сегеня.

Увлекательно – и увлекая в жизнь героя, написана книга бытования на земле, в недрах вечного вращения юлы-юдоли, изданная в серии ЖЗЛ: о Филарете Московском.

Показывая жизнь Филарета по годам, писатель словно оплетает её орнаментами других жизней, попутно совершая интересные экскурсы в историю церкви…

Разнообразие Сегеня велико, но какие бы участки бытия не исследовались словом, всегда ощущается сильная индивидуальность и шаровое, мощно наработанное мастерство, и определяющие – в конечном итоге – подлинность литературы.