Владимир КУЗИН. СВЯТЫНЯ. Рассказы

 

Владимир КУЗИН

СВЯТЫНЯ

Рассказы

 

БРАТАН

 

Молодой мужчина высокого роста и худого телосложения подошёл к двери частного дома и нажал на кнопку домофона.

– Слушаю, – раздался полусонный голос.

– Скажите, Садыковы здесь проживают?

– А чего надо?

– Вам телеграмма.

– Какая телеграмма? От кого?

– Сейчас…

Почтальон открыл папку:

– Посёлок Нурлаты... От Хасана Чуфарова…

Через минуту дверь открылась, и на пороге появился мужчина лет тридцати в светло-серой рубахе.

– От дяди Хасана? – он с волнением переспросил. – Что-то случилось?

– Там всё написано… Вот здесь, пожалуйста, распишитесь… – Худой протянул хозяину ручку.

Однако едва тот наклонился, разглядывая каракули на листе бумаги, почтальон выхватил из кармана куртки пистолет и нанёс им мужчине удар по голове. Тот вскрикнул и отскочил к стене дома, из-за угла которого выбежал ещё один молодой человек, наголо побритый и со шрамом на щеке; и вдвоём с почтальоном они принялись избивать хозяина…

– Давай в дом! – сказал худой. – И закрой дверь…

Они втащили избитого в комнату и прижали его к стене.

– Ну, черножопый, привет! – проговорил лысый. И ударил его коленом в пах.

Хозяин застонал и повалился на пол.

– Больно? – Мужчина со шрамом улыбнулся. – Можешь не переживать, они тебе больше не понадобятся…

– Прикуй его, – худой сунул в руки лысому наручники, – а я посмотрю, что в хате…

И он юркнул в соседнюю комнату.

Лысый защёлкнул наручники на руке хозяина и батарее. Затем вытащил из его брюк ремень, обмотал им ноги пленника чуть ниже колен и крепко затянул.

– Вот и всё, – он похлопал хозяина по щеке.

– Вы чего, мужики? – Тот выплюнул изо рта осколок зуба. – У меня ни денег, ни камушков – ничего…

Лысый ударил его кулаком в лицо.

– Как же долго я тебя искал, – он скорчил страдальческую гримасу, – как же до-о-олго… Что, Маратик, не узнаёшь?

Скуля от боли и держась за глаз, тот повертел головой.

– Не мудрено, – у лысого задёргалось веко, – на фига тебе нас помнить… А вот твоя рожа у меня все десять лет перед глазами стоит… Напомню… Май восемьдесят пятого… Доблестная Советская Армия… Ночью со своими дружками ты в каптёрке отмечал свой скорый дембель. Вы напились «Агдама», наорались своих степных песен… А после у тебя здесь, – он кивнул на ширинку брюк хозяина, – взыграло. Ты стал жаловаться, что устал два года без бабы; что у тебя, наверное, всё отсохло. И прочее-прочее… Дружки твои ржали и соглашались… А после один из них показал на двух молодых пацанов. Которые в углу каптёрки бушлаты новые складывали, помнишь? А чё? Можно. Они же были «щеглы», первые полгода вообще никто. Правильно? – Он плюнул хозяину в лицо. Тот вытерся свободной рукой. Затем пристально всмотрелся в лысого.

В комнату вошёл худой.

– Ну что, объяснил пациенту нюансы предстоящей операции?

– Там чего? – Лысый кивнул на дверь соседней комнаты.

– Чисто.

– Я напомнил мальчику, – лысый осклабился, – откуда у него такой неутешительный диагноз. Просто он в своё время плохо себя вёл…

– Мужики, – дрожащим голосом ответил пленник, – я тогда глупый был, двадцать лет… И пьяный вдрызг. Ничего не соображал… Мужики, давайте как-то уладим. У меня баксы есть, я крутые дела делаю…

Лысый прищурился.

– Ты чё, бабло нам предлагаешь? – Обернулся к напарнику. – Серёга, он в натуре откупиться хочет… – Наклонился к хозяину и схватил его за волосы. – Ты знаешь, отморозок, что нас после в части свои же за глаза пидорами называли. Хотя мы им пытались объяснить, что меня с Серёгой сначала перчатками боксёрскими так измордовали, что мы на ногах стоять не могли… а потом нас каждого по три ублюдка держали… Я со стыда два раза из части сбегал. Если бы замполит не пожалел, давно бы на нарах гнил!.. После на гражданке один из сослуживцев бывших проболтался. Весь двор узнал. Девчонки знакомые однажды так хихикнули, глядя на меня, что я чуть в петлю не полез… Нам, – кивнул на напарника, – в другой город пришлось уехать. Новое жильё искать, работу… Нет, подлюга, ты такое натворил, что никакого бабла не хватит расплатиться. И кореша твоего, который Серёгу насиловал, мы тоже найдём. Не сомневайся. Мы с Серёгой с детства в одном доме жили, всю школу за одной партой просидели, и я за него любому глотку перегрызу…

– Ну, татарин, – сказал худой, – давай снимать штаны. А я поищу скальпель.

Лысый с удовольствием потёр ладони, а Марат побледнел:

– Мужики, простите… – Его глаза забегали как у овцы, которую тащили на заклание. – Я всё, что хотите…

– Во, подойдёт? – Худой показал огромный кухонный нож. – Острый, как бритва.

– Помогите! – хозяин закричал в сторону окна. И тут же получил от лысого удар ботинком в живот. Застонал.

– Мужики… мужики…

– Серёга тебя просто кончить предлагал. Но я сразу сказал, что это будет слишком милосердно. – Лысый подошёл к окну и глянул на улицу. – Сам посуди: лежишь себе в могилке и ни о чём не жалеешь… – Обернулся. – Тишина, покой… Нет, ты страдать должен. И желательно, всю жизнь… Щас мы у тебя причину наших бед отчекрыжим, чтоб ты никогда больше этого удовольствия не знал, и тогда будем в расчёте…

Пленник согнул ноги в коленях.

– Ты не бойся, – присел перед ним лысый, – у нас будет всё как положено в медицине. Бинт, антисептик… Да, Серёга?

Тот улыбнулся, продолжая трогать лезвие ножа, и добавил:

– Вот только обезболивания не обещаю…

– Это точно, – подтвердил лысый. – А чтобы ты не орал, как бешеный… – Он вынул из кармана куртки моток широкого скотча и потряс им перед лицом хозяина.

И в этот момент раздался детский плач.

Лысый вскочил.

– Это кто?

Худой ринулся в соседнюю комнату… Тут же вернулся.

– Ребёнок в коляске…

– Ты же говорил, всё чисто!

– Показалось, она пустая…

Лысый нагнулся к хозяину.

– Твой?

Тот испуганно кивнул.

– Так… Баба твоя где?..

Молчание.

– Где баба, спрашиваю! – Лысый замахнулся кулаком.

Пленник загородил лицо свободной рукой:

– К сестре пошла…

– Вернётся когда?

– Обещала к двенадцати…

Худой глянул на часы.

– Если поторопиться, успеем…

И, крепко сжав в ладони нож, он подошёл к хозяину.

– Погоди… – лысый остановил его рукой и посмотрел на пленника. – Подумаешь, отрежем мы ему елдак. Он и без него проживёт… Будет женщин по-другому удовлетворять… – Усмехнулся. – Да, чумота?.. А вот если и заставить его выть до конца дней, то только этим… Ну-ка… – Он взял из руки Сергея нож и направился в комнату, где стояла коляска.

Хозяин закричал и задёргал рукой, пытаясь оторвать наручники.

– Эй, Толян! – Худой догнал напарника у самой двери и схватил его за рукав куртки. – Ты ополоумел?

Тот удивлённо посмотрел на руку худого, вцепившуюся в его куртку. Поднял глаза.

– Ты чё, Серёга?..

– А ты?.. Ребёнок тут ни при чём.

Тот прищурился.

– Ах, во-от оно что… – скривил губы в усмешке. – Жалостливым стал… А жопа у тебя с тех пор не болит? Нисколько? А то, что пацаны нам ясно дали понять, что такие дела решаются кардинально и клеймо наше смывается только кровью – это тебе по фигу?

– Его кровью! – худой показал на плачущего хозяина.

– Да мне его хрен и на фиг не нужен! – Лысый закричал, брызгая слюной. – Я хочу, чтобы в его зенках ужас был! Дикий, животный! Чтобы он после всю жизнь себя проклинал за то, что со мной сделал! Мясо и жилы на себе рвал! Орал бы не так, как сейчас скулит, а чтоб от его крика лавина с гор сошла! Он мне жизнь сломал! Я теперь до самой смерти буду от братвы слышать, что мне, мол, «целку порвали»! И плата за это, – он зашептал, почти прислонившись губами к уху напарника, – должна быть адекватной… – И уже громко добавил, кивнув на пленника: – А ты, если хочешь, после оттяпай ему, что собирался. Возражать не стану… – И он взялся за ручку двери.

Напарник рванул его за ворот куртки и отбросил назад.

– Опомнись, чучело! Это же младенец!

– А вот этого, Серёга, не смей! Ты меня знаешь! Если я через себя не переступлю, я самого себя уважать перестану! – Он ринулся было в комнату, но Сергей ударом кулака свалил его на пол.

– Интересно, – поднялся тот, держась за челюсть, – кто бы мог подумать… – И он в прыжке нанёс напарнику удар ногой в грудь. Тот повалился к стене, схватился за затылок и поморщился. Лысый оттащил его к противоположной стене и похлопал ладонью по щеке.

– Ну всё, братан, остынь… – он улыбнулся. – Шустрый какой… – Затем крепко обнял его. – Мы ещё с тобой, Серёга, таких дел наворочаем. Как в детстве мечтали, помнишь?.. – Поднялся и взял в руки нож.

– Умоляю, – Марат встал на колени. – Режь меня! Хоть всего! Руки, ноги, голову! Только дочку не трогай. – Он громко зарыдал. – Оставь маленькую…

– Вот это мне от тебя и нужно, трахальщик, – глаза у лысого заблестели, – ох, какой кайф!

И он направился в соседнюю комнату.

– А-а-а! – заорал пленник.

Лысый открыл дверь… и почти одновременно с выстрелом выгнул спину. Оглянулся.

– Братан… – пошатнулся и схватился рукой за дверь. – Как это?..

Рухнул на пол. Хозяин затих и посмотрел на худого, лежавшего у стены. Тот опустил руку с пистолетом и на четвереньках подполз к напарнику. Потрогал его шею… Сел на пол и свесил голову на грудь…

Девочка в коляске заплакала громче. Затем закашляла…

Марат встрепенулся:

– Салима!.. Что же это… Салима!..

Кашель ребёнка усилился. Марат заёрзал на полу.

– С ней что-то случилось…

Послышался хрип. Хозяин обернулся к худому:

– Да помоги же, будь человеком!..

Сергей вынул из кармана куртки ключи от наручников и бросил их пленнику.

Тот освободился, сделал вид, что идёт к двери… и вдруг, резко обернувшись, ногой выбил из руки Сергея пистолет и тут же ударил его табуреткой по голове. Подобрав оружие, подбежал к телефону и трясущейся рукой набрал номер.

– Гнедой, возьми ребят с пушками и быстро ко мне!..

Положив трубку, юркнул в комнату, где была коляска…

Через пару минут плач прекратился, и хозяин вышел.

Обшарил карманы лысого и потрогал пульс на его шее. Затем наклонился к Сергею, по лицу которого текла струйка крови. Взял его за руку и оттащил к стене. Обыскал, вынул из бокового кармана куртки паспорт. Полистал и сунул обратно. Похлопал худого по щеке.

Тот открыл глаза.

Марат еле справился с дрожью.

– Очухался, специалист по оскоплению? Сейчас его на себе испытаешь. И это будет только разминка.

– Что с девчонкой? – Сергей сглотнул и поморщился. – Обошлось?

Хозяин помолчал. Затем утвердительно кивнул:

– Немного слюной поперхнулась…

– Сколько ей?

– Шесть месяцев. А что?..

– Горластая…

Марат улыбнулся:

– Она такая…

Через некоторое время зазвонил домофон. Хозяин пошёл открывать дверь; и вскоре вошёл в комнату вместе с крепкими ребятами, в руках которых были пистолеты. Показал на труп лысого:

– Скормите сучару собакам. И побыстрее, пока не протух…

– А этого? – Амбал с рыжими волосами кивнул на худого, лежавшего у противоположной стены.

– Этого? – переспросил хозяин.

Подошёл к нему, наклонился и посмотрел ему в глаза.

– Будь человеком, – тихо прошептал Сергей, – прикончи сразу. Устал я…

Марат немного помедлил… затем обернулся к рыжему и сказал:

– Он мимо проходил... Помог мне этого гада завалить, – кивнул на лысого. – Орёл мужик… Отвези его к Ринату, пусть ему башку заштопает. И на ноги поставит… После дашь ему сотню баксов на дорогу, и пускай едет домой, в свой Нижний…

Рыжий кивнул.

Двое парней взяли Сергея под руки и повели к выходу. Остальные за ноги волоком потащили труп лысого.

А когда дверь за ними захлопнулась, Марат с силой сжал голову руками и, словно от дикой боли, застонал:

– Ий Раббым, мине ярлыкагыл!*

--------------------------
       *– Господи! Прости меня! (с татарского)

 

ВАРЕЖКА

Рассказ попутчицы

 

Это случилось во время зимних каникул моего сына Вадика, ученика пятого класса.

Погостив в деревне у своей родни, мы собрались с ним обратно в поселок. А несмотря на ударивший к утру мороз, за прошедшую ненастную ночь выпало столько снега, что рейсовый автобус так и не пришел. Наверное, водитель испугался завязнуть по дороге. Хорошо, сосед одолжил мне сани с кобылой…
А тут ко мне подошел дед Матвей и попросил отвезти своего внука Илью в наш поселок к его тетке. Сказал, что они с ней неделю назад договорились, она ждать будет; его же самого так радикулит скрутил, что он вряд ли осилит путь туда и обратно… Я согласилась, потому что всегда жалела Илью, этого психически неполноценного, больного детским церебральным параличом десятилетнего мальчишку (от которого, слышала, еще в роддоме отказались родители). Тяжело было видеть, как по утрам на скрюченных в разные стороны ножках, со страдальческой гримасой на лице (видимо, каждый шаг причинял ему боль) Илья добирался до нашей церквушки и, встав у её дверей, протягивал дедову потрепанную шапку для подаяния…

Усадив его рядом с Вадиком, я дернула вожжи…

В начале нашего пути погода была прекрасная… Однако вскоре откуда ни возьмись налетел такой сильный ветер (и это при минусе тридцати градусов!), что невозможно стало взглянуть на дорогу: слезились глаза… Я принялась стегать лошадь кнутом, и та понеслась во всю прыть… И вдруг на крутом повороте сани повалились набок…

Пока я их подымала, выбилась из сил… Осмотрела ребят: кажется, не ушиблись… Вижу, у Вадика левая рука голая. Стала искать его варежку – да разве в таком глубоком снегу её найдешь?.. Минут через десять плюнула: надо было торопиться, поскольку дорогу (вернее, её чуть заметный след) почти замело, и мы запросто могли сбиться с пути и замерзнуть в поле…

Я велела Вадику засунуть ладонь в рукав шубы, и мы поехали дальше… Но через некоторое время услышала хныканье сына: оказалось, из-за тряски и качки саней ему приходилось постоянно хвататься за их края, поэтому его голая рука почти всегда находилась на ледяном ветру…

Что было делать? Я в любой момент была готова отдать Вадику свою перчатку, однако не смогла бы на таком морозе обнаженной рукой держать вожжи…

Остановив лошадь, подсела к ребятам.

Илья смотрел на меня наивным до глупости взглядом; сын плакал, спрятав левую кисть в рукав шубы. Порывистый ветер пробирал меня уже до костей, каково же было сидевшему неподвижно Вадику! Поэтому медлить было нельзя!

Почувствовав, как гулко забилось сердце, я стянула с левой руки Ильи его варежку (тот даже не сопротивлялся) и быстро надела её на ладонь сына. Затем, запихав обнаженную кисть Ильи в рукав его дырявого пальтишки, села на свое место и ударила кобылу кнутом…

«Пускай я дрянь, – думала в пути, – но я никогда не допущу, чтобы мой сын страдал. И, уверена, на моем месте точно так же поступила бы каждая нормальная женщина…».

В конце концов, как бы жалко ни было Илюшку, ему уже не стать полноценным человеком, а значит, пользы от него будет людям – как от козла молока!.. По большому счету, эти убогие для общества – обуза! Не зря сейчас иные предлагают таких «усыплять» еще в материнской утробе.

А мой Вадик умница, «хорошист». И хотя я частенько заставляю сына делать уроки силой, кричу на него, – делаю это для его же пользы. Слава Богу, в последнее время он начал понимать, что вместо того, чтобы тусоваться во дворе с мальчишками, нужно стремиться получить образование и хорошую профессию…».

…Примерно через час, остановив лошадь у поселка, я сняла с руки Вадима Илюшкину варежку и, закинув её далеко от дороги в снег, строго-настрого приказала сыну молчать о случившемся. Затем повернула еле плетущуюся от усталости кобылу в сторону больницы: Вадик все-таки обморозил себе переносицу, да и руку Ильи надо было показать врачам: сама я боялась на неё даже взглянуть…

В стационаре обоих мальчиков поместили в одну двухместную палату…

В тот же день я сообщила тетке Ильи, Нине Анатольевне, что её племянник умудрился потерять по пути варежку и теперь доктор говорит, что два пальца на его руке напрочь отморожены и их придется ампутировать… Та немедленно стала одеваться…

Войдя с ней в палату, мы увидели на столе несколько пирожных, пустую коробку из-под конфет и недопитую бутыль «пепси-колы». Вадик лежал лицом к стене и посапывал, а Илья смотрел на нас своим обычным младенческим взглядом. На его губах был шоколадный крем.

– Где деньги? – сразу подскочила к нему Нина Анатольевна. – Дед обещал с тобой прислать. А в пальто и штанах ничего нет.

И она принялась шарить по карманам его пижамы. Отыскав в них мелочь и несколько смятых десятирублевых купюр, взвизгнула:

– Остальные прожрал?!

И дала своему племяннику такую оплеуху, что тот чуть не свалился с кровати. Я схватила Нину Анатольевну за руку. Трясясь от негодования, та направилась к выходу, но в дверях обернулась к Илье:

– Чтоб в моем доме твоего духа не было! Мне тебя кормить не на что!

А когда она вышла, Вадик тут же достал из своей тумбочки недоеденный эклер и стал уминать его с нескрываемым удовольствием.

– Откуда это? – в недоумении спросила я.

– Представляешь, ма, у него, – кивнул сын в сторону Ильи, – в той варежке «пятисотка» была… Тетка Нина все равно бы эти деньги пропила, ты же её знаешь. Я и решил устроить нам с Илюшкой праздник живота. Только он, бестолочь, ничего не ест, даже котлеты за ужином не стал. Все в какой-то пакетик складывает и под подушкой его прячет, как Плюшкин… А губы я ему пирожным намазал, когда тебя с его теткой из окна увидел. Чтоб она ничего не заподозрила… Неплохо сообразил?

У меня перехватило дыхание, и я поспешила выйти на свежий воздух.

– Ты во дворе осторожней, – бросил мне вдогонку сын. – Там одноухий пес бродит. Говорят, этот урод вчера сторожа за ляжку схватил…

Всю ночь я пролежала, глядя в потолок…

А утром во дворе больницы увидела Илью. Со стоном опустившись на колени, он примял возле себя снег и стал вытряхивать на него из целлофанового пакета кусочки пирожных и котлеты. И дрожащая от холода облезлая дворняга (на месте правого уха которой виднелась спекшаяся кровь), приблизившись к мальчишке, с жадностью принялась за угощение… А когда Илья погладил её по макушке, она несколько раз лизнула его в щеку…

 

СВЯТЫНЯ

 

По окончании литургии из храма вместе с другими прихожанами вышли две женщины средних лет.

– Давай подадим, – Галина Сергеевна кивнула на двух лохматых мужиков в потрёпанной одежонке, просящих милостыню возле церковной ограды.

Женщины подошли к ним.

Елизавета Николаевна вынула из сумки кошелёк, высыпала из него на ладонь монеты и стала их пересчитывать. А Галина Сергеевна быстро подала обоим нищим по десятирублёвой купюре и посмотрела на подругу:

– Не будь скупердяйкой, отдай им всю мелочь.

– Ну да, – покачала та головой, – мне ещё стиральный порошок нужно купить, мыло…

 

…По дороге домой Елизавета Николаевна обратилась к подруге:

– Галя, ты поможешь мне её повесить? – она кивнула на свёрток, который держала в руках.

– А твой-то что, разучился молоток в руке держать? Или опять запил?

– Дело не только в водке. Он вообще иконы на дух не переносит.

– Слушай, как ты с ним живёшь?

– Как в аду… Знаешь, в молодости у нас с Виктором было много общего. И в кино мы с ним частенько хаживали – порой на откровенную пошлятину; и, чего греха таить, весёлых компаний не чурались, с выпивкой и танцульками. Я ведь тогда христианкой только по названию была – ну, там в воскресную службу свечку поставить, молебен о здравии заказать… Да и он вроде бы не против моей веры был, только посмеивался надо мной – мол, отсталая я, тёмная… А уж любил меня! Цветами прямо задарил… Но когда пить начал, всё круто изменилось: ни помолиться при нём, как следует, ни иконку в дом принести – брюзжит, как старый дед… Сквернословие его, бредни пьяные – надоели хуже грыжи. Веришь, несколько раз порывалась от него уйти; да ведь пропадёт без меня: ни постирать себе, ни сготовить, даже разогреть не умеет…

– Нужно терпеть, Лизонька. Иного пути в царствие небесное, как только через крест, не бывает.

– Откуда нам это знать, – вздохнула Елизавета Николаевна. – Просто надо жить по совести, а там как Бог даст.

– Тебе, подружка, надо почаще Евангелие да святых отцов читать. Тогда и сомнений не останется.

– Да всё времени не хватает…

– Как у Марфы…

– У кого?

– Притча есть такая, о двух сёстрах – Марфе и Марии. Первая принялась угощение Спасителю готовить, когда он у них остановился, а вторая села возле него и стала слушать его проповедь. И Христос похвалил её за это. Сказал, что Мария о своей бессмертной душе заботится, а Марфа думает о тленном…

 

…На звонок никто не вышел. Елизавета Николаевна открыла ключом дверь, и женщины вошли в квартиру.

– Может, спит? – шёпотом спросила Галина Сергеевна. И прислушалась. – Нет. Кажется, одни…

– Ну и слава Богу, – обрадовалась Елизавета Николаевна. – Сейчас икону повесим и чайку попьём.

Женщины разделись и прошли в комнату.

Елизавета Николаевна развернула бумажный свёрток и, взяв в руки довольно увесистую деревянную икону с изображением Спасителя, просияла:

– Благодать-то какая, чувствуешь? Особенно сейчас, когда её в церкви освятили…

– Красивая, ничего не скажешь…

– Отец Николай – иконописец от Бога… Слушай, дай мне его адрес. Жива буду, в следующий отпуск обязательно поеду к нему в Загорск, полюбуюсь на его работы.

– Сейчас… – Галина Сергеевна направилась в прихожую, где висело её пальто… Минуты две спустя возвратилась растерянная. – Ума не приложу, куда записную книжку подевала… Скорее всего, дома оставила. Вернусь, выпишу тебе адрес на листок и к следующей службе принесу, ладно?..

Елизавета Николаевна нашла молоток, гвозди; но едва женщины стали примерять, где повесить икону, входная дверь заскрипела и в прихожей раздались шаги.

– Никак твой явился… – с сожалением покачала головой Галина Сергеевна.

И тут же в комнату вошёл мужчина с густой щетиной на опухшем лице.

– Наконец-то… – обратился он к Елизавете Николаевне. – Я уж думал, ты в своём молельном доме снова до обеда пробудешь… Дай тридцатку, позарез нужно.

– Опять горит? Только вчера зарекался…

– В последний раз, клянусь. Хотел у Лёхи занять; да его, как назло, дома нет. Куда он с утра подался?

– Поди-ка туда же, куда и ты намылился… Тебе же было сказано: денег у меня нет.

– Ладно прибедняться. Забыла, сколько я тебе отпускных принёс?

– А сколько из них уже пропил, не помнишь? Хочешь, чтобы мы, как в прошлый месяц, одни сухарики грызли? А ведь у тебя язва… Здоровье своё изуродуешь, душу погубишь. Каким перед Богом предстанешь, подумай.

– Хватит мне лапшу на уши вешать. Ты мои пять с половиной тысяч в момент подхватила, я даже глазом не успел моргнуть…

– На водку не дам.

– Не твоё дело, на что я свои кровные потрачу. Я же к твоим грошам не лезу!

– Да ведь жрать-то ты с меня потребуешь!

– Обойдусь… Гони три червонца!

– Повторяю, нет у меня денег, я почти всё истратила…

– Куда?

– А куртку зимнюю тебе купили, а холодильник отремонтировали…

– Всё равно ещё много оставалось…

– Разговор окончен. Я и так из-за тебя греха на душу много взяла.

– Да ты что, мне назло?.. – Виктор подступил к жене и попытался схватить её за плечо.

– Но-но, ты не очень-то руки распускай, – вступилась за подругу Галина Сергеевна.

– А тебе чего здесь надо, пошла отсюда!

– Совести у тебя нет, ты же Лизе всю жизнь испортил!

– Галя, не надо, – посмотрела на подругу Елизавета Николаевна.

– Это я ей испортил? – глаза у Виктора загорелись. – Ничего себе заявочки! А не наоборот?!. В девках и спеть, и сплясать могла… А теперь ни в гости не сходить, ни в кино… Я уж про постель молчу: пост, видите ли, у неё…

– Витя! – Елизавета Николаевна покраснела.

– …Платок старушечий на себя напялила… Да настоящие бабы такой причесон наведут и губки накрасят – под ложечкой засосёт, когда их увидишь! А эта в монашку себя превратила, только молится да молчит… На фига мне такая баба сдалась!..

Елизавета Николаевна опустила голову.

– Не тебе её судить, – ответила Галина Сергеевна. – Она по заповедям живёт, спасается… А вот тебе от Бога точно достанется. Эх, и повертишься тогда вьюном, запоёшь соловушкой – только поздно будет!

– Да пошла ты со своими бреднями, знаешь куда! Фанатичка, как и она!.. – Он кивнул на жену. – В последний раз спрашиваю, – обратился он к Елизавете Николаевне, – дашь тридцатку? Или я… – он схватил молоток, – расшибу твою маляву к едрени фени!

И мужчина метнулся по направлению к табуретке, на которой лежала икона, принесённая женщинами из церкви.

– Виктор! – встрепенулась Елизавета Николаевна.

– А вот этого не смей! – Галина Сергеевна преградила ему путь. – Я тебе за это глотку перегрызу!

– Чего-о? – протянул мужчина. – А не хочешь, сейчас тебе башку проломлю – вот этим молотком!

– Ну проломи, проломи! – вскрикнула Галина Сергеевна. – Я за Бога умру, а вот ты на чью радость подыхать будешь?

– Прекрати! – Елизавета Николаевна бросилась к мужу и выхватила из его руки молоток. – Совсем очумел!

– Ты мне дашь на чекушку или нет?

– С сегодняшнего дня ты от меня не получишь ни гроша! Хватит! Я сама виновата, довела тебя своими подачками! Да ведь жалела; думала, опохмелится человек и одумается… А бесы только смеялись надо мной… Иди вон. Придёшь пьяный – не пущу на порог, так и знай! Будешь в подъезде ночевать. А начнёшь буянить – позвоню в психушку.

– Вон как заговорила! В психушку? Ладно…

Виктор кинулся к окну, быстро открыл обе правые створки и встал на подоконник.

– Ты в своём уме?! – бросилась к нему Елизавета Николаевна. – Восьмой этаж!

Но он, словно пушинку, оттолкнул жену от себя. Та не удержалась на ногах и упала.

– Вот тебе моё последнее слово: сейчас же возьмёшь молоток и раздолбаешь свою святыню, – мужчина кивнул на икону, лежащую на табуретке. – Или я прыгаю вниз. И я не шучу. Считаю до трёх. Раз…

– Виктор, опомнись! – Елизавета Николаевна поднялась с пола, держась за разбитую губу.

– Два…

– Галя, – умоляюще посмотрела она на подругу.

– А что я сделаю… Дурень, ты же прямо в ад полетишь, без остановок…

– Три… – Виктор сделал шаг вперёд, поскользнулся и… повис, ухватившись за створки окна.

Елизавета Николаевна вскрикнула и закрыла лицо руками… Затем с ужасом посмотрела в сторону окна, где кряхтел её супруг и виднелись лишь его голова и руки.

– Галя, сними его… – плаксиво проговорила она.

– Чтоб он меня с собой утащил?

– Витенька!..

– Руби, ну! – Мужчина громко застонал. – Не могу больше! – Он разжал ладонь и повис на одной руке. – Падаю!.. Мама!..

Елизавета Николаевна схватила молоток и ударила им по иконе. Галина Сергеевна на мгновение оцепенела… Затем схватила подругу за руку:
– Ты… рехнулась! Ты спятила! – Она захлебнулась от негодования. Затем посмотрела на икону: в середине её была широкая вмятина, от которой в разные стороны отходили извилистые трещины…

Виктор подтянулся на руках, опёрся коленкой о подоконник и ввалился в комнату. Поднялся, глянул на икону, затем на жену и расхохотался:

– Вот это монашка!.. Вот это я понимаю!.. А ещё молится по утрам!..

Галина Сергеевна, заподозрив неладное, подошла к окну и глянула вниз:

– Строительная люлька… – Она обернулась к Елизавете Николаевне: – Он тебя, дуру, разыграл!..

Мужчина продолжал хохотать; а Галина Сергеевна, с ненавистью посмотрев на подругу, перекрестилась на разбитую икону и пошла в прихожую… Когда входная дверь за ней закрылась, Виктор подошёл к супруге:

– Ну, поиграли в святош и ладно. Дай опохмелиться…

Он запустил руку в карман её кофты и вынул оттуда кошелёк. Сразу повеселел:

– В последний раз, Лизок, поверь… Вот, беру тридцать рублей и ни копейки больше. – Он показал жене купюры и, положив кошелёк на стол, поцеловал её в щёку.

Лицо Елизаветы Николаевны побледнело, губы задрожали… Когда муж вышел из квартиры, она стояла несколько минут, не смея шелохнуться… Наконец, положила молоток на пол и, пошатнувшись, опустилась на колени:

– Не за себя прошу, Господи, не смею… Пощади раба твоего Виктора, не вмени ему во грех его поступок. Ибо это я во всём виновата… крепко виновата…

Из её глаз брызнули слёзы:

– Пустобрюхая я… на всю жизнь… и скрыла это от него ещё до свадьбы… Думала, привыкнем друг к другу, тогда легче будет правду перенести… А после струсила, так и не сказала ему… Теперь понимаю, какой великий грех на мне. Ведь если бы он женился на другой и у него был сынок или дочка, он бы не запил! Это он с тоски к рюмке потянулся, я это чувствую! – Елизавета Николаевна всхлипнула. – Да и прав он, какая я ему жена. Сколько лет он от меня слова ласкового не слышал, только ругань одну да упрёки… Это я сердце его каменным сделала. Как-то в мороз он синиц на балконе принялся кормить; так я на него, как бешеная, заорала – мол, квартиру застудишь… Когда молитву читала, дверь за собой закрывала; а нужно было, чтобы он слышал… слышал… Может, слово святое растопило бы его душу… Как же так получилось, что я стала шарахаться от него, будто от чумы? Ведь мы же с ним венчанные… Прости меня, Господи, за его душу… А за это… – она посмотрела на разбитую икону, – знаю, нет мне прощения, я и не молю о нём…

Она перевела взгляд на фотографию, висевшую на стене, где они с Виктором, ещё молодые, стояли с букетами цветов и, обнявшись, улыбались… Перекрестила её, поклонилась… хотела ещё что-то сказать, но не смогла – душили слёзы…

 

…А Галина Сергеевна, выйдя из подъезда, тут же направилась в сторону храма, в котором они с Елизаветой Николаевной только что были на литургии. Губы её тоже дрожали; она почти беспрерывно шептала:

– Господи, виновата я перед Тобой, что не разглядела вовремя богохульницу, что не смогла уберечь икону Твою Святую от греха кощунства! Отрекаюсь я от этих двух слуг сатаны в человеческом облике и дел их мерзких! Господи, прости меня, грешную…

Недалеко от церкви она увидела всё тех же двух нищих. Только теперь они сидели возле гаража и раскладывали на газете продукты.

Галина Сергеевна подошла к ним и протянула каждому по монетке.

– Благодарствую… – ответил один из них.

Другой положил денежку в тряпичный мешочек, в котором Галина Сергеевна разглядела уголок маленькой книжицы с бардовой обложкой.
Женщина продолжила путь… но вдруг остановилась: «Кажется, моя записная книжка… Как она к ним попала? Неужели спёрли?».

И она сделала несколько шагов по направлению к тем же мужикам, сидевшим за углом гаража и потому её не видевшим.

– Слушай, откуда у тебя такой красивый блокнотик? – услышала Галина Сергеевна голос одного из них. И остановилась, прислушавшись.

– Да у этой бабы сегодня из кармана выпал, когда она нам червонцы доставала.

– Надо было ей вернуть, нехорошо так…

– Ага, чтобы она нас ворьём посчитала? Знаю я, чем подобное заканчивается…

– Брось, она женщина добрая, раз подаёт...

– Причём не только здесь. Видел я её и возле Успенского, и у Княгининского… Подаст, отойдёт в сторонку и вот в эту книжицу записывает, какую сумму всучила. Сейчас покажу… Видишь?.. А в соседней графе умножает это число на семь…

– Для чего?

– Писание нужно знать, дурья башка. Господь обещал милостивым воздать седмерицею. Вот она, видать, свой будущий прибыток и подсчитывает…

Галина Сергеевна выскочила из-за угла гаража с побагровевшим лицом.

– А ну, дай сюда! – Она резко выхватила из руки бородатого мужика свою записную книжку. – Получил своё – и чеши отсюда, пока хворостиной не погнала!.. Ишь, пристроились – задарма хлеб жевать!..

И она быстро направилась в сторону храма…