Эвелина АЗАЕВА. В КУПЕ. Рассказ

 

Эвелина АЗАЕВА

В КУПЕ

Рассказ

 

Она вошла в купе, посмотрела на попутчика веселыми, дерзкими глазами и громко сказала: «Здравствуйте!». В свои семьдесят пять лет он отвык от прямого взгляда молодых женщин. Все они смотрели мимо. Впрочем, незнакомка лет двадцати шести-семи в деловом костюме вовсе не выглядела нахальной. Она смотрелась, скорее, женщиной, не стесняющейся без причины.

Она повесила винного цвета пиджак на крючок, и на нем блеснул значок «Пресса».

Женщина с полминуты разглядывала пейзаж за окном, но, видимо, она не переносила безделья. Достав газеты, снова взглянула ему в глаза и спросила:

– Читать будете?

– Спасибо, через часик почитаю, – ответил попутчик смущенно.

Старик ей понравился: большой, седой, с редким, исконно русским лицом, с синими глазами под густыми и почему-то не поседевшими бровями. Наверняка ему скучно, но боится показаться навязчивым. 

– Тогда, может быть, чаю попьем? – спросила. 

– Давайте. А я вас угощу ватрушками, мне супруга положила.

Он стал разворачивать белейшую льняную салфетку, в которой оказались ватрушки, сваренные вкрутую яйца и свежие огурцы.

Глядя на неторопливые движения его рук, она подумала: породистый старик. И жену назвал не «бабка» и не «старуха», а «супруга». Еще она не подумала, а скорее почувствовала, что в молодости у её попутчика, наверное, было немало женщин. Она давно заметила, что мужчины, которые действительно пользовались успехом у женщин, галантно и бережно относятся к слабому полу. И кто знает, что было вначале – вот эта их черта награждалась женской любовью или они награждали женщин уважением за то, что те предпочли их всем остальным?

– Сейчас принесу чай, – сказал он, привставая.

– Нет, это я принесу, – поспешно встала она и стрелой выскочила.

Они пили красный, пахучий чай в железных подстаканниках и знакомились. Её звали Инга, она была журналисткой. Было видно, что она уже много раз отвечала на вопросы о работе. Сейчас она говорила о том, что едет из командировки, и везет отличную фактуру для статьи. Она поведала, о чем именно будет эта статья, и её попутчику действительно было интересно слушать. Статья замышлялась о любовной драме и по тем акцентам, которые она сама незаметно для себя расставила на протяжении рассказа, ему уже стало ясно, что он сидит в купе вовсе не с синим чулком, который курит, пьет кофе и живет лишь своей работой, а с женщиной, которая обожает свое дело, связанный с ним успех, и берет от жизни все, чтобы опять же, вложить впечатления в работу.

Жажда жизни лилась из его собеседницы в каждом слове, она понимала, что местами проговаривается, рассуждая о любви, и возможно, порочит свою репутацию, ведь он все-таки представитель другого, более аскетичного поколения... Она понимала также, что проговаривается особенно тогда, когда дает оценки участвовавшим в любовной истории мужчинам. Инга говорила о них нежно и насмешливо, как женщина, которая не раз бросала мужчин, была благодарна им за всё то удовольствие, что они ей доставили, однако не забылась до такой степени, чтобы оставить их около себя навечно.

– Замечательные ватрушки печет ваша жена, – неожиданно заключила она свой монолог, подумав, что болтает лишнего.

– Ну так на третий раз наткнулся… – улыбнулся он.

Её рука, протянутая к стакану, на миг замерла, она опустила глаза и улыбнулась своей догадке. В следующий миг она взглянула на него с дружелюбным лукавством сообщницы и тут же опустила глаза – все-таки он ей не ровня по возрасту.

– А что с теми, первыми двумя женами? – спросила.

– Первая служила со мной в одном полку, погибла в конце войны, вторая оказалась пьющей, не смог отучить, – просто ответил он.

– А которая сейчас – хорошая?

– Хорошая. А вы замужем?

– Как вам сказать… – растерялась. – Ну будто бы...

Он молчал, ожидая продолжения. Повисла пауза.

– Я, наверное, сейчас вас огорошу... – она набрала в грудь воздуха для храбрости и посмотрела на него упрямыми глазами ребенка, который по общему мнению нашкодил, но сам так не считает. Она видела, что он ждет пояснений, и не сводя с него испытующих глаз, произнесла скороговоркой:

– Я разведена, но муж приходит ко мне, потому что надеется, что все у нас еще будет. На самом деле не будет, но мне его жаль, и я принимаю. И еще у меня есть человек, который действительно для меня сейчас муж, он очень любит меня, заботится обо мне, и я его тоже люблю. В общем, я как бы незамужем и замужем одновременно за двумя.

Повисла пауза. Инга покраснела. 

– А почему бы вам не выйти за этого, нового мужчину?– осторожно спросил старик. – Если не хотите, можете не отвечать...

Она помолчала, раздумывая, как бы приличнее ответить на этот вопрос. Но поскольку хитрить и облекать правду в красивые одежды Инга не умела, то ответила снова откровенно:

– Ну тогда же... Всё... Тогда ведь уже конец... Никого уже больше у меня не будет. Врать я не умею, жить с мужем и изменять – жестоко. Вы думаете, мне нравится та ситуация, что сложилась у меня сейчас? Но я её разрешу обязательно, вот вернусь домой и окончательно скажу мужу «нет». 

Старик ждал продолжения, и Инга пояснила:

– Если выходишь замуж, так надо жить честно. А коли чувствуешь, что честно не получится – так повремени. А честно у меня не получится, по крайней мере сейчас. Фаина Раневская говорила: «Семья заменяет человеку всё. Вот и выбирайте – всё или семья». Я выбираю «всё». Ведь если замуж, то... уже всё... это уже получается, что... навсегда... или по крайней мере надолго... Получается, что я обещаю... и надобно держать слово... и... такая тоска... вся жизнь отгораживается занавесом... Есть люди, которые потом, когда любовь проходит, начинают изменять, обманывать. Другие, обделяя себя всю жизнь, хранят верность. Я не хочу никому врать, но я также не хочу хранить верность, если любви уже нет. Я видела немало женщин, которые упиваются верностью нелюбимому и ждут награды, а тому-то уж и всё равно – он ведь её тоже не любит, и верность её не оценит. Лучше я сразу не выйду замуж, чем так жить.

– Никогда не выйдете? – улыбнулся старик.

– Ну, может быть, когда-то и выйду, – кивнула Инга. – Толстой говорил: «Только тот брак хорош, который непреодолим». Я пока такого не встретила. Мне, знаете ли, и с ними хорошо, и без них.

Она быстро взглянула на старика, проверяя, не слишком ли цинично прозвучали ее слова, и продолжила:

– Вы, наверное, думаете, что я легкомысленная. На самом деле, у меня было не так уж и много романов. До замужества не было вовсе, после развода было три коротких, теперь четвертый... При моей профессии это немного.

Она посмотрела на него наивными и честными глазами, проверяя – понимает ли.

– Надо, знаете ли, учитывать профессию, – сообщила Инга, видя, что старик слушает. – Иные дамы в конце жизни гордятся: у меня был только муж. А просто ей никто ничего и не предлагал. Другая отвергла 96 из ста, так, по-моему, она больше заслуживает уважения. У неё были соблазны и она их практически поборола. А те четыре могли быть реальным чувством, за что осуждать? Но она осуждает себя и думает, что она не такая честная жена, как та клуша, у которой за всю жизнь никто ничего и не попросил. Но мы не об этом, – продолжала Инга, уже перестав краснеть и как будто махнув рукой на то, что подумает старик. – Я поняла, что нет любви к одному человеку на всю жизнь. Ну, чтобы он умер или покинул тебя, а ты всю жизнь любила и ни на кого более не смотрела. Тот, кто раз любил, еще десять раз полюбит, потому что так уж устроено его сердце. Это даже не от объекта любви зависит – достойный он или нет, а от тебя самого, насколько ты можешь и, главное, хочешь любить. Ну, батарейка у тебя на сколько рассчитана – от этого зависит.

Она помолчала, подумала о чем-то и добавила:

– Если есть в тебе жажда, то излиться она может на любое существо рядом, вовсе и не достойное. Чем и объясняются браки «красавиц и чудовищ»: женщине просто хотелось любить. Общие дети, хозяйство и общественное мнение цементируют отношения. В итоге – склеп готов. Так вот: я полюбила, но я знаю, что это пройдет... И даже когда я люблю пламенно. И это пройдет. А жаль. Так уж пусть это пройдет без развода.

– Так что же, не жениться вовсе? – осторожно спросил старик. 

– Жениться, – вздохнула женщина. – Но только по совету Толстого. Когда уже нет иного пути. 

– Но разве вам не трудно одной?

– А я не одна. Это в браке я была одна. 

– Но ведь потом, когда вы расстанетесь, вы останетесь одна. Не будет вам плохо?

– Ну, во-первых, одна я вряд ли останусь, – Инга виновато улыбнулась, будто извиняясь за самоуверенность. – Я уже пробовала остаться одна – не дают. Знаете, замуж выходят одни и те же. Если ты одному-двум нужна, так ты и всем нужна. А одному не нужна, никто на тебя и не смотрит. У мужчин стадный инстинкт.

Что же касается моих ответных чувств, то они у меня тоже будут, так как глаза у меня устроены особенным образом, как у всякого творческого человека. Мне нравятся многие. И не потому, что они такие хорошие. Они... я вообще не знаю какие. А потому что мое воображение делает их особенными. 

А во-вторых.... Я думаю, все мы одиноки. Всегда. В короткий период любви мы теряем это ощущение, а потом оно снова приходит. И только оно и есть правда. Как бы тебя ни любили, а уходишь ты из жизни в одиночестве. 

– А если он… мужчина, не согласен чтобы все закончилось?

– Убьет себя, застрелится, повесится? – развеселилась Инга. – Да ни в жисть! Мужчины – страшные эгоисты. Они только обещают, а сами вешаются лишь от алкоголизма. Нормальные мужчины с разбитым сердцем идут домой плакать, водку пить и рассказывать «какая она стерва». И потом, я же работу провожу...

Видя, что старик удивлен, женщина пояснила:

– Ну вот одному я даже уколы ставила – B6, B12, чтобы успокоить нервную систему... 

– Помогло?

– В какой-то степени. Я же заранее начинаю подготавливать – говорить, что, мол, ничто не вечно под луной, что я, дескать, большая ветреница – я готова взять вину на себя и даже чуть-чуть себя оклеветать – ему так легче будет расставаться. Я вообще-то добрый человек, жалостливый… Подготавливаю: начинаю появляться неухоженной, глупости всякие про себя говорю. Это ж только кокетство, когда женщина утверждает, что не может от любовника отвязаться. Всегда можно преподнести себя так, чтобы убежал... Но это крайний случай. Я имею дело с нормальными мужчинами, которых не надо доводить до таких крайностей. Постепенно от себя отдаляешь и все...

Дверь в купе с шумом отворилась и появилась проводница. 

– Обедать будете?

– Нет, спасибо, – отозвалась Инга и вопросительно взглянула на старика.

– Я тоже не хочу, – сказал тот. Он думал о чем-то своем. 

Дверь захлопнулась и какое-то время спутники слушали стук колес и смотрели на пролетающие мимо березы.

– Я открою окно? – спросила Инга, и после утвердительного кивка открыла окно и выставила из него голову. Её светлые кудри развевались на ветру, она силилась открыть глаза против бьющего ей в лицо ветра.

Села со словами:

– Люблю ездить.

– Так выходит, по-вашему, любви нет? – спросил старик.

– Есть! Конечно, есть, – возразила Инга. – Она просто короткая и придумана самим тобой. Каждый любит как умеет. Сердца – типа памяти в компьютере. У одного сердце на один гигабайт, у второго на четыре. Вот встретились они и любят друг друга всем сердцем. Только сердца разные... И тот, у кого больше, никак не может понять: как же можно любить вот так ничтожно?

Инга взглянула старику в глаза и пробормотала:

– Я боюсь вы поймете меня не так…

– Нет, я все понимаю как надо, – быстро сказал он. – Но зачем? Ты... не боишься?

Она смотрела на него во все глаза. Она была будто чем-то потрясена. А она действительно была потрясена. Сейчас перед ней сидел не старик, а тот, кем он был много лет назад – молодой мужчина, привлекавший немало женщин. Он сидел, привалившись к стенке купе, и в его расслабленности было нечто сильное и по-мужски красивое. Его глаза блестели, взгляд был тверд и пронзителен, на лице – ни морщинки. Или это полумрак так меняет внешность? Наваждение...

Она, естественно, восприняла вырвавшееся у него «ты». Потому, что сейчас они были одного возраста. Она правильно поняла вопрос: зачем тебе нужна смена мужчин, ведь ты отнюдь не легкомысленна и не порочна. 

Тихо и взволнованно она стала говорить:

– Вообще-то... это не так уж и часто. Я не признаю любовь как вид спорта или от скуки. Она опустошает. А меня любовь должна напротив – наполнять. Может это звучит дико... но так надо. Потому что нигде ты не познаешь человека так быстро и глубоко, как в любви. Ты можешь работать с ним годы, а узнать всего за несколько часов, что вы вместе... Я вовсе не хочу сказать, что для того, чтобы написать об убийце, надо убить. Нет, должно быть чувство меры, но все-таки нужно много знать и переживать, чтобы писать... И где возможно пережить, надо переживать...

Они молчали и смотрели друг на друга.

– Выходи замуж, а? За этого, которого ты сейчас любишь, – сказал он. – Я точно знаю, что можно плохо кончить... А он будет тебя беречь.

– Плохо кончить – это и есть выйти замуж, – упрямо произнесла Инга. 

Он смотрел на нее властно, и одновременно восхищенно. Странно, но его молодость не проходила. Инга вгляделась и ей стало жутко: волосы попутчика были просто светлыми, а не седыми. 

– А если потом никого не найдется? – спросил он.

Она пожала плечами. 

К вечеру стало душно и они открыли дверь. В коридоре никого не было, все уже спали. Она взяла полотенце, зубную пасту, щетку и пошла в туалет. Потом вернулась, стала стелить. Её попутчик пошел в том же направлении и она воспользовалась его отсутствием, чтобы раздеться и юркнуть под простыню. 

Когда он вернулся, она еще не спала, и он почувствовал это.

Открыл бутылку лимонада и налил в её стакан. Она привстала, чтобы взять стакан и услышала прямо над собой:

– Будь осторожна... хорошо? Ты можешь забеременеть, заболеть от кого-нибудь, кто-нибудь может отомстить за твой уход, попросту убить...

Она подняла голову и снова увидела молодого и красивого мужчину. Она уже не удивилась, она привыкла, что их купе – пространство вне времени. В свете фонарей, которые мелькали в темноте за окном, освещая его фигуру, он казался исполином. И этот исполин стоял и ждал её ответа. 

– Я не встречаюсь с мужчинами, от которых можно заболеть, – залепетала она, смущенная его близостью и нелепостью этой близости. – К тому же, есть средства... И не так уж и много у меня этих самых мужчин, влюбляться чаще раза в год невозможно... 

Он будто не слышал.

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Как твоя фамилия? Я буду тебя читать.

– Любимцева.

– Замечательно! – рассмеялся он.

Поезд издал гудок и Инга, засыпая, слушала стук колес – самый любимый её звук. Это был голос командировок, следующих за ними публикаций, идущих за ними читательских писем. Это был звук неизвестности, в которую она всегда отправлялась с охотой, готовая с радостью принять и хорошее, и плохое, только бы оно впечатляло и дало ей возможность написать что-то новое и интересное. Это был звук будущего, которое дарило ей чудесные встречи и любовь, романы и развязки – всё, что наполняло радостью её бытие и утоляло жажду объять мир. Это был звук, напоминающий, что жизнь не вечна, и минуты вот так же бегут по рельсам, и надобно успеть собрать на себя все солнечные лучи – человеческое тепло самого разного вида: читательское, мужское. Успеть собрать, и затем, входя в ту или иную мужскую судьбу, светить ему, и оставлять кусочек луча в его сердце после своего ухода. Стук колес был звуком непостоянства – вечного движения к новому никогда не успокаивающейся души.

Её попутчик лежал и думал о том, что время иногда рождает людей, предназначенных друг для друга, со слишком большим разрывом, порой – в века... И это лучше, чем родить с разрывом в пятьдесят лет, потому что ты никогда не узнаешь, что твой единственный или единственная появятся веке в двадцать втором, и не будешь тосковать. А вот если встретишь, когда уже одной ногой на краю бытия...

Так вот, если в поезде времени, следующем в никуда, ты, глядя устало в окно, вдруг выхватишь в толпе лицо единственной своей возлюбленной... если ты выхватишь взглядом лицо женщины, которая могла бы стать ею, но увы, твой поезд не делает остановок... если ты видишь, что она, как и положено единственной, узнала тебя и растерялась... то досада, грустное удивление и радость оттого, что ты все-таки видел её – вот удел пассажира поезда, следующего к конечной станции. 

 

* * *

Когда она проснулась, старик уже пил чай и шелестел её газетами. Он деликатно не смотрел, когда она красилась. Купе было залито утренним ослепительно-белым светом. Инга посмотрела на попутчика и увидела... ветерана. Семидесяти пяти лет от роду. Поезд вот-вот должен был прибыть на станцию назначения, и он уже оделся. На пиджаке у него позвякивали ордена и медали. Он поднял голову от газеты и приветливо улыбнулся.

– Кажется, подъезжаем?

– Да.

В последующие полчаса они не произнесли ни слова, а только глядели в окно на проплывающие мимо деревья. Вспомнив было о вчерашнем, она тут же отогнала это воспоминание с досадой, как если бы подумала о чем-то нехорошем. Старик вчера показал себя проницательным, и ей казалось, что если она будет подробно вспоминать о том, каким он вчера был молодым, он почувствует это, а это... неприлично, гадко.

Поезд дернулся и замер. Когда в коридоре послышался шум выносимых из купе чемоданов и выходящих из вагона людей, она, взяв сумочку, в нерешительности остановилась... Как прощаться? Невозможно, совершенно немыслимо взять с этим приятным человеком вчерашний тон равных по возрасту людей, но и сказать ему «до свиданья», будто ничего не произошло, было бы трусливо и обидно для них обоих. 

– Я рад, что познакомился с вами, – первым начал он и она видела, как сияют его глаза. – Я забыл сказать, что меня зовут Иван Дмитриевич Муравьёв. Я родом из Сибири, там жили мои сосланные предки, вы, конечно, знаете декабриста Муравьёва. Может, будете в наших краях... Я, к сожалению, необразован, может быть, вам было неинтересно со мной... После войны поступил в техникум и потом работал только на простых должностях, руками. Так сложилась жизнь... 

– Мне было интересно с вами, – сказала она. 

– Я буду вас читать, – добавил старик. – Я запомнил вашу фамилию.

– Спасибо!

Она опустила глаза и только сейчас заметила, что его ноги выглядят странно. 

– Протезы, – пояснил Иван Дмитриевич. – Это я прикрыл свою первую жену, очень её любил, а она всё равно потом погибла. Вы очень похожи на неё. Если бы она выжила, она бы меня потом бросила. Не из-за ног, а просто... Но я бы согласился, только бы жила...

– Разве вас можно оставить? – спросила Инга, задумчиво глядя на него. Потом добавила: – Оставить, наверное, можно всех. Меня тоже. Но вас можно оставить, только пробыв с вами долго. Значительно дольше, чем с другими. 

Она тут же смутилась, застеснявшись сказанного, и бросив «всего доброго», буквально выбежала из купе, чувствуя спиной его ошалевший взгляд.

– Ну что за молодежь пошла?! – в купе ввалился его встречающий друг. – Летит стрекоза, не видит никого, а еще прилично одета, чуть с ног не сбила и даже не извинилась. Я уже час тут твоего поезда жду, запоздал ты, братец.

Иван Дмитриевич не отвечал. Он сидел за откидным столиком купе, уронив лицо в руки и ощущая, как горит оно в его ладонях. Солнечные лучи проникали сквозь его пальцы на столешницу.

Канада