Никита БРАГИН. ВОСХОЖДЕНИЕ. Поэзия
Никита БРАГИН
ВОСХОЖДЕНИЕ
* * *
Co to bedzie, co to bedzie?
Adam Mickiewicz «Dziady»
Что-то в мире надломилось,
и шатается на грани…
Поминутно повторяешь –
что-то будет, что-то грянет
неизбежно и немило,
по хребту и поперек –
страшно, словно смерть вторая
встала на порог.
Но покойно и просторно,
если взглянешь по-иному,
если дух душой владеет,
и склоняется к земному,
наше горе, наши войны
обращая в сон земли,
бесполезный ум злодея
хороня в пыли.
Неприметна кровь на злате –
ей – сквозь белые покровы,
ей – закатом над полями,
ярой киноварью слова,
и крестом на снежном плате
заалеть сквозь темноту,
растекаясь, словно пламя
по листу.
Не хочу гадать на гуще,
и не верю гороскопам –
что-то будет, что-то грянет,
от пожара до потопа…
Умолкаю перед Сущим –
все мы скоро наяву
из Его открытой раны
каплей на траву.
А трава-то всё шелкóвей,
всё росистей на рассвете, –
как легко она приемлет
дождь и кровь, мороз и ветер…
Капли жизней и любовей
из объятия цветка
тихо падают на землю
сквозь века.
АССИРИЯ
Летят золотые павлины
из вечных висячих садов
над пыльной и пепельной глиной,
где нет ни примет, ни следов
ушедшего в полночь Ашшура,
крылатых богов и быков,
где степь, словно львиная шкура,
покрыла скелеты веков.
И видят небесные птицы
сквозь мёртвую пыльную твердь
жестокий полёт колесницы,
охоту, сражение, смерть;
ревут исполинские звери,
мечи обнажают цари
над прахом погибших империй
в кровавых просветах зари.
И нет ни ракет-минаретов,
ни чёрных, ни пёстрых знамён,
не смотрит с казённых портретов
на нас воплощённый закон,
и нет ни европ, ни америк,
не пляшут ни доллар, ни brent,
и некому рейтинг измерить
и вычислить нужный процент.
Но есть непосильная слава,
немыслимая красота,
и львиная кровь, словно лава,
течёт, первородно чиста,
течёт обжигающе близко,
так близко, что дух опалён,
и падает смертная искра
в бессмертную бездну времён.
* * *
Прости моё сердце, прости мою душу больную –
куда бы ни шёл я, но этой тропы не миную,
сверну на неё и останусь, как перст, одинок,
и буду шагать, сапогами взбивая песок.
Не хватит ли рыться в словесном и умственном хламе?
Не лучше ли путь и краюшка луны над холмами,
и просто свобода от всяких красот и пустот –
а новые мысли дорога сама принесёт.
И я ухожу – оттого-то тебя и не слышу,
дремлю за столом, а душою порхаю по крышам,
не слушаю, что говорят, и вопросам не рад –
ведь, если отвечу, то будет опять невпопад.
Ищу одиночества даже в толпе на перроне,
иду в глубину, где никто не окликнет, не тронет,
покровы души я вскрываю, подобно врачу,
и детскую память листаю, и правду ищу.
Благую ли весть я прочту на обрывке газеты?
Начну ли сверять номера лотерейных билетов?
Высокое с низким навстречу попарно идут,
но их разделить – непосильный для смертного труд.
Поэтому самое лучшее – просто и честно
продолжить свой путь и принять как итог неизвестность.
Недаром от века суровая мудрость дана –
движение – песня, конечная цель – тишина.
* * *
Какое счастье, тихо просыпаясь
увидеть, как печально и легко
отходит ночь, согбенная, слепая,
и сумерек снятое молоко
сочится сквозь рассохшиеся рамы,
дыша студёным, талым, снеговым,
а дальше – труб и кровель панорама,
и полосой туман, а может, дым.
Какое счастье выплыть из болезни,
коснуться невесомого ковра,
почувствовать – всё жестче, всё железней
и недоступней бедное «вчера»,
а память обвивается спиралью
вокруг души и норовит насквозь
пролиться долгожданной пасторалью
на тени рук, на губы, на авось…
Какое счастье вспомнить о любимых,
пока минуты, годы и века
из прошлого текут неутомимо
как тёплая и тихая река…
Вином и мёдом наполняет устье
из океана выросший рассвет,
а за плечами тающие грусти
и боль, которой больше нет.
У ВАСНЕЦОВА
Как хочется дышать зелёной тишиной
задумчивых дерев у дома Васнецова,
забыв поток машин и едкий смог свинцовый,
и погрузившись в мир иной.
Там воздух – тёмный мёд и горькая смола,
там царские леса и колдовские чащи,
и сердце, задрожав, колотится всё чаще,
когда из чёрного угла
ты ощущаешь взгляд… Из омута веков
всплывающий на свет, зовущий и печальный,
он тянется к тебе, плывя сквозь сон хрустальный
среди алмазов и оков.
И теремной покой темницей предстаёт –
Кощея мёртвый взор и меч его кровавый
предутреннею тьмой над солнцем нашей славы
нагромождают мёрзлый лёд.
Но впереди рассвет среди лесистых гряд,
и слышится всё ближе пенье вещей птицы,
и Голубиной Книги хрупкие страницы
с тобой о вечном говорят.
Сквозь эту пепельную студь по серой каше снега
скорей пойти куда-нибудь, где мартовское небо,
где звёзды синих куполов во звоне колокольном,
и где грачи переполох затеяли над полем.
Там неуютно и легко, там холодно и вольно,
там проза жизни далеко, но сердцу очень больно –
оно ведь, сил не рассчитав, как перед казнью любит,
и кажется, вот-вот, упав, исчезнет в тёмной глуби…
Но удержу нервозный вздох и посмотрю спокойней –
чередование эпох, владыки, смуты, войны…
Как будто всё здесь как у всех, почти по-европейски,
такие же и плач, и смех, и парики, и пейсы!
Но нет, не так мы говорим, и не о том же спорим;
наш изразцовый красный Рим рыдает, словно море
в летучих светах эстакад, в кристаллах небоскрёбов –
видений рай и звуков ад – в душе и до утробы!
Куда же ты, душа моя, вслепую улетаешь?
Кровь на крыле, в когтях змея – за журавлиной стаей,
всё выше, выше в облака, в молочные озёра,
и в непрожитые века, в непройденные горы!
Как дерзновенна, как горька, предчувствием объята,
твоя мечта, твоя река во льдистом сне заката!
Прости, тебя не уберёг от холода и боли,
прости – переступлю порог, и дальше, в чисто поле,
и по росе, и по Руси, и к небу, и к землице –
ты только свечи не гаси, дозволь мне помолиться!
* * *
На электричку из Алабина в Москву
спешить просёлком сквозь берёзовую рощу,
всё узнавая – и репей, и мураву,
запоминая всё пронзительней и проще,
как в детской памяти, где счастью нет конца.
Ах, лето красное в ромашковом уборе,
смеёшься ты, не веря ни беде, ни горю.
Я узнаю в чертах любимого лица
тебя – и смотришь ты прозрачно и наивно,
как этот вечер тихий, и листва берёз,
чуть-чуть желтеющая, и приметы ливня
на травах, и тропинка, и туманный плёс,
открывшийся с моста; покоем и призывом –
приди, зажги костёр, на воду погляди,
взгляни на облака в закатных переливах;
подумай о любви, о том, что впереди,
за этой ночью, этим летом, этим счастьем,
и радуйся, и пусть неспешно и легко
душа твоя поёт, распахнутая настежь,
как в сонный сад окно, как в небе высоко
сквозь облачную темень лунная дорога…
Ах, лето красное, продлись ещё немного!
ЭЛЕГИЯ ФОНТАННОГО ДОМА
Деревья ждут. Деревья помнят всех,
кого им пережить пришлось. В глубинах
их годовых колец – и детский смех,
и старческая скорбь. Песок и глина
безмолвны, а деревья говорят,
со стенами вступая в диалоги,
и кирпичей старинных каждый ряд
готов ответить. Прямо на пороге
я слышу голос каменной стены,
перекрывающий деревьев шёпот,
и льдистое касание зимы
сквозь мёртвое дыхание войны
мне в душу словно стряхивает копоть…
Лучина опадает, догорев,
и я всхожу на старые ступени,
а Бродский суетится во дворе,
организуя шествие, и тени
шеренгами скользят среди кустов,
но я, не оглянувшись, ухожу
по коридору… Лепестками слов
усыпана дорога к миражу,
прекрасному и жуткому, как сон,
где улетаешь выше тополей,
и замираешь, страхом поражён,
и хочется к земле прильнуть скорей.
Такой полёт – падение одно
сквозь страх ночной на ледяную плаху
за всё, что прожито и сочтено,
за мёрзлый хлеб и за горелый сахар,
и я гляжу на эти черепки,
клочки стихов, листочки фотографий,
задушенные временем ростки
надежды – а вокруг промёрзший гравий,
и капли помертвевшей красоты,
и горе над могильными цветами,
и разведённые в ночи мосты,
и ледяное небо над «Крестами».
Но всё равно она всегда жива –
сирень в слезах, испуганная громом –
не бойся, он не загремит у дома,
он улетел давно за острова,
на север, в бледном небе растворяясь
и утихая, как усталый плач,
и в тишине – Поэмы часть вторая
плывёт в глазах – и горек, и горяч
тяжёлый вал строфы её суровой…
Я слышу – входит царственное Слово,
и всё свершается, сейчас и здесь,
взлетает надо всеми и со всеми,
поёт и плачет, разрывая время,
твоя благая весть!
* * *
Как страшно забывать любимые стихи,
и в душной темноте считать ночные страхи,
и слышать, как во мраке стонут старики,
и лают на ветру голодные собаки.
Как страшно одному уснуть и утонуть
в безвидной тишине, бесчувственном эфире,
где чрево пустоты в себя вбирает суть
рассвета и тепла, мелодии и мира.
Я не могу молчать, я не хочу забыть
дыхание травы, лучи над облаками.
Не жаждать, не любить, не чувствовать, не быть –
глаза мои уснут, и сердце скроет камень.
И потому все дни с тобой я говорю,
сбиваясь и спеша, выстраиваю строки,
и в долгой темноте ищу свою зарю
и верю, что бледнеет небо на востоке!
ВОСХОЖДЕНИЕ
Как вода ключевая
сочится сквозь льдистые трещины,
чтобы к свету дневному
из чёрной взойти глубины;
как сквозь сумраки лет
вспоминаешь любимую женщину,
чтобы знать, что навеки
мы рядом, и мы влюблены.
Как бескрайность дорог
и томит, и взывает, и грезится,
чтобы душу обнять
и к пустыням тебя увести;
как смирения путь
к небесам поднимается лестницей,
чтобы отдан был долг
и проснулось простое «прости».
Как мелодию неба
рождает разбуженный колокол,
чтобы слышал родное
забывший гармонию слух;
как рассветная тишь
обливается кровью и золотом,
чтобы солнце будил
на плетень залетевший петух.
Как сквозь хаос идёшь,
сквозь пустых пересудов сумятицу,
чтобы крепость креста
воздвигать на скрещеньях дорог;
как из стройных стволов
выбираешь надёжную матицу,
чтобы храма шатёр
лихолетие выстоять мог.
Как тропинку домой
узнаёшь по листам подорожника,
чтобы тихо пройти
к стародавним сосновым венцам;
как в глуши городской
продолжаешь искать невозможное,
чтобы мыслью лететь
между рек молока и свинца.
И как ветром с полей
долетает дыхание колоса,
чтобы сердца коснуться,
вверяя любовь и покой,
так и слово живёт,
и всегда воплощается голосом –
от набатного грома
до песни простой.
Какие россыпи метафор и полёт духа! Навскидку - "а память обвивается спиралью вокруг души...", "мелодию неба рождает разбуженный колокол..." - здесь еще и изумительная звукопись, или вот такое: "краюшка луны над холмами" или "где степь, словно львиная шкура покрыла скелеты веков". Можно еще долго приводить примеры. Чувствуется не только рука вдохновенного мастера, но и властелина пространства, причём пространства не какого-то регионального и сиюминутного, а мирового, того самого, что не подвластно влиянию времени. Люблю погружаться в поэзию Никиты Брагина, в ней абсолютно отсутствует тяжеловесность, а мистическая дымка веков очень даже мило соседствует с таким русским "летом красным в ромашковом уборе".
Юрий Манаков
Искренне благодарю, дорогой П.Р.!
"Как в детской памяти, в которой нет конца... " Изумительно, точно, немедля включает собственную череду ассоциаций. Поздравляю, уважаемый Никита!
П.Р.