Владимир СКИФ 
Владимир СКИФ
ЕСТЬ ИМЯ СВЯТОЕ – РОССИЯ
ПРОБУЖДЕНЬЕ
Я час назад проснулся. Замер.
И, словно сам себе чужой,
Лежу с открытыми глазами,
Лежу с распахнутой душой.
Пытаюсь мир вернуть из боли,
Пытаюсь эту боль постичь.
Из боли, будто из неволи,
Я боевой бросаю клич.
Я жду победы, жду успеха…
Я крикнул, кажется, в зенит.
Но тишина в ответ, лишь эхо
Над спящей Родиной звенит.
Рассвета порванное знамя
Сгорело над страной большой…
Лежу с открытыми глазами,
Лежу с обугленной душой.
ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ
Господа офицеры, да что же такое стряслось?
Господа офицеры, да как же такое случилось?
Нашу Родину шпагой пробила Вселенская ось,
Или сил сатанинских несметная рать ополчилась.
Господа офицеры, не надо стреляться во рву!
Господа офицеры, сумейте сберечь револьверы!
Я судьбу, как ромашку, горячею пулей сорву,
Но в себя не пальну. Надо жить, господа офицеры.
Господа офицеры, сходитесь на доблестный круг.
Господа офицеры, есть имя святое – Россия!
Снова танки – навылет – пробили российскую грудь,
Снова русскою кровью родные поля оросили.
Господа офицеры, не бойтесь опальных знамён.
Господа офицеры, гражданскою веет войною.
Снова делят Россию – Россия летит под уклон
Со своею судьбой, со своею бедой и виною.
Господа офицеры, и всё же седлайте коней!
Господа офицеры, и всё же достаньте патроны!
А начнётся война, вас не будет на свете сильней.
Не отстýпите вы, и не будет иной обороны.
Господа офицеры, вас помнит победная Русь!
Господа офицеры, в вас верит больная Отчизна!
Позовите меня! Я на клич боевой отзовусь.
Никого не предам! Буду верным и в смерти, и в жизни!
* * *
Моя земля – она едина,
Неразделима на куски.
Моя земля – песок и глина,
Источник веры и тоски.
Моя земля – она живая,
В ней теплота материка.
Деревьев крепь сторожевая
Восходит прямо в облака.
Я в этом мире многомерном,
Как будто ветка на стволе.
Я для своей России верным
Всегда останусь на земле.
Моя земля покрыта прахом
И вдовьей горькою золой.
Летит душа орлиным взмахом
Над потрясённою землёй.
Ей в горе жить невыносимо,
Ей тяжело стонать во мгле…
Моя любовь невыразима
К моей истерзанной земле!
СВЕТ
И этот свет издалека, невыносимый, бьющий в душу,
Я обнаружу в час ночной, в холодный, лютый час.
Кто светит мне? Кто там во тьме ещё доселе не потушен?
Кто светит мне, чтоб я во тьме навеки не погас?
Мы с этим призрачным лучом неотделимы друг от друга.
Кто светит мне? Убитый царь? Церковный ли звонарь?
А может, там, в кромешной мгле, где серой рысью скачет вьюга,
Горит небесным фитилём пред Господом фонарь?
Я оторвусь, как пёс цепной, от приковавшей сердце будки,
Возьму, что будет под рукой: клюку или костыль,
Чтоб не разбиться в темноте, чтоб оказаться через сутки
В краю, где злее темнота, зловоннее бутыль…
Свет отдалялся и, увы! – он оказался светом дальним,
Он заманил меня туда, где смрадная река…
Но я очистил этот смрад, прижился в доме привокзальном,
А свет по-прежнему сиял, манил издалека.
Я дальше к свету не пошёл. Одна из истин непреложна:
Пойдёшь на свет, найдёшь извет и выполнишь завет!
И понял я в тиши ночной, что это просто невозможно
Дойти до Бога, но узнал, что есть Господний Свет.
В ДОЛГУ
Я у Всевышнего в долгу:
Меня ловили силы мрака.
Молиться Богу не могу,
Поскольку грешен, как собака.
Я у лесных цветов в долгу:
Я продавал их, чтобы выжить…
Когда-то верил, что смогу
Взрастить цветы и поле вышить.
Я у земли моей в долгу!
Ведь не брала меня забота,
Как мало на своём веку
На пашню уронил я пота.
У мамы я своей в долгу
За все обещанные роли.
За то, что влёт и на бегу
Я причинил ей много боли.
Я у страны своей в долгу,
Что смог сегодня оглядеться,
Что дал извечному врагу
Над бедной Родиной слететься.
И если я не помогу
Отчизне, воину, калеке,
Останусь, видимо, в долгу
У самого себя навеки.
* * *
Сердце доброе скажи – веришь почему
Злому гению – тому, кто в обман поверг
Эту землю? Этот мир окунул во тьму,
Чтоб библейский белый день над землёй померк?
Сердце русское, скажи – стонешь почему?
Отчего твоя тоска расцвела окрест?
Может, ведомо тебе – или – никому:
Отчего скорбит народ и влачит свой крест?
Тихо-тихо на земле… А идёт война…
Опечатали уста, извели на нет
СЛОВО ПРАВЕДНОЕ. Спит в душах тишина.
Только сыплется с небес порох или снег.
Над Отчизной, что грустит в пепле и золе,
Раскатился, разметал крылья чёрный вран.
Но орёл к нему летит с радугой в крыле:
И врага на части рвёт, и повержен враг.
Как по травушке мороз, по морозу след.
Так и в мире, и в душе отстоится день.
А над Родиной моей возгорится свет,
Возгорится и затмит Мировую тень!
* * *
Дремлю на сеновале. Пахнет сеном.
Поют собаки, брешут петухи.
Я вдруг почую сквозь меня,
сквозь стены
Как будто люди – ломятся стихи.
Они галдят, они перебивают
Друг друга.
Катят,
как байкальский вал.
К душе ютятся, споры затевают,
И свары, аж дымится сеновал.
А я молчу, я строчками играю,
Но вдруг
стремнину высверка
схвачу,
И лучшие из строчек выбираю,
И рифмы-заклинания шепчу.
Всю ночь пишу, как будто умираю,
Потом хвосты кометам тереблю,
Окно небес от ночи протираю
И до звезды на сеновале сплю.
ОСЕННИЙ СОН
Я разорвал свой сон, как чёрную бумагу,
И начал жечь его на пламени души.
Но вдруг заплакал сон и проявил отвагу:
Он не хотел гореть и взвился: – Потуши!
В том сне витала ты, как раненая птица,
В забытом сентябре, в прозрачном тальнике.
Там расставались мы.
В моих глазах двоится
Видение твоё, как парус вдалеке.
Там, будто бы цветок, твой раскрывался голос
И что-то мне шептал и что-то говорил…
С теченьем быстрых дней ты там –
во сне боролась,
Душою трепеща и выбившись из сил.
И вдруг пропала ты, из осени исчезла,
Лишь в тонком тальнике остался света звон.
…В глухую темноту я отодвинул кресло,
И вышел из себя, и разорвал свой сон.
* * *
Явленье утра. Тьма раскрепостилась.
Уже порозовели небеса,
Хотя над лесом тишина сгустилась,
Чтобы разлиться в птичьи голоса.
Вот-вот уже ударят птичьи трели,
Вот-вот исчезнет тёмнота невзгод.
Любовь себя
по всей земле расстелет,
И моё сердце к счастью припадёт.
Всё высветится чувствами живыми,
И все печали выгорят дотла,
Из трелей – птицы составляют имя,
Которое – любовь во мне зажгла.
СТОРОЖ
В нём живут пустые коридоры,
Тьма ночная, чуткая, как рысь.
В нём живут смоленские просторы,
Те, что в детстве Родиной звались.
Сторож долго и неслышно ходит
В беспросветной, серой полумгле.
То в сторожке боль свою находит,
То в разбитом немцами селе.
А село он строил честь по чести
В довоенном памятном году,
В городе отыскивал невесте
Дорогую длинную фату…
Но война загромыхала мглисто,
Догорели избы в темноте,
И невесту плотника фашисты
На её повесили фате.
…Покупаю два сырка на сдачу
К чёрному, убойному вину
И сижу со сторожем, и плачу,
Проклиная давнюю войну.
Как в землянке, полыхает плошка,
Валит снег над городом густой,
И обвита бедная сторожка
Скрученною белою фатой
НА СТАНЦИИ ЗИМА
Во мне засела боль сама:
Я – пацаном – однажды видел
Избитых, пьяных инвалидов
На шумной станции Зима.
Вы видели, как инвалиды пьют?
И как они пьянеют?
И как потом с остервененьем
Друг друга костылями бьют?
Вы видели того – без ног –
На маленькой тележке?
Он грёб руками и не мог
Грести быстрей и легче.
Толпа взирала на него
С жестоким любопытством,
Как на живое существо,
Что корчится под пыткой.
А фронтовик толкал асфальт,
Плечом толпу отвергнув…
Он был войною исковеркан,
Но в нём жила живая сталь…
Она звенела в тишине
В той страшной середине века…
Тогда,
как будто бы –
по мне! –
Проехало полчеловека…
КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК
Изъела души, искромсала,
Как будто ржавчина – война.
Висит у каждого вокзала
Беззвучным взрывом тишина.
В той тишине, глухой, как вата,
Навеки запечатлены
Тот эшелон и те ребята,
Что не вернулись из войны.
Тот эшелон, как на экране,
Завис в кромешной тишине.
И пули той июньской ранью
Летят пока что в стороне.
Там – раскалённые, как тигли,
Снаряды не разорвались.
Сердец – осколки не достигли
И бомбы воем не зашлись.
Не слышно стука эшелона,
Но жив тот Первый Эшелон!
Он до последнего вагона
В солдатских снах запечатлён.
В нем горьких песен не допели
И не допили кипяток.
Горит, не смятый в канители,
В петлицу вставленный цветок.
Солдату долго будет сниться
Цветок дарившая рука…
…Цветок в могиле сохранится,
Окаменеет на века.
Пройдут года. Наступит дата,
Когда взойдёт у трёх дорог
Над прахом Русского Солдата
Высокий каменный цветок!
ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
Среди горящих в поле злаков,
Среди разбитых взрывом свай
Он был повсюду одинаков –
Передний край, передний край.
За ним в штабах следили в оба.
Высотка, мельница, сарай
На карте значились особой:
Там проходил передний край.
Нависла смерть над отчим краем,
И здесь пути не выбирай…
Но мы всё чаще выбираем
Передний край, передний край.
Полк основной и полк резервный
Шли прямиком в небесный рай…
Из пулемётов бьёт по нервам
Передний край, передний край.
Передний край завис над Летой…
Из сердца как ни выдирай,
Останется кровавой метой –
Передний край, передний край.
МОЛИТВА ПЕРЕД БОЕМ
Солдат молился перед боем
У русской жизни на краю,
Спасая смертью и любовью
Отчизну горькую свою.
Он обладал сердечным зреньем,
Он видел – русская тропа
Упёрлась в край родной, в селенье
Где тлела отчая изба.
В полях ночные травы меркли,
Спал батальон береговой.
Среди страны, как среди церкви
Стоял солдат ещё живой.
Дышала взорванной утробой
Земля – на ранах клевер, лён.
Солдат встречал врага не злобой,
А верой в русский батальон.
Вставало солнце в чёрном поле,
Не зная дальше как идти.
Солдат – печальник русской доли –
Свой автомат прижал к груди:
– Земля, у Господа все живы.
Не бойся!
К брустверу припал,
Шагнул под яростные взрывы
И в вечность тёмную упал.
НИТЬ
Как хочу мой великий народ сохранить я!
Он не турок, не швед.
Он по сути другой.
Мы пронизаны русской незримою нитью –
И народный герой, и упрямый изгой…
Связан каждый друг с другом
священною нитью,
И поэтому каждый в России – связной.
Непонятен душою, живёт по наитью
Русь святейшею помнит своей глубиной.
Там славянские боги над Родиной светят,
Там и скифы-сарматы, и русы-князья
Тянут
ниточку эту
сквозь крепи
столетий,
Где в цепи достославной народ мой и я
Нить единой судьбы и единого гнева
Серебрится в душе старика и юнца.
Там одно для любви и для радости небо,
Там у русской тропы не бывает конца.
Русский щит на краю Куликова –
засветит,
Чтобы Русь защитить и векам сохранить,
И протянется нить к Бородинской победе,
И
до
Про-
хо-
ров-
ки
вдруг
до-
тя-
нет-
ся
нить.
«Тигры» в воздух взлетят, не достигшие цели,
Кровь смешают с землёй! Ты, солдатик, не трусь:
Наша русская нить оживёт, в самом деле,
И в могучий клубок намотается Русь!
Заклубятся века, задымятся столицы,
Будет враг побеждённый в полях наших стыть,
Пусть глядит в небеса, где пылают зарницы,
Там - на небе - свивается русская нить!
ПАМЯТЬ
В Москве державной
женщина сидела
совсем одна
на площади огромной
у молодого
Вечного Огня.
Сидела,
как сидят обыкновенно
озябшие,
заброшенные люди
среди тайги
у рыжего костра.
Сидела Память
в старом полушалке
времён войны
и в платье домотканом,
окрашенном
в неяркие цвета.
Сидела Память –
женщина седая –
совсем одна
на площади безлюдной
и, словно сына,
гладила Огонь.
СТАРЫЙ ОКОП
Следы войны у Перекопа
Ещё совсем не заросли.
Ещё жива душа окопа,
Душа израненной земли.
Садится память, словно птица,
На бруствер в мягком ковыле.
Окопу вновь сегодня снится
Ладонь, приникшая к земле.
Жива сапёрная лопата,
Живёт надрывное «Ура!».
Прорыта в памяти солдата
И в тёмной Вечности дыра.
Там сотни пуль, не разлучаясь,
Как семена, лежат во рву.
И, над убитыми печалясь,
Склоняет Родина главу.
Там думы старого окопа
Живут на самом-самом дне:
И смертный бой у Перекопа,
И переправа на Двине.
Неужто сон окопу снится?
Он и сейчас в сплошном дыму:
Горит окоп, горит граница
И Приднестровье, и в Крыму.
Комбат с открытыми глазами
Лежит на выжженной меже.
Чернеет кровь. Алеет знамя
В разбитом бомбой блиндаже.
БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД
Блокадный день. Стучал свинцовый град,
Не стало сил для битвы и для мести.
И леденел холодный Ленинград,
И умирала девочка в подъезде.
Она ещё держала свой дневник
О всех умерших, кто был рядом с нею…
Когда Архангел перед ней возник,
Она ему сказала: – Леденею…
И выронила горестный дневник
Из рук прозрачных, тонких, как солома.
Архангел к тихой девочке приник,
И ввысь понёс из ледяного дома.
Здесь мертвецу завидовать был рад
Любой живой. Сознанье отрицало
Весь этот ад… Был мёртвым Ленинград,
Но что-то в нём клубилось и мерцало:
Гранит ли поднимался на дыбы,
Солдат ли павший поднимался к бою.
На санках сами двигались гробы
И в небо уходили над Невою.
Казалось, уже не было людей,
Горели рвы и падали высоты.
И девятьсот блокадных чёрных дней
Стеною плотной выли самолёты.
…Вдруг рядом с солнцем в небесах возник,
Непобедимый и предельно краткий,
Последней болью дышащий дневник
Погибшей и бессмертной ленинградки.
* * *
И раскроилось время надвое:
На бесовство и шутовство.
Не стало воинов… А надо бы
Сберечь Победы торжество.
Создать Победы изваяние
И вместе с ним пойти «На вы!»,
Чтоб бесы и шуты заранее
Пропали посреди Москвы.
Чтоб не таращили – бесстыжие,
Пустопорожние глаза.
И чтобы мы с Победой выжили.
Кто против? Мы с Победой за!
ШТЫК
Я не знаю – как? Откуда?
Но к судьбе моей впритык
Приникает, словно чудо,
Самородный русский штык.
Он встаёт из ниоткуда
В зримом образе своём.
Словно зимняя остуда,
Светит жалом-остриём.
Современные Пилаты
И Иуды всех веков!
Это к вам идёт расплата –
Частокол живых штыков!
РУССКОМУ МИНОМЁТУ –
АВТОМАТУ КАЛАШНИКОВА
Русь моя, ты – росинка на коже,
Ты – мой Ангел у Царственных Врат.
Я – не вор. Не случайный прохожий.
Я – твой сын.
Я – твой названный брат.
Я судьбой с россиянами схожий,
Я – тяжёл, но порою – крылат.
АКМ – наш «калашников» – тоже
Мой железный, мой истинный брат.
А другой – громогласный, не быстрый,
И таскать его, вроде, не мёд,
Но на местности горной, ребристой,
Сводным братом мне стал миномёт.
Кто там в очередь встал на поминки
По России – у пыльных оград?
Миномёт, раздолбай их в суглинке!
Дай им очередь в ад, автомат!
АМЕРИКАНЦУ, БОМБИВШЕМУ БЕЛГРАД
Американец, ты в апломбе
От элитарности своей,
Корябал «С Пасхою!»
на бомбе
Для серба, павшего под ней.
Ты посреди больного века
Смотрел в оптический прицел
С наивностью сверхчеловека
И оставался в небе цел.
Но ты – червяк,
пилот вчерашний.
И я одно сказать могу:
Все ваши рухнувшие башни –
Привет от серба червяку!
ГРАВИЙ
Нет земли и родней и кровáвее,
Чем российская наша земля.
Я иду по Отчизне, по гравию,
Там, где сыплют листву – тополя.
В небе звёзды цепями опутаны,
Как опутана горем судьба.
Листья ломкого тополя хрупают,
Или это хрустят черепа?
Сколько их из-под ига ордынского
Поднялось, изошло из полей –
Куликова и с ним – Бородинского,
А мне слышится хруст тополей.
Этот хруст, этот скрип всё кровáвее…
Под покровом жестокой судьбы
Мы идём по листве и по гравию,
Ну, а это – глазницы и лбы.
Неужели Святого Егория
Потеряла земля и судьба,
Если снова и снова история
Катит русских людей черепа?!
КАЗАЧЬЯ ПЕСНЯ
На Дону, Дону широком, святорусском, голубом
Мы поём казачьи песни, защищаем русский дом.
И по всей России песню – за рекой несёт река,
И гуляет по России – слава! Слава казака!
Мы не плачем, мы не прячем
Нашей веры и любви.
Атаман – герой казачий
В бой последний нас зови!
Поднимай, казаче, шашку,
И зови нас на войну –
Защищать в разгуле страшном
Православную страну.
Да, умели мы бороться, за собой победу звать,
Шли в Сибирь землепроходцы честь и славу добывать.
По дорогам, по ухабам, по родимой стороне
Шел Ермак и шёл Похабов, кто пешком, кто на коне.
За Отчизну встанем грудью, поведём свои полки
За народ, чтоб жили люди всем несчастьям вопреки.
Вечно с Родиной пребудем, и напевны, и звонки.
Мы Отчизну не забудем – русской воли казаки!
БАЛЛАДА О ШЕСТОЙ
Заката кровь на склоне дня
Сошла в уснувшую долину.
В отрогах замерлá Чечня,
Кинжалы вынула Чечня,
Разбитая наполовину.
Шестая рота ВДВ
Идёт в разведку, а Москве
О ней и думать не охота.
По горной тропке, по траве
Стремится рота ВДВ,
Идёт на смерть шестая рота.
Клубится тьма за валом вал.
Не видно окон Мирозданья.
Дымится чёрный перевал,
И в эту бездну, как в провал,
Уходит рота на заданье.
По тишине, по сердцу влёт
В кустах ударил пулемёт
И породил огня лавину.
Солдата мать не обоймёт,
Снаряды посреди высот
Перемешали кровь и глину.
Когда, спроси меня, герой,
Случился ад в моей Отчизне?
Вставало пламя над горой,
И пуль трассирующих рой
Перечеркнул живые жизни.
…Над Псковом зори расцветут,
Девчата песню заведут,
Взойдёт подсолнух у заплота.
Колокола замрут вдали,
И прокричит из-под земли
И замолчит шестая рота.
* * *
Наташе Стафеевой
Ещё вернутся
корабли,
забыв на время
стронций.
Забьётся
в спазмах у земли
расплавленное
солнце.
Ещё вернутся моряки –
пускай
никто не встретит.
Сегодня
чайки высоки
и беспокоен ветер.
Молчат у берега
следы –
свидетели разлуки…
Ещё поймёшь однажды ты,
как бредят
морем
руки.
Обвиснут флаги…
Отойдут
мои друзья от качки.
Ещё мне верится –
придут
и нас встречать
морячки.
* * *
Аэлите (Лиде) Саниной
Лодка. Радуга. Причал.
Лента с якорями.
Большеглазая печаль
на причале с нами.
Лодка. Музыка. Песок.
Ветер с Лаперузы.
Берег моря. Твой висок.
Поцелуев бусы.
Лодка. Яблоко. Восток
Высокó-высóко.
И ночной Владивосток
на Олимпе сопок.
Лодка. Ландыши. Следы
от губной помады.
На планете – я и ты,
и военкоматы.
ПОДЛОДКИ
Геннадию Гайде
Тихи, суровы, незаметны –
они всплывают вдруг со дна,
так не похожи на суда
и так похожи на ракеты.
Они несут смертельный груз,
что может выжечь поднебесье,
тем самым огненная Русь
хранит земное равновесье.
А океан огромен, пуст…
Царит в подлодке дух военный.
Космический открылся шлюз:
и мы уже – на дне Вселенной.
Сто грамм «наркомовские» пьём,
минуем Гончих Псов, Находку
и про усталую подлодку
мы песню грустную поём.
Поём во все стальные глотки,
мы – сталью ставшие давно…
Всплывают подышать подлодки
и снова падают на дно.
МАНКУРТЫ
Враг России злобой дышит,
Мировой идёт процесс.
Про Галицию напишут,
Как про вотчину «СС».
Посреди Одессы тело
Бедной Родины горит.
О фашистах то и дело
Телевизор говорит.
На майдане правят урки –
Крови высится фонтан…
От Бандеры – до манкурта
Расстояние в майдан.
ХАТЫНЬ ХХI ВЕКА
Сгорели… Сгорели… Убиты…
Растерзаны… Это – Хатынь!
Простите живых, одесситы!
Сгоревшим и павшим – Аминь!
Предвидел ли кто катастрофу?
И кто мог подумать вчера,
Что сбудется – путь на Голгофу,
Прочерченный «из-за бугра».
Что город Одесса заплачет…
Несломленный город-герой
Фашистами будет захвачен,
Зажжён украинской дырой.
Что будут до смерти забиты,
Объяты смертельным огнём,
Восставший народ – одесситы,
Сгоревшие в доме живьём.
Над всей украинскою длинью –
Над Родиной – горестным днём –
Оплавилось небо Хатынью
И вспыхнуло море огнём.
Хатынь двадцать первого века
Затмила и душу, и плоть.
У Господа дрогнуло веко,
И в небе заплакал Господь…
АПОКАЛИПСИС НА МАЙДАНЕ
Тяжёлый смерч поднялся над Майданом –
Невиданный – из пагуб и невзгод,
Он проносился шумным ураганом –
И падал на Крещатике народ.
Смерч уронил обрубок человека
В свой ледяной, клокочущий котёл.
Смешалось всё:
ночь,
улица,
аптека,
Фонарь и бомба, церковь, и костёл.
Майдан переплетался с сатаною,
По Киеву шагали упыри.
И клоны – из бандеровского гноя –
Как мыльные рождались пузыри.
Дымился город, задыхалось небо,
Господь персты над Киевом воздел –
И рухнул навзничь Тягнибок нелепо,
За Сашкой Билым в бездну полетел.
Залитый шоколадом Порошенко
Не мог оплывшей шеей повернуть,
В петле из кос убогой Тимошенко
Качался Ярош и не мог вздохнуть.
Боксёр Кличко свинцовою перчаткой
На площади стращал фронтовика,
Кормил Турчинов свой народ взрывчаткой,
Уж лучше б накормил Яценюка.
А Фарион отплясывала ловко
Среди горящих шин и тополей,
И нёс Аваков крепкую верёвку,
Чтоб на Майдане вешать москалей.