Артём ПОПОВ. ГУЛЛИВЕР С ГОРОХОВОЙ. К 80-летию снятия блокады Ленинграда

 

Артём ПОПОВ

ГУЛЛИВЕР С ГОРОХОВОЙ

К 80-летию снятия блокады Ленинграда

 

К Марии Спиридоновне Наталью позвала Светка, биологичка из её школы: попросила в субботу помочь ветерану прибрать квартиру после ремонта.

– Слушай, не могу, хотела дочуре новую куртку купить, старая совсем никакая. Молочный коктейль ещё обещала в пиццерии… – Наталья никак не хотела волонтёрить в законный выходной. Она работала учителем физики, кабинет был рядом со Светкиным.

– В магазин в воскресенье сходишь, – не уступала приставучая Светка. За это волонтёрство никто не платил, и ходила, она, конечно, по ветеранам не ради денег. – Мария Спиридоновна – историческая старушка!

«Хорошо, что не истерическая…» – Наталья вздохнула. Это тот случай, когда проще согласиться, чем сопротивляться.

 

Мария Спиридоновна жила в старой пятиэтажке пятидесятых годов прошлого века.  Дом в стиле сталинского ампира: эркеры, лепнина, колонны. Только всё выглядело обветшавшим, жёлтый дом с советских времен не красился, фасад в пятнах нездорового цвета. В подъезде было темно, мрачный коридор кое-где замазан побелкой.

«Как бы не испачкаться», – думала Наталья и мысленно ругала себя за малодушие: почему не отказалась, зачем попёрлась? Дочка будет опять в телефоне играть, пока она квартиры исторических личностей моет.

Дверь открыла очень маленькая старушка в накинутом на худые плечики чёрном платке с яркими розами. Лицо в глубоких морщинах, руки в синих вздутых венах. Мария Спиридоновна опиралась на трость. Она выглядела моложе своего возраста благодаря живым, не потухшим глазам. Длинные седые волосы аккуратно забраны красной заколкой. «Какие густые, а раньше-то, наверное, ого-го были», – отметила про себя Наталья.

– Девоньки, как я рада! Проходите, не стойте в дверях! – пригласила в квартиру Мария Спиридоновна.

От этого «девоньки» Наталья растаяла: так говорила её бабушка. В квартире были высокие потолки, небольшой беспорядок – ремонт закончили на днях за счёт муниципалитета, как объяснила всезнающая Светка. Подруга по-хозяйски нашла тапки и отправилась прибирать комнату, сворачивать в мусорные мешки старые обои, зашумела ведром.

– Ты тоже, значит, учительница… – Мария Спиридоновна повела Наталью на уютную кухоньку, заставленную столетниками, геранью и фиалками. Из окон была видна только глухая стена соседнего дома, тоже когда-то солнечного цвета.

 – Да, невесёлый у вас пейзаж, – для завязки разговора протянула Наталья.

– У нас на Гороховой такой же вид из окна был. А больше ничего толком из моего Ленинграда не запомнила. Ещё бани на углу с Мойкой… Четыре годика мне было, когда началась война, – старушка поставила чайник. – Я тоже мечтала стать учительницей или воспитателем, а работала всю жизнь поварихой. Поближе к еде. Наголодалась так в войну…

Мария Спиридоновна заварила чай, разрезала принесённый подругами вишнёвый пирог.

– Папа в милиции служил, помню его тёмный костюм, усы, щекотавшие меня. Мама Люда светлая, голубые глаза, родинки у неё две были на лице, маленькие такие. Она носила красивые крепдешиновые платья. Я не понимала, конечно, что такое война. Очень боялась воя сирен, пряталась под кровать. Помню, как мама окна бумагой заклеивала крест-накрест. В комнате постоянно пахло дымом от буржуйки. Папа всё время на службе. Мама зимой заболела, и её увезли в больницу. Там и умерла... Папа при первой же возможности в январе сорок второго и отправил меня из Ленинграда. Отчётливо помню, как везли нас в машине-полуторке зимой по Дороге жизни.

В кузов детей насажали, словно огурцов в бочке. Вдруг гул, свист – и полетели бомбы. Поднялись фонтаны тёмной воды. Я оглохла, зажмурилась. Меня выбросило из машины на снег.

Военный, в бушлате, очень похожий усами на папу, подобрал меня, замерзающую в снегу, и посадил в другую машину. Чудом, сказал, выжила. Другие дети из моей машины тогда погибли. Как тряпичные куклы валялись на красном от крови льду. Кому-то дорога жизни, а кому-то дорога смерти…

Осколок всё-таки меня поцарапал – у носа шрам. Как я его стеснялась всю жизнь! Меченой муж называл.

Привезли в Киров, но город был переполнен эвакуированными. Отправили в село, в детдом. Красивое место, берёзы росли огромные вокруг, просторные снежные поля.

– Как тебя зовут, девочка, скажи? – допрашивала воспитатель Нина Васильевна. Не забуду её, она мамочкой стала потом для нас. А я молчу, слух вернулся, а голос не сразу. Тамарой назвали, царицей Тамарой. Потом только подвезли документы, а там Мария значится.

Комнаты в детдоме освещали лучиной, надо было её сначала настрогать. Мальчики этим занимались, а потом и меня научили. Я и дрова колола. Надо знать, как чурку поставить так, чтобы расколоть с первого раза. Мне эти умения потом пригодились, когда я мясо на кухне рубила топориком.

Думаешь, хорошо нас кормили? Э-э, нет, спервоначала нечем было. Мы хлеб прятали, замораживали на улице в тайниках, чтобы другие не съели. Помню даже сухие лепёшки из картофельной кожуры. За радость считали и стакан кипятка, если он подслащен сахарином.

Однажды мальчики принесли откуда-то баночку с жиром.

– Кушайте, девки!

Ну, мы наелись от пуза. А потом животы заболели, скрутило. Оказывается, это был крем для белой обуви.

На уроках писали на газетах между строк, какие там тетради! Чернила делали из сажи. Спали валетом с одной девочкой на одной кровати – не хватало всем места. Но в бане мылись каждую неделю, сначала девочки, потом мальчики.

Я высокая для своих лет была, поэтому дразнили Гулливером. Волосы у меня к тому же длинные: не давала стричь, убегала от парикмахера. А все в детдоме – что девочки, что мальчики – ходили с короткой стрижкой, чтобы никакая живность в голове не завелась. Так меня из-за роста за водой часто посылали на колодец. Несла полнёхонькие вёдра на коромысле.

Я Нину Васильевну почти каждый день допрашивала:

– Когда папа заберёт меня?

А она отвечала: вот война закончится… Закончилась. Но никто меня, конечно, не забрал. Выучилась за два года на повара, хотя мечтала работать официантом. Но одежды нормальной не было, чтобы в зал к людям выйти. В холодном цеху столовой так и работала. Этот холод меня всю жизнь преследует с Ладожского озера...

С первых зарплат я откладывала деньги на поездку в Ленинград. Домашний адрес мне дала Нина Васильевна.

Вот я и на набережной Мойки, ветер продувает насквозь худую одежонку. Иду на Гороховую, очень смутно вспоминаю свой квартал. Кажется, здесь были бани, а тут… Наш дом наполовину разбомбило. В соседний ткнулась – никто не знает про родителей. Новые жильцы. Посоветовали сходить в милицию, раз он там служил. Пришла. Отца узнала на фотографии по усам! Эта фотокарточка в отделении на доске при входе висит: «Они защищали Ленинград». Говорят, умер. Словно окатили ледяной водой. Последний адрес для всех один: Пискарёвка… И мамочку там же схоронили… Общие могилы – рвы…

Вернулась в Киров, стала работать в столовой. Однажды заведующая хотела меня проучить за что-то: я как схватила разделочный нож, воткнула в стол, та сразу замолчала. «Детдомовка!» – только и вымолвила.

Стала бегать по парням. Подруга Верка, со мной жила в детдоме, тоже гуляла, но спилась, с работы выгнали. Нет, думаю, не мой путь: мама с папой не одобрили бы. Я же милицейская дочь! Занялась физкультурой, встала на лыжи. До стадиона идти далеко, мороз, а я газетами обернула попу, надела старые штаны – и вперёд. Нашла на танцах самого симпатичного морячка с широкими плечами, тоже лыжника, – что я, не заслужила счастья? Потом поняла: надо было некрасивого искать... Загулял. Напьётся и бьёт меня. Всё про шрам напоминал: «Кто тебя, меченую, кроме меня возьмёт?».

Сын к тому времени родился, я всё терпела. А как в школу пошёл, я мужа и оставила… Не поверишь, но мужчин у меня больше и не было.

 

Чашка от заварки Марии Спиридоновны стала чёрной, чай давно остыл, а она мешала и мешала его ложечкой. Светка давно всё переделала, окна и полы вымыла. Заглянула на кухню:

– Говорите-говорите! – улыбнулась подруга. Она радовалась, что Наталья сидела очарованная рассказом. Сама она уже знала историю Марии Спиридоновны.

Старушка оторвалась от чашки, посмотрела в окно, на слепую стену соседнего дома, а казалось, она видит что-то намного дальше.

– Выпросила у властей квартиру в «сталинке», которая мне напоминает наш ленинградский дом. Дали как блокаднице. На пенсию вышла – не усидела в четырёх стенах. Девяностые годы. Кому я нужна? Стала семечки дома жарить вечерами, а днём продавать на рынке, и летом, и в мороз – помогала сыну. Он в Ленинград уехал после института, на Васильевском купил комнатёнку. Хоть он вернулся в Ленинград… Мне здесь волонтёры в последние годы помогают. С палкой много не находишь.

Знаете, девоньки, какой вам совет дам: никогда не падать духом. Вообще не падать! На лыжах, когда в молодости ходила, главное было не упасть, сложно потом догонять... А ещё лучше петь. Да-да, всем назло. Пойте, когда вам плохо. Кто часто поёт, тот долго живёт! «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…» – вдруг затянула Мария Спиридоновна. И глаза её стали озорными, сверкнули солнцем, молодостью.

А Наталье стало стыдно, что не хотела идти в эту субботу к незнакомой старушке, за молочный коктейль, пиццу… да за всё. Но она точно решила, что ещё не раз придёт в этот дом, чем-то напоминающий ленинградский, к сильной женщине с розами на плечах.

г. Северодвинск