Валерий ПЕТУШКОВ. И ТОГО ДОБРОГО ЛЕШЕГО... Рассказы

 

Валерий ПЕТУШКОВ

И ТОГО ДОБРОГО ЛЕШЕГО...

Рассказы

 

ТОВАРНЯК

 

Напротив дома товарняк остановился. Час стоит, два…

– Дед, он чего сломался?

– Да нет, Фёдор. Стоит на красный. Линию ремонтируют.

– Дед, а как же машинисты?

– Ждут.

– Без обеда? А если в туалет надо. Дождь кругом, курток нет.

Внук походил по своим делам. Потом:

– Дед, давай им чаю отнесем.

– Давай. Сходи к бабуле, чтобы термос приготовила.

Бабуля есть бабуля: куда в дождь, трава в рост, мокрая. В такую кручу не влезть. Он-то ребенок. А ты?

Ребенок сжался, потупился, опустил головку, уставился в свои башмачки. Не клянчит, не уговаривает, молчит. Поднял глаза: меня шибануло током. Смотрел он не на меня – смотрел куда-то мне вовнутрь, наверно в мою душу. Душа не дернулась, не сжалилась, не задумалась. Душа сказала: пойдём.

Федька с детства, еще с колясочного, обожал железную дорогу. Ну, естественно, поезда, которые по ней ходили. Конечно, он не один такой. И сейчас другие детки с другими мамами выбирают места поближе, чтобы было повидней и послышней, а главное – радостней.

Наши взрослые нашего садового товарищества, особенно те, которым участки достались ближе к ж/д, у них были свои мотивы. Наш дом был на горке, напротив еще более высокой, чем мы, железнодорожной насыпи. Серьезной растительности меж нами не было. Все как на ладони. Федьке тогда было что-то посерёд двух-трех лет. Федун заглядывался на них. Что-то там себе думал. Я ему помогал как мог: это товарные, а это пассажирские, названия разных вагонов, чем они отличаются по назначению и прочее. Благодаря этому, очень рано научился арифметическому счету до шестидесяти, по количеству вагонов в товарняке. Дальше учить не хотел, потому как с большим количеством попадались редко.

Но из всего, что было в железной дороге, он больше всего любил «тарзанку». Кто такой Тарзан, думаю, все знают. А почему оно прилипло к маленькому упрощенному рабочему четырехвагонному поездочку где-то с сороковых-пятидесятых годов, наверно, никто не знает. Я, по крайней мере, уж точно. «Тарзанка» мимо нас проходила в правую сторону четыре раза в сутки. Точно помню: в девять двадцать три утром, в три двадцать днём, в девять тридцать шесть вечером.

Каким путем чувствовал Федюха приближение этой самой «тарзанки», мы понять не могли. Но тютелька в тютельку, бросив всё, он оказывался на своем наблюдательном пункте. Выбранном им самим же. И в одной и той же стойке.

Ребенок есть ребенок. К порядку нужно приучать с детства. Должен быть и соответствующий объем воспитания. Куда тут денешься: мама тоже есть мама. В девять ноль-ноль, после всего, что должно было быть перед этим, включая спокуху, кровать. В то время он достаточно просто переносил послушание. Но девять ноль-ноль! Все мы, включая и главную воспитательницу, не могли понять, в чем дело. Оказалось: 936-ая последняя электричка. Может он или она, но должны были сказать друг другу спокойной ночи.

Нет! И всё.

– Ну, ребенок же! И что эти полчаса? Да на даче.

Мы эту проблему с Федькой решили сами.

– В 9.00 ты, Федя, в кроватке, накрываешься одеялом. Говоришь маме спокойной ночи, закрываешь глазки. Мама целует, гасит свет, выходит из комнаты, закрывает дверь. Всё. Ты тихонечко себе ждешь, когда заслышишь свою электричку. Также тихонечко вылезаешь из кроватки, подходишь к окошку под занавеску, залезаешь на стул (я его туда уже поставил). И… обратно также тихонечко. Чтобы было удобней вылезать из кровати. Я из неё одну планку выну.

– Дед, не надо – я через верх буду.

– Федь, ты же понимаешь – никому.

– Ну, дед.

Бабуля, в конце концов, в придачу к термосу подала нам пакет: там бутерброды и пирожки. Внук был одет-обут, как положено по мокрой погоде.

Пролезли под сеткой-рабицей. Вот она и насыпь железнодорожная. Одно дело на неё смотреть, а другое – взобраться. Не преувеличивая, крутизна градусов шестьдесят, высота – метров пятьдесят. Но это ладно. Вся она в мокрющем после дождя иван-чае. Том самом: красно-розово-фиолетового цвета – глаз не оторвать. Патриарх всех лекарственных и медоносных трав. Людское и пчелиное благолепие.

Я впереди, стараюсь посильнее притаптывать эту замечательную траву. Чтобы внучонку было легче идти по моим следам. Молчит, не жалуется, посапывает, ему-то всего пять. Что он себе думает.

– Федь, пойдем наискосок – полегче будет.

Наконец влезли. Нам направо, вдоль состава, вагонов двадцать.

– Дед, давай побыстрей, а то вдруг он тронется.

Идти стало веселей, приятней, интересней так близко от настоящего живого товарного состава, с огромными блескучими колесами. Вкусно пахнет шпалами, промаслено-законченными буксами, мазутом от цистерн.

– Как этот вагон, Федюнь, называется?

– Рефрижератор.

– А что в нем возят?

– Мясо. Он как холодильник.

– А этот?

Внук прибодрился, игра во взаимную экзаменацию ему понравилась.

– Дед, смотри, машинист из кабинки спускается.

И правда видать ему стало интересно, что за чудаки.

Внуку, на всякий случай напоминаю, как надо здороваться: громко, глядя в лицо – ты желаешь здоровья.

– Знаю, дед.

Подошли.

– Здравствуйте!

Машинист оказался молодым. Помощник, наверно.

– Здорово, коль не шутишь? Далеко путь держите?

– А мы к вам.

В окошке появился машинист, совсем постарше. Главный значит. Пристроился поудобней.

Помощник снова, по всему видно, веселый парень:

– Подвезти что ль куда надо?

– Нет. Мы вам чаю принесли.

Такого оборота от мальца железнодорожный состав не ожидал. Молодой вытаращил глаза. Верхний кашлянул, ситуация его заинтересовала.

Я не вмешиваюсь. Передал Фёдору сумку с термосом.

– А тут бутерброды и пирожки. Свои, бабушка сегодня утром напекла, еще теплые.

Поммашиниста такого оборота не ожидал. Захотел как-то сострить. Верхнекомандующий опередил его:

– Бери, бери. Подкрепиться нам не помешает. Наш провиант кончился. Спроси лучше, как мальчонка зовут.

– Фёдор, – громко, отчетливо и с достоинством ответил мой внук. Молодец. Чувствует самостоятельность, обходится без меня.

– И откуда ж вы будете? – старший явно нащупывал нить, как активизировать разговор с юным собеседником. Время есть, самое малое, еще полчаса. Чувствовалось, по его добродушию и улыбчивости, что он более чем опытен в общении с таким контингентом как Федька. Можь у самого внуки есть.

У сторон появился взаимный интерес, разговор принял обстоятельный характер. Фёдора влекла железнодорожная тематика. Больше материально-техническая, но и вожденческая тоже. Машинист, тоже по возрасту видно – дед уже, от разговора получал нескрываемо еще большее удовольствие. Вот как надо растить, учить и воспитывать деток. А мы…

– Спрашиваешь, где водительская кабина лучше, у нас или в метро? Залезай, покажу. Всё покажу. Когда такой случай представится.

Федька оглянулся на меня. Заробел, можно или нет, а вдруг поезд тронется.

Я кивнул. Когда-то и мне хотелось побывать на паровозе, ну хоть одним глазком посмотреть. Не получилось ни тогда, ни за всю жизнь.

Молодой машинист, службу знает, еще разок, потщательнее, протер поручни:

– Так, так, не спеши… А теперь вот сюда.

Почетного гостя Старший встречал наверху собственноручно.

Экскурсия продолжалась, как в музее, неторопливо, но и недолго. Перед спуском Федор, наверняка, чтобы я услышал, как положено сказал:

– Огромное вам спасибо, дядя Леша!

Машинист по железнодорожному крепко пожал моему герою руку:

– Расти мужиком.

Спустившись почти самостоятельно на землю, «мужик» наравне протянул руку Младшему.

Да. Машинисты – особый люд. То, что надо.

До свидания.

Минули пару вагонов. Федька обернулся, остановился. Нам вслед смотрели оба. Ласковенько, неспеша помахивали нам. Желая всего доброго. Еще раз до свидания.

Чувствовалось, что Федруху это растрогало – ему же предназначалось. Мне тоже было приятно.

Дошли до своей тропы. Совсем другое дело. Во-первых, вниз, да по протоптанной, подсохнутой, и еще при солнышке.

Оп-па: два свистка! Это нам, каждому по свистку.

Состав дернулся, сразу всем своим длиннющим туловищем. Звонкий лязг волной прокатился от начала до конца.

Не отрываясь, замерев, наблюдаем за хвостом поезда. Где-то за переездом он скрылся за поворотом, оставив нас с тоскливенькой печальностью. Ни один вид транспорта не притягивает так, как уходящий в предночное время поезд, его последний вагон с тускнеющими красными фонарями. Видать, это от природы. Как собаки безотрывно смотрят на догорающий костер, так и мы, люди, на огни.

Федька впереди. Я за ним, с термосом, не хватало, чтобы он его еще разбил.

Вернулись к бабушке.

– Бабуль, машинисты тебе передали большое спасибо.

Бабушка была счастлива.

– Федь, а ты расскажи, как в кабинете машинистов побывал.

– А чего там. Одни кнопки да экранчики разные. Шкафчики и дверцы. Туалет как в пассажирском вагоне. Совсем не паровоз… И машинисты какие-то другие.

 

Я вспомнил свое военно-послевоенное детство. Жили в деревне, через которую проходила железнодорожная линия Тула-Козельск. Эта линия разрезала деревню пополам. Наш дом был железнодорожный и самый ближним к ней. Ну метров пятнадцать. Среди нас пацанов это предметом высочайшей гордости и даже превосходства над другими было. Денно и нощно по ней туда-сюда ходили составы. Естественно, воинские. Во главе состава паровоз, он тащил за собой весь состав. А главным на паровозе – машинист. Такая технико-человеческая иерархия мне запомнилась на всю жизнь. Детская любопытность, наблюдательность и впечатлительность, при практическом отсутствии других средств информации, оказывается давала детворе определенное развитие – по-нынешнему, техническое, военно-оперативное, политическое и так далее. Смышленая тогда ребятня была. И восторженно-чувствительная. Сам паровоз и его главные составляющие элементы – паровозная труба с черным дымом, белый шипящий пар под колесами, паровозный гудок. В темное время затухающие красные огоньки уходящего поезда. Сказочность и заворожительность.

У нынешних поездов этого нет. Брекеты на колесах, аляповато разукрашенные снаружи и поэлегантнее внутри. Железная дорога без паровоза, что?.. Да уж…

 

ТУЙКА

 

Его все наши не только обожали, но и любили. И было за что!

Во-первых, для большинства из нас он был просто необходим своей полезностью. Как говорят «ежику ясно», что начинающий шестисоточный дачник, да еще и москвич, – дите малое, если не хуже. Что, где, как, когда, почем и… – одни проблемы. Александр Федорович, с учетом того времени (на стыке восьмидесятых-девяностых) – палочка-выручалочка. Расскажет, покажет, посоветует (это так, а это – ни в коем случае), поможет и, в конце концов, сделает за тебя.

И, во-вторых, что главнее первого, все это происходило как-то совсем легко и просто, при хорошем настрое, доброй открытости и остроумной ироничности над сложившейся проблемой. За оказанную услугу от «клиента» он категорически никогда ничего не брал. Даже если «Александр Федорович, ну хоть понемножку», «не-не, я на службе, как-нибудь потом».

Да, он просто помог человеку. И он, А.Ф. Адамчук, лично, получил удовольствие, что его работой «заказчик» остался искренне удовлетворенным.

Но была в Ксан Федорыче еще одна достопримечательность. Он знал как свои пять пальцев прилегающий лес.

По сравнению с нами он тут был старожилом. В пятидесятые их сюда привезли с Украины, чи с Белоруссии, как специалистов на строительство железной дороги. Вот этой самой, что проходит рядом с нашим товариществом, – кольцевой.

Дали меж двух линий кусок земли, жилье. Здесь они и осели. За это время он, кажись, на всех железнодорожных работах перебывал, включая и машиниста.

Нас, тех, кто по грибной части хоть в какой-то мере просекал, эта его эрудированность безусловно интересовала.

Идти или не идти? Куда? а куда не надо? – это к нему.

Сам он заядлым грибником не был. Но первые грибы должны были быть только его. Лишнего никогда не брал, а только столько, чтобы в доме «було» чем закусить.

Дорога в лес проходила мимо его дома. Обязательно направит куда надо. На обратном пути: как успехи? зачерпнет свеженькой колодезной водицы. Особых пригласит зайти. Такой привилегией пользовались немногие. Но был один, что не имел права пройти мимо, не доложившись.

Докладывалось все по форме, в соответствии с уставом, со дна корзинки из-под грибочков, если они оказались, доставалось то, что у нас принято называть «а у нас с собой было». «Для верности глаза», конечно.

Меж ними была настоящая дружба. Неторопливость иногда затягивалась до вечера. Придет жена: «Жень, чего так долго? Мы уж все изволновались». – «Тык, заблудился».

Иногда их тянуло на песню. Сашка: «Ой дивчина, шумит гай…», а Евгений – донских казаков. Очень даже получилось.

Я такой привилегией не пользовался, но уважение его ко мне было весьма приличное: примерно ровесники, оба пенсионеры, служба на благо СНТ (я председатель, он – сторож). Но, видно, что-то и другое.

Что такое классический сторож, не буду отвлекаться. Сторожевать, сутки сидя за столом, у него сил не хватало: ручки на окошках подтянет, ступеньки поправит, решеточку на крыльце поставит. В конце концов корзинку плести начнет. И любил он это дело. «Зачем?» – «Кому-нибудь пригодится». С удовольствием любопытным показывал, как это делается. Обучал и меня. Главное, как он говорил, подготовить прутья, только ивовые. Знал, когда и где те, которые нужно снимать. Потом замочить, потом… А плести, это что семечки лузгать.

Раз захожу, он очередную заканчивает.

– Василич, вот специально для тебя приготовил.

Я начал неуютно скромничать:

– Да у меня, ты же знаешь, свой, белорусский, специально грибной есть. Кошель называется. Тетка Маня подарила, когда я у неё последний раз был.

– На память, Василич.

Память осталась. А Александр Федоровича нет: под Новый год, на автобусной остановке, на скамеечке, – разрыв сердца. Мы втроем, Женя, Олег Прудников, да я, регулярно по весне, чаще на Первое мая, ходим на его могилку. В красивом месте стоит. Он до того его подыскивал, для жены, ушедшей на лет двадцать раньше. Пригодилась и ему. Два памятничка рядышком. Всегда захватываем веточку от его туйки.

 

И ТОГО ДОБРОГО ЛЕШЕГО...

 

Женя на перекрестке двух улиц, своей с названием 2-я линия и главной, посадил туйку. «Василич, ничего? Мне Федорович три штуки таких подарил. Он их сам вырастил из зернышек. Они у меня подросли. Я и решил одну из них на этом перекрестке в память о Федоровиче посадить».

Отлично туйка пошла, Женька целое лето ведерком таскал к ней водичку.

Иду я себе как-то, а туйки нет – одна рытвинка. Я к Женьке: «Где туйка?» – «Нету… Нашлась вот какая-то сволочь».

Вернулся домой, забыл, куда шел. «Вот и дед вернулся, как раз вовремя к завтраку подоспел… Что случилось? Ты чего такой?».

Я рассказал. Мои: бабуля и Федька внук, притихли, потом по полной программе высказались по поводу этого гада. Федька, ребенок четырех лет, особенно расстроился. К тому же они хорошо знали Александра Федоровича, он у нас не раз бывал.

Успокаиваю внука:

– Ничего, Федь, мы с тобой на это место пять елочек посадим.

– Пятьдесят, дед.

Подходила осень. Погода всерьез расстроилась, большинство с учетом приближающегося первого сентября съехало.

Мои тоже, я один. Всю ночь шел дождь. Занять себя совершенно нечем, да мне и нельзя – после операции на животе шов еще не зарубцевался. Маята… И вдруг: «Валера!» – это я себе.

Взял лопату, мешок и пошел. Мимо Сашкиного дома и его колодца, через линию, потом через поляну и ручей.

Ничего, потихонечку-полегонечку, накопаю сколько получится, спешить некуда. Вот и солнышко начало пробиваться.

Ручей после дождя явно поднялся. Не промочив ног, никак не получится. Ничего, все равно кроссовки от травы насквозь промокли, да и джинсы по колено мокрые. Нашел две жердинки, бросил сверх прежнего настила. Лопата для опоры. Все путем. Перебрался. Теперь в горку. Горка небольшая, но крутая, глинистая и склизкая. И… лежу поперек ручья, нижняя часть по пояс целиком в воде, верхняя на бережку притаилась. Лежу, не дергаюсь. Слушаю себя. Кольнуло – и прилично – в боку. Шов? Этого еще не хватало. Засунул руку под ремень: сухо. Боль оказалась в левом боку, а не в правом, где шов. Ну тогда ничего, ушиб, пройдет. С помощью лопатки выпрямился, потом благодаря ей поднялся в настоящую гору. Начало леса. Можно приступать к реализации цели операции.

И что мы имеем? А вот то, что хотим, нету. И лес свой, хоженый-перехоженный. Кругом одни ели. А деток нет. Ростом по колено, стройненьких и пушистеньких. Настрой стал как-то тускнеть. В боку вдруг кольнет, и эти джинсы – мокрые, грязные, холодные и тяжелые. Остаток стал переходит в усталость и более того в раздражение всем и особенно собой.

Что-то мое мероприятие не получается. Присел, спиной привалился к замшелому корневищу старой березы. Полегчало. Ну и что, Василич, будем делать? Да и то правда, чего лошадей-то гнать? До осени еще много времени. Всё устаканится, глядишь, и Федька еще приедет. Вот тогда и…

Но вместе с тем тут что-то не так: не могло оно все само собой вдруг стыковаться. Без бесовщины или какой-то там другой нечистой силы здесь не обошлось.

Во, слышь, как гудит там наверху…

Лес есть лес: леший, конечно. Но леший, насколько я знаю, мужик и грозный и незлобливый: он хозяин леса, заботится о нем, бережет его, если надо, припужнет ого-го как. Служба у него такая.

Но я-то – совсем другое дело. Я ж его малюток не для разжожки печки потащу. Посажу, обиход по высшему разряду обеспечу. Ты ж меня еще благодарить будешь.

Не, Валера, тут все проще. У каждого человека есть свой ангел-хранитель. Твой-то тебя и оберегает. Воротись, чтобы завтра тебя с собаками не искали.

Так то оно так. Но здесь без Самого не обошлось. Проверяет он меня.

Подымайся! Хватит тут дурака валять на пустом месте, тень на плетень наводить. Жизнь прекрасна и удивительна! Вон там, в прогалочке, они тебя и дожидаются. Поднялся, посмотрел на небо, взбодрился, довольный собой и… тут они пошли. Как опята, то их нет да нет – вдруг, мильён. И каждая из них в глазенки мне заглядывает: а посмотри, какая я красивая.

На душе потеплело. С какой же начинать? «Бочок-бочок, Валера!». Приспособился. «Вот Федюх, твои полсотни».

До дома добрался очень даже хорошо. При таком-то настроении. Прикинул, где сажать: вдоль забора, параллельно железной дороге, с внутренней стороны, напротив каждого стояка, ровненько через два метра. Завтра все и сделаю. Погодка как раз для таких посадок. Сегодня отдыхаю, заслужил.

Пару часов воспроизводил свой заслуженный отдых. А на улице – благодать: на небе ни одной тучки, голубое-голубое, солнышко теплое-теплое, шорты да футболка. Время – четырех нет. Пойду, хоть десяток ямок выкопаю, чтоб назавтра меньше было. Пошел, копнул – хорошо идут. Бок и лопата в паре, приспособленные друг к дружке.

Вернулся, а чего на завтра откладывать – делов-то.

Заканчиваю. Около остановились трое: мама и двое деток, мальчик с девочкой лет трех-пяти.

«Вот посмотрите, как дяденька елочки сажает, да как много».

Детки, видно, послушные, но впрямь с искреннейшим любопытством подошли ко мне. Деду тоже оказалось приятно. Завязался разговор: с соседнего товарищества; регулярно гуляют через нашу территорию; девочка Лизонька, мальчик Вовочка; там внизу под железной дорогой, сегодня, попались нам две маленькие сосенки (вон в коляске лежат), совочком выкопали, посадим на своем участке. Мамочка, хоть и молодая, оказалась общительной и говорила не только для меня, но больше для своих милых деток. Они совсем не торопились. «А знаете что, – это уже я, – там в конце две ямки. И давайте в те две ямки все вместе посадим ваши сосеночки. А на свой участок вы завтра других накопаете. И когда будете гулять, мимо никогда не пройдете. И с годиками будете расти вместе – они и вы, примеряться, кто быстрее».

Идея дедушки всем понравилась. Посмотрели бы вы на эти четыре ручки, эти глазки, открытые ротики, шепелявенькое лепетание. Мама любовалась со стороны.

Левый бок не проходил. Советчики убедили, что нужен травмпункт. Поехал в Москву. Дежурный травматолог, постарше меня: «Ну что, старик?» ­– «Да вот…». Пощупал: «Ребро сломал» – такой-то номер.

Выписал бумажку: «Иди на рентген. Кабинет такой-то». Вернулся. «Нет. Трещина». Прописал какие-то пилюли: не бегать, резко не нагибаться, в левой руке ничего не носить, не… не… через месяц-полтора все срастется».

Срослось.

Растут, растут елочки и те две сосенки (кстати, они растут в два раза быстрее). Тут под Новый год сказали, что в Подмосковье ели растут лет сто – сто десять. Нас к тому времени уже не будет. И, поди, вспомнят они себе, «виткеля» они взялись. Вспомнят Александра Федоровича с туйкой, Женьку с Федькой, Лизоньку с Вовочкой. Да и того доброго Лешего...