Любовь БАЕВА. ИЗБРАННОЕ. Из книги стихов «Перекати-поле». Вступительная статья Владимира Прокофьева

 

 

 

Баева Любовь. Перекати-поле: сборник стихов – Оренбург-Самара: ООО «Тандем», 2014. 152 с.

---------------------------------------------------------------------------------------------

Кто теперь читает современную поэзию ныне здравствующих авторов, сборники которых не увидишь в книжных киосках, как это было раньше, не заметишь их и в руках, скажем, пассажиров «самой читающей страны», которой мы когда-то себя называли сами? Может быть, стихи, вышедшие в последние десять-двадцать лет, теперь читают только редакторы сборников, авторы предисловий, знакомые и друзья поэтов, подаривших им свои сочинения. Среди читателей можно также назвать солдат и узников – аудитории по-своему благодарной, обладающей неплохой памятью и тягой к чтению.

Книга стихов Любови Баевой «Перекати-поле» – плод поэтического труда нескольких десятилетий. Удивляет и радует то, что автор пришел к этой работе, выматывающей физические силы и душу, не в юном возрасте, когда занятие стихотворчеством понятно и объяснимо, но в зрелом состоянии, когда, казалось бы, всё препятствует этому нелёгкому занятию.

Невольно вспоминаются жестокие строки Твардовского, который вообще ограничил взлёт начала поэтического пути 35-летним возрастом:

…Покамест молод, малый спрос:

Играй. Но Бог избави,

Чтоб до седых дожить волос,

Служа пустой забаве.

 

В случае со сборником Любови Баевой «Перекати-поле» (трудно сказать, насколько удачно это название) органично соединены таинственный мир природы и истории, открывающийся чуткому автору с каждым мгновением бытия. В этой книге, лирической в своей основе, читатель встретит явно тяготеющие к эпосу такие произведения, как «Полёт» (несущий отдаленные реминисценции повести-притчи Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»), «Стая», «Нас бабушка когда-то обшивала…», «Об Иуде Искариоте», в неоднозначной интерпретации Любови Баевой, как и в повести Леонида Андреева об этом библейском герое.

В поэзии Баевой привлекает отсутствие декларативности, высокопарности, назойливой дидактичности. Некоторая недоговоренность подразумевает в себе предельную искренность, по её словам «неразгаданной малости», в которых слиты воедино и любовь, и нежность, а порою и отчаянье:

Беспомощный, жалкий слепец,

Утративший зренье от света,

Предвижу печальный конец:

Оплакана, но не отпета.

О, Боже, Всеблагий, прости,

Пошли мне своё утешенье.

Я сбилась, не вижу пути

При свете неверном сомненья…

 

Память родных мест и память детства, на которых особенно акцентированы её произведения, стали одной из главных тем её творчества. Мало того, эти мотивы с годами повышают степень пронзительности, можно сказать, особой совестливости:

Наутро – тишина и голод

Любви, прощенья, добра.

Ты чист и стар. Ты нищ и молод.

Вставай! Живи! Пора, пора!

 

Это финальные строки из стихотворения «Юбилейное». Надо сказать, что концовка стихов Баевой почти всегда удачна, порой афористична в своей психологической наполненности. Это следование классическим традициям русской лирики всегда говорит о серьёзной и трепетной работе автора над словом и неслучайности читательского успеха.

Существует расхожее мнение, что стихи читаются быстро в силу их графического и текстового объема. Быть может, это и так, если речь идёт о стихах проходящих, необязательных для принятия душою. Но стихи Любови Баевой каким-то загадочным образом останавливают внимание читателя, заставляют отметить в памяти «мир, как калейдоскоп», по её словам, помогают быстро найти понравившиеся строки порой без закладок и читательских маргиналий. А не потому ли книга «Перекати-поле» не читается на одном дыхании, но требует времени, чтобы это дыхание перевести? В связи с этим надо сказать, что книга Баевой весьма объемна. Но это не упрёк, хотя многие классики ХХ века редко выходили за 50-60 стихотворений в своих новых сборниках, как тот же Александр Твардовский или, скажем, Николай Гумилёв. Но это были новые книги. Баева же подготовила том избранного.

Кстати, о классиках и традиции. Следование классической традиции у Любови Баевой налицо: стремление к точной рифме, безукоризненному ритму, избегание «технических» слов ради сохранения размера, а потому и необязательных эпитетов. Наоборот, перед нами – стремление к краткости и динамике повествования, что редко для написанного женскою рукою. Когда автор этих слов впервые открыл произведения Баевой, то невольно почувствовал, что она любит Павла Васильева с его степным колоритом и этнографией, яростную Марину Цветаеву, упомянутого Николая Гумилёва. Читаем в «Перекати-поле»:

Забытым одиноким минаретом

Скала остроконечная казалась.

Там кто-то грустный, в тёмное одетый,

Ловил заката сумрачную алость.

Дрожащей мглой наполнилась долина.

Усталый вечер подливал напитки.

В дымящуюся чащу исполина

Бросал закат сиреневые слитки…

 

Когда Баева уходит от рифмы, то её строки напоминают певучесть русских переводов Гарсиа Лорки. Однако в этих реминисценциях нет слепой подражательности, тем более эпигонства, наоборот, в них видится светлый, даже тёплый отблеск учёбы у классиков, постоянному следованию народному творчеству, живой русской речи.

Может сложиться впечатление, что в этом предисловии Любовь Баева предстаёт в некой олеографии. В этой книге есть стихи разные по художественному уровню, ибо, по словам Александра Блока: «Одна бутафорская луна светит одинаково…»; но мимо таких пронзительных строк как «Смерть бомжа» равнодушно пройти не удаётся. Приведём финал:

В беспамятстве он всё сучил ногами,

Не в силах почесаться… Боже мой,

В который раз ты предан, предан нами…

Слепые – не узнали образ Твой.

 

В стихах Баевой читателя привлекает редкая ныне сюжетность стихотворного произведения. Можно сказать, что мы устали от жалоб так называемых лирических героев, хотя без них поэзия кажется сиротливой.

Задача – совместить драматизм действия с непрямым объяснением к происходящему – знак мастерства и, в конечном счёте, уважения к читателю. К примеру, стихотворение «Край родной». Казалось бы – всё о себе, но на самом деле – это стихи о «времени и о себе», строки, где главные герои «мама с бабкой», а еще шире – Родина. Именно поэтому трудно представить себе серьезного поэта без гражданской лирики. Война, послевоенная разруха и голод, сегодняшнее смутное время, война на Кавказе, недоброе предчувствие новых тревог и потрясений – всё в этой книге читатель найдёт.

 

Владимир Прокофьев (Пушкинский дом, С.-Петербург)

 

 

 

Любовь БАЕВА

ИЗБРАННОЕ

Из книги стихов «Перекати-поле»

 

СТАЯ

Ночь. Трава на низкой крыше

Нашей маленькой хатенки.

 

– Звезды, звезды, я вас слышу, –

Так шептала я ребенком…

Может быть, жила когда-то

Там, но этого не знаю.

С детства робко, виновато

Все ищу свою я стаю.

 

Как забьется-закурлычет

То вблизи, а то далече!

То любовь, то дружба кличет,

Но выходит часто – нечет.

 

Суть не спрятать. Сам же выдашь,

Отстраняясь, провожая…

Чем гордишься-то, подкидыш?

Что невесела, чужая?

 

Детской выдумкой казалось,

А теперь все чаще снится

Неразгаданная малость –

Плачет брошенная птица.

 

Знать, близка уже расплата.

Дрогнет сердце, затоскует…

Это стая без возврата

Стороной меня минует.

 

М.Ю. ЛЕРМОНТОВУ

Дождинками звуки синие

Покалывали, прохладные.

До смысла еще, до имени

Пила я стихи отрадные.

 

Без ужина на завалинке

Сижу. Гроза надвигается.

Не нужен цветочек аленький.

Твой парус скользит… скрывается.

 

Твой демон крылами вещими

Закрыл мне полнеба в юности.

Но щедро дал сердцу женщины

Порыв к запредельной лунности.

 

У временного пристанища

Заплакать бы, да не плачется.

Шумит внизу мир – ристалище.

Безликим в нем смерть – потатчица.

 

1990 г. Гора Машук.

 

* * *

Дисгармония черт,

Все портреты – не то.

Этой жизни конверт

Не раскроет никто.

 

Не прочтет письмена

За обрывками фраз.

Не заглянет она

В щелки бешеных глаз.

 

Только краешек лун

Нам дарован судьбой.

Древний старец-ведун

Со строкой ножевой.

 

За щитом кутежа,

За забралом ума

Древний дух мятежа,

Свет нездешний и тьма.

 

* * *

                               Шишковской Розалии Антоновне,

                               моей любимой бабушке, солнышку моему

Нас бабушка когда-то обшивала

Всех скопом, а особенно – меня.

Ей отдыха почти и не бывало,

Какой там месяц! Не было и дня.

 

В последнюю дорогу собирая,

Я, неумеха, шью подушку ей,

А рядом наконец-то отдыхают

Родные руки бабушки моей.

 

Путь в катафалке, будничный и скорый,

По тем местам, что ей уж не узнать,

По городу, за сорок лет который

Мы ей не умудрились показать.

 

Слова, слова – бесформенные комья

Колючей, полусмерзшейся земли.

Как много тех, кто знал её, кто помнит!

Они пришли, в последний раз пришли.

 

Я все не верю, я не отпускаю.

Из-под прикрытых век я вижу взгляд.

Не закрывайте! Бабушка живая!

Как страшен вид мелькающих лопат!

 

Как страшно нашим душам расставаться,

Как страшно рвать любви живую плоть!

Молю, не дай душе её скитаться,

Спаси и сохрани её, Господь.

 

* * *

Зачем, как назойливый свет,

Дан людям насмешливый разум?

Зачем, словно горб, с детских лет

Ношу эту злую проказу?

 

Постылая ноша моя

Душе не даёт распрямиться.

Ликующе-скорбное «я»

Не может с насмешливым слиться.

 

Беспомощный, жалкий слепец,

Утративший зренье от света,

Предвижу печальный конец:

Оплакана, но не отпета.

 

О, Боже, Всеблагий, прости,

Пошли мне своё утешенье.

Я сбилась, не вижу пути

При свете неверном сомненья.

 

Тревога младенцем стучит

В закрытые наглухо двери.

Когда же, слезами омыт,

Мой разум поймёт и поверит?

 

* * *

Как лист кувшинки бережно и нежно

Несет её цветок в своих объятьях

И не дает холодным темным водам

Сомкнуться над головкой светоносной,

Так ты меня, родной, не отпускаешь

В усталости и грусти тихий омут.

 

ЗНАК

Звезда Вифлеема над миром взошла.

Развеян языческих идолов прах.

А бог Святовит, как исчадие зла,

Под волнами Збруча схоронен в песках.

 

Надеясь на чудо, кричал славянин:

 

– Спасайся, наш боже! Спасайся, плыви!

Дай только нам знак – встанем все, как один,

И княжью дружину потопим в крови!

Но не было знака. У глинистых круч

Напрасно томился и плакал народ.

Сомкнул свои волны над идолом Збруч

И тихо продолжил размеренный ход.

 

И не было знака ни этим, ни тем,

Когда мы вот так же предали Христа.

Но к нам надвигалась разладкой систем

Кричащая «Боже, спаси» пустота.

 

* * *

Моложе Джульетты тогда я была …

Он плыл под водою, я тоже плыла.

Навстречу друг другу – два резвых малька.

Нам первую нежность дарила река.

Ныряльщики классные были мы оба.

А как в глубине целовались – «до гроба»!

 

* * *

Я прикоснусь к тебе – звенит в висках,

И душная волна кидается на плечи.

Беспомощность, как яд, мне проникает в кровь.

И мы по капле пьем наш вечер…

 

* * *

О месяце ушедшем в душе растет печаль,

И робко светит радость сквозь темную вуаль.

То ли душа родная в моих ладонях бьется,

То ли судьба под занавес в последний раз смеется.

 

РУСАЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ

Шумный Семик за горою,

В волнах девичьи венки.

Сердце гостейке откроют

В Троицын день мужики.

 

В праздник гулять на складчину

Будет крещеный народ.

Ну а потом беспричинно

Грусть всю деревню возьмет.

 

Вот уже бабы вздыхают

Троице светлой вдогон.

Словно чему-то мешает

Строгий церковный закон.

 

Маются души утопших,

Тех, кто не выдержал мук.

Ветер встревоженный ропщет.

Грустно задумался луг.

 

Время русальной недели.

Лунный неистовый лик.

У ненавистной купели

Копьями черный тростник.

 

Из омутовой неволи

Тени одна за другой.

Вот они с хохотом в поле,

В сумрак пахучий лесной.

 

Выстлал качели Ярило

Лунного света пыльцой

И виновато-уныло

Смотрит в девичье лицо.

 

Выше качели взлетайте!

Вспомнил Ярило о нас!

Дайте же счастья нам, дайте

В этот полуночный час!

 

В кружеве лунных сплетений,

В шуме разбуженных крон

Полузабытые тени

Странный ведут котильон.

 

Водит кикимору чинно

Пьяный, в ракушках старик.

Это, оставив пучину,

Вышел на свет водяник.

 

В страхе молчат коростели,

Бледен полей аксамит.

Леший под лапами елей

В бубен копытом стучит.

 

Крестится поздний прохожий:

– Боже, спаси, сохрани!

Вряд ли молитва поможет

В эти русальные дни.

От колдовской карусели

Спутаны нити дорог.

Душам погибшим неделю

Дарит Всевидящий Бог.

 

ЗАКАТ

Диск, странного малинового цвета,

Светящийся, завис над мглистой далью.

Незримые ладони чудо это

Поддерживали облачною шалью.

 

Все замерло. Не смел листок дубовый

Упасть, нарушив тишину заката.

Валун на склоне, странный, двухголовый

Всем телом пил земные ароматы.

 

Забытым одиноким минаретом

Скала остроконечная казалась.

Там кто-то грустный, в темное одетый,

Ловил заката сумрачную алость.

 

Дрожащей мглой наполнилась долина.

Усталый вечер подливал напитки.

В дымящуюся чашу исполина

Бросал закат сиреневые слитки.

 

Не разошлись концы небесной шали.

Диск солнца уплывал, не опускаясь.

Два человека, обнявшись, молчали,

Чему-то беспричинно улыбаясь.

 

* * *

Уснули, съежились заботы,

Чуть отпустила всех мастей вина.

Разомкнут близких круг.

Я стала запахом травы,

Я – серая ветла!

Я – полная луна!

 

Мне кажется, что я жила когда-то

В тревожном шелесте сухого камыша,

Струилась светом звезд, плыла лучом заката

Моя шальная суть –

Бессмертная душа.

 

Я – камень, я – листва,

Я – утреннего ветра дуновенье.

Я – медоносный запах, моря гул.

Как странно-сладко перевоплощенье!

 

Живых и мертвых шепот перемешан.

Дрожат ресницы камышей уснувших.

Я – счастлива!

Поет и плачет голос

Моих всех жизней,

В вечности мелькнувших.

 

* * *

                                                Виталию

В сырой усталый вечер на Сакмаре

Не разгорался маленький костер.

Я знала: ты – в вечерней тихой хмаре,

Поблизости, среди лесов и гор.

 

И тень твоя лепилась сиротливо

Ко мне одной, живой и очень грешной.

И мне, такой замученно-счастливой,

Ты слал привет свой, грустный и нездешний.

 

Ушли ко сну, но слабые призывы

Ко мне тянулись от воды и гор,

И звал меня одну нетерпеливо

Последним вздохом маленький костер.

 

Нет сна. Вдруг пламя радостно взметнулось,

Как будто ты в него сухие ветки кинул.

Прошедшее стремительно вернулось

На краткий миг.

И вот уже он минул.

 

* * *

Мечта моих детских и нынешних снов –

Переселиться в мир облаков.

И лунных улыбок дрожащую нить

Руками туманными жадно ловить.

 

На ветках у дуба и зелени туи

Оставить прохладой свои поцелуи,

А землю, как старую добрую мать,

Дочернею лаской во сне обнимать.

 

Быть лунного диска волшебной вуалью,

Сливаться с вечернею мглистою далью.

В изменчивых образах людям являться

И вольно по ветру без устали мчаться.

 

* * *

В разводах нежно-голубых,

В лилово-розовых разводах,

В следах тяжелых туч ночных

Живое небо в час восхода,

Как наклоненное лицо,

В котором сны еще играют.

 

* * *

Иные люди мне напоминают

Цветы со стойким, нежным ароматом.

Неброскою своею красотою

Они тревожат и чуть-чуть мешают,

Как совести полуизжитый атом,

Как откровенье перед суетою.

В круговороте суетных желаний,

Где каждый рвет мирское одеяло,

Боль ближнего, как шелуху, отбросив,

В глазах таких людей живет страданье,

И теплится надежды луч усталый,

Как в дымном небе ласковая просинь.

 

ВОСПОМИНАНИЕ

Что особенного в туче,

Тронутой лучом заката?

Отчего так странно мучит

Этот отсвет розоватый?

 

Позабытым сновиденьем

Он стучит, не достучится.

Может быть, в другом рожденье

Я была могучей птицей?

 

Почему мне эта туча

Так отрадна, так знакома?

Может, там мне было лучше?

Может, там была я дома?

 

Ведь не зря до лет преклонных

Я во снах своих летаю.

Птица-радость, соколена,

Я тебя не отпускаю!

 

Пусть в честь нашего свиданья

Туча сизая клубится!

Дай мне вспомнить состоянье,

Как взлетает в небо птица!

 

СВЕТ ДЕТСТВА

Звала меня гора в далеком детстве,

На горизонте радостно маяча.

И отблески сверкающих приветствий

Ложились на былые неудачи.

 

Казалось, за горою мир безмерен,

Значителен и, словно в сказке, странен.

Я знала: мной он временно утерян.

Зовет меня, моим уходом ранен.

 

Когда мне в жизни хорошо и чисто,

Моя гора выходит из тумана.

Не оставляй меня улыбкою лучистой,

Пока я падать и вставать не перестану.

 

НИКО ПИРОСМАНИ

Когда судьба способности дает –

Она свечу во мраке зажигает,

Но честь нести таинственный свой код

Она избраннику предоставляет.

 

И есть немногие, в ком Божий дар

Рождает отклик трепетный и чистый,

И через все невзгоды и кошмар

Они несут, несут свой дар лучистый.

 

Как раздражает, Боже, этот знак!

Какой он беззащитно-неуместный.

Его владелец – подлинный чудак!

Сам выбрал, сам он жалкий путь свой крестный.

 

От этих свеч, не выпавших из рук,

Затеплена Земли родной лампада.

Но чтобы рос добра пресветлый круг,

Как много свеч в киот поставить надо!

 

БОЖЬЕ ДЕРЕВЦЕ

Есть страны благодатные, в которых

Цветет миндаль и розовеет лотос,

И юноши приносят эдельвейсы

Любимым с неприступных снежных гор.

 

А у меня – полынь, полынь такая,

Что Божьим деревцем её назвали люди.

О как же тот любил и степь, и Бога,

Кто первым дал столь нежное названье

Траве любви, степной красе – полыни.

 

А горы наши, сглаженные ветром –

Как будто лица стариков любимых.

В них каждая морщинка мне известна,

И каждую хочу я целовать!

Полынную не высказать мне радость!

Ковыльную не выразить мне грусть!

 

КОМЕТА КОГОУТЭК

Из невообразимой бездны,

Все ускоряя страшный бег,

Осиротив собратий звездных,

Ушла к Земле Когоутэк.

 

Со страстью древнего титана

Рвалась к планете голубой

Припасть к живительным туманам,

Испить неведомый покой.

 

Искал зеленую планету

Взгляд из-под воспаленных век.

Нашел. И вздрогнула комета.

Уходит в ночь Когоутэк.

 

Уносит в сердце полный муки

Земли больной молящий взор,

Лесов поломанные руки,

Потухшие глаза озер.

 

Клубится злоба над Землею

Под вой вражды и вопли страха,

Стянув навек одной петлею

Христа, и Будду, и Аллаха.

 

Своею глупостью томимый,

Стенает жалкий человек.

Без смысла тает жизнь, как синий

Прощальный свет Когоутэк.

 

* * *

Я чувствую дыхание стиха.

Как будто страсть, нежданная, чужая,

Меня покровом сладкого греха

От суеты привычной укрывает.

 

И я грешу во сне и наяву,

В гостях, в пути, на нудном совещанье…

Побудь со мной, покуда я живу,

Поэзии волшебное дыханье.

 

* * *

Что нас гонит из дому на волю,

В непогодь больших и малых странствий?

Причиняя близким столько боли,

Чем мы живы в нашем окаянстве?

 

Зов сильнее голода и страха.

Все уснут – он так и разбирает.

На рябине ворохнулась птаха.

Все, пора идти, уже светает.

 

В рюкзаке моем всего тринадцать,

Очень нужных мне в пути, предметов.

Легче падать – легче подниматься…

Он за мной, полет мой недопетый!

 

ВАНДАЛЫ

Одной вины нет у мужчин –

Прямой вины детоубийства,

А мне все смотрит в душу сын,

Мной не рожденный…

Мой! Мой! С глазами очевидца.

 

Вандалы пляшут на могиле.

Пылает свечкой ветхий крест.

Другие тут же в тучах пыли

Надгробия срывают с мест.

 

А сушь… На кладбище забытом

И так уж все мертвым-мертво.

Что их так корчит? Чем несыто

Юнцов прыщавых естество?

 

И мне в ответ встает давнишний

Прескверный случай – детский грех,

Когда нам дал понять Всевышний

Безудержный вандальский смех.

 

В семье подруги умирала

Бабуся. Уж не первый год

Под красным ватным одеялом

Лежала. Теплился киот.

 

Тогда, в сороковых голодных,

Под грохот кирзовых сапог

Наш быт завшивленно-комодный

Киоты все же уберег.

 

Мы домовничали с подругой,

Тогда нам было лет пять-шесть.

Мотались в окнах космы вьюги.

Хотелось двигаться и есть.

 

Тоскливо… Чем бы тут заняться?

О, пятка бабкина торчит!

Откуда только прыти взяться?

Подруга вскрикнула. Бежит!

 

И пятку серую бабули

Как защекочет! Это да!

За Танькой я лечу, как пуля.

Забыты скука и беда.

 

Заплакал тихо ангел белый,

А черный – хитро щурил глаз,

Когда рукой своей несмелой

Я щекотнула первый раз.

 

Потом поехало! Хохочем

И, разбежавшись, раз-два-три! –

Мы пятку бедную щекочем!

В окно полезли упыри.

 

В очередной раз пробегая,

Я вдруг заметила зрачок.

Смотрела бабка не мигая.

Мой белый ангел мне помог.

 

Смотрела жертва на убийцу.

И до сих пор мне этот взгляд

Не заслонят другие лица.

Надеюсь я – не заслонят.

 

И стоит в гневном осужденье

Сказать: «Не понимаю их!» –

Старуха, словно наважденье,

Мне возвращает давний миг…

 

И крест горит уже не чей-то,

А деда, деда моего!

Схоронен был он в сорок третьем.

Забыт давно. Не до того.

 

И мат – устами не чужими,

А тех, что мной не рождены.

Я их убила… И такими

Они вернулись в жизнь и сны.

 

* * *

Благословляю вьюжный день,

Когда мы нехотя пришли

На юбилей. И старый дом

Смеялся, пел, курил, и в нем

Друг друга мы с тобой нашли!

И расцвела зимой сирень!

 

Охапку я с собой несла,

Вдыхала нежный аромат.

Казалось: в детстве я опять,

Где можно так любить, сиять,

Не отводя счастливых глаз.

Как долго я тебя ждала!

 

* * *

В шальную ночь, в твою улыбку

Прыжок – как будто с моста в воду.

Все странно, непривычно, зыбко.

Несет… Ни берега, ни брода.

 

Ни голоса, ни рук щадящих.

Лишь звезды почему-то плачут.

Полыни горше, меда слаще

Прыжок, что был любовью зачат.

 

* * *

                      Альберту Юсупову – другу

Я тени милые ждала

Моею радостью согреться.

В глаза ушедшим насмотреться

Мне не дала ночная мгла.

 

Она дождливым покрывалом

Прикрыла мой тревожный сон.

Был неспокоен, вязок он –

Путь без конца и без начала.

 

Я все по городу брела

Да грязное белье стирала.

В заботах где-то потеряла

Детей.

            Такие вот дела.

 

Полуодета, ноги босы,

Бреду по утренней заре.

Вокруг в невидимом каре

Мои сомненья и вопросы.

 

Со мною связан этот строй,

Он мой палач, моя охрана.

Я – центр, мишень его аркана.

Я слышу свист над головой.

 

Все ближе стороны квадрата,

Все тише мой неверный шаг.

Истлевший месяц мал и наг,

Мне улыбается щербато.

 

Как будто найденный малыш

Прильнул, дрожит и, согреваясь,

Заснул. Я тихо просыпаюсь.

Дождь шелестит по скатам крыш.

 

Вы не пришли. Не захотели.

Мой вызов канул средь помех,

Но ваши лица, жесты, смех

Со мной в житейской карусели.

 

Портретам места не найду,

Но вы прокрались в сердцевину,

На чистую, на половину,

На малый рай в моем аду.

 

* * *

Зачем я не розовый парус,

Не вишня в весеннем цвету!

Ах, как же мне мало осталось

Земную любить красоту!

 

Чем глубже усталости омут

И горечи злой полынья —

Тем ярче, смелей и бездомней

Мое беззащитное «я».

 

БЕЗУМНЫЕ ЭКИПАЖИ

Кони с пеной у рта, экипажи летят.

Кучера – как тряпичные куклы!

И без цели – вперед, напролом, наугад,

А глаза безучастны и тусклы.

 

Окна пыльные смотрят глазками тюрьмы,

Но зато позолочены дверцы.

А за ними во власти забвенья и тьмы

Затихает ненужное сердце.

 

Вожжи брошены вовсе. Хрипит коренной.

В черном страхе несут пристяжные.

Вся Земля – экипаж. И под мертвой луной

Мчат на гибель ее вороные.

 

Слышишь грохот колес и безумную дробь

По проспектам и весям России?

Жизнь – бессмысленный миг.

Финиш – ласковый гроб.

И пусты экипажи шальные.

 

* * *

Все сказаны слова,

Все сделаны сравненья.

Усталости вино

Не тешит, не пьянит.

 

И все глаза вокруг

Без тени утешенья.

Своею маетой

По горло каждый сыт.

 

Все краски отцвели,

Все линии избиты.

Еще один повтор

Рядится под виток.

 

На дружеской двери,

Вчера еще открытой,

Защелкнут от друзей

Невидимый замок.

 

Но тополь за окном

Все тянет ветви-руки.

Он ждет свою весну

В безмолвии корней.

 

Молчанье – тяжкий крест,

Но тем светлее звуки.

Чем ярче Божий день –

Тем ночь еще черней.

 

ЧАС ПОКАЯНИЯ

Ты знаешь странный час перед рассветом?

Он тих, ни дню, ни ночи неподсуден.

Измаявшись в предчувствии ответа,

Дрожит душа. Бессильный мозг так скуден.

 

Так жалок копошащийся червяк!

Слетели все дневные блестки жизни.

Ничтожный дар твой – самый первый враг.

И всюду взгляд родной… В нем укоризна.

 

Стволы в бессонной предрассветной муке,

Как шеи жертв, наги и беззащитны.

Наги и беззащитны мысли, звуки…

Разобщены, напрасны и неслитны.

 

Тот час дается нищим, и поэтам,

И грешникам, познавшим покаянье.

Как труден этот час перед рассветом –

Час страха, очищенья и страданья.

 

ПРИЗНАНИЕ

Думала-мечтала чисто жизнь прожить.

Нет, не получилось, что уж ворошить.

Прадеда мазурка, деда нрав крутой,

Бабушкина песня – все вы стали мной.

Слышу будто рядом: «Люба, пропадешь.

Где любовь – там правда. Остальное – ложь».

 

Ох, мои поляки, ох, моя родня,

Ни любви, ни правды нету у меня.

Лишь одна гордыня – ненавистный кол.

Как он незаметно в грудь мою вошел.

Ожил. В сердце – корни, ветви – напоказ.

Вырву вместе с сердцем! Только не сейчас!

 

ЗАБОТЫ

За порог ступила, дверь перекрестила.

Сбросила заботы с онемевших плеч.

Да минут хоть двадцать погуляйте, братцы,

Нечего хозяйку день и ночь стеречь.

 

Лунный серп… Откуда утром это чудо?

Беззаботным людям Божья благодать.

А мои топочут, плачут и хохочут.

Разлюли малина, счастья не видать.

 

До небес взлетают, месяц закрывают.

По восходу серым норовят мазнуть.

У цветущей липы кто-то запах выпил,

А из утра вынул радостную суть.

 

Мир весь обесцветят злые крохи эти!

Все ко мне! Вот плечи! Грех бросать свой крест.

На душе так смутно, но шепнуло утро:

– Если Бог не выдаст – и свинья не съест!

 

ПОВЕНЧАНА

Свет такой торжественный – «повенчана»…

Раз и одному – на веки вечные.

Общий крест… Но лишь тогда ты – Женщина.

Цветом жизни – платье подвенечное.

 

Расскажи – все со смеху попадают,

Как нужно мне таинство венчания.

Муж не слышит – да ему без надобы

Блажь моя, пустое начинание.

 

Блажь моя, да сердце ею тешится.

Что ни ночь – поют нам величальную.

Днем хожу, не женщина – посмешище,

А во сне держу свечу венчальную.

 

ЮБИЛЕЙНОЕ

Еще дурманит запах мяты

И грусть ковыльная близка.

Еще нужнее, чем когда-то,

Нужна любимая рука.

 

Еще гудит тревожный ветер

В моем мозгу, в моей крови.

Ловлю печаль и радость в сети

Из нитей дружбы и любви.

 

Но есть часы: тоска такая

Навалится, да так зажмет…

И ясно сердцу – жизнь пустая

Полвека по миру идет.

 

Наутро – тишина и голод

Любви, прощения, добра.

Ты чист и стар. Ты нищ и молод.

Вставай! Живи! Пора, пора!

 

* * *

Над нежностью нашей несмелой

Висит гильотина разлуки.

Падет ее нож заржавелый

На наши сплетенные руки.

 

Остудит горячие губы,

Покроет глаза пеленою.

Станет мой милый грубым,

А я надоевшей женою.

 

Разлукою без расставанья

По сердцу разрез паутинный …

Зачем мне мое предсказанье?

Тебя обмануть, гильотина.

 

Бывало, вот так эскимосы

Пытались обманывать духов.

Кричали в ночные торосы,

Уже умерла, мол, старуха.

 

И духи, наивней, чем дети,

Шли прочь без особой причины.

Чем ярче любовь для нас светит,

Страшнее нам тень гильотины.

 

* * *

Призрачный тополь на склоне

Факелом лунным горит.

Нет ни игры, ни погони…

Небо с Землей говорит.

 

Спят и печаль, и разлука –

Часа не сыщешь добрей.

Шорох – у спящего звука

Шапка упала с кудрей.

 

Ночь на исходе. Печальны

Влажные очи Земли.

Знаком любовно-прощальным

В небе горят алтари.

 

Хочется тихо молиться

Миру живому вокруг.

В кончиках пальцев дробится

Сердца ожившего стук.

 

Перед рассветом так четок

Дальних вершин силуэт.

Нежности пара щепоток –

Вот он мой жизненный след.

 

ИСПОВЕДЬ

Красные углы дома моего

Не осмотрены, не подбелены.

Главные столбы мира моего

Все подточены, все качаются.

 

Будто сам собой сотворен мой дом –

Я всерьез о нем и не думала.

Словно в пестром сне из клочков-тычков

Сотворен мой мир неосознанно.

 

Горя нет пока, но теснит в груди.

Ощущение – круг сжимается.

Осмотреть мой дом – дай, Бог, сила мне!

Осветлить углы – дай, Бог, разума!

 

Может быть, тогда засиявший Дом

Станет истиной мироздания!