Геннадий МИШАКОВ. НЕЖНОСТЬ. Рассказ

 

Геннадий МИШАКОВ

НЕЖНОСТЬ

Рассказ

   

Потемневший зелёный томик Барбюса «Несколько уголков сердца» открыл на рассказе «Нежность»: «Мой дорогой, маленький мой Луи! Итак, всё кончено. Мы больше никогда не увидимся…». Классе во втором увидел фильм «Нежность». В память запал пересказ сюжета этого рассказа одним из героев фильма: «Она была старше его, и все говорили, что она испортит ему жизнь, и она рассталась с ним. Он не хотел, плакал, тогда она пообещала ему писать. Изредка, на протяжении двадцати лет, он получал от неё письма. В последнем она призналась, что сразу же после расставания, не в силах это пережить, покончила с собой. Заранее заготовленные письма отправлял ему верный человек…». И вот он держит в руках книгу, которую, по-видимому, читали авторы фильма.

Егоров поднял глаза. Как бы собираясь с мыслями, обвёл взглядом внутренность своей игрушечной избушки – икеевская двуспальная кровать в торце, противоположном входу, напротив, справа от входа, дачный умывальник, в углу металлическая «высокотехнологичная» печка, ещё пара складных икеевских же стульев, помимо того, на котором сидел. Из раскрытых окон пахло свежескошенной травой. Лёгкий ветерок доносил аромат набухающей сирени. В её ветвях заливисто пели невидимые пичужки.

…Прошлым летом техник лаборатории из местных поделился курьёзной историей: «Продаёт участок за миллион. Сосед предлагает ему полтора, а он ни в какую, мол, это он поджёг!». Услышанное почему-то не выходило из головы. Когда в восьмидесятых в институте стали организовывать садовое товарищество, он не проявил никакого интереса. Наоборот, смотрел свысока на субботники по вырубке леса, на суету по сбору денег на дорогу, на подведение электричества, на постоянные поиски стройматериалов. Участок потребовал бы отказа от науки, книг, выставок, от общения с семьёй. Спустя почти сорок лет возможность сделаться землевладельцем почему-то показалась заманчивой. Подкупала и близость участка к месту работы, и то, что необходимая сумма у них была – собирались обновить машину. Он шёл в канцелярию, продолжая размышлять «покупать – не покупать?». В канцелярии громко работало радио. «Сейчас или никогда?» – услышал он, распахнув дверь. На следующий день техник свёл его с продавцом.

Вновь уткнулся в книгу, но чтение не продвинулось. Возмущал конец рассказа. Ещё в «Пионерской правде» прочитал, что не следует начинать рассказ «За столом сидел человек, а перед ним лежала его отрезанная голова». Почему нельзя так, он тогда не понял, но самоубийство зрелой женщины из-за невозможности быть с любимым казалось такой же «отрезанной головой» – только для того, чтобы поразить читателя. ««Мой дорогой, маленький мой Луи!» – это верно, это интонация любящей женщины, – думал он. – Но конец – театральщина…».

Участок всего четыре с небольшим сотки, зато на первой линии, угловой. Перед участком, в конце деревенской улицы, луг и пруд, а левее лесок, за ним в зарослях под кручей Пахра. Когда увидел впервые, почувствовал разочарование – вид портил обугленный остов деревянного дома с рухнувшими внутрь крышей и потолком. Он ещё продолжал распространять удушливый смрад. В глубине участка, по диагонали от сгоревшего, серела средь бурьяна целая бревенчатая избушка. «Мастерская, – хмуро пояснил продавец. – Батя был столяр, половина рам в округе его!». По-видимому, он подозревал, что и этот покупатель только отнимет у него время. Но избушка решила дело.

Сразу нанял людей, чтобы разобрали и увезли останки дома. Пожар не разрушил фундамент пятистенка. «Пригодится для нового», – обрадовался он. Избушку решил приспособить под временное пристанище. Пришлось заменить пол, потолок и крышу, что чувствительно ударило по карману. Дальнейшее благоустройство решил продолжить самостоятельно. Даже зимой, по выходным, приезжал, растапливал печку и конопатил, пилил, шкурил, ставил новые подоконники, дверь, подгонял уцелевшие на доме резные наличники.

«И где я там буду? – искренне удивлялась жена на предложение поехать вместе. – Я лучше пока подберу мебель для нашего загородного дома. Хочу в стиле «Прованс»!» Она накупила книг из серии «Ваша фазенда». Егоров только скептически хмыкал. Торопился закончить избушку к весне, представляя, как будет удивлена жена. Поставят стол под сиренью, будут пить чай, читать, гулять.

Весной же эти работы по выходным стали казаться добровольным одиночным заточением. Утешал себя, что, в конце концов, участок всегда можно продать соседу, теперь он стоит даже больше. От входной калитки смотрел сейчас на свою игрушечную избушку, плод долгих трудов. С новой крышей, свежеокрашенная, с окнами под узорными наличниками она напоминала пряничный домик. И всё же что-то точило душу…

Нарвал у забора крупных одуванчиков, поставил на стол в литровую банку – почти «Подсолнухи». Перед майскими праздниками договорились, что после работы сразу поедет в «имение» проветрить избушку – от запаха краски у жены начинала болеть голова, – а она приедет через день на автобусе. Всё посматривал на часы, наконец, позвонил. Её телефон оказался недоступен.

«Могла бы родить от любимого, – продолжил он спорить с Барбюсом. – Дети – продолжение и подтверждение любви». Перебрал книги из стопки на столе. Открыл, полистал и положил на место. Недавно на Профсоюзной увидел, что пустовавший киоск «Печать» открыт и полон старых книг. Продавали за бесценок, отобрал десяток. «Часто за любовь принимают любовь к самому себе, – продолжал он думать о прочитанном. – Женщина в этом случае всего лишь приз себе, любимому. Отсюда и ревность».

В середине дня позвонил вновь. Не дозвонившись, позвонил младшему сыну, жившему с родителями. Его телефон не отвечал. Не ответил и старший сын, который обычно всегда на связи. «Вот почему застрелился Маяковский!» – мрачно мелькнуло в голове. Телефон бросил на кровать как бесполезную вещь.

На остановке изучил расписание, дождался ближайшего из Москвы, чтобы убедиться, что автобусы ходят. На обратном пути остановился перед крайним к дороге участком. Он впервые видел людей на этом, казалось заброшенном, клочке земли. Интеллигентный мужчина средних лет лопатой срубал под корень высокие сухие стволы борщевика. Молодая хрупкая женщина в футболке и шортах ломала их на куски и бросала в костёр. Хвостик собранных в пучок волос мотался над шеей в такт её движениям. У противоположной стороны сетчатого забора лежали их вещи и какие-то саженцы с обёрнутыми плёнкой корнями. Он невольно засмотрелся на ловкие уверенные движения женщины. «Вот и они тоже купили, причём у дороги», – подумал он, как бы оправдывая свою покупку.

Дел на участке было ещё немало, брался за одно, другое – и бросал. «Это ерунда, что природа разделила всех на два пола для генетического разнообразия. Это не главное, – думал он. – Природе, чтобы продолжалась жизнь, нужно было изобрести что-то, что порождало бы желание жить. Вот она и изобрела любовь, пятое взаимодействие, которого нет в мёртвой природе».

Глотая чай, перечитал рассказ ещё раз. «Не стану описывать, как я переменилась, превратившись в старую женщину. Старую! Женщины стареют раньше, и я выглядела бы твоей матерью… Видишь, как мы были правы, расставшись вовремя». «Может быть, она уже не могла родить», – подумал он. Вдруг мысль сделала зигзаг: «Неужели жизнь кончается вместе с молодостью?». И замер, не желая соглашаться со своей догадкой.

Он до сих пор ещё толком не осмотрел окрестности. В этот раз решил обойти деревню с другой стороны. Слева, на бывших огородах жителей деревни, теперь располагались шестисоточные участки с разнотипными постройками незатейливой архитектуры. Справа от дороги стояли внушительные каменные дома, с такими же заборами и большими участками. Ещё недавно здесь, судя по всему, было совхозное поле. Дорога опять привела его к автобусной остановке. С надеждой смотрел на приближающийся автобус. Когда из автобуса вышли немногочисленные пассажиры, повернул назад.

Сам того не замечая, вновь остановился около крайнего участка. Он был уже очищен от бурьяна, на месте прогоревшего костра осталось лохматое чёрное пятно, словно брошенная шкура. Мужчина и женщина что-то обсуждали, показывая руками в разные стороны. Наконец, мужчина взял лопату и начал копать ямки под саженцы. Невольно подумав о жене, почувствовал укол обиды.

Неожиданно незнакомка, только что разносившая саженцы, оказалась перед ним.

– Пойдёмте! – услышал Егоров. Он непонимающе смотрел на её носик, на трепещущие ноздри, на гневный огонёк в глазах. – Пойдёмте! – она решительно пошла вперёд.

Заинтригованный, двинулся следом. Незнакомка подвела его к мужчине:

– Вот, скажите ему, что вы ходите сюда не из-за меня!

– ?!

– Ирочка шутит! – добродушно улыбнулся незнакомец. – Я сделал неудачный комплимент, вот, мол, вся деревня ходит на тебя смотреть, а Ирочка решила, что ревную…

– Я хожу встречать жену, – смущённо пробормотал Егоров.

Незнакомец протянул руку:

– Смирнов, Алексей Смирнов. Рад познакомиться!

Ладонь незнакомца оказалась сильной, как у рабочего. Егоров назвал себя.

– Вы местный? – продолжил Смирнов. – Не найдётся ли у вас пары вёдер? Полить наши посадки. Мы не предусмотрели, да разве привезёшь всё на автобусе.

– Пойдёмте, здесь недалеко. – Егоров почему-то обрадовался, что может услужить новым знакомым.

– Ирочка молода, любит пошалить, – как бы продолжая извиняться, заговорил Смирнов, когда они вышли на деревенскую улицу. – Мужчина гордится эффектной спутницей, но ведь и женщине нужно, чтобы её мужчина что-то представлял. Я не генерал, не сенатор, не академик, даже не кандидат, простой радиоинженер. Ну, свозил её пару раз в Швейцарию, когда ездил в командировку. Вот купили участок, Ирочка мечтает разводить цветы, свои любимые розы, пионы. Говорю ей, ты свободна, а она считает, что я ею не дорожу. Как может человек в моём возрасте не дорожить молодой женщиной?

Егоров чувствовал неловкость из-за откровений едва знакомого человека. Но тот говорил просто, совершенно не рисуясь, как делятся с хорошим знакомым или случайным попутчиком, и Егоров почувствовал к нему симпатию. Подкупала и общительность нового знакомца. Сам он нелегко сходился с людьми.

– Мы из Академгородка, – предупредил он вопрос Егорова. – Работаю в Ядерном.

– Куришь? – протянул он пачку. Егоров отказался. Смирнов, сделав затяжку, продолжал: – Я начинал как учёный, много чем занимался, статей тридцать есть. Но в науке, как в цирке, должен быть «свой номер»…

Егоров вынес вёдра.

– Часа через два верну. Ничего? – и не спеша двинулся восвояси.

А Егоров всё вспоминал полное нежности «Ирочка», гадал, в каких они отношениях – любовница, жена, официально, неофициально? И что было у Смирнова до того?

Ясное с утра небо стало затягиваться дымкой. Солнце спряталось, ветер посвежел. Егоров вспомнил прогноз – во второй половине дня дожди, возможен град. Телефон жены оставался по-прежнему недоступен. Повалился на постель, уставился в потолок. «Почему ей не пришло в голову, что её возлюбленный ещё раньше может покончить с собой? Как раз молодости свойственны необдуманные поступки... И неужели вся жизнь мужчины от женщины к женщине – от женщины матери к женщине любовнице или жене?».

Когда очнулся, услышал шум дождя. Сквозь окна тянуло холодной сыростью. Закрыл окна, растопил печку. За стеклянной дверцей весело заплясал огонь. Сидя с кружкой чая перед печкой, подумал, что с продажей можно не спешить.

Автобус проскочил остановку, даже не притормозив. Егоров понуро повернул назад. Его новые знакомцы в жёлтых дождевиках хлопотали вокруг палатки – что-то подтягивали, расправляли, укрепляли. Уже пройдя их участок, Егоров повернул назад.

– Алексей, Ира! – позвал он, сделав несколько шагов за калитку. – Пойдёмте ко мне на чай! Дождь!

Мужчина и женщина переглянулись.

– Мы туристы, – улыбнулся Смирнов. – Нам дождь ничто!

– А мы придём! – с задорными нотками произнесла женщина. – Мы сейчас.

Скоро в дверь вежливо постучали. Гости на пороге стали снимать обувь, стряхивать на улицу свои дождевики.

– О, как у вас уютно! – в голосе женщины слышалось неподдельное удивление. – Даже камин есть! – Она протянула мокрые руки к огню. Егоров был польщён. Женщина с нескрываемым любопытством осматривала его избушку. На столе уже стоял чайник, сыр, колбаса, хлеб, печенье.

– Я питаюсь фастфудом, – извинился он, приглашая гостей к столу.

– От нашего стола – вашему! – Женщина триумфально извлекла из сумки коньяк, оттуда же появились бутерброды с ветчиной. Егоров, встретившись с ней взглядом, почувствовал волнение.

– Мы берём в поход на случай, если промокнешь до нитки, – пояснил Смирнов.

– Кутить так кутить! – и Егоров присовокупил бутылку «Мартини». Жена не любила вина, но однажды ей понравился «Мартини» и он купил бутылку, чтобы открыть «дачный сезон».

В первый раз Ирочка показалась ему серенькой веснушчатой пичужкой. Сейчас с удивлением обнаружил, что немногочисленные веснушки придают её лицу прелесть юности. Так же трепетали ноздри. В электрическом свете вдруг обнаружил вокруг уголков её подкрашенных губ совершенно очаровательные ямочки. В этих местах щёки как бы отступали, образуя прихотливые впадинки, словно чтобы специально выделить губы. Егоров вспомнил, что у каких-то цветов так от лепестков отступают чашелистики. У кого ещё он видел такие ямочки? Он сдерживал себя, чтобы не пялиться на Ирочку, на «чашелистики» её губ.

– …Ирочка хочет, чтобы в центре была лужайка, а вокруг цветы, – говорил Смирнов. – Из построек – только ажурная застеклённая беседка, увитая плющом.

Его скрещённые на коленях длинные жилистые руки из коротких рукавов рубашки почему-то напомнили Егорову «Демона сидящего». Высокий лоб в морщинах, залысины, мягкие вьющиеся волосы делали лицо Смирнова открытым, свойским. «А ведь он постарше меня, – подумал Егоров. – Ей же меньше сорока». И ещё, не желая в том признаться, пытал себя – смог бы он увлечь молодую женщину?

– Снаружи, со стороны дороги, посадим туи, – вставила Ирочка. – Они разрастутся, будет сплошная стена.

– Если строить дом, то оптимально из профилированного бруса, – поделился своими раздумьями Егоров. – Быстро и, практически, не нужна отделка.

Смирнов вновь наполнил рюмку Егорова, себе и Ирочке – лишь чуть-чуть. Егоров чувствовал, что хмелеет, но не возражал.

– …Мы оказались на одном катамаране, – рассказывал Смирнов. Теперь ходим вдвоём на байдарке. В это лето собираемся в Карелию…

В молодости Егоров и сам ходил в походы, поэтому слушал с интересом.

– Алёша хорошо поёт! – похвасталась Ирочка и посмотрела на Смирнова.

– Петь я люблю, – согласился тот. Обвёл глазами избушку, как бы ища гитару, потом на Егорова, словно убеждаясь, готов ли он его слушать. И, к изумлению Егорова, негромко запел:

Выхожу один я на дорогу,

В темноте кремнистый путь блестит.

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу

И звезда с звездою говорит.

Взгляд Ирочки был устремлён на Смирнова, было видно, что она мысленно поёт вместе с ним. Она сидела, закинув ногу на ногу. Её маленькая ступня, обтянутая носочком, слегка шевелилась в такт мелодии. «О, как сладостно падать к этим ногам!» – хмельно думал Егоров.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом...

Что же мне так больно и так трудно?

 Жду ль чего? жалею ли о чём?

Егоров чувствовал, как по спине бегут мурашки. Он явственно увидел освещённую луной, уходящую вдаль ночную дорогу, одинокого путника, даже почувствовал холод ночи. Какое-то странное ощущение раздвоения! «Так вот чем он её взял!» – подумал он не без ревности.

…Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб вечно зеленея

Тёмный дуб склонялся и шумел.   

Егоров проглотил комок. Он раскрыл рот, чтобы произнести прочувствованный тост в честь гостей, как услышал звонкий чистый голос Ирочки:

Ночь светла, над рекой тихо светит луна,

И блестит серебром голубая волна.

Смирнов с готовностью подхватил:

Тёмный лес. Там в тиши изумрудных ветвей,

Звонких песен своих не поёт соловей.

И дуэтом:

Под луной расцвели голубые цветы,

Они в сердце моём пробудили мечты.

Вновь только Ирочка:

К тебе в грёзах лечу, твоё имя шепчу,

Милый друг, нежный друг, о тебе всё грущу…

Смирнов повторил:  

К тебе в грёзах лечу, твоё имя шепчу,

Милый друг, нежный друг, о тебе всё грущу…

«Они признаются в любви, – думал Егоров. – Им хорошо вдвоём, им никто не нужен!». С подступившими слезами особенно остро ощутил приступ одиночества.

В домике стало жарко. Егоров распахнул окно. Избушка наполнилась запахом мокрой листвы, мокрой травы и земли. Смеркалось. Дождь перестал. С крыши срывались тяжёлые капли.

– Ну, пора и честь знать, – поднялся Смирнов.

– Оставайтесь здесь! – запротестовал Егоров.

– А вы? – простодушно спросила Ирочка.

– Я? Я уеду! Или посплю в машине… Да какая разница! Оставайтесь!

Егоров говорил с жаром, словно если бы они остались, получил бы воздаяние за свои многомесячные труды.

– Мы туристы, – повторил своё Смирнов. – Нам подавай не палаты, а палатку! Спасибо! Счастливо оставаться!

Когда гости ушли, тоска навалилась с новой силой. Вдруг вспомнил – впадинки по углам губ есть у Моны Лизы! Именно эти ямочки придают таинственность её улыбке! Да-да, у Моны Лизы ямочки как у Ирочки! И ещё память вытолкнула: «Ваш нежный рот – сплошное целованье»!

Шёл и твердил: «Ваш нежный рот – сплошное целованье! Ваш нежный рот – сплошное целованье!» – пытаясь вспомнить следующую строчку. Ноги сами привели его к крайнему участку. Палатка, похожая на приземлившуюся летающую тарелку, изнутри мягко светилась жёлто-оранжево. «Светится нежностью!» – подумал Егоров, чувствуя своё учащённое сердцебиение.

Неожиданно из сумрака кто-то бросился к нему.

– Как хорошо, что ты встретил! Я бы не нашла! – Егоров узнал жену и в первое мгновение почувствовал протест.

– Я тебе столько раз звонил! – в голосе горечь обиды.

– А что я сделаю – он выключился и не включается!

– Могла бы приехать пораньше…

– А ты посмотри – я сделала причёску, маникюр! Вот, платье расшила, которое тебе нравилось!

Это платье Егорову никогда не нравилось, но он промолчал.

– Котлет нажарила, пирожки испекла с мясом, – ласково продолжала жена. - Они ещё тёплые. Ты, наверное, голодный?

Егоров взял у неё сумку. Вдруг привлёк её к себе и страстно поцеловал в губы.