Виктор ПЕТРОВ. ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЭТИКИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА. От мифа к вере

 

Виктор ПЕТРОВ

ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЭТИКИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА

От мифа к вере

 

Стихийность таланта Юрия Кузнецова очевидна. И в то же время это весьма организованный поэт, если позволительно так сказать. О чём, думается, более всего свидетельствует факт написания им значительных поэм. И сделанное здесь впечатляет, хотя по структуре поэтического письма он вроде был лирическим поэтом, поскольку всё-таки шёл от себя. Впрочем, назвать его таковым, конечно, неправильно. Тогда кто же он, Юрий Кузнецов?

Отважусь предположить, что в лице Юрия Поликарповича мы имеем поэта, наделённого провидческим даром, который необъясним и даётся Божьей волей. Но я бы утверждал: случай поэта Юрия Кузнецова наособицу. Он при всём стечении благих обстоятельств сделал себя сам. И, сознавая это, неустанно двигался к известным только ему пределам. Вот тут мы подходим, собственно, к главному в определении того, что было сотворено Юрием Кузнецовым, пусть и внешне, в стихотворном жанре. Кажется, это иной вид творчества, чем просто писание в рифму.

Да и сам Юрий Поликарпович не раз рассуждал относительно своих трудов. Пояснял, спорил, доказывал. Правда, делал это он больше в начальную пору и в середине избранного пути, потом же с годами заметил, что нет смысла упрощать якобы усложнённую поэтику, кому надо, разберутся сами, а нет, так и нет. Это, впрочем, не значит поэтической элитарности, но свидетельствует о весомости кузнецовского слова и осознании того автором.

Так вот, если Юрий Кузнецов теоретически вроде бы обосновал для читателя, современного ему и будущего, устройство своего поэтического мира, то о его творческой практике, позволю так себе сказать, есть смысл порассуждать. На мой взгляд, путь Кузнецова, следуя хронологически, можно разделить на три весьма условных этапа.

 

СИМВОЛ КАК БЫТИЕ

Юрий Кузнецов, едва перешагнув возраст Христа, заявляет на писательском съезде в 1975 году о кризисе современной поэзии, где царит быт, а не бытие. Назначение поэта не в заземлённости, а в стремлении к горним высям. Призывает в союзники Тютчева, свергает «авторитеты» и цитирует в качестве «прорыва к большому бытию» Рубцова и Тряпкина.

Что же сам Кузнецов? Его заботит символ, в чём он не раз признаётся. И символ, добавлю, как бытие. Возьмём уже ставшее хрестоматийным стихотворение начальной поры (автору 17 лет!) ради цитируемой несчётное количество строки: «Выщипывает лошадь тень свою». И пусть оно не столь совершенно из-за того, например, что «цепляются облака за звёзды» и тут же «в речке заблудившееся облако», но в нём есть уже, кроме «лошади», другие бытийные символы, незамеченные, впрочем. Это «нахохленная станция», «патронташи тракторных следов», одно «сырое пламя сорванных цветов» чего стоит!

И далее в другом стихотворении через год про удивление миром, где «снегопад цветущих акаций», «шестерни подсолнухов», «полная скуластая луна». Это не просто образы, а символы той сельской жизни, что благодаря им предстаёт в бытийном плане свидетельством места рождения поэта.

Юрий Кузнецов, как никто другой, сумел так обозначить символами Великую Отечественную войну, что теперь она для многих может быть воспринята через его видение. Сын погибшего фронтовика пишет: «Мир, разорванный свастикой...», «Чистит немец ботинки / Родимою щёткой овсов», «Слёзы, длинные, / Как отступления наших отцов». Ему уготована безотцовщина, и в этом ужасе он не один такой. Символом становится «колодец на краю войны», что «из снега чёрным солнцем светит» и куда ходит мама за водой, тогда как мальчику кажется «за войной!».

А в знаменитом «Возвращении» обращу внимание на усиливающий образ «столба крутящейся пыли» эпитет – «одинокий». Это о человеке, об отце, чей неестественный уход никак не объяснить. И чья одинокость там разрывает сердце живущих здесь. Налицо рождение символа, некоего памятника погибшим.

Армия, служба на Кубе в Карибский кризис обернулись тоской по Родине, когда только «пенистый след корабля» и указует путь обратно. Обостряются чувства, и символом того становится «дыхание лишнего звука» во время караульной службы на посту («Бабочка»). И рядом – «нас целовали пули, / как мать на прощанье, в лоб».

Да, Юрий Кузнецов сделал себя поэтом сам. Но были обстоятельства, тому способствующие. Печатался он и до армии, правда, на Кубани. Первым из литературных журналов опубликовал «Дон». Годы учёбы в Литинституте, вернее, сама атмосфера «очарованного института», как замечено им вослед лесковскому страннику, вывели его, будем считать, после поэмы «Дом» к «Золотой горе», где «от мысли он огонь возжёг». И сама эта поэма стала своеобразным манифестом на том уровне развития – Юрий Кузнецов обозначил свой дальнейший путь.

 

ПРИТЧЕВЫЙ ЛАД – так бы условно следует назвать второй этап творчества, весьма и весьма плодотворный. Пора зрелости, совершенства. И здесь притчевый лад доминирует. Мысль поэта, кажется, не знает границ и пределов. Он непредсказуем. Каждая новая строфа может увести за собой невесть в какую даль. Но всё работает на поэтический замысел. И в этом разе ощутима структурированность стихотворного текста.

Старик белками опрометь повёл,

Заклекотал – из вышины орёл

Пал, рассекая воздух горячо,

И сел ему на правое плечо.

Погасли в растопыренных крылах

Стальные искры и морской размах.

Но проницали дол и небеса

Стремительные ясные глаза.

                                             («Змеи на маяке»)

Притчевый лад требует сюжета. И здесь Кузнецов неистощим. Как у каждого поэта у него есть опорные стихи. Помните Маяковского: «У Блока из десяти стихотворений... – два хороших, но таких хороших, мне, пожалуй, не написать»? Обратимся к таким стихам Юрия Кузнецова. Вот муравей ходит по краю стакана (именно – ходит!), «из которого в доброе время / Не одну только воду пил» поэт с «одинокой душой», и теперь:

Показалось: частицею малой

Сам я вспыхнул на чьём-то краю.

Или вот щемящий трагизм, казалось бы, банальной истории, когда лирический герой, или, возможно, сам автор, исповедуясь, не щадит себя – «За дорожной случайной беседой...». Он всего лишь:

И по шумному кругу, как чарку,

Твоё гордое имя пустил.

Кажется, встречались такие ситуации в литературе. Но Кузнецов не был бы Кузнецовым, не выйдя на притчевый сюжет. Любимая слышит своё имя и откликается к стыду – всё-таки автора, поскольку строй стиха так достоверен! – на него:

Ты возникла, подобно виденью,

Пробедителю верность храня.

– Десять лет я стояла под дверью,

Наконец ты окликнул меня.

Развязка страшит беспощадностью конца, когда ничего не исправить, казни себя – не казни, ты будешь проклинаем самим собой:

И ушла по ту сторону света,

Защищаясь рукой от огня.

Показательно выстроенное своей притчевостью, так и кажется, по жёсткому плану, чему может быть доказательством и выверенный размер шестистрочной строфы, стихотворение «Семейная вечеря». Вполне, что именно здесь Кузнецов ставит перед собой неразрешаемые задачи, пытаясь в то же время разрешить их, и его поражение не есть ли сама победа?

«Седая старуха, великая матерь, / Одна среди мира, в натопленной хате» собирает за поминальным столом «милых детей», и они «сквозят, как туманы, меж ночью и днём».

– Не хлебом единым – сказала старуха.

И каждому мерит от чистого духа

И мира сего:

Огонь для солдата, лазурь для поэта,

Росу для вдовы, молоко для последа,

Себе – ничего.

Вот он – подлинный Кузнецов во всей силе таланта! Далее сюжет развивается в полной неопределённости, давая простор читательской мысли: что же, собственно, хотел сказать поэт? И ответом будет опять смысловая неопределенность, но и в то же время понятийность на уровне высокой степени чувств! Старуха открывает собравшимся прорицанье:

На чресла гадали мне в детские годы,

Что выйдет оттуда предтеча свободы.

Он должен быть здесь.

Сказано главное. Далее сына-поэта «посещает виденье и отворяет светом уста: – Былое грядёт!..», и все за столом пьют – каждый за своё:

Солдат – за победу, поэт – за свободу,

Вдова – за прохожего, мать – за породу,

Младенец – за всё.

Бродяга рассеянно пьёт за дорогу,

Со свистом и пылью открытую Богу,

И мерит своё.

Исторические сюжеты всё более влекут к себе. Это «Елена», «Макбет», «Знамя с Куликово», «Тайна Гоголя», «Для того, кто по-прежнему молод...», «Сказание о Сергии Радонежском», «Европа» Притчевый подход даёт возможность вольного обращения с начальным материалом, когда Кузнецов извлекает оттуда ведомые только ему смыслы, что становятся общими. Если ворог идёт «противу Москвы и славянских кровей», то мнится «копьё Пересвета», и тогда:

Над русскою славой кружит вороньё.

Но память мою направляет копьё

И зрит сквозь столетья.

И вот уже пророческие строки из 1984 года про птицу, что «Над страною пролетала / Повела другим крылом / И страны как не бывало / Ни в грядущем, ни в былом». Только это всё-таки не про распад Советского Союза, не про Россию, это дальше взгляд – уже в наши дни, когда, кажется, обречена на исчезновение понятно какая страна. Такова притчевая угаданность реальных событий в будущем.

Родина для Кузнецова – «Взгляд в себя и вселенский размах...». И как предупреждение в противостоянии с мраком уже тогда – в 1988 году:

Тут система, ну а мы стихия,

А за нами матушка-Россия,

А за нами Божия гроза...

Всё-таки гляди во все глаза.

Мучительно переживал поэт 90-е годы: «Мать-отчизна разорвана в сердце моём...». Выходят из-под пера «Свеча», «Окно», «Сон», «Бабьи слёзы», «Тайноденство»... В «Последнем искушении» начинает звучать тема Христа, поэт приходит к нему, и если вначале интуитивно, то затем вполне осознанно, с присущими его таланту охватом и глубиной.

Тяжко было ему принимать

Все большие и малые муки,

На восход и закат простирать

Навсегда пригвождённые муки

Так случился переход от символа и притчи к мифу, а в целом укоренение в православной Вере – пусть и через творчество.

 

ОТ МИФА К ВЕРЕ

Юрий Кузнецов, как и каждый русский поэт, не мог не прийти к Вере. Путь этот был далеко не прост, о чём может свидетельствовать уже само написанное им. Там мучительные поиски, обретения и потери, греховность и покаяние, наконец осознание своей высшей миссии поэта – выразителя русской души, русской мысли. Это пафосные слова, но так оно и есть.

Ставилась творческая задача – создать трикнижие о Христе. И если ранее в отдельных стихах и поэмах затрагивалась тема Спасителя, то здесь поэт настроил себя на некое, по сути, «Евангелие от Кузнецова». Требовалось не только применить дар сочинительства, а и постичь высший смысл явления Иисуса Христа.

Справился ли с задуманным Юрий Кузнецов? Споры на сей счёт идут и будут идти. Ведь Сыне Божий Единородный – он для всех и каждого. По моему убеждению, главным устремлением автора стало желание показать Христа в двух ипостасях, очеловечив его и обожествив. Здесь работают и символ, и притча, и миф, но более всего библейские сюжеты, словно бы переведённые на современность русским поэтом Юрием Кузнецовым, поэтом рубежа двух тысячелетий.

Автор сдержан, пишет словно бы с оглядкой на канонические тексты. А как иначе? Только так! И всё равно Кузнецов остаётся Кузнецовым. Например, про материнство Марии:

Мать спеленала дитятю в тридевять земель,

Мать уложила дитятю в постель-колыбель,

Мать напевала ему колыбельную песню,

И растекалась она по всему поднебесью.

Детство, юность, зрелось... Весь Путь Христа прослежен до Голгофы – «Дух из Него исходил, как сияющий свет», и Вознесения – «С вами Христос во все дни до скончания века!..».

Будем помнить, в какое время писались поэмы о Спасителе. Россию терзали вороги внешние и внутренние. Как мог Юрий Кузнецов, уже откликавшийся ранее в стихах на разор, смолчать здесь. Примером служил Данте, поминаемый не раз Кузнецовым. И создаётся «Сошествие в Ад». Поэт просит Христа: «Боже! Хоть тенью позволь мне попасть на тот свет...».

Поэма приобретает фантасмагорический вид. И здесь Юрий Кузнецов в своей стихии. Встречаемы различные персонажи. И если с отдалёнными во времени всё понятно, то как быть с ещё живущими?.. Выходит, поэт предсказал им незавидную судьбу силой провидца! И рефреном звучит строка: «Это предатель, сказал я в глубокой печали...».

Последнее обращение к Всевышнему завершает поэму:

Боже, я плачу и смерть отгоняю рукой.

Дай мне смиренную старость и мудрый покой.

Увы, в следующем 2003 году поэта Юрия Кузнецова не стало, и начатая поэма «Рай» оказалась оборванной на строке:

Плачьте, потомки! Я песнь не окончил свою...

В то же время есть удивительная чистотой и светом поэма «Красный сад», созданная перед «Путём Христа». И по ней вполне можно представить, каким бы оказался «Рай» Юрия Кузнецова.

 

Трансформация поэтики Кузнецова очевидна. И в этом он повторил творческие судьбы знаменитых русских поэтов – Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, Есенина... Разные имена, разный жизненный срок, но все они были в развитии до последнего. И Господь отмеривал им этот срок, сообразуясь с исполненным в поэзии.