Светлана ГОЛУБЕВА. ПАТЕНТ НА РОЖДЕНИЕ. Рассказ

 

Светлана ГОЛУБЕВА

ПАТЕНТ НА РОЖДЕНИЕ

Рассказ

 

С утра Дмитрий Ксенофонтович Лунин ждал вестей из Высшего Совета и пребывал в некотором смятении: вдруг не позвонят. Однако позвонили. Высокая честь, которой профессор давно и по праву достоин, была, наконец, ему оказана. И как только это случилось, Лунину стало не по себе, на что он внутренне иронически усмехнулся: вот ведь, пока ждал чести – опасался, что не окажут, а оказали – тревожно её принимать. По правилам высшего государственного этикета, профессору, конечно, предоставили время для обдумывания предложения, хотя тот прекрасно знал, что согласится.

Суть предложения Высшего Совета заключалась в том, чтобы Комиссия Жизни, избираемая на пять лет из светил теории и практики медицины, естественных наук и авторитетных общественных деятелей, выносила заключения, согласно которому молодым семейным парам рекомендовалось становиться родителями. Или не рекомендовалось.

Изначально рекомендации Комиссии Жизни не имели силы закона. Но по мере того как медицина обретала в обществе всё больший авторитет, становясь первостепенной государственной задачей, её заключения и советы получили силу непременного исполнения. Всё устроилось так, что патент на родительство стал едва ли не основным документом после паспорта. Льготы и преимущества для мамы и ребёнка – декретные выплаты, роды за государственный счёт в наилучших условиях, скрупулёзное медицинское сопровождение чада до его совершеннолетия, ясли, сады, школы – предназначались только патентованным семьям. Тех, кто отважился бы стать родителем без разрешения, ждала незавидная участь. Роды не смела принять ни одна клиника, оказывать помощь на дому специалисты не брались: системы зарплат, взысканий, профессионального роста действенно управляли такими вопросами.

Покупать услуги не возбранялось, но даже поверхностный врачебный смотр обошёлся бы родителям в могучую сумму. Для покупки детского питания требовалась сотня разрешений с двумя сотнями подписей, а расписываться спешил далеко не каждый облечённый соответственной властью чиновник. И если семья тут ещё не пошла по миру, то образование довершит разорение. Но то ли ещё ждало тех, чей потомок явился бы на свет с врождённым заболеванием. Выхаживание такого малыша денежно не потянули бы все родственники вместе взятые. Разумеется, в стране работали благотворительные фонды, но, как правило, за помощью «непатентованному» ребёнку следовало исчезновение благодетеля. Устраивалось это не вдруг, негласно и будто бы по иным соображениям. Зато в случае гибели младенца родителей судили бы по всей строгости закона, они ведь знали, на что шли, не следуя рекомендациям Комиссии, осознавая риски, и тем заранее обрекали будущую жизнь на мучения.

Учитывая ответственность решения вообще и в каждом отдельном случае, претенденты в состав Комиссии Жизни подлежали строгому и не скорому отбору из числа наиболее авторитетных в обществе граждан, довольно потрудившихся на его благоденствие. Однако не каждый превосходный в своём деле специалист мог рассчитывать на избрание. Кандидат должен обладать ещё и несомненными нравственными качествами. Так что подбор кандидатов вёлся тщательно и серьёзно, правда, и служить в ней после первых пяти лет повторно почти никто из приглашённых не оставался.

Приглашение к сотрудничеству с Комиссией считалось большим карьерным достижением, а лучше сказать, почётной её высотой.

Дмитрий Ксенофонтович шёл домой лёгкой праздничной походкой и с удовольствием рассматривал прохожих, к молодости и моложавости, грации и эстетике которых он тоже был причастен как учёный-химик. Не один, конечно. Он знал и уважал многих медиков, генетиков, биологов, фармацевтов – теоретиков и практиков планетарного масштаба, которые внесли в совершенствование человечества не меньший вклад, чем Лунин, а может, больший.

Лето ещё только собиралось начаться, нежаркое молодое солнце и полупрозрачная ещё, игривая свежая листва липовой посадки отражались в больших зеркалах, расположенных в прогулочной зоне на фасадах зданий. Зеркала – важная часть современной жизни, нацеленной на воспитание общества в здоровом образе жизни, который предполагает немалую долю эстетики внешности граждан (красота – показатель здоровья). К тому же зеркала расширяют пространство, отражая городскую природу и архитектуру, которые также подчинены генеральной идее государства. Зеркалами снабжены также торговые заведения, кафе и бары, танцевальные клубы и спортивные арены, чтобы каждый человек видел себя, оценивал, сравнивая с другими, и решал, в каком направлении нужно ещё работать над собственным совершенством, которому, как известно, предел не положен.

Лунин глянул на себя. Статный седовласый господин с умным доброжелательным взглядом, открытым крутолобым лицом – ясным свидетельством ума и здоровья, пусть зрелого.

Надо признать, медицина действительно вышагнула далеко вперёд по сравнению даже с молодыми годами семидесятивосьмилетнего профессора. Жить можно долго, энергично, всецело отдавать способности и навыки на процветание общества. Лечат теперь всё, даже некоторые генетические заболевания.

Навстречу профессору шла компания высоких, стройных мужчин и женщин, с рельефными, в самую меру, плечами, свежими бодрыми лицами. Глаза и уста лучились удовольствием от жизни, в упругих волосах искрилось солнце. Хороши были у них и крепкие ровные и, что примечательно, натуральные зубы – достойный памятник усилиям нескольких поколений целой плеяды замечательных исследователей и активной популяризации ухода за собой – немаловажный факт в истории государства. Лунин верил в значимость пропаганды знаний всем сердцем.

Красивая компания напомнила профессору ещё об одном волнующем событии: любимый внук собрался жениться на изысканной красавице с нежными монголоидными чертами лица. Таково было государственное уложение, неукоснительно соблюдавшиеся последние двести лет: сохранение лучших черт каждой расы – запланированный искусственный отбор ко благу земного населения.

Пожилым гражданам государство предложило ряд методик обновления организма. Они предлагались тем, кто готов был продолжать служить обществу. Тех, кто не готов, ждала спокойная, размеренная жизнь на юго-восточных островах с ровным океаническим климатом. Бессмертия никто не ждёт, да и не стоит такая задача сегодня, хотя кое-какие проблемы, очевидно, повлияют на ускорение исследований в эту сторону.

 Лунин был убеждённым сторонником Высшего Совета в вопросах школьного воспитания. С начальных классов детям прививалось серьёзное отношение к браку, главное, к деторождению, ведь семья – генеральная идеологическая цель государства.

Размышляя о мудрости государственных уложений, Дмитрий Ксенофонтович одолел пешком довольно большое расстояние, утомился и огляделся в поисках служебного электрокара. Тот следовал на расстоянии во всё время Лунинского променада по Бульвару Юности. Электрокар плавно подкатил к обочине и поднял дверцу. Профессор отправился в спальный малоэтажный район, где у него была двухуровневая квартира с балконом и верандой, выходящей в небольшой яблоневый сад. Лунин любил уют своего дома, душой которого была жена Валентина.

В электронной почте его ждало сообщение. Друг, Верховный командир Внутренней Армии Максим Лукич Смердин, предлагал встретиться и обсудить важное дело. Какое – не написал.

Профессор не видел проблемы. Смердин приглашён на помолвку внука Лунина. Учитывая, что оба – профессор и командир – гости без титульных ролей праздничной драматургии, они смогут поговорить там. Дмитрий Ксенофонтович так и ответил Максиму Лукичу.

В назначенный день, точнее, вечер, в ресторане «Томный парк» подавали превосходный ужин в честь будущих молодожёнов – подающего надежды молодого генетика Трофима Лунина и его невесты, несравненной педагогини в будущем, а пока студентки университета бледнокожей высокой брюнетки Анны Шин. Праздник одновременно был и поздравлением с избранием в Комиссию Жизни Дмитрия Ксенофонтовича (корифея того самого университета, в котором успешно постигал генетику его внук, и основы воспитания – будущая невестка).

Когда речи и тосты закончились, и гости плавно перешли в танцевально-ритмическое состояние, Максим Лукич кивнул сидящему за столом напротив профессору. Они вышли на крыльцо.

– Поздравляю. Ответственность, одновременно и знак уважения... – начал было Смердин.

– Да уже напоздравлялись, – устало перебил Лунин. – Давай без прелюдий. Ты чего хотел-то?

– Ну, семь бед – один ответ, – решительно выдохнул никогда робеющий и ни в чём не сомневающийся друг. – Моя дочь собралась замуж, а стало быть, предстанет перед Комиссией Жизни.

Смердины поздно решились на ребёнка, и вот о нём, вернее, о ней, Максим Лукич и пытался сейчас рассказать.

– Обычная практика, дорогой, – успокоил его Лунин. – Я уверен, им позволят стать родителями. Что тебя смущает?

– Кое-что... В общем, сделай так, чтоб им не дали родительского патента. Я в долгу не останусь.

– Если анализы и пробы окажутся в порядке, почему нет?

– Всё это будет как надо, разумеется. Но... Просто сделай так, чтобы им не разрешили.

– Н-не могу. Во-первых, принимать решение буду не я один, во-вторых, если норма...

– То и беда, что норма! – воскликнул Смердин чуть горячее. – В том-то и сложность моей просьбы…

Лунин оторопел. Любопытно начинается его новая служба. Профессор не сомневался, что все семейные хотят стать родителями, а уж бабушкой и дедом – мечта каждой пожилой пары. Когда-то и сам Дмитрий Ксенофонтович вместе с Валей, своей второй женой, побывал на Комиссии. Не обошлось без трепета неизвестности, особенно у Вали, зато как же они ликовали, получив разрешение на родительство, и в итоге стали папой и мамой крепкого голосистого младенца – сына Фёдора. Спустя два десятка лет они радовались уже за Фёдора с Ларисой. А когда родительское разрешение получат Трофим и Анна, к полноте счастья Луниным нечего будет добавить.

– Слушай, – умиряюще проговорил Дмитрий Ксенофонтович, – я ещё не назначен, но мне нужно понимать, как действовать. Скажи правду, что у вас там произошло?

– Наркотики у нас там.

– Ну-у, голубчик мой, это вопрос решаемый. Вы же знаете, один трёхдневный курс – и полный порядок. Я думал, серьёзное что, – облегчённо выдыхая, произнёс профессор.

– Не так всё просто, – хмуро возразил Смердин. – Дело ведь именно в том, что всего пара-тройка таблеток. Лёгкость, с которой наступает выздоровление, подвигает мою красавицу на новые эксперименты!

– Постой, разве контроль за оборотом наркотиков у нас в стране не абсолютный? Только в медицине и на исследовательскую работу...

– Это в идеале. Реальная картина куда сложнее. Но как с Орнеллой-то поступим?

– М-даа... Родительство – это не игра. С экспериментами надо завязывать, внуши это дочери, пусть проникнется важностью решения. Но постой, она, может, и не собирается рожать?

– То-то и оно, что собирается: это ж какие выплаты, льготы… Слышно, государство для матерей ещё пакет преференций готовит. Как будто моей девице сейчас чего-то недостаёт, – криво усмехнулся командир. – Ни бельмеса моя Орнелла не осознаёт, да и осознает ли… Но проблема осложняется ещё одним человеком. Мной.

– А что с тобой не так?

– Тоже в прошлом баловался. Правда, в нашей с тобой молодости это не так легко лечилось.

– Однако, вижу, обошлось...

– Как сказать. Вдруг у дочки это наследственное?

– Если у твоих предков не было наркотического опыта, то и у дочки такой предрасположенности нет... Хотя, само желание экспериментировать над собой, склонность к рискам, возможно, наследственное. Но как ты с таким опытом во Внутреннюю Армию-то попал?

– Во-первых, вовремя бросил, а во-вторых... помогли.

– Ладно, давай, на этом остановимся, – подытожил профессор, разговор становился ему неприятен. – В общем, воспитывай дочь насколько ещё возможно, или пускай с замужеством не спешит. Там видно будет. Долг перед обществом тоже нужно выполнять. Посмотришь на улице: все молодые, здоровые, красивые, а в семьях только по одному ребёнку.

– Значит, отказываешься мне помочь?

– Нет. Но и не обещаю, что смогу. Дело щепетильное. Дай мне время обдумать наш разговор, всё равно указ о моём назначении ещё не подписан.

Друзья пожали друг другу руки и вернулись в зал. К ним подошла Валентина.

– Что-нибудь случилось?

– Всё отлично, милая. Где наши обручённые? – спросил, чтобы уйти от обстоятельного ответа, Лунин.

– Там, у аппаратуры. Сейчас будем песни петь.

– Пойте на здоровье, а я поеду домой.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – встревожилась жена.

– Порядок, не беспокойся. Просто устал. Столько эмоций сегодня.

– Не волнуйся, Валюш, я его отвезу, – поспешил вмешаться в разговор Смердин и вызвал автомобиль из гаража.

Всю дорогу друзья молчали. Только когда подъехали к дому Лунина, Максим Лукич сказал:

– Уверен, Дима, что наш разговор останется между нами, дружим столько лет... Найди способ мне помочь. Всё, обещаю больше не давить.

– Спасибо. Тайну сохраню. А остальное... Посмотрим.

Лунин вышагнул из машины и подставил лицо кругляшу сканера, который пошлёт команду открыть ворота хозяину. Краем глаза он заметил, как быстрая тень метнулась от ограды в сторону. Профессор обернулся по направлению промелька, но никого не увидел.

 

Дмитрий Ксенофонтович ещё не спал, когда услышал, как вернулась жена, тихонько повозилась в своей спальне и затихла, уснула, значит. Вот и хорошо, и правильно, подумал Лунин и погрузился в размышления.

Вроде бы обычное дело: живёшь на свете, учишься, растёшь во всех смыслах, мудреешь, проникаешь в самые потаённые глубины науки, а к старости оказывается, чего-то важного о жизни не знаешь. Вот как с другом нынче. Хотя, говорят, у всех таятся в шкафу скелеты, но профессор надеялся, что ни у кого в его семье их нет.

Конечно, в годы его молодости было многое не так, как теперь. Некоторые заболевания тогда ещё не умели лечить, да и сейчас не всё могут. Однако с той поры общество сделало громадный шаг в направлении будущего, и его, Лунина, в этом тоже есть немалая заслуга. В чём была главная беда человечества? В отсутствии счастья в личной жизни, вернее, не все могли на него рассчитывать по причине, например, неказистых внешних данных, психологических комплексов, губительных пристрастий, хронических заболеваний. Но наука через медицину сумела дать всё это людям. Сделала их красивыми, научилась бороться с пристрастиями и победила почти все хворобы.

Генетика сейчас в государственном приоритете. Она тоже совершила гигантский рывок, но пока не взяла всех высот. Кое-какие наследственные отклонения уже научились лечить, правда, только по факту, не закрепляя в потомстве. Но близок день, когда наука постигнет глубинные сцепления генов. Зато профилактическая медицина из года в год от последней пандемии стоически боролась за «чистоту рядов», усердно блюла здоровье населения во имя сильного, жизнеспособного потомства. Старость отступает, хотя от неё не отказываются пока, чтобы сохранить естественный биобаланс. Государственная Комиссия Жизни, прибегнув к возможностям искусственного интеллекта, тщательно анализирует разностороннюю биологическую информацию о каждом гражданине во имя качественного воспроизводства населения, о чём сорок лет назад ещё не могли помыслить. Правда, последние годы правительство сделало некоторые послабления, поскольку прирост населения замедлился, стал ощущаться дефицит экономически активных сил. Впрочем, он пока не критичен, люди теперь живут долго.

Кажется, какие сегодня могут быть проблемы у человечества? Живи и радуйся. Что тебе для счастья нужно? Красота? Получай. Здоровье? Пожалуйста. Чтобы муж не пил? Не проблема. Двойню, тройню хочется родить? Запросто. Хочешь быть легкоатлетом? Подсобим. Мечтаешь стать метателем ядра? Посодействуем.

Пусть наследственных уклонений предупредить не можем и творческих способностей не дадим, но то – дело малого времени. Дайте срок, дорогие сограждане, и этот вопрос решим. А пока Комиссия Жизни рекомендует не плодиться, если генетика так себе...

Профессор окончательно понял, что не уснёт, и вышел на балкон. Ночь, заворожившая время, располагала к воспоминаниям.

А насчёт скелетов в шкафу... Нет, не скелеты, но болевые точки у профессора имелись. Безмятежной совестью Лунин похвастаться не мог бы так же, как благополучием. Оно потому и дорого, что досталось непросто. Ему не повезло с первой женой. Патент на родительство Комиссия Жизни Любе не выдала. У самого Лунина (тогда ещё не профессора) с наследственностью, как выяснилось и после подтвердилось, всё в порядке. Его обожаемая Люба замкнулась, перестала разговаривать, ходить на работу. Однажды попыталась утопиться. Не дали. Таковы законы: если можешь спасти – не дай умереть. Для смерти причин нет. Все обязаны жить.

Побывав между жизнью и небытием, Люба устремилась к последней черте с утроенным упорством. Она пыталась погибнуть ещё дважды. Её выхаживали. А потом Комиссия Жизни и консилиум медицинских светил приняли решение блокировать определённые зоны головного мозга, чтобы попытки не повторялись.

Поскольку Минздрав тогда уже официально и торжественно доложил народу о полном отсутствии душевнобольных и нестабильных (строго говоря, несколько преувеличивал), оставлять Любу в обществе не рекомендовалось. Для таких, как она, людей с истончённой душевной организацией созданы пансионы там же, где и для пенсионеров – на островах Тихого океана с бессезонным климатом. Там ранимые личности, вероятно, проживают и сейчас, в покое, созерцании плоских бирюзовых и жёлто-белых пейзажей округи, в заботе мастерски подготовленного персонала. По совету реабилитологов такие пациенты включены в несложный труд и творчество.

Решение Комиссии Жизни о судьбе Любы двадцатитрёхлетний тогда Дмитрий принял тяжело. Он понимал: так надо, так лучше для всех и прежде всего для неё самой, но как объяснить ей это? Он долго мучительно подбирал слова. Но в итоге Люба приняла рекомендацию спокойно. Когда за ней прислали машину, она бодро вышла из дома с небольшой сумкой, и вдруг оглянулась на мужа так, словно передумала. Ему стоило сказать только слово, её оставили бы в покое. Дмитрий жалко (а хотелось ободряюще) улыбнулся, поцеловал жену, взял за руку. Казалось, минута – и он уведёт её обратно в дом... Но Лунин, добропорядочный гражданин своей страны, был согласен с государством: поехать – лучшее для Любы. Когда её увезли, он решил, что отныне с головой уйдёт в работу на благо общества, чтобы искупить вину за несовершенство жизни, в том числе и своей. Какая была его вина – он не знал, но почему-то чувствовал её... Супругов развели автоматически.

Прошел год, и появилась Валя. Ладно скроенная молодая женщина, с крепкой талией, остроскулым лицом и печальными тёмно-синими глазами. Вале и Дмитрию не видать бы друг друга, если б не потеря товарища. Физиолог Виталий погиб в батискафе во время глубоководных исследований. Он интересовался вопросами долголетия, искал способы обновления человеческого организма. Можно ли, например, использовать толщу океанской воды и её характеристики, чтобы разработать глубинную омолаживающую терапию. На поминках Дмитрий с Валентиной и встретились. Лунин заметил тогда, что незнакомка не плакала, но жизнь словно бы ушла из её лица, забрав румянец, загар, желтоватые тени век, оставив лишь синюю радужку глаз. Лунин обеспокоился состоянием женщины и предложил ей себя в провожатые. Так началась их совместная история.

Они вскоре поженились, снова пришлось обращаться в Комиссию Жизни. Стать родителями им разрешили. Лунин-учёный уже представлял ценность для государства, так что потомство было предпочтительным, а на Валю достаточно бы просто посмотреть, чтобы убедиться в её материнском предназначении. Тем не менее, Дмитрий и Валентина подверглись детальному исследованию и оказались допущены к родительству. Вскоре на свет появился Фёдор. С этого момента жизнь уже не подвергала профессора испытаниям житейским, а научные были в радость. Спустя пару десятков лет и Фёдору с его невестой Ларисой выдали разрешение. Миру явился любимец дедушки Трофим. Больше Дмитрию Ксенофонтовичу вспоминать было нечего, кроме сплошного счастья.

 

Пока он под обильным звёздами небом мысленно странствовал по своей судьбе, нему незаметно подошла жена. Он почувствовал, как её тёплые нежные руки сомкнулись у него на животе. Валя прижалась к спине мужа.

– Почему не спишь? – ласково спросил он, оборачиваясь к ней и целуя в лоб.

– А ты почему?

– Да... Мысли всякие.

– После разговора со Смердиным?

– Ну...

– После разговора, – уже утвердительно повторила Валентина. – Ты никогда от меня ничего не скрывал, ведь так?

– Точнее, не мог скрыть, и не хотел, – уточнил Лунин. – Ты – мой лучший друг, верный товарищ, единственный, может быть. Что ж, слушай.

Пока Дмитрий Ксенофонтович излагал разговор с Петром, жена не проронила ни звука.

– Но каков гусь, этот Смердин, – заключил Лунин и пытливо посмотрел в глаза супруги, предполагая её союзничество.

Валя осторожно выбралась из объятий мужа.

– Он – твой друг, – напомнила она.

– Да, и я его друг, но от друзей не требуют сделок с совестью.

– Дима, ты же понимаешь, в жизни всякое бывает... И причём тут совесть, хотя люди иногда идут...

Валя осеклась, что не укрылось от супруга.

– Погоди, погоди, ты о чём сейчас? О взятках? Намекаешь на то, что в Комиссии Жизни могут оказаться не чистые на руку люди? – Голос Лунина стал сухим и жёстким. – Напоминаю, родная, будущее нации – политически важное дело, вопрос выживаемости...

– Ты прав, – тускло и со сдержанной досадой согласилась жена. – Если не там, то где ещё искать справедливых и неподкупных координаторов будущего.

– Странный тон, не узнаю тебя. Ты... что-то знаешь?

– О, – простонала жена, уже не пряча досаду, – давай без подозрений. Пожалуй, пойду, вздремну.

Валентина скрылась в глубине дома.

Дмитрий Ксенофонтович полностью доверял жене, но сейчас у него появилось ощущение, будто она чего-то не договаривает. Впрочем, его подозрительность улетучилась, а внимание переключилось на маленькое происшествие. Профессор заметил, как от окон первого этажа вдоль стены крадучись движется некто. О, да это Фицджеральд! Местный старожил, общеквартальный знакомец – кот, который везде чувствует себя как дома. Вот кому не нужны и не мешают современные технологии, чтобы оказаться в любой здешней усадьбе. Давно его в микрорайоне не видели, думали уже, что и не увидят больше. Лунин усмехнулся и побрёл в спальню.

Утро началось повседневным порядком. Когда Дмитрий Ксенофонтович вышел на веранду завтракать, Валентина уже хлопотала там, улыбнулась и привычно подставила щёку для поцелуя. Уж насколько Лунин знал свою вторую половинку, не приметил и тени ночной размолвки. К нему вернулось приподнятое расположение духа.

Через день-два его вызовут на новое место службы, а сегодня следовало заехать в Научгород – прославленный город-спутник вблизи столицы – в свой отдел попрощаться с коллегами и забрать кое-какие вещи...

 

На экспериментальном этаже висела ватная тишина – знакомая будничная атмосфера. Лунин погрустнел, как-никак науке здесь отданы десятки лет. После пяти лет в Комиссии Жизни он, конечно, мог бы снова вернуться к исследованиям, наставничеству, но подумывал о пенсии.

В приёмной своего кабинета он застал молодого учёного Афанасия. Тот копался в книжном шкафу, брал книги. Одни откладывал в стопку, другие ставил на место.

– Доброе утро, Афоня! – поздоровался профессор.

– Да, мэтр, – рассеянно откликнулся парень. – Ничего, если я ваши книги полистаю?

– На здоровье, голубчик. А что, собственно, вы хотите отыскать?

– М-м… Регулирование наследственности. Хочу проанализировать материалы на предмет наследования приобретённых свойств личности.

– Ищите, дорогой. Вам потомки памятник поставят, если выведете законы приобретённого личностного наследования.

– Не так скоро, мэтр. Пока это только анализ накопленного.

– С Богом, как говорили наши предки, хотя, безусловно, многое в ваших руках, – напутствовал «мэтр», проследовав из приёмной в кабинет и прикрывая дверь.

Он сел за старинный стол, в кресло, знакомое во всех ощущениях, и огляделся, выложив руки на столешницу. Из коричневых электронных фоторамок, меняя перспективу и ракурс, на Лунина смотрели его родные: Валентина, Фёдор с маленьким Трофимом на плечах. Профессор задвигал ящиками. В нижнем обнаружил флэшку с фотографиями не только домочадцев. Тут хранились и рабочие кадры, вся трудовая жизнь. Лунин вставил её в гнездо одной из рамок. Он не планировал заниматься сегодня именно этим, просто минут на пять захотелось окунуться в жизнь, которая уже не будет такой, как на архивных снимках. Перед глазами в режиме слайд-шоу поплыли, сменяя друг друга, фотографии с домашних посиделок, симпозиумов, совещаний: знакомцы, весёлые и озабоченные, светила науки за трибуной и наставники посреди аудитории, с открытыми ртами, простёртыми в воображаемое будущее ладонями. Но вот возникло лицо молодой женщины – Любы. Лунин протянул в направлении рамки указательный палец, что для программы означало остановку кадра, и принялся разглядывать полузабытые черты некогда любимого лица. Где же он её фотографировал? У реки?.. Да, на берегу. В один из отпусков они летали на Волгу. И вдруг он вспомнил нежность! Вспомнил, как всякую минуту хотел прикасаться к её прохладному после купания телу, волосам, ладоням. На этой фотографии Любины глаза внимательны и серьёзны, словно в них уже поселилось горе, словно молодая женщина уже знала, что у её семьи нет будущего. Или это упрёк в предательстве? Он ведь предал её, как ни объясняй то, что с ними произошло… Может быть, в их последний день она хотела сказать что-то страшно важное для них обоих, а он… Почему не спросил? Ну, подождала бы эта чёртова «неотложка»!..

Профессор выдернул флэшку, бросил в портфель вместе с рамками и ушёл, кивнув Афанасию на прощание.

 

Правительственный звонок раздался вечером, когда Дмитрий Ксенофонтович и Валя пили чай, делясь соображениями о предстоящей свадьбе внука. Профессору сообщили, что в девять утра к их усадьбе подадут служебную машину, которая отвезёт его в Дом Правительства.

Ровно в девять Лунин коснулся губами щеки жены, вышедшей на крыльцо проводить его, и устроился на заднем сиденье машины. Автокар плавно двинулся по улице их уютного квартала в направлении проспекта Первооткрывателей.

На выезде из микрорайона Лунин заметил одинокую мужскую фигуру. Человек стоял на обочине и пристально смотрел в салон машины, даже казалось, прямо в глаза профессору, словно ждал именно его. Дмитрий Ксенофонтович тоже посмотрел на пешехода. Взгляды встретились. Человек показался профессору знакомым, вернее, похожим на кого-то из знакомых. На вид ему было сколько угодно лет: от двадцати до сорока пяти. В нынешнее время при медленном старении и незначительных усилиях медицины долгая молодость вовсе не диковина. В стране на возраст вообще не делали ставок ни в учёбе, ни в общественных средах, состояниях и процессах. Незнакомец был строен, несколько широк в теле, при этом очевидно, что без лишнего веса. Серьёзные глаза, но на губах – тень улыбки... Улыбался, не улыбаясь.

Дорожная встреча не произвела особенного впечатления на Лунина, поскольку он – личность довольно известная (в их квартале вообще живёт много популярных людей). Пару лет назад Дмитрий Ксенофонтович участвовал в блоке сетевых программ, посвящённых здоровому образу жизни. «Стиль мысли» – так незатейливо назывался проект, и Лунин в качестве эксперта приглашался на пять или шесть съёмок. И тут ему пришла весёлая мысль. А любопытно, как бы встреченный человек себя повёл, вздумай профессор выйти к нему из машины? «Мэтр» вполне допускал, что незнакомец не стушевался бы, и им удалось бы поговорить.

Между тем автокар остановился. Дмитрий Ксенофонтович вышел у светло-серого шестиэтажного длинного здания довольно простой архитектуры – Дома Правительства и поднялся по широким ступеням к дверям, с внутренней стороны которых его ждал молодой (или не очень) человек, на электронном бейдже которого значилось, что он – Владлен.

– Доброе утро, профессор Лунин, я провожу вас на рабочее место.

– Извольте.

В кабинете, куда его привели, уже находились несколько человек. Двое, как понял новобранец, тоже члены Комиссии Жизни из тех, кто попал сюда на службу раньше. На длинном столе лежали три стопы личных дел, а вернее, историй здоровья. Лунин поприветствовал товарищей и оглядел стол.

– Это предварительный отбор, Дмитрий Ксенофонтович, затеянный тут накануне вашего назначения. Дальняя стопка – истории тех, чьи вердикты не вызовут разногласий. А вот эти – либо со сложностями, либо ещё не рассматривались. Нам надлежит ознакомиться со всеми личными картами. Ваш кабинет… – сказал и кивнул себе за плечо коллега, Станислав Леонардович, как вскоре выяснилось.

– Почему это не в электронном виде?

– В нынешнее архитехнологичное время бумага – самый надёжный способ хранения информации. По крайней мере, на определённом этапе, – потрудился разъяснить Станислав Леонардович.

Лунин кивнул, захватил со стола стопу медицинских карт, по которым ещё не вынесено заключений, и вошёл в указанное помещение.

Первая же карта была подписана знакомой ему фамилией: Смердина Орнелла. «Так... Дело само в руки прыгает», – подумал Лунин и принялся было изучать его, но погрузиться не успел. Тут, лёгок на помине, в кабинет к нему буквально ворвался сам Макс.

– Пришёл поздравить тебя с назначением. В добрый путь, дорогой, – восторженно затряс Лунинскую пятерню товарищ, приметил карту дочери, и его восторг как-то сразу потух. – А... Я много размышлял над нашим разговором, жалел, что полез к тебе со своими проблемами. Не должен был, зная твою справедливую душу. Но, Дима, при возможности хоть как-то повлиять на ход дела, вспомни мою просьбу.

– Конечно, разумеется. Сделаю всё, что могу, – заверил товарища Лунин.

– Но против совести ты не пойдёшь даже ради родной матери, – глядя прямо в зрачки глаз, возразил друг.

– Зато подойду к решению, изучив вопрос самым тщательным образом.

– Не сомневаюсь, – ответил Смердин, ещё раз тряхнул руку друга и вышел.

Профессор вернулся к работе.

Нарколог оставил в карте двадцатидвухлетней Орнеллы Смердиной целых пять историй. В завершении каждого из курсов лечения и реабилитации помещались результаты анализов.

«Многовато для такого юного создания, – размышлял Лунин, восхищаясь медициной и недоумевая относительно дочери друга. – Что ж девице нормально-то не живётся?.. Та-ак, полное обследование месячной давности: полный ажур. Что психиатр? Пишет, тоже норма, а генетики, ну-ка...».

Генетики тоже ничего трагичного не предрекали. Лунин накрыл ладонью кнопку стенного монитора и обратился к Станиславу Леонардовичу.

– Будьте любезны, предоставьте мне карты родителей Орнеллы Смердиной, – попросил Лунин.

– Через семь минут на рабочем столе найдёте две папки. Ваш компьютер включается голосом. Просто назовите себя, и он всё вам откроет.

Станислав отключился.

В медицинском своде матери Орнеллы не нашлось ничего примечательного. Лунину это не понравилось. Идеальных историй здоровья не бывает. В карте отца нашлось всё, что его беспокоило в дочери: острые наркотические состояния, перепои – несколько раз, пересадки слизистых желудка и кишечника. «О, Господи, – внутренне восклицал Лунин. – Он что, серную кислоту пил? Чего ради? Казалось бы: где он, где – Армия, а вот поди ж ты... Но дальше всё путём: за год до рождения Орнеллы он уже в порядке и до сегодняшнего дня чист. Генетика в рамках нормы у обоих родителей».

Через час Лунин поднялся из-за компьютера, прошёлся от стены до стены и остановился у окна: глазам следовало дать отдых. Он смотрел в даль городской панорамы, но ничего не видел, потому что на самом деле смотрел в свои мысли: «М-да… Отказывать Орнелле нет ни одной причины, хотя отцовы опасения точно небезосновательны. Надо бы поговорить с девушкой».

Лунин вернулся к остальным картам. К концу рабочего дня он уже имел собственное мнение по каждому случаю. Оставалось дождаться, пока остальные члены Комиссии Жизни определятся во мнениях и проведут ряд совместных консилиумов.

В пять вечера профессор вышел из Дома Правительства. Он ещё не сошёл со ступеней, как наперерез кинулась какая-то женщина, прося за Геннадия, её сына. Лунин слушал сбивчивую речь, с трудом сходя к автокару, кивал женщине, не понимая ни слова из её мольбы, и в машине всё ещё слышал её торопливый голос: «Запомните, пожалуйста! Геннадий Старостин!».

Машина мягко тронулась с места, голос женщины отдалялся, в висках утомившегося за день Лунина ритмом вальса стучало: «Ста-рос-тин. Ста-рос-тин».

На следующий день Дмитрий Ксенофонтович ещё раз просмотрел карту Старостина, хотя вчера уже решил, что вряд ли рекомендует отцовство, а его невесте предложит найти другого партнёра. Однако просьба женщины тронула Лунина, он захотел узнать, стоил ли сын материнского отчаяния, и отыскал его личное дело. Оказалось, Геннадий Старостин – талантливый живописец, ещё студент, но по дипломам конкурсов видно, что станет гордостью нации, уже её гордость. Его невеста, студентка-медик, будущий педиатр, вполне здоровая девушка. И снова Лунин расхаживал по кабинету. Как же вышло, что сам Геннадий появился на свет, ведь его родителям не должны были рекомендовать зачатие?.. Нет, Лунин не может рисковать чистотой нации, как бы ни голосовали остальные его коллеги. Такое решение он считал самым верным. Хотя консилиум может прийти и к иному заключению. Курс Государства, изначально строившийся на качестве человеческого материала, делает поворот в сторону количества: рабочих рук и мозгов хватает, но в недальнем будущем дефицит активного населения очевиден. Это также значило, что призвать коллег к отрицательному вердикту для Орнеллы не получится.

В эти соображения Лунин и посвятил Смердина. Тот выслушал друга, молча кивнул и отключил скайп.

Сегодняшний день утомил не меньше, чем первый. Лунин спустился было к автокару, но ехать передумал. Нести в семью плохое настроение не хотелось, и он решил прогуляться по городскому парку, обрести мирное расположение духа. Неторопливо выпил кофе, созерцая пруд поблизости от кафе, и двинулся по его берегу в сторону теннисных кортов (любил смотреть на красивые движения). Посередине пруда красовался круглый искусственный остров, где под тонкими струящимися ветвями ракит уединялись грациозные пары белых и серых лебедей. Была даже одна чёрная пара: горделивые красавцы кликуны. В трёх местах с «материка» на остров перекинуты невесомые вантовые мостики. На одном из них профессор приметил знакомую фигуру. Жена! Не одна, а с мужчиной моложе её. Валентина и её спутник о чём-то бурно разговаривали, может, спорили. Тот забегал вперёд и что-то энергично доказывал, тряся сложенными щепотью пальцами обеих рук. Лунина поводила рукой из стороны в сторону в знак отрицания. Профессор застыл на месте, однако быстро спохватился, достал телефон, сфотографировал и приблизил: да, точно, Валя. Парень запечатлелся спиной к Лунину, и тот не мог его узнать.

Когда пара скрылась, Дмитрий Ксенофонтович задумался. Что бы это значило? На первый взгляд ситуация рядовая, и Валя конечно же всё объяснит. Однако в этой сцене для Лунина сошлись какие-то детали, никак не сходившиеся в жизни. Отсутствовала логика их схождения.

Дома за ужином жена в красках описала Дмитрию Ксенофонтовичу, как ездила в город к сыну обсудить свадебное меню, как встретила в парке чудака, доказывавшего ей, что он – их родня.

Жуя тушёную фасоль, профессор без особого уже интереса узнал, что незнакомец был явно не в себе, Валя пригрозила ему вызовом «оперативной помощи», но парень просил этого не делать, извинился и отстал.

Лунин успокоился и внутренне выдохнул.

– А у тебя что? Как дела на новой работе, хотя, наверное, не обо всём можно распространяться, – предположила жена.

Дмитрий Ксенофонтович рассказал про Геннадия.

– И какую же позицию ты будешь отстаивать на консилиуме? – спросила Валя.

– Призову коллег отказать в патенте на отцовство.

– Насколько я поняла, у его невесты нет генетических отклонений, так?

– Нет.

– Значит, опасный диагноз под вопросом.

– Валя, это всё равно риск, понимаешь?

Жена встала из-за стола и отправилась мыть посуду. Она всегда так поступала, когда нервничала и не хотела, чтобы спор продолжался.

Муж поблагодарил за ужин и отправился на веранду дышать вечерним воздухом. У него тоже упало настроение, не от разговора за ужином, а больше опять-таки из-за встречи в парке. Зачем Валя туда пошла? Могла бы от сына на такси сразу поехать домой. Встреть профессор жену в супермаркете или на улице, рассказ её выглядел бы обыденным, а так... Пока не осознавая вызревшего уже ответа в себе, Лунин ещё раз взглянул на телефонное фото незнакомца. На нём была рубашка мужчины, встреченного вчера утром при выезде на проспект!

Устраивать Валентине допрос с пристрастием Дмитрий Ксенофонтович не считал нужным. История наверняка имела связь с его новой работой. Кинулась же мама Геннадия к профессору прямо на ступенях Дома правительства, разве к Вале не мог подкатиться этот малый, узнав, чья она жена? Но он мог укараулить её здесь, у ворот, мог у дома Фёдора, но на пруду… И Валя могла в парке не оказаться, и парень не мог знать, встретит ли её там. Что, если... В общем, профессор решил подождать, посмотреть, как пойдёт.

Раздался звонок. Профессор приложил телефон к уху.

– Да.

– Смердин в эфире.

– Здорово. Ты чего поздно? – спросил его Лунин.

– Жену твою в городе видел с каким-то парнягой, – без обиняков выложил Максим Лукич.

– Знаю, – сообщил Лунин и пересказал историю.

– Раз так, тревога отменяется. А то давай, моя служба понаблюдает. Выясним, что за крендель.

– Не стоит, спасибо. Думаю, ничего серьёзного. Это дело скорее «оперативной медицинской помощи».

Они заговорили о пустяках, но Лунин чувствовал, что друг ждёт каких-то соображений насчёт Орнеллы, и предложил:

– Может, мне лично поговорить с твоей дочкой?

Максим Лукич оживился:

– Хорошая мысль.

– Пусть завтра зайдёт ко мне на работу. Оформи ей пропуск...

 

Орнелла вошла в кабинет первая, размашисто, нарочито развязно, и уселась на стол. Роскошный каскад каштановых волос легко вздрогнул и заискрился, когда она небрежным движением откинула их назад. Свежий цвет лица, упругие влажные губы и ровные глянцевые зубы – ни дать, ни взять реклама зубопротезного принтера. Всё портили только глаза со странным, препарирующим, будто скальпель, взглядом, насмешливые, хотя она ни в коем случае не смеялась. Её избранник – худощавый, но не лишённый рельефа молодой мужчина со светлой пушистой причёской – вошёл следом, поздоровался и опустился на стул в дальнем торце стола.

– Добрый день, друзья! – поздоровался с ними профессор.

– Здравствуйте! – неожиданно кротко произнесла девушка, соскальзывая со столешницы в ближнее к ней кресло.

Тон абсолютно не вязался с её расслабленным вызывающим обликом. Лунин сразу понял: разговор будет трудным, если так можно назвать цирк, в котором ему предстоит участвовать со спокойным достоинством.

– Орнелла, отец сказал мне, что ты собираешься замуж и хочешь стать матерью.

– Мы хотим этого оба, я и Генрих, правда, Геша? – громко ответила и одновременно спросила девушка.

Геша кивнул.

– Ты проходишь курс реабилитации. Пока он не завершится, положительного ответа Комиссия не даст. Там будем смотреть по результатам итогового обследования... Но и решение твоё должно быть серьёзным и твёрдым.

– Да, серьёзное и твёрдое, – повторила девушка, кивая так энергично, что Лунин ни на грош не поверил в её искренность.

– Давай, не будем играть в подростков-плохишей, а отнесёмся с должным вниманием к тому, что я сейчас скажу. Принимая в расчёт некоторые показатели по карте здоровья, а недельки через две вся аналитика будет в порядке, у вас есть основание надеяться на положительное заключение.

– Тогда не понимаю, что мы с Гешей здесь делаем? – не скрывая моментально вспыхнувшего раздражения, спросила девушка. – Может, отпустите нас, или мы что-то вам должны?

Переходя на двусмысленности, Орнелла передёрнула бровями, отвернула от стола кресло, на котором сидела, и переложила ногу за ногу.

– Не заигрывай со мной, девочка, я тебе в дедушки гожусь, – с тихим гневом сказал Лунин, вращая в пальцах бесполезный карандаш. – Вижу, вы поторопились с решением о детях. Не в моей власти вам это запретить, но предлагаю подумать до конца восстановительного курса. Надеюсь, через месяц я увижу перед собой более серьёзно настроенных людей.

Во всё продолжение Лунинской тирады Орнелла смотрела перед собой, напрягая челюсти, совсем как её отец, когда в плохом настроении (Дмитрий Ксенофонтович знал эту привычку друга). Потом она резко встала и двинулась к двери. Проходя мимо жениха, она бросила ему через плечо «Пошли!», и опять получилось совсем как у Смердина-старшего.

– Успокойся, детка, – увещевал невесту Генрих, в дверях обернулся и в полупоклоне попрощался с Луниным. Диалог молодых людей продолжался уже в приёмной.

– Орни, ты вела себя дерзко, – мягко укорил подругу Геша.

– Ещё один воспитатель, – лениво огрызнулась Орни, опять легко поменявшая настроение. – Лучше сифилисом своим займись, или что там у тебя.

– У меня не...

Дальнейших Генриховых оправданий профессор уже не слышал. Он в сердцах бросил карандаш на стол и задумался.

Смердина он теперь отлично понимал. Его впервые поразило несоответствие внешней юной свежести и явленной жуткой сути человека. Профессору, конечно, встречались зарвавшиеся юнцы, но он понимал, что их дерзость ненадолго, и время всё поправит. Когда же быть ершистым, как не в молодости? В университетской его команде работали столь же талантливые, сколь дерзкие молодые коллеги, сын Фёдор тоже рос далеко не паинькой, но пожилого учёного никогда так не коробило поведение младших. Орнеллин взгляд, вызывающий на... насилие, что ли. Хотелось бить её по щекам. А сама она готова не бить, а убивать, причём, не физически, не морально, а в постели до смертного истощения. С ангельской улыбкой. Ну и вляпался же этот Геша...

Лунин поёжился. Откуда такое в хрупком создании? Ладно, игра скулами, желание командовать и подавлять, резкость суждений, тут сказался отцов пример: видела, слышала, неосознанно приняла. А распущенность? Это результат воспитания или генетика, учитывая всё, что Лунин теперь знал о Смердине? Дмитрий Ксенофонтович вспомнил об Афоне, который как раз занимался этой проблемой. Эх... отстаёт пока мировая генетика. Профессор набрал номер недавнего коллеги.

– Афанасий, доброго здравия! Что ты говорил насчёт наследственности?

– Здравствуйте, Дмитрий Ксенофонтович! Я пытаюсь понять, почему ряд поведенческих реакций, условных рефлексов у предков и потомков одинаковы, хотя потомки никогда предков не видели. Вот пример. Сохранились свидетельства, что мой прадед перед обедом всегда протирал салфеткой серебряную вилку. У меня нет серебряной вилки, но свою, когда сажусь обедать, я протираю тоже. Условный рефлекс – протирать – установился в течение жизни, и значит, не должен иметь наследственного характера, ведь у нашего самого отдалённого предка и вилки-то никакой не было. Почему же я поступаю так же, как мой прадед, причём, мне сообщила об этом бабушка, впервые застав меня за протиранием, когда мне исполнилось двадцать семь лет? Как раз на праздновании моего рождения она это и увидела. Обе мои племянницы (двоюродные сёстры друг другу) с разницей в возрасте в четырнадцать лет, видевшиеся только однажды, когда младшей было три года, не завтракают охлаждёнными варёными яйцами – подавай горячие. Причём, их матерям, моим родным сёстрам, абсолютно всё равно, какова температура утреннего завтрака. Почему родственники, не проживавшие вместе, обладают одинаковыми привычками, хотя им и приобрести-то их негде, то есть, не с кого взять пример? Но это – самые примитивные случаи... По образованию я не генетик, а биохимик, но хочу понять природу наследственности в более сложном варианте, чем наследование внешнего вида или качества физиологических процессов. Примитивно выражаясь, может ли протирание вилки быть наследственной данностью. Есть ли тут химия? Или правильнее – неужели и тут химия?

– Успехи уже есть?

– Как вам сказать… Пока я могу допустить, что ряд черт характера, склонности (как созидательные, так и разрушительные) процентов на шестьдесят способны наследоваться.

– А всё это воспитанием, средой, окружением корректируются?

– И да, и нет. Что и чем именно – пока разбираюсь.

– Спасибо за консультацию! Удачи… – попрощался Лунин.

Отключив скайп, он откинулся на спинку рабочего кресла. В общем, не сказано ничего поражающего новизной. В Комиссии Жизни работают генетики с мировым именем, и они на ближайшем консилиуме многое растолкуют лучше Афони. Но его слова заставили профессора задуматься. Серебряные вилки и отварные яйца, да хоть бы и ковыряние в носу – привычки с точки зрения жизни нейтральные. Было бы хорошо передать по наследству, к примеру, брезгливость к нравственной нечистоте. Но разве плохо, что сейчас её пока ещё приходится воспитывать, вырабатывать у себя, своего потомства. Может быть, правильно, если важные, истинно ценные вещи даются человеку с трудом?.. Да-а-а, всё-таки в погоне за здоровьем общество кое-что упустило…

В голове учёного зароились мысли, манившие его сознание в такую глубину, что он испугался и очнулся. За окном уже стемнело. Он вызвал автокар и поехал домой.

Лунин зашёл в воротца. С веранды, ему показалось, доносились голоса. Один голос – Валин, второй – мужской. Наверное, сын приехал, решил Лунин и поспешил к дому. Не заходя в дом, профессор приблизился к веранде и заглянул в тускло освещённое диодными светильниками пространство. Валя стояла рядом с кем-то. Они разговаривали. В их поведении не было ничего настораживающего, но у Лунина забилось сердце. Сути разговора он не уловил, хотя, кажется, и в нём не было ничего пугающего. Но зачем-то же они встретились! Дмитрий Ксенофонтович вбежал в прихожую и громко хлопнул дверью. На веранде замолчали и почти сразу к нему вышла Валентина.

– Добрый вечер, дорогой! Ты сегодня поздно.

– Это упрёк или оправдание? – спросил профессор, отодвинув жену и выглянув на веранду. Там никого не было!

– Загадками говоришь. Мой руки. Давай ужинать.

– У нас гости?

– Нет, с чего ты взял?

– Я слышал голоса. Думал, сын приехал.

– Они обещали завтра. Иди же. Твоя любимая печёная картошка стынет, – раздавалось уже из кухни.

– Не буду ужинать. Расхотелось, – угрюмо буркнул профессор и ушёл в спальню.

Он надеялся, что Валя расскажет, кто сейчас здесь был. Причём, он здесь был в тот момент, когда вошёл Лунин, и скорее всего, спрыгнул в сад. Но жена ничего не рассказала – вот чего профессор никак не мог постичь.

В спальню тихо вошла Валя.

– Ты спишь?

Вместо ответа, Лунин натянул плед себе на голову.

– Не спишь, значит. Ты не заболел? Не хочешь разговаривать… – констатировала Валя, нимало не раздражаясь и не пугаясь состояния мужа.

– Я – нет, – резко развернулся профессор к жене и заглянул в её спокойное лицо. – Может быть, ты хочешь мне что-нибудь рассказать?

– Не сейчас. Но я хотела бы тебя кое о чём попросить.

– Ну надо же! – воскликнул профессор с деланным весельем. – Что ж у меня за работа такая! Все хотят меня о чём-то попросить! Давай, проси!

– Мм... думаю, всё-таки не теперь, ты что-то нервный сегодня.

– Тогда я тебя спрошу. Что здесь делал посторонний мужик?

Валя смотрела на мужа в упор, не отводила глаз, но молчала. И Лунин замолчал, и тоже сверлил её взглядом.

– Послушай, – начала было Валентина, – это не то, что ты думаешь.

Дмитрий Ксенофонтович зло расхохотался.

– Прямо анекдот какой-то! А что я, по-твоему, думаю?

Валя печально поглядела на мужа.

– В самом деле, давай перенесём беседу на завтра, лучше на завтрашний вечер. Отдохни. Обещаю, я всё расскажу. Жаль, что ты перестал мне доверять.

– Я перестал понимать, в каком мире живу, – устало откликнулся Дмитрий Ксенофонтович. – Мой друг оказался не тем человеком, которого я уважал, его семья – совсем не те люди, которых я знал, моя жена что-то от меня скрывает... Да, у меня остались ещё Фёдор с Трофимом. Или они тоже не те, кто есть?

Это должно было обидеть любую женщину, и Лунин ожидал, что Валя возмущённо бросит ему, что-то вроде: «Ну, знаешь...», и выбежит из комнаты. Но та сидела, опустив голову. И он удивился её реакции.

– Что молчишь?

– Успокойся, с ними полный порядок. Ты сам это знаешь. Ладно. Спи. Потом поговорим.

Валя ушла в свою спальню.

Следующий день был выходной. К обеду намеревались приехать обе семьи: сына и внукова будущая, хотя и так ясно, что Трофим и Анна – семья. Валентина с утра хлопотала: заказывала блюда, вина, музыку, цветы. Когда Лунин вошёл в кухню, Валя по привычке подставила ему щёку, но тот отстранился.

Тревожный сон не успокоил Лунина, но он уповал на обещание жены всё рассказать. А у него до сих пор не было причин не верить обещаниям жены. Он слонялся по дому без дела, пока Валя не скомандовала парадно одеться.

Дмитрий Ксенофонтович послушался и настроился как минимум на вежливость.

И вот за оградой просигналили… В усадьбу въехали два электрокара. Профессор невольно заулыбался. Семья – вот отдушина для человека, которая спасает от неприятностей и даёт силы отважно смотреть невзгодам в лицо.

Все вошли в дом, перецеловались. С украшенной цветами веранды раздалась тихая музыка – Симфоническая сюита Римского-Корсакова «Шехерезада». Все прошли в цветочную прохладу и погрузились в тонкие скрипичные звуки.

– Как твоя новая работа? – спросил Фёдор Лунина и тут же наткнулся на многозначительный взгляд матери. Не стоило спрашивать. Но слово – не воробей.

– Вкратце не расскажешь, – ответил Лунин. – Всё много сложнее, чем представлялось. Я быстро понял, почему там не служат больше пяти лет. Решения даются порой очень тяжело.

– Честному человеку, не формалисту, всегда непросто решать судьбы людей, – сказала Лариса. Она хотела сделать комплимент свёкру, направить беседу в доброжелательное русло, слыша, как он скучно рассказывает о своём новом поприще.

Но вышло по-другому. Лунина вдруг понесло:

– А что вы мне предлагаете? Становиться формалистом или брать самоотвод? Самоотвод – поздно, я уже начал работать. Формалистом тоже поздно – мне почти восемьдесят.

– Дорогие, попробуйте рыбу. Роскошная стерлядь! Анечка, вам положить кусочек? Люда, а тебе? – видя смущение Люды, предложила Валентина.

Гостьи подали тарелки.

– А что я такого сказал, что вы на рыбу переключились? – сердито поинтересовался Лунин.

– Ребята, давайте не о работе. Всё-таки выходной. Мы вот спросить хотели, когда званый ужин устраивать с родителями Ани, с бабушкой Софьей? – весело спросил Трофим.

Дмитрий Ксенофонтович глубоко вздохнул и предложил всем налить вина. Гости облегчённо вздохнули. Все чокнулись и отпили по глотку. Лунин залпом опрокинул в себя свою порцию, что не укрылось от Вали, которая ждала продолжения истерики мужа. И жалела, что вчера всё-таки не дала разговору состояться.

– Мы с папой считаем, что это лучше сделать на следующие выходные. Правда, Дима? – спросила Валя.

– Угу. А того кренделя тоже позовём? С которым ты вчера на веранде секретничала?

– Дим, ну давай, про кренделя после, когда решим главные вопросы.

– С каких пор совместный обед – главное в жизни? Главное – это семья, созданная на основе любви и доверия.

– И здоровье, – бодро добавил внук, которого не так-то просто вывести из бодрого расположения духа.

– Как ты сказал? Здоровье? А что стоит здоровье, когда нет доверия? Когда люди не понимают, зачем становятся парой и хотят совместных детей? Вот вы с Анной знаете, зачем нужно становиться родителями? Вопрос ещё: вам это искренне нужно или вы просто хотите стать родителями? А зачем? Зачем?!

– Успокойтесь, пожалуйста, – вкрадчиво обратилась к нему Лариса. – Мы понимаем, какая ответственность на вас возложена, давайте ради молодожёнов сегодня не будем больше о работе говорить. Я уважаю вас, Дмитрий Ксенофонтович, и плохое настроение никак не повлияет на моё к вам отношение.

– Спасибо… – опомнившись, буркнул Лунин, налил вина и снова выпил залпом.

За столом воцарилась тишина. Все ели молча. Только Трофим с Аней улыбчиво переглядывались. В полной тишине стучали вилки о тарелки, ложки о салатники.

Затем, не откладывая в долгий ящик, Лариса позвонила своей матери и попросила не занимать следующие выходные делами, поскольку намечен званый ужин. Анна тоже поговорила с мамой на эту же тему. После кофе мало-помалу умиротворение овладело профессорским сердцем, он даже поговорил с Ларисой и Анной об искусстве. В общем, к вечеру мир в семье воцарился. Лунин вышел проводить гостей к автокарам.

Отдав воротам команду закрыться за выехавшими машинами, профессор повернулся к дому: Валя стояла на веранде вся в цветах и внимательно смотрела на мужа. Тот понял: она зовёт его и сейчас скажет нечто важное.

– Дима, – произнесла она, не оборачиваясь к мужу, но почувствовав, что тот уже рядом. – Завтра я встречаюсь с… ним. Хочешь, пойдём вместе.

 

Они пошли снова в парк, на Лебединый Остров, где Лунин впервые увидел жену с другим.

– Дима, познакомься, это Пётр, – представила Валя незнакомца, коренастого мужчину с прямым энергичным взглядом, по которому можно бы сказать, что его обладатель как минимум образован, неглуп и занят каким-то интеллектуальным делом.

– Дмитрий Ксенофонтович, – сухо отрекомендовался профессор.

– Я знаю, – сообщил Пётр без тени смущения, и это раздражало Лунина.

– Ну да... Что вам нужно от моей жены? Решили через неё подобраться ко мне?

– Это моя инициатива, – вмешалась Валя, надеясь унять мужа, но вышло хуже.

Дмитрий Ксенофонтович схватил нового знакомца за рубашку.

– Дима, пожалуйста, отпусти, гвардейцы увидят, – попросила жена.

– Ничего, пусть посмотрят, как уважаемый человек защищает своё право на неприкосновенность личной жизни. Не поверю, что вы без прицела на меня обхаживаете мою жену.

– Как тебе не стыдно! – возмутилась Валентина.

– Мне? Стыдно? – От удивления профессор даже выпустил Петра.

– Уходите, Петя. Сегодня поговорить не получится, – залепетала Валентина.

– А вы?

– Мне он ничего не сделает. Идите же. Я позвоню.

Пётр медленно двинулся к горбатому мостику, поминутно оглядываясь, готовый в любую минуту прийти Луниной на помощь.

Но в этот момент в помутившемся сознании Дмитрия Ксенофонтовича что-то сработало, щёлкнул какой-то выключатель, и в мозгу загорелась мысль: «Я знаю его!». Разумеется, это был тот человек, которого профессор видел на выезде из микрорайона.

Лунина отпустило. Он набрал в лёгкие побольше воздуху и долго выдыхал через трубочку губ. Заложив руки за спину, Дмитрий Ксенофонтович медленно двинулся с острова в парк. Валя шла рядом.

– Пётр не шпион, а я не предатель, – тихо сказала она.

– Да… Я понял вроде.

– Но это в связи с тобой.

– В последнее время много чего происходит в связи со мной. Хорошо хоть родной семье не нужен блат в Комиссии Жизни… Как же это я сегодня, вчера… Неловко перед Петром этим, перед собственным сыном…

– Фёдор – не твой собственный сын.

Лунин остановился.

– То есть?!

– Он сын Виталия.

– Постой. Как это могло быть, ведь мы познакомились на похоронах Виталия?

– Ты забыл, где я работала до замужества.

– В национальном репродуктивном банке. Но разве там нет пятиступенчатой защиты и контроля?

– Деньги и знакомства многое решают.

– Десять минут назад я злился от того, что кто-то хочет меня использовать, а теперь был бы рад этому, лишь бы не слышать твоих слов. Я только что потерял семью, – обалдело произнёс Дмитрий Ксенофонтович.

– Фёдор и Трофим по-прежнему твоя семья. Ты их вырастил. Они знают, что их отец и дед – ты.

– Слабое утешение… Я бы сейчас выпил что-нибудь.

Лунины зашли в кафе. Валентина заказала два бокала «Иверии».

– В голове не умещается: сроки, отцовская карта, генетический тест, гемосовместимость. Ах, да: деньги, знакомства... Воистину, всё в жизни мужчины зависит от женщины.

– Я лю… любила его.

– Любила и в тёмную использовала другого. Подличала во имя любви. А я любил тебя честно. Тебя одну. Странно об этом разговаривать в уличном кафе.

– Я вызвала электрокар. Поехали домой.

– Если у меня ещё есть дом. Такое чувство, что он исчез вместе со всеми вами.

– У тебя была и другая семья, которая тоже исчезла, потому что ты... её разрушил.

– А ты мститель, что ли? Чтобы не было так тяжко нести свою вину, ты решила мне напомнить о моей? Ты-то какое отношение к этому имеешь? Может, ты Любина родственница? Я теперь во что угодно поверю.

– Нет, я с ней не знакома и не родственница.

– Отвечаешь, как на допросе. Но тогда разве у тебя есть право судить о моём прошлом?

– Нет. Но мне это право было вручено помимо моей воли. Я забрала у тебя семью, а взамен вручаю тебе твоего сына. Пётр – твой сын. И Любин...

Лунин не помнил, как они добрались до дома. Он нашёл себя уже в постели, в спальне, со стаканом воды и успокоительным.

Оперативная медицинская помощь покинула дом Луниных, бодро сообщив Валентине, что жизни супруга ничего не угрожает и не угрожало. Через открытое в спальне окно Дмитрий Ксенофонтович слышал, как Валентина прощалась с медицинской командой. Он спустился вниз и вышел на веранду. Лето, кажется, уже вступило в свои права. Дмитрий Ксенофонтович снял халат и остался в футболке и пижамных штанах.

Жена подошла к нему, но обнять не решилась. Он сам обнял её за плечи и попросил:

– Позови завтра к нам Петра.

– Угу, – промычала Валя, которой сейчас хотелось плакать…

 

Пётр пришёл к Луниным на следующий день как раз к концу завтрака, когда те собрались пить чай. Валя встретила его и привела на веранду. Пётр поздоровался и остановился в дверях в нерешительности. Дмитрий Ксенофонтович молча рассматривал гостя, а потом указал на стул рядом. Валентина тихонько подтолкнула того к мужу и поставила на стол ещё чашку. Она села за стол тоже, но подумав, вышла, оставив Петра с мужем наедине.

– Как она?.. Что ты знаешь? – спросил Лунин Петра.

Тот кашлянул в кулак и стал рассказывать.

 

Любу забрали на острова беременной. Молодая женщина поняла это, когда ждала медицинский кортеж, который должен был везти её в аэропорт и сопроводить в Тихоокеанский пансион. При всей радости она понимала, на что обречёт семью, если родит без разрешения государства, тем более что у их с Дмитрием потомства просчитывались признаки шизофрении. После попыток самоубийства, лечения, восстановления, коррекции поведения Люба и Дмитрий уже и сами не видели возможности стать родителями. Но беременность всё-таки наступила. Минутная слабость во время прощания – желание открыть своё состояние мужу – едва не погубила жизни её самой, Дмитрия и ещё не появившегося на свет, но такого нежеланного для родной страны человечка и такого долгожданного для его матери. На крыльце родного дома, в двух минутах от машины «оперативной помощи», со всей режущей сердце очевидностью Люба поняла: ни для двоих, ни, тем более, для них троих будущего нет...

В пансионе беременность подтвердилась. Об аборте речь не шла. По важному, по не афишируемому в обществе указу правительства и решению местного руководства детей проблемных мам в закрытых пансионах иногда оставляли в живых. На свет мог появиться нездоровый потомок, чаще всего так и было. Когда такому малышу исполнялось два года, запускались медико-педагогические программы, с помощью которых малыша адаптировали, социализировали, и он становился годен на несложную, но полезную работу.

То, что в государстве нет людей с душевными расстройствами и другими неизлечимыми заболеваниями, являлось, скупо говоря, преувеличением. На островах действовали несколько видов пансионов для разных не совсем здоровых, выпавших из нормальной жизни. Все эти медицинские прибежища довольно удобны, обустроены превосходным наполнением – не только оборудованием, но и персоналом самой высокой выучки. Работать в них весьма престижно. Студенты-медики мечтают туда попасть на практику или стажировку, невзирая на строжайший отбор. Тех, кому посчастливилось набираться там опыта хотя бы две недели, принимали на работу в любых учреждениях здравоохранения на самые лучшие места и высокие должности.

Благоденствовал этот медицинский рай отчасти за счёт семей своих пациентов. Родственные взносы считались исключительно добровольными, но в большинстве случаев поступали в пансионную кассу с неукоснительным постоянством. Однако основной источник благоденствия был иной. Правительство располагало всевозможными наборами преимуществ, особенно налоговых послаблений, для поощрения крупных корпораций, авторитетных бизнесменов, если те заключали с ним договора на отчисления в пользу «Островов Счастья» (так называл народ эту океанскую «валгаллу»).

Часть океанских медицинских центров предназначалась для людей, которые по достижении пенсионного возраста решили не продолжать трудиться и по какой-то причине не могли оставаться в семьях младших родственников.

Был и третий род граждан, психологически неустойчивых, в процессе лечения подвергшихся принудительной коррекции личности. Это разного рода мечтатели, фантазёры, депрессивные типы, лечение которых не вписывается в наработанные медицинские схемы и алгоритмы, – категория «иных», такая же трудная для медиков, как и для чиновников.

Но у всех здешних обитателей, кто и по каким бы причинам сюда ни попал (кроме абсолютно неизлечимых), есть выбор. Его предоставляют сразу, едва назначенец переступает порог заведения, на «вводной» беседе. Предлагают курсы всевозможных поправок: омоложения, физической реабилитации, восстановления некоторой степени вменяемости, если речь о душевно нездоровых, но не тяжелых пациентах, с тем чтобы те могли вернуться к общественной пользе. Беременные пользуются отсрочкой до тех пор, пока не родят и не вырастят детей до шестилетнего возраста, разумеется, с помощью нужных специалистов.

С теми, кто соглашается вернуться со временем в общество, работают по подходящим случаю программам и отправляют туда, где полученные навыки и степень психологической устойчивости будут годиться для исполнения трудовых обязанностей. Но что же должен сам бывший пациент в отплату за своё возвращение? Ничего. Кроме молчания.

О жизни в пансионе распространяться не рекомендуют. После всех благих усилий медиков кто-то и не в состоянии припомнить свою океанскую эпопею. Иных чипируют. Официально – для того, чтобы отслеживать возможные рецидивы, но и чтобы быстро, аккуратно и уже навсегда удалить из общества проговорившегося. Вернувшиеся «в люди» «островитяне» ведут внешне обычную жизнь: работают, в меру возможностей участвуют в творческой, общественной деятельности, создают семьи, только детей иметь не могут. Перед отправкой из пансиона их стерилизуют, объяснив необходимость и, разумеется, получив согласие.

Иную, в чём-то лучшую жизнь ведут на островах те, кого содержат богатые родственники, до тех пор, пока плата за них поступает регулярно. Такие поселенцы пользуются теми заботами, которые им купили их домочадцы.

Но горе тому, кто не выбирает для себя никаких коррекций, за кого не платят, и кто не спешит вернуться в общество. Эти бедолаги попадают в жернова жёстких программ психологической обработки. После каждого «психотерапевтического» цикла им предлагают кроме всего прочего рассмотреть выгоды эвтаназии. Государство можно понять, ему нужны работники, медиков тоже – они служат государству. А как понять этих отщепенцев? Лечиться не хотят, возвращаться в общество и работать – тоже, занимать творчеством, содержать их в пансионах всю жизнь дорого. Вот им и «ездят» по психике. В идеологическом пакете всё, что угодно: от песен до опер про эвтаназию, лекции, спектакли с лучшими артистами, телевизионные очерки проникновенного содержания о том, как сознательные граждане принимают непростое решение и тем самым дарят свободу родным, народу, страна ускоряет темпы роста благосостояния и чтит добровольцев-смертников как героев…

Такого Пётр в детстве насмотрелся вдоволь.

Вопреки медицинскому приговору он родился здоровым мальчиком, а по истечении шести лет предшкольное тестирование выявило у него яркие способности к математике. Это обстоятельство и определило судьбу. Его вернули в общество, устроили в элитный столичный математический интернат, а потом он поступил в государственный университетский кластер. Мальчика не чипировали, не стерилизовали по причине несовершеннолетия, но со временем взяли с него нотариально заверенную подписку о неразглашении прошлого. Петя рос, никаких норм и установок не нарушал и, казалось, столь погрузился в науку, что острова остались далёким, весьма расплывчатым воспоминанием. Стерилизовать и чипировать его не стали и впоследствии, принимая в расчёт обоснование руководства университета, будто бы всякого рода вмешательства могут нежелательно повлиять на дарование, да и медицинских показаний к тому не обнаружилось.

Всё это время его мама, Люба, была жива.

Наблюдая пансионные обыкновения, вслушиваясь в разговоры пациентов, врачей, среднего и низшего персонала, пусть ещё детским, но уже острым математическим умом Пётр заключил, что должен сделать всё возможное и невозможное для себя, чтобы потом помочь матери. Мальчик жадно учился, постигал тонкости электронного мира. Разрабатывая различные системы оповещения, слежения, ориентирования, он втихомолку сконструировал что-то вроде адаптера-синхронизатора и мог, пусть не часто, видеть и слышать маму, встраиваясь в электронную начинку «Островов Счастья». Юноша понимал, ей трудно, но по крайней мере, она жива. Он надеялся, что, когда устроится на работу и начнёт платить за содержание мамы, её перестанут прессовать и дадут спокойно дожить до естественной смерти. Но как только жизнь Петра наладилась, она дала согласие на эвтаназию. Ему шёл двадцать четвёртый год, когда она умерла.

Люба с трудом противостояла мощному психологическому давлению, сил ей придавала только неустроенность Петра. Люба понимала, что она для него – единственный стимул жить и стремиться к лучшему. Благодаря изобретательности сына, она была осведомлена о его успехах и узнала в свой срок, что отныне у него престижная и доходная работа. Главная, вернее, единственная мечта матери исполнилась. Обременять Петра она больше не хотела и дала согласие отправиться на тот свет. После её ухода осталась сумка с вещами и тетрадями, их внимательно изучили психологи и, не найдя ничего криминального, переслали сыну. В тетрадях оказались стихи! На редкость светлые, исполненные счастья, которого она никогда не знала.

Со временем Петра назначили оператором-координатором компьютерной техники высшего разряда. Помня о своей генетике, он долго сторонился женщин. Не мог себе позволить испортить им судьбу. Встреча с талантливым учёным-генетиком изменила его жизнь, и Пётр, наконец, познакомился с девушкой, которая захотела выйти за него замуж.

Об этом молодом учёном Пётр рассказал отцу так:

– Меня и мою бригаду пригласили налаживать высокооперативную электронную начинку в его лаборатории. Дружеского общения я не искал, потому делал своё дело и помалкивал. Но перед обаянием этого почти ещё мальчика (ему не больше двадцати пяти) трудно было устоять. Незаметно для самого себя я рассказал ему о прогнозе на своё отцовство. Он взял у меня кровь, проанализировал по разработанной им новой, ещё не запатентованной методике. Вероятность того, что мой ребёнок будет страдать шизофренией, в худшем случае составляет тридцать процентов, в лучшем – восемь!

– Вот видишь, – перебил его дотоле молчавший Дмитрий Ксенофонтович. – Тебе ни в коем случае нельзя иметь детей. Тридцать – это очень много, учитывая, что у отдалённых потомков – внуков и правнуков, – процент может возрасти. Комиссия Жизни (и я первый) откажет тебе в отцовстве.

– Мне объяснили, что это новая методика, которая рассчитывает пропорции не только отрицательных наследственных проявлений, но и положительных. Оказалось, что в тех же соотношениях мой ребёнок будет гениальным математиком. Это потрясающе! Понимаете, что это значит? При самом худом раскладе, сын или дочь будет талантливым человеком, пусть и на восемь всего процентов, но это ещё не учитывая генофонд матери, а с её наследственностью, возможно, больше тридцати. Это огромные шансы!

– Пётр, дорогой, при всём моём уважении к генетике, методика твоего знакомого не запатентована. Результаты исследования этого учёного не будут Комиссией приняты во внимание. Как, говоришь, его фамилия?

– Трофим Фёдорович Лунин.

Профессор схватился за голову.

– И даже после этого – нет! Всё это вилами по воде, понимаешь? Риски того, что родится неполноценный член общества, огромны! Разве не преступление обречь дитя на мучительную жизнь?

– А разве не преступление не дать ему появиться на свет при высоких вероятиях оказаться талантищем? Мою избранницу зовут Ульяна, она готова обследоваться у Трофима.

– Чем ты его очаровал? Почему он проникся твоей историей? Или ты ему заплатил?

– Это он мне заплатил за мою работу, и немало. Работа того стоила. А вам грех не знать своего внука. Трофим весь в вас, такой же честный, увлечённый наукой, такой же неравнодушный к людям. Он даже волосы поправляет так же, как вы сейчас. Ещё одно: если Ульяна окажется здоровой, то вероятность шизофрении у потомка первого поколения нулевая. Понимаете?

– И гениальность, если следовать вашей с Трофимом логике, нулевая.

– Но мой ребёнок волен избрать любое поприще, и будет полезен обществу в каком угодно качестве!

На протяжении разговора Лунин то откидывался на спинку стула и сидел, запрокинув голову, сцепив пальцы на затылке, то вскакивал и ходил по веранде, заложив руки за спину, совершенно забыв о чае. Разговор продолжался то на повышенных тонах, то спускался до полутонов. Увлечённый словесной борьбой, Пётр схватил профессора за руку и потащил его на балкон второго этажа.

– Идёмте. Смотрите. Я в этом районе всё изучил, пока искал подходы к вам. Вы ведь знаете, кто живёт в доме напротив? Конечно, знаете. Там живёт семья Рязанцевых с тремя детьми. Родители молоды и здоровы. Но раз в три месяца, в выходные, глава семьи напивается и избивает жену. Он делает это до того момента, пока не устанет и не рухнет в беспамятстве. Она вызывает «неотложную реабилитацию» и к утру понедельника не остаётся следа от её синяков и его перепоя. Муж ползает в ногах у жены, просит прощения, носит на руках, осыпает её и детишек подарками и сладостями, от которых потом тоже нужно вызывать «неотложку». И вот что мерзко: всё это происходит на глазах малышей, которых мама потом водит к психологу.

А вон там, по вашей линии через две усадьбы чуть-чуть виден торец дома, из ворот которого время от времени «скорая» увозит с шумных тусовок гостей, полумёртвых от перепоя, обколовшихся или обкурившихся всякой дрянью. Среди них небезызвестная вам Смердина Орнелла, которая тоже вскорости после вашего благословения станет мамой. Всем им можно иметь детей. Потому что генетика чистая, а остальное лечится… А хотите, я расскажу вам, как отдыхают студенты государственного кластер-университета?

– Довольно, Пётр.

Отец и сын ушли с балкона, но теперь уже в кабинет Лунина, который, обессилев от трудного разговора, рухнул в кресло.

– В зеркалах наших уютных и удобных городов отражается высшая, почти античная физическая красота. Но в них не видно, чем она заполнена изнутри. Во главе нашего благополучного с виду государства стоят люди, которые взяли на себя труд управлять судьбами сограждан. Значит ли это, что они лучше тех, чьими жизнями распоряжаются? Разве они получили власть благодаря своим чистейшим генетическим картам (вы такое допускаете?), нравственному здоровью, недюжинным организаторским способностям? Наивно полагать, что главные люди страны – это одновременно и самые лучшие представители нации. Вернее допустить, что они энергичные карьеристы, богаты и вооружены влиятельными знакомствами. Добравшись до вершины власти, неужели они не воспользуются положением, чтобы избавить своих отпрысков от того, что ими же уготовано для всех остальных? Когда бы вы были на их месте, разве не приложили бы тех же усилий, если бы ваш внук нуждался в помощи? Неужели вы обрекли бы его на такую жизнь, как моя и мамина? Далеко не с тою же отвагой вы защищаете от своих же несправедливых законов всех остальных. Легче обречь на страдания тысячи незнакомых людей, чем одного своего. Ведь так?..

Усердие государственных лидеров имеет свою цену, которую им неизбежно придётся оплачивать. Всё, что даётся легко, мало ценится. Потомки правителей, восприняв как должное то, что им перепало, не ценят и самих подателей благ. А знаете, что внуки сделают со своими состарившимися властными родными, досыта напользовавшись их высокими возможностями? Отправят на «Архипелаг Счастья» без соответствующего содержания. Такого уж я навидался... Когда островному начальству надоест уговаривать престарелых правителей на добровольную эвтаназию, оно обратится к потомкам. И те, не моргнув глазом, дадут согласие, потому что с мёртвыми проще, чем с живыми. Туда же сильные мира сего отправляют своих конкурентов в борьбе за что угодно: рынки, бизнес, наследство – собственных братьев и сестёр, покупают нужных врачей, те стряпают заключение насчёт психического несоответствия. А дальше всё как я рассказывал: коррекция мозгов, принудительная стерилизация, постановка на электронный учёт (чипизация), чтобы потом, по возвращении в мир, эти бедняги, не дай Бог…

– Бог, бог, бог, – вдруг забормотал Лунин, не вполне отчётливо проговаривая «г», и боком вывалился из кресла на пол.

– Дмитрий Ксенофонтович! – закричал Пётр. – Эй, кто-нибудь, помогите!

В кабинет вбежала Валентина и тут же кинулась расстегивать Лунину ворот рубашки, ремень.

– Петя, вызывайте «Оперативную»…

 

Дмитрий Ксенофонтович пришёл в себя, обвёл, узнавая, взглядом спальню и стал медленно припоминать, что происходило до момента, пока не потерял сознание. Работать в Комиссии Жизни он не станет, это решено. Сердечный приступ, как ни странно, пришёлся даже кстати, теперь есть основания к самоотводу. Одно дело выносить справедливый приговор незнакомым людям, другое – собственному сыну. Да и какой смысл вообще что-нибудь выносить? Одни купят себе патент на беременность, другие добудут через солидные знакомства. Трагедия случится только у тех, кому платить нечем, и у кого нет влиятельных заступников. И он, Д.К. Лунин… Вправе ли человек, состоящий в сложных отношениях со своей совестью, разрешать кому-то появляться на свет или запрещать? В лабораторию Лунин тоже не вернётся. Наука теперь в руках молодых людей, и это правильно. Химия, генетика, психиатрия – за ними будущее, лишь бы в руки их взяли честные и умные люди. Себя Дмитрий Ксенофонтович отныне видел лишь пациентом «Островов Счастья». Он так хотел, считал правильным...

Размышления прервал отдалённый шум. За состоянием профессора наблюдало по камере с первого этажа всё семейство. Родные увидели, что он очнулся, и теперь спешили наверх – их-то нестройную мешанину шагов на лестнице Лунин сейчас слышал.

Дверь отворилась. Сначала заглянула Валя. Дмитрий Ксенофонтович улыбнулся. И тотчас за ней в комнату одновременно ввалились и обступили постель Фёдор, Трофим, Лариса и Аня, чуть позади держался Пётр и, как в общем угадывалось, его невеста Ульяна...

 

Через неделю Лунину разрешили жить привычно, и он отправился в Дом Правительства писать самоотвод.

Профессор вышел из Дома Правительства и пошёл наугад, не разбирая дороги и запамятовав, что дома его ждут и волнуются. Профессор остановился у первого попавшегося по пути зеркала. Из него на профессора глядел пожилой, осунувшийся уставший человек. Лунин дёрнул уголком губ, хотел запустить в зеркало камнем, но не нашёл да, пожалуй, и не вышло бы: он порядочно ослабел за последнее время.

 

Справедливость хитрая штука: она всегда одновременно — торжество для одних и беда для других, имеющих на неё не меньшее право. Не в человеческих силах сделать её всеобщей. Это подвластно разуму более могущественному, чем человеческий. Разуму Того, Кого мы потеряли в погоне за здоровьем, забыв, что милосердие выше справедливости. Если мы хотим быть по-настоящему счастливы, нужно Его найти.

Бог… С развитием науки, техники, электроники мы почему-то уверились, что всемогущи, и Он нам больше не нужен. Но оказалось, в главных наших делах Его нечем и некем заменить, без Него мы совершенно беспомощны в осознании справедливости, любви, правды. Вернее, мы всегда были такими, такими и останемся, пока Он нас, возмужавших, не призовёт к ответу.