Владимир ПРОНСКИЙ. ПРОДАЁТСЯ САДОВЫЙ ДОМИК. Рассказ

 

Владимир ПРОНСКИЙ

ПРОДАЁТСЯ САДОВЫЙ ДОМИК

Рассказ

 

На это надо было решиться, и она решилась, когда душа налилась всклень и перестала вмещать слова, копившиеся несколько лет. Казалось, ещё немного – и она расплещется попусту, раскачавшись на житейских колдобинах. И пусть слова были записаны на бумаге, сохранены в компьютере, но всё равно они казались беспризорными, каждое само по себе, хотя отдельные их пригоршни были объединены названием, темой. И каждая из таких виртуальных пригоршней называлась стихотворением.

У Вари Кузякиной их накопилось много, они давно просились в книгу, но денег, чтобы её издать, не было. И тогда она надумала продать садовый домик, хотя мама противилась. Но если Варя что-то решила – её не удержать. Поэтому подала в газету такое объявление: «Продам ухоженный садовый домик в районе проходной чугунного завода за 25 тысяч рублей. Земли четыре сотки».

– Может, всё-таки садовый участок? Так обычно пишут? – уточнила кареглазая девушка с наушниками на шее, принимавшая объявление.

– Ну и пусть пишут, что хотят. А я хочу, чтобы было красиво и романтично. А то от «участка» сразу карболкой и пьяными мужиками запахло.

– Вам виднее… – пожала меломанка плечами.

– Вот именно! – уточнила рыжая и взъерошенная Варя и добавила: – А своё мнение оставьте при себе и делайте то, за что вам деньги платят!

Она всегда была резкая, обидчивая, особенно, когда накрывало несправедливостью. Случай с объявлением, конечно, мелковат для душевной бури, но всё равно стало немного не по себе. Она только-только от спора с матерью-пенсионеркой отошла, целую неделю её уговаривала, когда убрали картошку и яблоки, что, мол, пора домик продавать. Раньше-то мама сама всё делала, а теперь постарела, погрузнела – какая картошка, если шнурки на туфлях завязать не может. Да и она, Варя, не железная, чтобы возить картошку домой в рюкзаке. А уж сколько таких ходок сделала за две недели? Не сосчитать. И с яблоками то же самое. Так что пришла пора подумать о продаже, тем более теперь, когда вбила себе в голову сумасшедшую идею о собственной книге.

Кузякина пристрастилась к сочинительству всего несколько лет назад, хотя была в том возрасте, когда у некоторых её одноклассниц дочери вышли замуж. А Варя – бездетная, хотя до недавнего времени была замужем, но муж Михаил, работавший водителем, три года назад погиб, провалившись на реке под лёд. Товарищи по рыбалке пытались его спасти – подавали жерди, кидали верёвку, но лёд в полынье обламывался, а сил оставалось всё меньше и меньше… А когда их совсем не осталось, он крикнул мужикам: «Варю не обижайте!» – и, махнув рукой, словно обещая скорую встречу, исчез в полынье. Только и остался на льду рыбацкий сундучок, да серая собачья шапка недолгое время моталась кругами на чёрной воде; речное течение в этом месте сильное, вода, скатываясь с уральских отрогов, продолжала по инерции бесноваться и на равнине.

Приехавший участковый записал показания свидетелей, достал с их помощью рыбацкий сундучок. Его и привезли Варе, а она не сразу поверила в то, что ей говорили. Лишь присутствие полицейского помогло убедить, что земная жизнь Михаила закончилась. Его так и не нашли. Даже в половодье, хотя жители ниже по течению предупреждались.

После гибели мужа Кузякина распрощалась со свекровью и свёкром, так как теперь не осталось терпения жить рядом с ними, и, собрав вещи и книги, перевезла на такси к матери в «однушку», из которой почти двадцать лет назад вышла замуж. Мать не стала дочь ни жалеть, ни советовать ничего. Словно понимала, что словами не поможешь. Да и Варя более отмалчивалась, хотя характер у неё не сахар. Бывало, так сказанёт, что в следующий раз и желания особенного не возникнет о чём-то спросить, а не то чтобы собачиться. С матерью она давно обо всём переговорила ещё в юности, тогда и узнала от неё, заинтересовавшись отцом, что он почти не жил с ними, а когда Варя была крохой, завербовался на Ямал, первое время присылал хорошие деньги, а потом сгинул. Мать подавала в милицию заявление на розыск отца, но его так и не нашли, а может, и не искали, потому что искать кого-то на Севере – гиблое занятие. Так что Варя без отца пошла в школу, потом поступила в медицинский колледж и, отучившись, стала работать медсестрой в процедурном кабинете. За все эти годы она ни разу не поменяла место работы. Её не только все знали в поликлинике, но и в городе. Поэтому она не страдала от отсутствия общения.

Но теперь всё поменялось. Вернее – она сама изменилась. Без Михаила не хотелось никого ни видеть, ни слышать. С ним была ещё надежда родить ребёнка, они даже копили деньги на операцию, но зарабатывали оба мало, поэтому не очень-то они копились. К тому же Михаил частенько выпивал, что и вовсе истощало семейную казну. Варя не ругала Михаила, нет, потому что знала о своей вине перед ним, и даже удивлялась тому, что он продолжал жить с ней все эти тягучие годы. Хочешь не хочешь, а поверишь в то, что он любил свою рыжую Варьку с почти азиатским разрезом малахитовых глаз. И вот теперь не стало того, кто любил, и она не знала, что делать, особенно долгими зимними вечерами.

Всё это продолжалось до какого-то момента, когда она увидела во сне, что сочиняет стихи. Даже проснулась. Хотела вспомнить красивые строчки, но они не вспоминались. Следующей ночью приснились ещё несколько, но теперь у неё лежала наготове авторучка и лист бумаги. Она успела записать четверостишие, и потом весь день повторяла его. Вечером дописала к нему ещё одно. Через час – ещё. Прочитала и поняла, что получилось законченное стихотворение. Она сперва обрадовалась, а потом испугалась, побоявшись за саму себя, ведь она рассказала не только о своих чувствах, но и о Михаиле.

На следующий день сочинила новое стихотворение, через день ещё. Теперь она прибегала с работы и сразу раскрывала заветную тетрадку. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного, как в те дни. К стихам она всегда относилась как к чему-то недосягаемому, заоблачному, а теперь, когда прикоснулась к ним, испугалась этого прикосновения, будто обожглась. И главное, ожог не проходил, даже если несколько дней не открывала тетрадку, а всё более расползался, проникал в душу, будоражил мысли и обострял чувства. Она не знала, что теперь делать с собой. Попыталась поговорить с мамой, но та лишь отмахнулась:

– Не канителься, девка! Отдыхать надо после работы, а ты голову забиваешь невесть чем.

– Мам, я и так всю жизнь проспала… – не согласилась Варя.

Она знала, что при местной газете есть литобъединение, и однажды отправилась туда, решив показать сочинения, хотя и страшилась. Но и в себе носить стихи стало невыносимо. Они, казалось, жгли, просились на волю. В литобъединении выслушали, предложили поучаствовать в обсуждении. И как же стало радостно оттого, что она нашла людей, которые, как и она, пишут стихи, эти люди сразу стали близки, симпатичны, их хотелось слушать и слушать.

Когда обсуждение стихов раскрасневшегося от критики мужчины средних лет завершилось, Кузякину попросили что-нибудь прочитать для знакомства. Едва она раскрыла тетрадку, расписанную на полях зайчиками и белочками, и начала, запинаясь, читать, потому что в стихах было много поправок, то многие оживились, словно увидели человека из каменного века. Она это сразу поняла и растерялась, успев заметить, что улыбки были на лицах только в самом начале, а потом сменились вниманием, даже интересом и... завистью.

– Достаточно на сегодня! – остановил Варю Илья Борисович – руководитель литобъединения, похожий в очках с толстыми линзами на весеннего тощего грача. – Думаю, со мною многие согласятся, что стихи Кузякиной вполне профессиональны, и на ближайших занятиях мы их обсудим по-настоящему. Но для этого, вы уж извините, вам всё-таки надо представить их набранными на компьютере и распечатанными хотя бы в трёх-четырёх экземплярах. Тогда мы их пустим по кругу, назначим оппонентов. На ближайшие два заседания у нас есть претенденты для обсуждения, а вас запланируем на третье, то есть через полтора месяца. А пока не забывайте дорогу к нам, тем более что вы теперь человек заинтересованный.

Варя согласилась с предложением, поблагодарила, а пока возвращалась на автобусе домой, переполошилась, даже испугалась, зная, что предстоит читать стихи, которые она писала в память о Михаиле, только белому листу доверяя всё самое сокровенное. И теперь это всё предстояло отдать на прочтение чужим людям.

На следующий день она позвонила руководителю студии и сказала:

– Илья Борисович, я, наверное, всё-таки откажусь от обсуждения…

– Почему, Варвара?

– Потому что стихи очень личные, и мне страшно их читать.

– Они не матерные, надеюсь?

– Нет, что вы…

– Тогда и бояться нечего. Это ложный стыд. Должен вам сказать, что для творца выражение самого себя, своей сущности – это естественное состояние. И чем автор искреннее в своих чувствах, тем вероятнее услышать от него что-то свежее, настоящее. Так что забудьте о страхе. Всё будет хорошо.

И Варя поверила. Предварительно набрав на компьютере несколько десятков стихотворений, распечатав в поликлинике в трёх экземплярах, она отдала их на следующем занятии на прочтение. Через месяц её стихи действительно обсудили, разобрали по предложениям, словам, даже до запятых добрались. И… разгромили в пух и прах. Пока изощрялись, она решила: «Всё, более ни ногой сюда! И вообще навсегда забуду о стихах!».

Находясь в разбитых чувствах, она не пошла на очередное занятие объединения. И в то же вечер позвонил руководитель, строго спросил:

– Варвара, в чём дело? Почему вы не пришли сегодня?

– Илья Борисович, мне у вас более делать нечего, если мои стихи ничего не стоят. Вы же сами слышали, как их ругали!

– Наивная… А знаете ли вы, Варвара Кузякина, что ваши стихи на следующей неделе появятся на страницах городской газеты с моей врезкой! Это вам ничего не говорит! Знаете ли вы, что даже лучшая половина из тех, кто вас критиковал, не стоят вашего поэтического мизинца! Так что возьмите себя в руки и продолжайте работать!

– Это правда, что напечатают?! – не поверила Варя.

– Правда, правда… Вы даже не понимаете, какая вы находка для нас, для всего города… Не сомневаюсь, что со временем найдётся меценат и поможет издать книгу.

Варя только вздохнула.

– Буду считать ваш вздох за согласие!

Стихи Кузякиной действительно опубликовали в газете, потом в нескольких московских журналах, да и она сама, купив компьютер, стала размещать стихотворения в интернете. И если в литобъединении её продолжали ругать и шпынять, то на интернетовских сайтах всё больше появлялось добрых и приятных отзывов, и она вдруг поняла, что у неё множество поэтических поклонников. Это радовало. Но всё равно стихи оставались рассыпанными, собранными лишь в пригоршни, словно сиротинки, а меценат всё не находился. И в какой-то момент она поняла, что необходимо самой издать сборник. Пусть небольшой. Главное, что у неё будет книга! И пусть говорят, что книги теперь перестали читать, но так говорят те, кто не читает, а кто читает, тот никогда подобного не скажет. А книгу она посвятит Михаилу, только ему, потому что она давно рассказала в стихах, как любила его, и как продолжает любить.

И тогда она пошла в газету, подала объявление, а потом попросила извинения у Михаила, словно он был живой и всё знал. Ведь продавая домик, она словно продавала память о муже, ведь именно в этом домике у неё с ним началась настоящая любовь. А закрутилась она с шутки, почти с розыгрыша. Как-то весной мама, работавшая на чугунном заводе крановщицей, дала задание: «Когда придёшь из школы, вскопай две грядки под лук!». Варя начала отговариваться, ссылаясь на близкие выпускные экзамены, но та была непреклонна. Спорить с ней бесполезно. А чтобы самой не копать, Варя сообразила позвать с собой Кузякина из параллельного класса, который давно неровно дышал в её сторону. А тот и рад стараться. Высокий и нескладный, он за час вскопал грядки, граблями оформил их – всё как положено. Пока копал, она болтала с ним, а после вскипятила чайник. После того чая Миша зачастил. А потом, когда они окончили школу и Варя успела сдать экзамены в медицинский колледж, они даже оставались ночевать в домике. Мать ругалась, обзывала по-всякому и не знала, что до Михаила у дочери был другой помощник в дачных делах. От него Варя после девятого класса сотворила со знакомой из колледжа ужасное, еле её уговорила… А с Мишей, чтобы мама не бранилась, они той же осень расписались. Так что всё было законно. И стала ездить Кузякина на учёбу с другого адреса, потому что муж забрал её к себе и никогда не укорял, что жена не могла родить. Терпел, отшучивался перед родителями и молчал о том, что когда-то копал чужие грядки и чинил крышу на садовом домике.

И вот теперь Варе было нестерпимо жаль продавать этот обветшавший домик, сколоченный когда-то отцом из магазинных ящиков. Обшитый изнутри оргалитом, снаружи он долго пестрел разнокалиберными дощечками, и только незадолго до гибели Михаил отделал его сайдингом, отчего он сразу преобразился. Может поэтому Варя и продала его быстро. Правда, не умея торговаться, сильно продешевила. Но и тому, что получила, была рада. К вырученной сумме она добавила свои небольшие сбережения, попросила маму немного помочь.

Сказано – сделано. Собрав деньги, Варя отдала их вместе с рукописью в издательство и через два месяца держала в руках сигнальный экземпляр заветного томика, на титуле которого было выведено курсивом: «Посвящается Михаилу, моему мужу».

И кто мог её укорить после этого, сказать, что она неправильно поступила.