Василий ВОРОНОВ. ГРАЖДАНЕ ХУТОРА КУКУЕВА. Повесть

 

Василий ВОРОНОВ

ГРАЖДАНЕ ХУТОРА КУКУЕВА

Повесть

 

1.

По случаю престольного праздника о. Софроний обратился к прихожанам с проповедью, которая произвела на хуторян сильное впечатление. Многократно озвучивалась в аудиозаписи и даже была напечатана в Ольховской районной газете. Факт этот имел последствия. Но прежде о самой проповеди. Вот что сказал о. Софроний.

– Братья и сестры!

Мы с вами живем и трудимся, и молимся в богоспасаемом хуторе Кукуеве. На земле, где разлита благодать Божья. Наши люди великие труженики и домочадцы. Они крепки верой и живут по заповедям Христовым. Я много видел хуторов, богатых и славных. В исторических местах и в глухих закоулках отечества. И говорю вам с радостью сердечной, что нет другого хутора в России, как наш хутор Кукуев. И люди, и угодья, лес и пашни, сады, речка и пруды – всё дано нам для радости и жизненного достатка. Для любознательного созерцания и умственной пищи человека. Всё вокруг нас шепчет, поёт, цветет и плодоносит. Наши жены рожают здоровых розовощеких детей, кои растут, учатся и употребляются к делу в разных ремёслах и науках обширного отечества. Среди кукуевцев есть учёные и поэты, инженеры и строители, воины и государственные мужи. Мы молимся за здравие всех живых хуторян и поём им многая лета. Поименно поминаем земляков, упокоившихся на нашем хуторском погосте, и поем вечную память. Спящий в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий….

О хуторе Кукуеве много написано в исторических сочинениях, отражено в стихах и литературе. Песни и частушки о наших нравах поют в сопредельных территориях. Не буду приводить примеры, вы хорошо их знаете и поголовно исполняете частушки на все случаи жизни, как народные артисты. Одна просьба к сочинителям, не злоупотреблять неблагозвучными рифмами к хутору….

Я говорю высокие слова и привожу поучительные примеры, чтобы сохранить и передать потомству образ нашего хутора, как великую драгоценность. С чистыми душами, целомудрием и благочестием. Так спасёмся! Так войдём в царство Божие!

Братья и сестры! Грубые нравы врагов нашей веры проникают и в хуторские пределы. Сказано: тля ест траву, ржа ест железо, а лжа поедает душу. Будемте бдительны! Я приведу только один губительный пример. Егерь Кукуевского охотхозяйства – известный всем неженатый и пьющий Митрофан, совершил на днях преступление против руководителя Ольховского района. Он встретил высокого гостя в лесу и набросился на него, как дикий бирюк. Разорвал рубашку, исцарапал голову и грудь, отнял ружьё и, прости, Господи! дал пинка руководителю. Мало того, Митрофан отнял ружья у троих сопровождавших руководителя товарищей, правда, без рукоприкладства. Глава района сейчас в больнице, а преступный Митрофан заключен в районную милицию. Огорчительно, что кое-кто из наших прихожан пытается оправдать Митрофана в интернете. В молодости я работал секретарем парткома колхоза и видел таких Митрофанов с партбилетами. Я без жалости исключал их из партии и снимал с работы. Сейчас, к сожалению, у меня нет власти и полномочий против егеря Митрофана. Но слова как оружия у меня никто отнять не может, кроме Господа. Как и у вас. Я призываю вас заклеймить своим словом преступника Митрофана, дабы другие не соблазнялись!

 

Мы передали только суть проповеди о. Софрония, сожалея, что лишили читателя размышлений о жизни и смерти, о соблазнах и бренности выпивок и закусок и т.д. Мимо, читатель! Только суть, и ничего кроме сути.

Срочно снятый с работы и совершенно трезвый Митрофан грустно сидел в кутузке районной милиции, а в Кукуеве у конторы хуторского муниципалитета стихийно собрался митинг в его защиту. Страсти разгорелись нешуточные. Толпа прибавлялась, выкрики становились злее, гул нарастал. Ораторов было много. Громко и чувствительно сказал сторож хуторского кладбища, старожил и член какой-то партии, Егор Кузьмич.

– Сегодня вы отдали на растерзание нашего Митрофана, завтра молча отдадите меня, а послезавтра понесут вперед ногами ваших бабушек, дедушек и всю родню…. Самые опасные граждане, которые молчат, как овцы, когда их стригут или режут. Возвысим голос! Свободу Митрофану!

Говорили члены женсовета, домохозяйки, незамужние женщины. Выступали муниципальные служащие и учителя. Много было неравнодушных. Но самые главные слова сказал активист и кукуевский правозащитник Ростислав Добролюбов. Вы конечно можете иронически улыбнуться. У Ростислава не было юридического образования, его заменял природный дар и самостоятельное развитие. Во время передела колхозных земель в частную собственность крестьян дурили, кому не лень. Вот тут и развернулся талант самородка. Практически бесплатно он составлял очень громкие и грамотные заявления граждан Кукуева в суды, и был защитником на процессах. И, за редким исключением, выигрывал дела. Не с бухты-барахты взошла его звезда. Сейчас к нему очереди, и он ездит за рулем на иномарке. А с виду неказист, прихрамывает, и курносый.

– Граждане! – сказал Добролюбов. – Послушайте меня. Не давайте волю чувствительности. Злоупотребителей нужно душить холодными руками. С юридическими фактами и документами. Только пункты, только параграфы, только закон! Я уже собрал необходимые сведения относительно Митрофана, и могу вам сказать, что он почти невиновен. То есть, виновен, но совсем незначительно….

Толпа притихла, но через минуту посыпались требовательные вопросы.

– Не темни!

– Разжуй правду!

Правозащитник охотно согласился и ладошкой попросил тишины.

– Митрофан, встретив в лесу охотников, действовал законно. У охотников не было лицензии, и они отказались предъявить документы для протокола. Отказались сдать оружие. Митрофан применил силу и бескровно разоружил всех четверых. Разорванная рубашка и ссадины у главы района это мелочь. Митрофан мог вполне законно намять бока всем четверым. С главой района были начальник районной милиции и два чиновника из области. Копии протоколов у меня на руках. Но Митрофан сидит в кутузке не за насильственное разоружение браконьеров. Он сидит за то, что вовремя не сдал конфискованные ружья в районную милицию. Но поскольку протоколы о конфискации оружия были составлены вовремя, то я обжалую арест Митрофана….

Обжаловать не пришлось. Информация об инциденте на охоте с главой района дошла до губернатора, и он позвонил главе.

– Зачем ты, кочет декоративный, стал доказывать егерю, что ты главнее его? И другой дурак в погонах выпукнулся? Мало вам накостылял Митрофан! Надо было головы оторвать! Не позорь власть, извинись перед егерем!

 

О. Софрония вызвали в епархию и проводили в покои владыки Сергия. Престарелый епископ болел и встретил батюшку в глубоком кресле, прикрываясь шерстяным пледом. Владыка долго смотрел на о. Софрония влажными глазами, покачал простоволосой седой головой и чуть заметно улыбнулся.

– Здравствуй, голубчик! Давно не виделись….

Старик ладошкой остановил батюшку, склонившегося в пояс, чтобы поцеловать руку. «Видишь, хвораю».

Они были земляками, учились в одной школе и работали в колхозе в Кукуеве. О. Софроний был и рад, и насторожен. В епархию без причины не позовут, и всегдашнее благодушие владыки ничего не значит. На самом деле старичок был крут нравом. Знали, мягко стелет, да жестко спать. Батюшка почтительно молчал.

Владыка покашлял в платок, подтянул плед на грудь и негромко, с одышкой заговорил.

– Хвораю, да. Простуда… Давно не был в нашем хуторе. Управит Господь, проведаю, да. А новости доходят, пользуюсь новостями. Проповедь твоя получила хождение в епархии и в области. О хуторе и о прихожанах сказано возвышенно и с чувством. У тебя, батюшка, талант сочинителя. Гоголь кукуевский! Теперь все знают, что ты бывший партийный работник и влез, вляпался в мирские дрязги. Егеря Митрофана выпустили из заключения и извинились, а ты голой ж..ой сел в лужу. Ты мой земляк, близкий человек, и от этого ещё горше. Я не могу тебе дать благословения на службу в приходе, и отныне накладываю епитимью. В канцелярии укажут, в какой скит надобно ехать. Остуди свои страсти трудом и молитвой….

Владыка перекрестил ладошкой о. Софрония и устало отвернулся.

 

2.

Скандал с охотниками пошел Митрофану на пользу. Он близко к сердцу принял поддержку хуторян. Егерь практически бросил пить и уже «вышел на литр», как он сам говорил. А когда кто-то спросил уважительно, «с какой высоты начал снижение», он ответил неохотно и как-то стесняясь: «Ну, два-два с половиной литра…» – «За один присест?». «Шутишь, за световой день, конечно».

Велик и жилист был кукуевский егерь. Надо было видеть его на хуторском пляже. На мощном гладиаторском торсе перекатывались связки мышц. Богатырь стоял в речке как горный валун, облитый водой на солнце.

Хуторские барышни первыми заметили перемены в привычках Митрофана. Почувствовали какую-то опасность в том, что «уже вышел на литр». Мало того, он стал бриться каждый день и под камуфляжную униформу надевал белую рубашку со стоячим воротником. И уже не спиртным пахло от егеря при встрече, а хорошим фирменным одеколоном. Пошел слух, что Митрофан собирается жениться. И как-то грустно становилось друзьям Митрофана от этой новости. А девчата не скрывали досады. «Так ему и надо! Пусть, дурачок, женится!».

Митрофан не думал о женитьбе. Его мысли были заняты поездкой в Москву. Он получил из области приглашение на экологический форум. Стал загодя собирать сумку и неожиданно разволновался.

Москву он не видел, она была слишком далека от его привычной жизни. Да и повода ни разу не подвернулось для поездки. В районе Митрофану разъяснили, что взять, во что одеться. Лучше в праздничной камуфляжной униформе. Прицепить награды, если есть таковые. Командировочные выплатят в Москве. Не злоупотреблять спиртным и т.д.

 

И вот Москва. Конечно, город ничего не знал о Митрофане из хутора Кукуева. Как и Митрофан, по правде сказать, мало что знал о столице. Но крепко и неискоренимо вросло со школьных лет: Кремль. Метро, Мавзолей, Красная площадь…

На форуме Митрофан заседал два дня, и по завершении остался еще на день, чтобы увидеть Красную площадь. Увидеть так, чтобы никто не мешал, чтобы как в лесу, один на один, осязать, как хочет душа. Описать невозможно, как увидел охотник Митрофан древнюю Москву. Его волновал даже сам воздух в тесных соборах. По-особому пахли сосны и зеленая трава вокруг Царь-пушки. Пахнул булыжник на площадях. Свой запах источали красные кирпичи на кремлевской стене, которые он трогал руками. И позже, когда впечатления упорядочились в памяти, он плохо помнил предметы и музейную утварь, но отчетливо видел и слышал запахи, звуки и краски.

К Мавзолею Митрофан подошел, когда вход для посещения закрылся, очередь разошлась. Егерь растерянно спросил охранника:

– Сегодня уже никак нельзя?

Молодой человек вежливо ответил:

– Приходите завтра.

Кровь кинулась в голову, Митрофан опешил и заговорил не своим голосом.

– Товарищ, помоги моему горю! Я издалека, из хутора Кукуева! Колхозники собрали деньги и послали меня в Москву поглядеть на Ленина и рассказать всем на общем собрании. Поезд уходит ночью, а мне нельзя возвращаться без посещения. Пусти на минуту, товарищ!

Охранник десять раз повторил «Приходите завтра». И уже не на шутку стал нервничать, потому что вокруг стали собираться любопытные. Охранник включил рацию и, отвернувшись, вполголоса сказал в микрофон.

– Товарищ майор, нештатная ситуация. Гражданина из хутора Кукуева колхозники вскладчину прислали посетить Мавзолей. Ведет себя адекватно и очень настойчиво просится пропустить….

– Кукуева, говоришь?

– Точно так, Кукуева.

– Это, кажется, землячок. Проводи ко мне.

Митрофан вслед за охранником зашел в Мавзолей с тыльной стороны. В дежурной комнате их встретил маленький майор с жизнерадостной улыбкой.

– Ого, какой ядреный!

Он уважительно разглядывал егеря и скороговоркой насмешливо спрашивал:

– Прямо из самого Кукуева? Хуторяне, значит, послали? И командировочные, значит, вскладчину? О, какие замечательные хуторяне! Я ведь тоже родом из Кукуева, но уехал с родителями в годовалом возрасте. И вот первый раз в жизни встречаю близкого земляка. Как бишь тебя, э-э? Дай-ка паспорт.

Егерь протянул документ.

– А меня Михаил Ефимович! Рад, Митрофан, рад натурально, без подвоха!

Майор достал из холодильника коньяк и бутерброды. Но Митрофан решительно возразил:

– Дай сперва на Ленина поглядеть!

Михаил Ефимович провел гостя в полутемный смотровой зал и оставил одного. Помолчим вместе с Митрофаном. Сильную минуту пережил гражданин из далёкого хутора Кукуева у тела человека, умершего сто лет назад.

 

Майор налил в рюмки и сказал:

– Ты посетил в Мавзолее не только Ленина, но и меня, твоего земляка. За встречу!

Вторую рюмку поднял Митрофан.

– А я прошу тебя посетить меня в родном хуторе!

Выпили также за дружбу Москвы и Кукуева. За людей в погонах и за вооруженные силы. Захмелевший майор спросил:

– Ты женатый?

– Обдумываю.

– Для тебя, как для друга, отдам свою племянницу. Оставайся ещё на неделю….

Трезвый Митрофан спохватился:

– Мне на поезд пора!

Резво выскочил на площадь и рысью побежал ловить такси. Майор разочарованно посмотрел вслед и вздохнул:

– Эх, деревня….

 

3.

Председателя ЗАО колхоз «Кукуевский» Максима Афанасьевича Жукова за его долгий век два раза снимали с работы и два раза исключали из КПСС. Кукуевцы смотрели на него с почтением, как на исторического человека, уцелевшего в бурном коловращении труда.

На самом деле он был веселым незлобивым и очень жизнелюбивым человеком. Не проходил мимо бабки, пригорюнившейся на лавке возле своей хаты.

– Об чём думу думаешь, старая?

Бабка встрепенётся и зачастит, запричитает:

– Как же не думать, Афанасьевич?! Зять дерётся, мочи нет! Матюкается при детях. Самогонку жрёт прямо из горла! Хуже бандеровца, проклятый!

Жуков обещает ласково:

– Я знаю, бабушка, как его окоротить. Не журись!

Его не кусают собаки. Председатель без оглядки заходит во двор, где на цепи сидит свирепая овчарка. Собака стоймя захлебывается от хрипа, и вдруг, глядя на чужака, начинает виновато скулить и вилять хвостом. Жуков подставляет ладонь, и овчарка трется об неё большой желтой башкой. Хозяин выскакивает на крыльцо, почесывая затылок.

– Ху-х! Ты все-таки остерегайся, товарищ Жуков….

Егерь Митрофан объяснял поведение овчарки по-своему.

– От Жукова запах родственный идет. От первобытности.

Жуков немногословен. Больше слушает, чем говорит, часто моргая большими, как у ребенка, влажными глазами. Но его молчаливое присутствие придает весомость в любой компании. Возле него люди чувствуют себя умнее и увереннее. От него идет тепло, как от печки. Друг детства, голубятник Петруня прозвал его Турманом, прозвище прилипло. Почему Турманом? Петруня и сам не знал. «Должно быть, редкого полета птица среди председателей. Вертячий, чёрт!».

Максим Афанасьевич, как и все председатели, иногда грустил. Грусть накатывала незаметно и медленно обволакивала все тело. Душа едва шевелилась, мысли таяли. Как сквозь сон виделся зимний вечер в хате. Керосиновая лампа на столе, в печи жарко трещат дрова. Молодая мать вяжет спицами, отец в очках читает ей что-то вслух. Тихое счастье теплится в бедной хате…. У председателя влажнеют и щиплют глаза.

Он быстро собирается и едет в лес. Егерь Митрофан молча встречает машину у сторожки, выгружает коробки и тяжелый черный футляр. За столом друзья немногословны, им и молча хорошо. Коротко обмениваются новостями. «Шакалы появились, и бобры в речке». – «Да… Их тут сроду не бывало». «Бывший председатель Мирошник из Ольхового Рога умер, он, кажется, твой годок?» – «Нет, старше. Он участник войны». «Немного их осталось».

Друзья выпивают и закусывают селедкой с луком. Выпивают и закусывают. Через час Максим Афанасьевич просит:

– Неси инструмент!

Председатель брал баян в руки, и начинался концерт по заявкам. Митрофан очень любил, просто млел, когда председатель раскрывал меха во всю ширь. Он и пел баритоном уверенно и душевно.

– Давай «Тальяночку!», давай «Улицу Заречную!» – азартно подсказывал Митрофан.

Максим Афанасьевич запрокидывал голову и залихватски, как молодой, давал «Тальяночку» и «Улицу».

– Давай «Белым снегом…».

Давал «Белым снегом…».

– Песельникам по чарке водки! – восторженно вопил Митрофан.

Друзья выпивали и закусывали селедкой. Так продолжалось долго, никто не знал сколько. Играл баян, звучали песни, друзья пили и закусывали селедкой. Так продолжалось еще долго, никто не замечал сколько.

– А сейчас… – торжественно возвещал Митрофан, – сейчас давай нашу!

Максим Афанасьевич держал выразительную паузу и старательно брал мелодию. Песня разгонялась и летела, рвалась прямо в душу, как любимая женщина.

Спят курганы тёмные, солнцем опалённые,

И туманы белые ходят чередой.

Через рощи шумные и поля зелёные

Вышел в степь донецкую парень молодой.

 

Там на шахте угольной паренька приветили,

Руку дружбы подали, повели с собой.

Девушки пригожие тихой песней встретили,

И в забой направился парень молодой.

Митрофан плакал и бил кулаком в грудь.

– Эта песня про меня, Афанасьевич! Я после армии навалоотбойщиком работал! А девчата какие были! По дурости не женился тогда, а теперь плачу. Эх, брошу всё и рвану на шахту!

Конечно, выпившие люди преувеличивают и говорят много лишнего, но душа-то у них страдает по правде. Не суди строго, читатель, выпившего человека.

 

4.

…Жукова исключили из КПСС и опять сняли с работы в 1991 году.

Председатель позвал главбуха и попросил:

– Сделай мне справку, сколько домашней живности у колхозников. Кур и уток можно не считать. И сколько зерна нужно для всей худобы на год.

Бухгалтер принес справку. И вот что сказал ему председатель Жуков.

– Колхозники, все поголовно, носят с работы в сумках зерно для своей скотины. Их постоянно ловят наши специалисты, парторг, участковый, даже комсомол рейды проводит. Клеймят людей позором в товарищеских судах. Позорят на профсоюзных и на комсомольских собраниях. Участковый передаёт дела в милицию. Гоняют людей, как зайцев. Они что, свою скотину для американцев держат? Закроем глаза и будем списывать часть урожая, как зерноотходы, для нужд колхозников. Не обеднеем!

– Так-то оно так, Афанасьевич… – осторожно возразил главбух. – Только официально это нельзя провести.

– А мы сделаем неофициально!

Доброе дело трудно утаить. Скоро и в соседних хозяйствах знали, что в «Кукуевском» разрешили носить с работы корм в сумках. А в это время соседний председатель поставил видеокамеры на току и в кормоцехах. И хвалился в районной газете, что теперь все несуны под круглосуточным контролем. В райком пришла анонимка, что кукуевский председатель поощряет расхитителей социалистической собственности.

Как водится, была комиссия и проверка.

Бюро райкома по персональному делу кукуевского председателя проходило бурно. На дворе гуляла перестройка, и все чувствовали послабление в умах. Вот какие мнения высказали члены бюро.

– У товарища Жукова большой опыт работы. Но дать несунам волю? Это вредительство, диверсия. Удар под дых всей нашей системе! Завтра растащут все, что с поля нажато. Надо решительно попрощаться с товарищем Жуковым, пока не опоздали!

– Вы что, очумели, товарищи? Снять с работы лучшего председателя? Колхозники по уставу должны сами распоряжаться своим добром! Жуков выполняет планы по всем статьям и точка. А что сверху – не лезьте в чужие закрома! Всех уполномоченных и проверяющих гнать от колхоза поганой метлой!

– В самом деле, товарищи, мы загнали колхозников в резервацию. Надо раскрепостить экономику, иначе беда, тупик.

– Беда, когда слышим здесь левацкие речи! Партия создавала колхозы, и вбить клин между нами никому не удастся!

Сколько умных людей, столько и умных мнений. И никогда ещё умные не приходили к согласию. При голосовании с перевесом в один голос члены бюро райкома исключили Жукова из партии и сняли с работы.

В том же году умные люди распустили партию и упразднили страну. На фоне грядущих событий судьбы маленького колхоза и его председателя были ничтожны, подобно зернышку между каменными жерновами. Каждый из нас переживает удары судьбы по-своему, и тут нет рецептов. Самое простое и проверенное – напиться. Так, чтобы в стельку. И проспать суток двое-трое.

                                           

Когда безработный Жуков появился в лесу, Митрофан молча поставил на стол четверть самогона. Но Максим Афанасьевич возразил.

– Нет, друг, не будем пить. У меня сейчас пост. Поживу у тебя недели две….

Он вставал с рассветом и до обеда с палкой ходил по лесу. При нём неотлучно семенила понятливая такса Тонька. Ел всухомятку простую еду. Колол на дубовой плахе дрова и складывал под навес в поленницу. Тут же, в холодке, дремал на сене, укрывшись облезлым полушубком. Тонька ложилась рядом и дышала прямо в ухо. Митрофан не лез на глаза и деликатно отдалился, занимаясь своими делами.

О чём думал старый председатель? Он и сам не знал. Плыл по медленному течению мыслей, как плывет по речке человек на спине, расслабившись и прикрываясь ладонью от солнца. Наверное, кто-то оберегает человека от тяжелых мыслей.

Два дня подряд обкладывали ливнями роскошные майские грозы. Недалеко от сторожки молния ударила в старую вербу и отколола громадный сук, обнажив белое волокнистое тело. Рана обуглилась и шипела под дождём, окутывая зелёную крону клубами белого пара. Выглянуло солнце, резче запахла нескошенная трава и далеко улетал, катился дробным эхом прерывистый клик кукушки. Как хорошо дышалось в мокром лесу после грозы!

Жуков, наверное, впервые пожил в одиночестве почти первобытной жизнью. Без радио, электричества, без телефонов. Вспомнился почему-то Робинзон Крузо…

– Афанасьевич, к тебе пришли! – Перед сонным другом стоял Митрофан с виноватой улыбкой. – Добролюбов приехал!

Новости были из новой жизни. Правозащитник достал из портфеля бумаги и сказал:

– Это учредительные документы на новое хозяйство. Колхозы упразднили, а вместо них создают акционерные общества. На неделе собираем общее собрание колхозников. Председатель колхоза самоустранился и написал заявление. Колхозники зовут тебя, Максим Афанасьевич.

Жуков не был готов к такому повороту, но почтительные уговоры Добролюбова были ему не противны. Старый председатель стукнул кулаком по столу и весело сказал:

– Согласие даю!

 

5.

Хутор развернулся в сторону капитала.

Правозащитник Ростислав Добролюбов числился не бедным человеком. На гонорары построил дом из итальянского кирпича, просторный сарай под склад и гараж на две машины. Усадьбу обнёс высоким крашеным забором, а ворота поставил такие, что сразу видно, какого птица полета за ними живет. С электрическим управлением, с вензелями и завитушками. Сосед пенсионер говорил уважительно: «У него дом каменный, жена на иномарке и черный шницель на цепи».

По совету одного из своих клиентов Добролюбов выписал из Болгарии оборудование для производства фруктовой водки, то есть большой самогонный аппарат. Зарегистрировал ИЧП с торговой маркой «Первач Кукуевский». Самогон продавали в ларьках и киосках по всему Черноземью, вплоть до Москвы. Бывший теперь правозащитник стал богатеть.

Он очень выгодно купил у коммерческого банка залоговый участок земли в хуторе, и собирался расширить бизнес. Бывший владелец участка по кличке Ёрш был одноклассником Ростислава и имел репутацию очень горячего человека. Когда он узнал, что его участок с родительской хатой купил Ростик Добролюбов, он не поверил, и впопыхах бегом прибежал к однокласснику.

– Как ты мог?!

Ростислав терпеливо разъяснял и утешал товарища, даже обнял его.

– Я, конечно, могу отказаться от сделки. Но банк найдет другого покупателя… Тебе легче от этого будет? Не надо брать кредит, если не сможешь выплатить.

Ёрш, кажется, только сейчас начал соображать. И стал улыбаться, заискивать:

– Ты все сможешь! Останови, помоги выплатить кредит! Ты юрист, правозащитник… Верни мой угол! Я там родился, там мама умерла…

Ростислав терпеливо выслушал отчаянные просьбы одноклассника и сказал по-дружески:

– Извини, я перед тобой ни в чем не виноват.

Через неделю Ёрш повесился в родительской хате.

 

6.

Пчеловода Василия Филимоновича Горобца прозвали медовым батькой. Он не ел мёд, но очень любил жирные бараньи котлеты. Незамужняя щекастая кухарка Клава по утрам жарила котлеты на сливочном масле, Василий Филимонович ел прямо с пылу-с жару, с гречневой кашей. И непременно запивал калмыцким чаем. Любопытная Клава как-то спросила:

– И как вы, я извиняюсь, пьете такую гадость, Василий Филимонович? Разве это чай? С солью, перцем и бараньим жиром? Я варю этот чай только по вашей прихоти и молчу, чтобы люди не прослышали.

– Дура ты, Клава!

Василий Филимонович не обижался и рассказывал давнюю историю:

– Я был молодым и глупым, как ты, когда ездил зимой в Элисту за полушубками для колхоза. У калмыков была меховая фабрика и дешёвые овчинные полушубки. Неделю жил на постое у старой калмычки в саманной хате. Дочка старухи по имени Церена каждый день готовила мне еду. Бог дал мне увидеть красоту ненаглядную! У неё было плоское смуглое лицо. Глаза раскосые, восточные и блестящие, как маслины. Церена по утрам своими руками готовила мне завтрак. Ставила на стол миску с бараньими котлетами и кружку с горячим калмыцким чаем. И молча смотрела, как я ем. Этот гипноз продолжался каждое утро. Бараньи котлеты, кружка чая и настороженные раскосые глаза. Настал день отъезда, шофер с полушубками ждал под окнами. Я рассчитался с хозяйкой и подошел к Церене. Слезы брызнули из её глаз, девушка обвила мою шею руками и горячо задышала в ухо: «Не нада ехать, Вазя! Живи с нами! Я крепко полюблю тебя!». Это было так искренно, так отчаянно, что я струсил… Всю дорогу мучился до боли сердечной. И позднее, да и сейчас, вспоминаю калмычку с чувством большой потери. А ты говоришь мне, что калмыцкий чай гадость!

Клава вздыхала и промокала глаза платочком.

– Извиняйте, Василий Филимонович, я не знала… Пейте на здоровье, такую любовь не забудешь

Жена Василия Филимоновича Катерина Ильинична служила управляющей коммерческим банком, и независимо жила в райцентре Ольховом в собственном доме. Единственная дочь недавно вышла замуж за моряка-подводника и работала хирургом в военном госпитале в Калининграде. Члены семьи редко виделись, и не сильно скучали друг за другом.

Василий Филимонович в молодости работал заведующим колхозной пасекой, и был на хорошем счету у председателя Жукова. За несколько лет пасека увеличилась до двухсот ульев и давала колхозу по пять тонн мёда за сезон. Пасечник попросил разрешить ему держать личные ульи вместе с колхозными. Жуков разрешил.

Когда Жукова сняли с работы, Горобец тут же уволился по собственному желанию и увез с пасеки половину ульев как собственных. В правлении колхоза подозревали, что пасечник хорошо погрел руки, но документально подтвердить не могли.

Горобец заложил большую пасеку на своей земле, выделенной ему на пай при разделе колхоза. На краю леса, среди степного медоносного разнотравья построил дом с флигелем и омшаниками для зимовья пчел. На ферме постоянно жили четверо работников.

К семидесяти годам старик сказочно разбогател, и у него появилась блажь. Захотелось поехать в Калмыкию. Просто так, развеяться в дороге, поглядеть на отдаленные края, повспоминать. Засиделся он в Кукуеве. Конечно, шевелилась мысль о Церене, но она была призрачна. Жива ли она? Он не жаждал запоздалой встречи. Нет ничего печальнее, как увидеть через много лет состарившегося ангела.

 

Пасечника хватил удар. Потянуло всю правую сторону, отнялась речь. Катерина Ильинична ночевала с медсестрой у постели Василия Филимоновича. Ему ставили капельницы, делали уколы. Катерина Ильинична устало говорила медсестре:

– К этому все шло. Представляешь, он каждый день ел жирные бараньи котлеты. И пил ужасный калмыцкий чай с бараньим жиром!

Прилетела из Калининграда дочка, молча обняла маму. Поплакали, повздыхали. Дочка привычно щупала пульс, поднимала пальцами веки, слушала дыхание. На следующий день старика отвезли в районную больницу и поместили в реанимацию.

Случаются чудеса и в медицине. Через неделю, уже в общей палате, Василий Филимонович повернулся на бок и самостоятельно сел на кровати.

– Кажись, отступило… – прошептал он.

А главврач, в кабинете которого долго сидела Катерина Ильинична, почтительно говорил ей на прощание:

– Здоровье, конечно, не вернешь, но поживет еще… Вы очень помогли, спасибо.

Катерина Ильинична перевезла мужа в свой дом, наняла сиделку. Василия Филимоновича побрили, сделали стрижку. Надели новую пижаму. Лицо посвежело, речь стала разборчива. С помощью сиделки старик потихоньку передвигался по комнатам и смотрел мультики по телевизору.

Катерина Ильинична пригласила нотариуса на дом. Василий Филимонович, как на уроке, добровольно ответил на все вопросы нотариуса и своей рукой подписал генеральную доверенность законной супруге. А на следующий день шофер с сиделкой отвезли его в город, в частный хоспис на дожитие.

 

Прошел год, и мало кто вспоминал медового батьку. Где он нашел пристанище, жив ли вообще? Никто не ведал, да и не интересовался. Напомнил о себе сам Горобец. Здоровье его поправилось, он вызвал дочку Марину из Калининграда, чтобы переоформить на неё наследство. Генеральная доверенность на Катерину Ильиничну была отозвана, а взамен подписана новая, на имя дочери, Марины Васильевны. Дочка приехала в Ольховое со своим юристом и подала заявление в суд на право распоряжаться наследством отца.

Дело непростое, когда судятся близкие родственники. У Катерины Ильиничны большие связи. А на стороне Марины Васильевны живой отец, пока ещё в здравом уме.

Суд будет проходить в хуторе Кукуеве.

 

7.

У бывшего профсоюзного активиста и киномеханика Алёшки Косова были задатки предпринимателя и шанс разбогатеть.

В семье Косовых было трое сыновей, и все работали в колхозе «Кукуевский». При реформировании колхоза Косовым выделили на паи 7,5 гектаров пахотной земли. Распорядиться этим богатством семья доверила старшему брату Алёшке. Брат зарегистрировал фермерское хозяйство и вступил в районную ассоциацию. В это время вышло решение правительства о выделении миллиарда рублей на развитие фермерских хозяйств. Фермеры кинулись покупать комбайны, тракторы, грузовики и т.д.

Деньги распределяла районная ассоциация. Алёшка Косов числился в активе, и получил помощь в числе первых. Он обгляделся вокруг и «крутнул», как говорили в хуторе. Кто такой фермер? Добровольный каторжник. Алёшку отворотило от земли. Ему нужны были быстрые деньги. Он купил подержанный «Мерседес» и видеомагнитофон. Отгородил от родительского участка пару соток земли и поставил там бытовой вагончик. Зарегистрировал ИЧП, как торговую точку. Посадил на кассу свою подругу Наташку, и дело пошло.

«Кино» крутили по ночам. Зрителей набивалось в вагончик, как в маршрутку, человек по пятнадцать. Очередь стояла до утра. Матери выпытывали у своих половозрелых хлопцев: «На какие мармелады вас Косов собирает?» – «Да так, ерунда…». «Небось, срамота одна?» – «Ну, девки раздеваются…». «Женись, дурак, и гляди с утра до вечера…».

Днем Наташка раскладывала по полкам резиновые изделия. Девчата стеснялись заходить в вагончик, а ребята разглядывали, трогали руками и ржали. Покупали изделия на «сюрпризы» и розыгрыши. На полках лежали цветные журналы с очень выразительными фото. Ангелы показывали потаённые места и целовались друг с другом. В ассортименте были видеокассеты, книги, открытки и даже игральные карты с «ангелами». Наташка отвечала на вопросы со знанием дела, давала советы и рекомендации. Ей очень нравилось внимание молодых парней, нравились намёки и сальные шуточки. Вроде бы игра, понарошку, а деньги платят всерьёз. С детским азартом считала выручку и радостно объявляла:

– Сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня!

Косов не разделял оптимизма. Однажды он сказал подруге с раздражением:

– Чему радуешься? Наш бизнес, это забавы для бедных, хутор не созрел для разврата. К нам уже прокурор присматривается. Надо перебираться в город под крышу серьезных людей. Я на днях съезжу на разведку.

 

Интерес к ночному кино в вагончике постепенно сошел на нет. Бизнес бывшего киномеханика не прижился в хуторе. Настя Косова, мать Алешки, повредилась в уме. Старуха по утрам выходила к церкви, выла возле паперти и проклинала сына. Ночью кто-то поджег вагончик, этим бы всё и кончилось. Но в вагончике спали Алешка с Наташкой, и несчастные сгорели дотла. Родственники взяли с пепелища две горсти золы в урну и прикопали на хуторском погосте. Прокуратура открыла дело, но хуторяне не одобряли следствия, крестились и пожимали плечами.