Виктор ПЕТРОВ. ЧАС ПОЖАРСКОГО И МИНИНА. Поэзия

 

Виктор ПЕТРОВ

ЧАС ПОЖАРСКОГО И МИНИНА

 

АВДЕЕВСКИЙ ХРАМ

Всем законам – войны закон:

Если ангел взлетает вверх,

Указуя на вражий схрон,

То прощается танку грех –

Разутюженный террикон.

 

Белый свет во скорбях не бел,

Только, волей Христа храним,

Храм авдеевский уцелел,

И крылатится крест над ним,

И алтарный живёт придел.

 

Я на этой земле рождён,

А случится, так лечь в неё,

Поливаемую дождём –

Дождь свинцовый горит огнём,

Отступая за окоём.

 

Дан же Киеву знак дурной –

Рухнул там на соборе крест.

Повиниться кому виной

За безумие этих мест

И молить о судьбе иной?

 

Вот и бьётся в бою мой брат,

Как свершает последний Суд...

Орудийный гремит набат,

И в ответ колокольный гуд

Воскрешает киоты хат.

 

АЗОВСТАЛЬ

Я селюсь в заводской общаге

И работаю в многотиражке,

Множась на газетной бумаге...

Спать не сплю, причислен к третьей страже.

Страдаю по той, что – в Азове

И не помнит обо мне, должно быть...

Я перевоплощаюсь в слове,

Набираю джеклондонский опыт.

Мне уже двадцать... Только двадцать!

Чтоб развеять тоску об Азове,

Выйду к морю – огни двоятся:

Так меня пробивает слезою.

Я не сентиментальный парень,

Но что тут поделаешь, когда мне

Одиноко порой не в паре,

Мучит ностальгия о недавнем...

И тогда в унисон со мною

Выдыхает «Азовсталь» с оттяжкой.

...Сгинь, сутулость! – с прямой спиною

Отстучу статью в многотиражку.

И машинку «Москва» отставлю,

И небо увижу вдруг мартеном –

Разливается солнце сталью,

И зарево блуждает по стенам.

Кальмиус воды к морю катит –

Чудятся Дона Тихого воды.

И громовые бьют раскаты –

Кто расстреливает даль свободы?!

Наперёд ничего не знаю

И мало что понимаю в жизни:

Кровь Предтечи тяжелит знамя,

Как предрекает распад Отчизны.

Это потом узнаю точно,

Что означает людская убыль.

Если ударит вражья «точка» –

На части разорван Мариуполь.

А тогда – киевлянка Алла,

Друг мой грек Балджи, еврей Гришкевич –

Вся редакция наша знала:

Вместе мы, и это разве мелочь?!

Мы роднились не кровью – духом,

Нет родства такого в свете крепче.

Азовстальская же разруха –

Неразгаданная кровь Предтечи.

 

ОРЛИНЫЙ ВЗМАХ

Сорок лет орлу – стончатся клюв и когти,

И тогда летит и бьётся о скалу он.

Это вам не торкать пальчиком тик-токи:

Клюв сорвёт, а вот к погибели не склонен!

 

Отрастает клюв у птицы за полгода,

И выдёргивает клювом когти с кровью.

Возносима тем орлиная природа,

Что живуча не одной телесной новью.

 

А выдерживает одоленья муку,

Ожидая час урочный горделиво,

Чтобы вынес взмах орлиный, потому как

Разметалась ковыля степная грива.

 

ЛАДАНКА

Тучи небо застят, и пути неведомы,

Дерева на холод костенеют ведьмами.

 

Други обратились в ярых супротивников –

Вижу с ними брата родного: «И ты никак?!.».

 

Да и брат не кровный, тот, что ближе близкого,

Названный мой брат по закордонам рыскает.

 

Женщины мои, аль не мною любимые?!

Каждую тревожу окликом по имени.

 

А глазами с каждой больше не встречаемся...

Что же мне такому – горевать, отчаяться?

 

Тяжелее не бывает быть на родине,

Коль частями ворогу была распродана.

 

Только Божья воля никого не минула –

Пробил грозный час Пожарского и Минина.

 

Сколько жизнью пытан, эх, судьба неладная!

Лишь оберегает матушкина ладанка.

 

БЕДНЫЕ ЛЮДИ

Траурные чернеют пашни

И седеют в зимнем серебре.

Сколько тех, ни за что пропавших,

Сколько бесприютных – не в себе!

 

Люди бедные... Я такой же.

Вот иду, а очи – в тротуар.

Если б мог, то вылез из кожи,

Чтобы монетизировать дар!

 

И деньгу раздать, кому надо,

И в другой раз на раздачу стать –

Уберечь от голода-хлада:

Пусть считают – Божья благодать.

 

Высший дар – небесная мета:

Нате, забирайте у меня,

А смеяться в голос не смейте –

Видите: не вижу бела дня!

 

Где тот Достоевский великий,

Сам страдалец, чтобы описать,

Как в храме иконные лики,

Страждут бедных таких вот спасать.

 

Бедный люд, несчастный, убогий,

Будь спасаем от мира сего...

Не просить бы только у Бога

Ничего для себя самого.

 

ГОСТЬ

Муж разбился на вираже,

Третий год как добром помянут.

Только ты не одна уже,

И постель твоя гостем смята.

 

Гость пошёл поперёк – не вдоль,

Расквитаться хотел с тоскою,

Знать не знает, кто был дотоль,

Да и знать ни к чему такое.

 

Называешь в ночном бреду

Не его, а другое имя:

Случай не умалит беду –

Засыпаешь одна с двоими.

 

Гость обманку любовью счёл,

Но с тобой совладать не волен.

То ли сон у него тяжёл,

То ли болью твоею болен.

 

Одиночество – та же злость,

И не помнишь себя, отчаясь.

Может, близким и станет гость,

Или это всего случайность?

 

НА ВЕРХНЕЙ ПОЛКЕ

Я любовную победу

Оставляю за спиной

И на верхней полке еду –

Сам весёлый и хмельной.

 

Воркутинская особа,

Как ты там сейчас одна?

Я любил тебя до гроба –

Вот и вся моя вина!

 

Даром ли была объята

На периновом пуху...

Хорошо-то как, ребята,

Хорошо как наверху!

 

Оставляю то, что было

И не будет никогда:

Я любил, навряд любила...

Загадались поезда!

 

И теперь качу подале,

На родную сторону.

Вы такого не видали –

Я винюсь не за вину.

 

У тебя жильё повсюду,

Мы сошлись на северах

И любились – гадом буду!..

Сыпал в окна снежный прах.

 

Душу выстудили стужи,

Окаянные снега:

Каждая, как ты, не тужит,

Словно птица пустельга.

 

Только зря искала выгод,

Коих нету у меня...

Дверь откинулась на выход,

Вольной вольницей маня.

 

Да! виновен за одно лишь,

Что любил – рубаху рвал!..

Кто бы ведал, чем неволишь,

Хоть и ныне вольным стал?

 

Стынет слово комом в горле –

Ни туда и ни сюда.

Это горе разве горе,

Эти слёзы – что вода!

 

Поминаю привереду,

Мёрзлый город Воркуту

И на верхней полке еду,

Обожая верхоту.

 

Отпишусь как есть с дороги,

Мол, прости-прощай... Ту-ту!

Мчат есенинские дроги

Или месяц – в темноту.

 

Я окно чуток открою,

Воздух свежий хватану.

Лес берёзовой корою

Обеляет враз вину.

 

Мне заказана дорога,

Запропащая судьба,

Но с крестом рука не дрогнет,

Осеняя ото лба.

 

Крест кладу себе на плечи,

Если явлен встречный храм,

И, презрев чужие речи,

Я творю молитву сам.

 

А подруга... Что подруга?!

Сколь отыщется таких

У Полярного ли круга

Аль на берегах донских.

 

КАРИЙ ОМУТ

Был с тобою, как не был ни разу, счастливым,

Карий омут реки в краснотале ресниц.

И любовь начиналась апрельским разливом

И пролётным курлыканьем северных птиц.

 

Продолжалась любовь, по весне расцветала,

Да оставила молния след ножевой

В нашей роще речной, в гущине краснотала…

Это с виду живу – только сам неживой.

 

Я любил – отлюбил. Что же мучусь поныне,

Если слышу раскаты весенней грозы?

Мне теперь та любовь горше горькой полыни,

Солонее солёной прощальной слезы.

 

АЛЕВТИНА

Кто бы знал меня, такого-растакого,

Если бы не шла со мною рядом ты,

При фигуре Алевтина Ковалёва –

Нет другой такой в Азове красоты.

 

Мы с тобой пока что не знакомы толком,

И тебя за плечи обнял лишь платок.

Стан казачий твой не рвётся там, где тонко,

Жгучим глазом за тобой следит Восток.

 

Вон их сколько за базарными рядами –

Всех джигитов разве можно перечесть?!

Предложить себя желают даме.

Только где их честь?.. А я имею честь!

 

Мы гуляем по бульвару Карла Маркса:

Тёзкой стал теперь моим – Петровский он,

Говоришь, любовью, милый друг, не майся,

Маюсь в мае, потому как близок Дон.

 

Выйдем к валу Крепостному, и Задонье

Золотится даром ли сейчас вдали?

Лещ пошёл такой! – составишь две ладони, –

И сомы – усатей самого Дали.

 

Обаяла Алевтина Ковалёва,

Я теперь отсюда больше никуда,

И с её медовых уст сцеловываю слово,

Нету слаще слова – это слово «да».

 

ВСТРЕЧА

Другую встретить захотел

Избытком чувств и сил,

Но встреча стала встречей тел,

А я не то просил.

 

Вернее, то... Но и ещё,

Чему и слова нет,

Хотя искрит касанье щёк

И светом длится свет.

 

Казалось, это между нас –

Свечение свечи,

Однако ты в прощальный час

Забросила ключи.

 

И дом теперь не отомкнуть,

И окна там темны,

И ты свою раскрыла суть –

Виновен без вины...

 

Да лучше был бы виноват,

Чем так – невнятиц круг,

И горечь строчек нарасхват,

И глаз твоих испуг!

 

Боишься более всего,

Что правдой станет ложь

И не узнаем ничего,

Когда бросает в дрожь

 

И отдаляет близость нас:

Вдвоём, а сами – врозь...

Всё легче лезвием сейчас

Себя пронзить насквозь.

 

ПОЩАДА

Ты с кем была? Со мной была!

А с кем ещё ты быть могла бы,

Когда гудят колокола,

Соборные пылают главы?

Морщинит ветер скифский Дон,

Стебает по ярам с размаху,

И не ему ль закат вдогон

Развесил красную рубаху.

О, день! – палач ли, не палач,

Но ты приблизишь резко сроки,

А их не отвести, хоть плачь,

Слова последние суровы.

Их говоришь... И говорю...

И друг на друга мы не смотрим.

Становится рекой Угрюм

Мой Дон, что с морем,

Как я с тобой одной, слиян;

Поди попробуй разобраться,

Где кто... И, терпкой страстью пьян,

Трезвею под твоею бранью.

Потом твою ладонь беру

И расцеловываю пальцы,

И этим врать тебе не вру:

Люблю!.. И на других не пялюсь.

Ты улыбаешься в ответ,

И сладок вкус твоей пощады.

А белый свет, весь белый свет

Стоит на лестничной площадке.
 

г. Ростов-на-Дону