Александр БАЛТИН. МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ ЗОЛОТО ПРОРОКА ЗУЛЬФИКАРА. Земные и небесные странствия поэта

 

Александр БАЛТИН

МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ ЗОЛОТО ПРОРОКА ЗУЛЬФИКАРА

Земные и небесные странствия поэта

 

Калёный градус онтологической речи, речи, закипающей небесным млеком, ломтями, кристаллами и широкими объёмами необычайности устремляющейся в небеса, служащие источником мудрости и ясного слова.

Хлебного слова, восходящего медленно, куполами святой Софии (нет её, но ведь существовала когда-то, собрав в себе всю духовную силу золотой Византии) к пространству духа…

Притчи Зульфикарова, принимающего образ вечного Ходжи, текут мёдом провидения.

Сладко оно.

Оно оттенено полынной горечью; когда не оцетом, вновь и вновь подносимым пропитанной губкой умирающему Христу.

Христа распинают вновь – тяжестью свинцовой жизни и вечно свистящими пулями, огнями страстей, которые не потушить тихой влагой молитв.

Да и кто умеет молиться?

Книги Зульфикарова возникали благодаря тем же механизмам, работа которых и даёт искренний язык молитв.

Тоненькими нитями синеватого, не жгущего огня возносятся они к небесным покровам.

Всё должно гореть белизной, золотым цветом, прекрасною синевою.

О, сколько жизненной зелени пенно выплеснул в реальность своими терпкими томами Зульфикаров, сочетающий Восток и Запад, созидающий причудливые рукотворные ковры текста, где зашифрованы великолепные судьбы.

Страшные?

Конечно. Ведь снова проносится хромец Тимур на железной лошади: и взгляд его распарывает пространство, которое предстоит располосовать лаве его войск.

Огнь Грозного царя разве потушит нежная его Анастасия?

Бурлят и клокочут источники: льётся драгоценность словес, кибитки проносятся, нищета и богатство соединяются странно волокнами, и вершится, вершится вечная счастливая драма любви, живописуемая Зульфикаром, принимающим порой облик Ходжи.

Ходжу нельзя казнить: даже если он не научит говорить ишака и султан не умрёт.

Восточные базары перекипают разговорами: разнообразие философии, отстающей далеко от сократической мудрости, но пересекающейся с ней в определённых точках.

Ночное сознание иных героев тяжело лиловеет.

Праздничное световое – других не исключает, разумеется, жизненной горечи.

«Земные и небесные странствия поэта» бесконечны, и чем более коленчат лабиринт, развёрнутый и в воздух, тем сложнее организованы и они, и следить за ними – такая величественная сложность.

Книги Зульфикарова благородно, аристократически сложны: это ересь: мол, всё гениальное просто!

Всё гениальное сложно – и требует такой же сложности постигающего аппарата.

С какой стороны простоту можно прикрутить к квантовой теории? Музыке Баха? «Божественной комедии»?

Тимур Зульфикаров мистичен тою мерой – в которой словно растворяются, мерцая вечными образами самих себя, майстер Экхарт и Омар Хайям, Якоб Бёме и тексты ведических гимнов; великолепная словесная алхимическая смесь.

Образ переходит в живую мудрость – в иной образ, островом возвышающийся из человеческих вод.

Избыточность излюблена Зульфикаровым. О! великолепная эта избыточность: буйство красок, пир прилагательных, ленты сочных перечислений.

Пиршества, предлагаемые поэтом, превышают возможности прозы: здесь синтетический, нет! алхимический жанр…

Двойственность алхимии, способной тайнами своими всё превращать в золото, и гарантирующей – при определённом градусе труда и знаний – превращение души в совершенство.

Страх смерти?

Пророк отменяет его, не отменяя её, глядящую из-за кибитки.

Лепестки роз осыпаются в сознанье.

Ткётся, творится, звучит вечная мистерия пророка Зульфикара…