Владимир КУЗИН. ПУНЬКИНО СЧАСТЬЕ. Рассказы

 

Владимир КУЗИН

ПУНЬКИНО СЧАСТЬЕ

Рассказы

 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 

Однажды осенним ненастным днем я увидел, как молодая женщина, выбежав из остановившегося троллейбуса и заторопившись в сторону железнодорожного вокзала, стала на ходу доставать зонт из пакета и оттуда что-то выпало. Другие пассажиры, видимо, тоже опаздывая на уже поданную к платформе электричку, не заметили случившегося. Я подошел и подобрал, как оказалось, кошелек, туго набитый долларами. Машинально положив находку в карман, вошел в троллейбус… А когда он тронулся, облегченно вздохнул.

– Конечно, – сказал дома супруге, – простую деваху я бы тут же догнал. Но ты бы видела её модный причесон и шикарный костюм, да и баксы в таком количестве у работяг не водятся. Наверное, жена или любовница одного из «прихватизаторов», кои вдоль кольцевой дороги трехэтажные особняки себе понастроили, – в то время как мне, квалифицированному инженеру, даже гроши не выплачивают месяцами. А у нас, между прочим, и холодильник накрылся, и сыну зимой не в чем будет на улицу выйти; к тому же твоему отцу хороших лекарств купить не можем…

Дело в том, что в последнее время из-за преклонного возраста тестя у нас появилось с ним много хлопот: то, забыв выключить в ванной воду, он затопил соседей; то спалил на плите чайник, едва не устроив пожар… Словом, пришлось показать старика психиатру, и тот счел нужным на какое-то время поместить его в стационар, куда мы с супругой поочередно наведывались в выходные дни.

Как-то в начале декабря после одного такого посещения я собрался поговорить о здоровье тестя с его лечащим врачом. Но, подойдя к ординаторской, дверь которой была приоткрыта, увидел у него двух посетительниц – молодую в больничном халате и престарелую в стареньком пальтишке. Решив подождать окончания их разговора, я прислонился к стене и услышал голос пожилой женщины, поведавшей врачу примерно следующее:

– … отца с матерью у нее рак скосил, почти одного за другим, когда ей и десяти лет не было. Из родни только я осталась, взяла над ней опекунство.
До совершеннолетия у меня жила, потом в свой дом воротилась, и все одна-одинешенька. А тут Славка подвернулся. Охмурил ее; а как узнал, что она от него рожать собралась, тут же и утек, – сказывали, куда-то на Енисей… Танюшка горевала-горевала, да и говорит мне как-то:

– Я, тетя Варя, буду для моего ребеночка жить, и никого мне больше не надо.

В роддоме кесарево сечение делали, осложнение было. После доктор сказал, что больше она детей иметь не сможет; это, мол, ее первый и последний ребенок и потому его надо беречь…

Ох, и заботилась Таня о сынке! Каждую копеечку берегла, от себя отрывала. На вторую работу устроилась – туалеты за начальством мыть; вставала рано – не высыпалась…

Павлик был чудненький, словно ангелочек. Помню, когда принесла его крестить, он на иконы и свечки так глазки вылупил, будто диву давался… А когда подрос, все упрашивал мать водить его в церковь. Да оно и к лучшему: ребята, какие храмы посещают, не в пример своим ровесникам растут тихими и послушными.

Вот и Паша – в войну с мальчишками не играл; а когда дружки его собирались у соседей яблоки воровать, уходил домой или к Мурзику – котеночек у них беспризорный во дворе объявился – рыжий, озорной. Таня с Павликом ему возле куста акации еду оставляли. Он мордочку высунет, усиками пошевелит и давай наворачивать… А с Павлушей в догоняшки любил играть – спасу нет! Этот за ним, Мурзик на рябину, на самый верх, заберется; а как сообразит, что высоко, – от страха давай орать на весь двор! Паша лезет на дерево его спасать, мать ругается: мол, упадешь!

Летом, в Танин отпуск, приезжали ко мне. Вот где Павлику раздолье было – целыми днями по пойме бегал; нарвет, бывало, букет васильков и лютиков и матери принесет… А вечером мы втроем сидели на лавочке, лущили семечки да любовались закатом. Павлуша все интересовался: почему солнышко греет, кто на Луне живет?..

– Чай, вырастишь, ученым станешь, – говорю однажды ему.

– Нет, – отвечает, – учителем. Хочу научить ребят не ругаться матом…

Танечка прислонит его головку к своей груди и гладит…

До конца своих дней не перестану себя казнить, что позволила Степке на своем ''Урале'' их в город везти: автобус тогда не вышел, сломался, а ей утром на работу, – вот и удумали на грех…

Уж не знаю, кто там виноват был, только на повороте их мотоцикл в грузовик встречный и въехал… У Степана и Тани – ссадины, а Павлика с ее колен из люльки выбросило, да головой об асфальт… Привезли на ''скорой''; врачи его заштопали, но предупредили, что на головном мозге необходима более серьезная операция, какие делают только в столице и за большие деньги.

А где их взять лаборантке да по совместительству уборщице? Стала она мебель из дома таскать, с себя одежду поснимала, – получила гроши. Помчалась по подругам и знакомым – а у всех тоже дети, их кормить надо. Начальнику своему в ноги бросилась; уж не знаю, чего у них там было, только пришла она от него бледная, пачку мятых купюр на стол кинула… Да ведь и этого мало! Решилась я тогда и продала дом свой прогнивший. За полцены, лишь бы побыстрее. А сама переехала к Тане.

В общем, с грехом пополам скопили нужную сумму, собралась она ехать – договариваться об операции; а чтобы понравиться докторам, сделала прическу красивую и на оставшиеся деньги приоделась…

Да беда и впрямь не приходит одна – по дороге кошелек и потеряла! Сразу, как электричка тронулась, и обнаружила… Обыскала весь вагон. Сошла на следующей остановке, ''зайцем'' доехала назад и бросилась на платформу, где садилась; пытала кассирш, дежурную по вокзалу – все бестолку. Да разве кто отдаст, если и найдет!..

Воротилась – руки трясутся, сама что-то бормочет… Сразу – к Павлику, целует его, гладит:

– Потерпи, сыночка, – говорит, – я все для тебя сделаю. Ты выздоровеешь, пойдешь в школу…

Тот, чуя неладное, плачет:

– Мама, не убивайся…

А Таня ему вдруг:

– Я тебя материнскими слезами вылечу, они целебные.

С тех пор от сына ни на шаг, на работу уже не ходила…

Недели через две я насчет мальчика сама к докторам пошла, но те лишь головами качают: нет, мол, у нас в городе аппаратуры для такой сложной нейрохирургической операции; ведь было сказано – в Москву надо, и поскорей…

Вернулась, а Паша хрипит.

– Что, – кричу с порога, – плохо?!

– Тсс, – шепчет, – он спать хочет.

И колыбельную запела…

Я ее уложила на диван, на лоб – мокрое полотенце, – и тут же к мальчику.

– Баба Варя, – пролепетал он, – не бросай маму и.., – облизнул сухие губы, – покорми Мурзика…

Я киваю, а сама реву…

Ночью он стал задыхаться, а к утру помер…

Мать подошла, наклонилась к нему:

– Слава Богу, – говорит, – уснул. Теперь поправится. Завтра в садик пойдем.

Я так и села…

Попросила соседей сперва помочь с похоронами, а потом и Танюшку сюда свезти. Опять в долги залезла. К тому же, чую, и у самой здоровья не осталось. А ведь без меня что с племяшкой станется?..''

Раздались всхлипывания, слова утешения врача… А после короткой беседы о состоянии здоровья больной посетители вышли из кабинета.

Я стоял не шелохнувшись. Надежда на случайное совпадение растаяла в ту минуту, когда я собственными глазами увидел ''растеряху'', обронившую тогда на троллейбусной остановке кошелек. Только теперь волосы ее были растрепаны, а лицо искажено неподдельным ужасом.

Внезапно посмотрев на меня, она почти скороговоркой выпалила:

– Таньке, стерве, аборт будут делать. Ей нельзя рожать, она – детоубийца!

Санитар и медсестра, взяв несчастную под руки, повели ее по коридору.

– Простите нас, убогих, – сказала мне пожилая женщина с заплаканными глазами и, тяжело дыша, поплелась к выходу. Нечаянно задев рукавом пальто торчавшую из моей сумки увесистую палку не переводившегося у нас дома в последний месяц сервелата…

 

 

НАСТИН ОТЧИМ
 

Как-то в группе паломников к святому источнику близ Дивеевского монастыря завязался разговор о причинах повального пьянства русского народа.

– Думаю, не совершу тяжкого греха, – сказал один из священников, – если поведаю вам историю прихожанки Насти, которую слышал от знакомого батюшки. Случилось это ещё в начале девяностых.
 

Сколько она себя помнила, её отчим не просыхал от водки. Только если раньше более всех доставалось Настиной матери, то, когда она умерла, его гнев обрушился на Настю с мужем.

Во-первых, напоминая им изо дня в день, что на квартиру заработал «своим горбом» он, а значит, без его разрешения они в ней не имеют права ничего делать, – он закатывал истерики, если Настя, например, хотела убраться в его комнате, откуда всегда несло зловонием; или, когда ее муж Иван собирался сменить заржавевшую сантехнику (так и приходилось, по его словам, жить в «гадюшнике»).

Во-вторых, им страшно надоели его постоянные придирки по малейшему поводу. То, видите ли, мусор из ведра давно пора выбрасывать (будто они сами не знали, когда это нужно делать); то свою обувь, якобы, не туда поставили… Причем, иногда читал мораль, зайдя без стука поздним вечером в их комнату. Но главное, Иван и Настя опасались завести ребенка, поскольку в состоянии невменяемости, в коем её отчим от водки пребывал уже чуть ли не ежедневно, он мог совершить непоправимое. Так, однажды, будучи «в стельку» пьяным, он, видимо, не сумел зажечь на кухне газ при включенной плите, и все едва не угорели…

Сколько раз Иван сжимал кулаки!

Но, хотя Настя и имела свою долю квартиры, приобрести на неё однокомнатную без доплаты было невозможно; а денег на это, как и на то, чтобы где-то снимать жилье, у молодых не было. Поэтому оставалось терпеть.

– Скорее бы у него печень села, – как-то бросила Настя в сердцах мужу.

– Зачем же ждать, – ответил тот и, вынув из кармана пиджака пузырек с бесцветной прозрачной жидкостью, сказал: – Это мне знакомый врач дал. Говорит, моментально останавливает сердце, и никакая экспертиза не придерется. А он по лекарствам спец.

В то время предложение Ивана показалось Насте чудовищным. Тем более речь шла о человеке, который в свое время её худо-бедно, но содержал и воспитывал. Однако жить с ним вместе становилось настолько невыносимо, что желание мгновенно разрядить ситуацию с каждым днем овладевало Настей все настойчивей.

Однажды они с Иваном стряпали на кухне, и туда вошел отчим с трясущимися от отсутствия похмелья руками. Настя спокойно намекнула ему, что за собой со стола нужно убирать (после своего очередного запоя отчим оставил на нем гору пустых бутылок, яичную скорлупу и разлитое из селедочницы подсолнечное масло).

– Это моя грязь! – повысил он голос. – Не нравится – скатертью дорога!

А едва Настин муж сказал, что надо хоть немного уважать близких людей, отчим с выпученными от ярости глазами схватил с блюдца нож и, подскочив к Ивану, заорал с пеной у рта:

– Всякое дерьмо мне указывать будет?! Кишки выпущу!

Настя взвизгнула от страха.

Что тут началось!

Иван ударил отчима ногой в грудь. Тот отлетел к подоконнику, повалив с него плошку с цветами, снова поднялся. Они сцепились… А когда Настя их разняла, её муж вне себя выкрикнул:

– Таких ублюдков за городом в овраге закапывают!.. Жену свою до инсульта довел, теперь нам, паразит, жить не даешь!.. Ты хоть понимаешь, что никому не нужен, только небо коптишь!..

Настя отвела Ивана в их комнату, принялась успокаивать.

– Больше я его видеть не могу, – сказал он и, заявив, что возвращается в общежитие, собрал свои вещи и ушел, хлопнув дверью.

В Насте все вскипело от злобы на отчима. Она вдруг смертельно испугалась, что по его милости может навсегда остаться одна.

И через несколько дней, выждав момент, когда он уснул на диване, она взяла воронку, вставила ее в горлышко наполовину опорожненной им бутылки «Столичной» и, достав из шкафа пузырек, принесенный мужем, стала аккуратно вливать его в водку.

Внезапно на кухню, шатаясь, вошел отчим. Машинально сунув пузырек и воронку в пакет, Настя быстро отошла к умывальнику, дрожа от страха.

«Если заметил, – подумала она, – тут же мне голову снесет».

Однако он прошел мимо, к холодильнику…

Мигом одевшись, Настя схватила злосчастный пакет и уже во дворе выбросила его в контейнер для мусора.

До прихода Ивана с работы бесцельно ходила по городу. В глазах – туман.

«Что будет?» – проносилось в голове…

Когда же в общежитии постучалась в дверь комнаты мужа и оттуда выглянул Иван в банном халате, она увидела у него за спиной полуголую девицу.

У Насти подкосились ноги… Она стояла, оперевшись спиной о стену, и до её сознания еле доходили слова мужа о том, что он сам подаст на развод и что у его будущей жены – трехкомнатная квартира без всяких «гнид»…

Как безумная, Настя бросилась к остановке…

А когда подбегала к дому, увидела у своего подъезда «скорую»…

На похоронах отчима были лишь два его дальних родственника и несколько жильцов дома…

Все эти дни Настя прятала от людей глаза…

А когда после поминок она вышла на улицу подышать свежим воздухом, к ней подошел их сосед и, поздоровавшись, сказал:

– Я позавчера решил к нему заглянуть. Стукнул в дверь, а она подалась. Смотрю, на столе возле дремлющего Кольки – поллитра «Столичной». А у меня после тещиных именин башка трещала – спасу нет! Дай, думаю, глотну: чай, хозяин не обидится, всегда угощал. Налил стакан, но едва ко рту его поднес, Николай вскочил, да как выбьет его у меня из руки!.. Я остолбенел!.. А он осколки подмел, пол вытер и говорит:

– Это для меня…

– И не опохмелишь старого друга? – спрашиваю.

– Сбегай, – кивнул головой, – за закуской, да приходи. Дверь открыта...

Но лишь, обрадовавшись, я сорвался с места, он схватил меня за рукав куртки.

– Знаешь, – забормотал (а у самого, гляжу, слеза по щеке покатилась), – зять говорит, я только небо копчу… А мне, Витя, тошно, как он, ради шмоток жить. Все куда-то спешит, а в глазах пусто. Поговорить с ним не о чем… Настя ни разу в жизни папой не назвала… Впрочем, поделом: я перед ней мразь! Но одному мне уже не выбраться… Зато как выпью – наш домик в деревне вижу. Я возвращаюсь с рыбалки, жена Клава из огорода мне рукой машет; а Настенька, еще маленькая, увидев меня, с букетом ромашек бежит мне навстречу… Я хватаю её за плечи, поднимаю высоко над своей головой; и, глядя в синее-синее небо, мы звонко кричим: «Пусть всегда будет солнце!..».

 

 

ПИСЬМО
 

Здравствуй, Катя!

Ты, наверное, удивишься, прочитав обратный адрес на конверте: прошло столько лет!

Когда весной я узнала, что у меня рак, операцию делать было поздно. Чем я только ни лечилась: и уколами, и облучением… Больше месяца пролежала в лучшей клинике у профессоров… А недели две назад лечащий врач явно намекнул: финита ля комедия! Знаешь, как я психанула! Пачкой долларов перед его носом трясу и кричу: «Этого мало? Сколько нужно?!». Думала, глупая, метастазы баксами остановить… Сейчас смешно, а тогда я места себе не находила: в голове – каша, хватаюсь за телефон звонить знакомым медикам, депутатам, прокурорам, хоть черту – с нашими-то возможностями! В свое время такие крутые дела проворачивали – дух захватывало! А тут с паршивой опухолью не справиться? Чушь!

Только однажды, выйдя из ванной, как глянула на себя в зеркало, так на пол и села: кожа да кости! Приехали…

После этого такая на меня апатия нашла, что не пила, не ела, лекарства в ведро повыбрасывала; целыми днями лежала на диване, в потолок уставившись…

Денис, мой муж, стал заявляться домой только к утру – якобы работы невпроворот. Понятно: он мужик здоровый, со мной ему больше делать нечего. Свекровь, проходя мимо, морщится: возле меня теперь ведро, постоянно бегать в туалет сил не хватает. Сын с утра до вечера по видео боевики смотрит. «Паша, – еле говорю ему, – сделай потише, мне плохо». Он только дверью хлопнет… Чувствую, прозевала я его: с малолетства нужды не знал – вот и вырос невосприимчивым к чужой боли. Иногда бывшие коллеги по работе заглянут в комнату: «Как дела? Поправляйся…» – и к Денису, выпивать да песни петь до полуночи… А когда нужны были баксы или связи – не переставая сюсюкались со мной, каждой прихоти внимали: шоколад, серьги, кольца появлялись, как по щучьему велению.

Да я не в обиде на них, ведь сама такая. Прости нас, Катя, мы тебе тогда соврали, отвечая на твою просьбу. Конечно, деньги у нас были и никогда не переводились. И если б захотели, даже купили бы вам с супругом в Москве квартиру. И работу бы нашли, а дочек в школу бы определили. Все было в нашей власти! Только, знаешь, в какую трясину нас засосало: денег – куры не клюют, а потратить лишнего нельзя: какой-нибудь тысячи долларов вовремя под рукой не окажется – конкуренты с потрохами сожрут! И тогда – прощай и трехэтажный особняк, и отдых на солнечной Мальте, и будущий университет в США для Пашки… А единожды вкусив меда, от него уже не отвыкнуть. Веришь, порой до исступления доходило: открывала гардероб, гладила очередную норковую шубку и всерьез думала: «Я счастлива!..».

Только едва сохнуть стала – и наряды, и хрусталь, и кафель в ванной стали мне противны до тошноты…

А прошлой ночью мне приснились детские глаза. Утром я долго не могла понять: откуда это и отчего у меня на душе стало тоскливо? И вдруг как обухом по голове: Танюша Морозова, Дима Кочетов… и весь класс, которому я когда-то во время институтской практики читала лермонтовского «Мцыри»… Какие сияющие глаза были тогда у ребят; они слушали меня, затаив дыхание. Казалось, их сердца были вместе с мальчиком-монахом в ущельях Кавказа! Помнишь?

– Скажи мне, что средь этих стен

могли бы дать вы мне взамен

той дружбы – краткой, но живой –

меж бурным сердцем и грозой!..

Вспомнив это, я была потрясена. Я поняла, Катя, что моя настоящая жизнь была среди этих ребят, когда я готовилась стать учительницей русского языка и литературы. Что, испугавшись нищенской зарплаты с полугодовой задержкой (а если совсем честно, то захотев «молочных рек с кисельными берегами»), я изменила своему призванию.

Тогда мне стало неистово жаль упущенной возможности умереть счастливо, в кругу любимых учеников и друзей, которых у меня, как выяснилось, за последние годы не было и в помине. Мне стало до боли обидно, что я осталась одна, поскольку за долгое время занятия бизнесом никому не сделала добра бескорыстно. Мне стало невыразимо страшно, когда, оказавшись лицом к лицу с Вечностью, я отчетливо увидела бессмысленность прожитого.

Это не пустые слова, подружка, поверь. Человек, не испытавший угрозы для собственной жизни, слеп. Раньше я из окна своей комнаты смотрела только вниз: подметено ли крыльцо, заперт ли гараж. Теперь, когда лежу на диване, в это же окошко вижу огромный черный Космос с мерцающими звездами… Теми, что открывались нам с тобой, когда вечерами мы выходили на балкон нашей институтской общаги, чтоб преклониться перед величием Вселенной… А помнишь, как до хрипоты спорили, почему Лермонтов на дуэли не стал стрелять в своего обидчика?.. Или о том, можно ли, вопреки утверждению Льва Толстого, соединить в гармонию добро и красоту?

Господи, еще всё было впереди, всё возможно…

Кем же я стала, если оказалась равнодушна к твоей просьбе помочь с выездом из Таджикистана, видя почти каждый день по телевизору, что там происходит! Если с тобой, Катя, случилась беда, нет мне прощения…
Завтра соберусь с последними силами и пойду в отделение связи, где вместе с письмом вышлю тебе перевод. Знаю, муж со свекровью съедят меня заживо, но мне теперь всё равно. Боюсь только, почта до тебя не дойдет: в Душанбе опять неспокойно… А если тебе с семьей все же удалось за эти годы оттуда выбраться, то для меня это стало бы единственным утешением в жизни.
И все же, Катенька, в какие бы передряги судьба тебя ни бросала, если в минуту отчаяния ты решишь оставить педагогику, помни: никакие деньги не заменят тебе счастья от осознания того, что в чьем-то сердце навеки осталась частичка твоей собственной души, несущая из поколения в поколение «разумное, доброе, вечное…».

Еще раз прости за всё, и храни тебя Бог.

Прощай!

Твоя Наташа

22.07.1998

 

ПУНЬКИНО СЧАСТЬЕ

 

– Иди, выбирай, – Галина Викторовна отпустила руку своего семилетнего сына, и тот принялся обходить небольшие железные клетки с котятами. Глаза мальчика радостно засияли, ведь он ждал этой минуты целую неделю. С того самого дня, как мама обещала ему купить зверёныша. Как часто, проезжая в троллейбусе мимо колхозного рынка, Славик вглядывался туда, где продавали котят! Как мечтал он о живом пушистом комочке, который станет его настоящим другом! Ведь это было совсем не то, что его бездушный плюшевый медвежонок!

Мальчик поочерёдно обходил каждую клетку и, наклоняясь над ними, наблюдал за котятами. Некоторые из них глазели на окружающих, другие чистились, а третьи безмятежно спали – очевидно, давно привыкнув к походам на рынок.

– Вот, – говорила меж тем Галина Викторовна продавщице, – донял меня: купи да купи котёнка… Я сначала не хотела: шерсть от него, грязь. А после подумала: уж лучше пусть сын со зверёнышем возится, чем тусуется во дворе с какой-нибудь шпаной, которая через пару лет его всякому дерьму научит…

Женщина-продавец поддакивала собеседнице и нахваливала свой товар – мол, у неё все животные чистые, блохи и глисты выведены, никто никогда не приносил котят назад…

– А «персы» у вас почём? – поинтересовалась Галина Викторовна, посмотрев на персидских котят, сидящих в корзине, устеленной мягкими тряпками.

– Которые помесь с обычными – по пятьсот… А чистокровные по тысячу двести за штуку… Разбирают очень быстро…

– Дорого, – посетовала Галина Викторовна. – Нам лучше обычного, но хорошенького…

– Таких у меня пруд пруди, – продавец кивнула головой в сторону клеток. – У кого кошки котятся, все мне тащат… Принимаю по восемьдесят рублей за штуку – на еду, содержание… Почему бы людям не помочь?.. А отдаю их за символическую плату, кто сколько даст. Совсем бесплатно, говорят, нельзя: не приживутся у новых хозяев, примета такая…

Славик обошёл больше половины котят и вдруг остановился: в углу одной из клеток, прутья которой местами были покрыты ржавчиной, он заметил маленького худенького котёнка пепельного цвета. Тот лежал, опустив головку и подогнув под себя передние лапки.

– Эй… – позвал его Славик.

Зверёныш даже не шелохнулся…

Тогда мальчик присел и тронул его пальцем.

Котёнок поднял голову и поглядел на Славика. И мальчик прочёл в его глазах глубокую грусть.

– Дрыхнешь? – растерявшись, пробормотал Славик.

Тот, не отрывая взгляда, смотрел на мальчика…

– Ты чего такой хиляк? – после некоторого молчания спросил Славик.

Затем подошёл к маме, запустил в её сумку руку и отломил небольшой кусочек сардельки. Вернувшись к клетке, он просунул угощение меж прутьев.

Котёнок пошевелил ноздрями… ещё раз… затем поднялся на лапки и осторожно, с опаской ткнувшись носом в лакомство, взял его зубами и принялся жевать. Другие котята, почуяв вкусное, повскакали со своих мест, но им ничего не досталось…

Поев, котёнок начал облизывать свою лапку и чистить ей мордочку… Славик, улыбаясь, наблюдал за ним…

– Умылся? – спросил он котёнка через пару минут... Затем вынул из кармана брюк конфетку в шершавой обёртке и принялся водить ей по прутьям клетки… Зверёныш сначала с любопытством смотрел то на фантик, то на мальчика … А после – видимо, сообразив, что с ним желают поиграть – начал хватать обёртку своей лапкой. Мальчик двигал фантиком вверх-вниз и вправо-влево по прутьям клетки, а котёнок старался уцепить его своими коготками… Наигравшись, он присел; и едва Славик погладил зверёныша по головке, тот несколько раз лизнул его палец…

– Мам, – позвал мальчик.

А когда Галина Викторовна и женщина-продавец подошли, он с горящими от восторга глазами показал им на котёнка:

– Он меня сейчас лизнул…

– Кто, Пунька? – удивилась продавец. – Вот это номер! А ведь думала, он у меня так и останется сонной тетерей… Я его у нашего подъезда подобрала, – обратилась она к Галине Викторовне. – Гляжу как-то, сидит этот кроха под дождём, съёжился в комок и дрожит, как осиновый лист… Принесла домой… Ест он как дистрофик; пожуёт чуть-чуть, ляжет и уткнёт головку в пол… Настрадался, видать… Наверное, долго один жил, без молока материнского, поэтому таким худобушкой и стал… Из носа несколько дней текло, пришлось максидином капать… Какая кошка посильней, начнёт его донимать… Пуньке бы в тепле и уюте пожить, да с хорошими хозяевами… На авось сюда приношу, вдруг кто-нибудь возьмёт? Да куда там. Уже третью неделю никакого с ним толку… – Она махнула рукой. И дальше проговорила полушёпотом, почти на ухо Галине Викторовне – чтобы не услышал мальчик: – Чую, придётся его Лёньке отдать, соседу моему… Опять за чекушку… Он обычно стакан водки опрокинет, полное ведро воды нальёт и котёнка туда – плюх! Крышкой накроет, усядется на неё и сидит – пока, говорит, в ведре биться о крышку не перестанут… А что мне с такими делать, которые сбыта не имеют? Их знаете, сколько! Не превращать же квартиру в хлев...

Галина Викторовна поморщилась.

– Давай, выбирай… – и она слегка подтолкнула сына к другим клеткам.

Мальчик постоял немного в раздумье… затем опять присел к Пуньке и протянул ему конфетку. Тот снова принялся с ней играть…

– Ну надо же, – покачала головой женщина-продавец, – прямо подружились…

– Ты что к нему пристал… – укоризненно взглянула на сына Галина Викторовна. – Гляди, сколько красивых котят вокруг – и рыженьких, и беленьких! Подвижных, пушистых, здоровых! Сдался тебе этот хилый и облезлый…

– Он будет жить со мной, – надул губы Славик.

– Спятил? – повысила голос Галина Викторовна. – Чтоб мне по ветеринарам с ним бегать да кормить его с ложечки? У меня мало забот?..

– Я… – голос Славика дрогнул, – возьму только его… – Он кивнул на Пуньку.

– И здесь собираешься скандал устроить? – Галина Викторовна побледнела. – Не хочешь выбирать, тогда я сама…

Пока она ходила с продавцом меж клеток, Славик чесал Пуньке за ушком. А тот сладко мурлыкал…

– Тебя правда кошки бьют? – спросил он. – Будешь жить у меня? Вместе гулять будем, я тебя в обиду не дам…

Зверёныш принялся тереться головой о палец Славика…

Через некоторое время Галина Викторовна подошла к сыну с сиамским котёнком на руках:

– Смотри, какая чудная мордашка… – показала она Славику.

Тот мельком взглянул на сиамского котёнка и продолжил почёсывать Пуньку. Который притих, словно что-то почуял…

– Ну, что скажешь? – спросила Галина Викторовна сына. – Сейчас зайдём в зоомагазин и купим ему миску и ошейник. Хорошо? А ты пока придумай ему кличку…

– Он мне не нужен… – пробурчал в ответ Славик.

– Что? – было видно, как Галина Викторовна теряет терпение.

– Он вон какой здоровяка, и без нас проживёт… – громче сказал мальчик.

Сунув сиамского котёнка в сумку, Галина Викторовна взяла сына за руку и быстро повела его за собой. Тот заревел.

– Не стыдно? – Галина Викторовна остановилась и наклонилась к сыну. – Ты мужик или баба?.. Больше со мной никуда не пойдёшь!

И она дёрнула сына за руку.

И тут Славик почувствовал страшный смысл слов, произнесённых женщиной-продавцом полушёпотом, но которые он всё же расслышал – «в ведро с водой». И вдруг ощутил, что он, Славик, беззащитного Пуньку предаёт; что если сейчас не взять этого зверёныша с собой, его постигнет нечто ужасное…

Славик начал извиваться в руке матери. Сиамский котёнок выпал из её сумки и забился в кусты, где его вскоре настигла женщина-продавец... Галина Викторовна с силой шлёпнула сына по заднице, крепко сжала его ладонь в своей и почти волоком потащила его к остановке:

– Придём домой – получишь у меня ремня!..

Продолжая плакать, Славик обернулся: крохотный и невзрачный Пунька, вытянув свою шейку, напряжённо всматривался в удалявшегося от него мальчика…