Владимир НЕЧАЕВ. МУДРЕЦ ИЗ НЬЮ-ГЕМПШИРА. Роберт Фрост (из серии «Апология перевода»)

 

Владимир НЕЧАЕВ

МУДРЕЦ ИЗ НЬЮ-ГЕМПШИРА

Из серии «Апология перевода»

 

Когда я слышу это имя Фрост,

Доносится мне яблок спелых хруст.

Я запросто рифмую с Фростом «прост» –

Пусть груб, но прочен поля влажный холст.

Забуду Джойса, Пруста – слышу наст

Под лыжами весной. Морозный куст

На стеклах утром. Сад в стихи отдаст

Ему весь урожай и дремлет, пуст.

В Америке Роберт Фрост был настолько популярен, что, как сказали бы русские, его знала каждая собака.

Начав писать стихи в конце 19-го века, он основательно врос в век 20-й, получив все мыслимые и немыслимые литературные премии (Нобелевская оказалась для него мелковата). Ткань его стихотворений так и не приняла «шум и ярость» новой эпохи. И в этом одна из загадок поэта.

Найдя предельно сложное в предельно простом, Фрост постарался не умалить эту сложность. Он сделал крепкую попытку ответить на вопрос, что же такое человек. Человек Трагический – может быть, такое определение дал бы Фрост, удлинив взгляд Шекспира на несколько столетий вперед.

Когда в 44-м простенькое в первом прочтении стихотворение «Войди!» попало в руки солдат американского экспедиционного корпуса в Европе, Фрост становится национальной знаменитостью (вспомним «Жди меня и я вернусь» Константина Симонова).

Он мало путешествует по миру, но много ходит пешком по родному штату Нью-Гемпшир. Все видит, все слышит.

Незадолго до смерти Фрост летит в СССР, побеседовать с Никитой Хрущевым. Он насмешливо созерцает неприступность людей госбезопасности, лесть московских окололитературных чиновников, суету и желание понравиться американскому классику тогда еще молодого Евтушенко.

Разговор с Хрущевым все-таки состоялся, несмотря на болезнь поэта. Он разговаривал с генсеком на гостиничной кровати и в шлепанцах, как если бы у себя дома. Потом в одном из интервью он назовёт Хрущева разбойником. Обиделся ли Хрущев, теперь уже неважно.

После Роберта Фроста остались сборники его стихов, словно бы поэт зашел в дом, растопил огонь в печи и отправился дальше.

Мне кажется, он был счастливым человеком. Прочтя из невероятного далека мои вольные переводы, возможно, он не будет отрицать это.

                                                                                              

ЧАС ПЕСКА

Там, где соленой горой

Зелень волны вперебор,

Время начать иной

Безбрежности разговор.

 

Море песчаный вал

Вышлет к порогу людей.

Кто синевой не стал –

Сгинет в плену зыбей.

 

Прихоть береговой

Линии – плата земли.

Пусть человек за собой

Бросит на дне корабли,

 

Пусть все равно руке

Море иль дюны грести –

Лучше уйти налегке

Смуглым песком из горсти.

 

ВОЙДИ!

Я вышел к лесу послушать дрозда.

Он сумерки гнал прочь.

Если снаружи еще был день,

Внутри – была ночь.

 

Слишком мрачен для птицы лес,

Взмах крыльев слаб,

Чтобы раздвинуть лесную клеть,

Может, песня смогла б…

 

И луч последний скользнул и погас.

Солнце ушло от дел.

Но отблеск жил песней дрозда,

Так дрозд пел.

 

Все дальше голос тонул во тьме,

Что значил он? –

Словно призыв следом войти

В скорбь и траур колонн.

 

Нет, не войду. Я отступил.

У звезд хватит огня, –

Если бы даже случилось и так,

А разве звали меня…

 

ЗАСНЕЖЕННЫЙ ЛЕС ВЕЧЕРОМ

Чей это лес я знаю, знаю…

Он не заметит нас у края,

Хозяин голубых теней,

Владелец сумеречной стаи.

 

Лошадке страшно, странно ей.

Не слышно звуков, нет огней.

В лесу, когда такой мороз,

Вдвоем никак не веселей.

 

И бубенцом звучит вопрос:

Какой нас черт сюда занёс,

И не пора ли снова в путь?

Но лес встает во весь свой рост.

 

И лес не обнажает суть.

Не скоро ношу мне вернуть,

Нескоро мне еще уснуть,

Совсем не скоро мне уснуть.

 

УТРАЧЕННАЯ ДОРОГА

Из двух дорог я долго выбирал,

Но, сделав шаг, не мог я выбрать обе –

Еще смотрел на тот лесной прогал,

Где сердце бедное – я это твердо знал, –

Осталось на неизбранной дороге.

 

Заросшая – вот лучший мой порыв, –

Как День творенья, встретила травою

Такой густой, что толчеи мотив

Назойлив был, но музыку открыв,

В свои труды ушел я с головою.

 

И та и эта равно хороши

Листвой летящей в бедственности шага.

Оставлю я другую для души!

А здесь хоть приминай, хоть вороши –

Соленая не утоляет влага.

 

Я о потере буду говорить

В конце дорог, о том, что был возможен

Тот поворот. Мне некого корить,

Что слово «жить» и слово «повторить»

Непройденное означает тоже.

 

ДЕРЕВЬЯ НА ВЕТРУ

Чудо деревьев моих!

Мне бы слушать и слушать

Мерный шум их –

Все равно, что дышать

Или думать.

 

Мы молчим –

Открывается в слухе

Наших горестей мера.

Об утраченной радости

Знает древесное ухо.

Это больше, чем вера, –

В нас говорящие листья,

Что твердят о потерях,

Но всегда остаются.

 

Слышать голос –

И есть постареть,

В лад клонясь, замедляя

Шаг и хриплый свой выдох,

Когда настигает нас весть.

 

Я однажды отважусь и все же

Соберусь, я и дня не назначу,

Дверь закрою, не оглянусь,

Но узнаю по дрожи и плачу

Дерев на пути:

Время не говорить,

Но идти.
 

Петропавловск-Камчатский