Антон ЛУКИН 
Антон ЛУКИН
ИЗБА ГЕРОЯ
Рассказ
Рядом с селом Ивановское Дивеевского района притаилось крохотное село Сыресево. Родина Героя Советского Союза – Валентина Егоровича Ситнова. В Дивееве одна из улиц носит имя Героя.
Валентин Егорович был заместителем командира эскадрильи 21-го бомбардировочного авиационного полка 22-й авиационной дивизии 4-го авиационного корпуса дальней бомбардировочной авиации. В звании гвардии капитан. В 1934 году окончил семилетнюю школу в селе Глухово и поступил в химический техникум имени Красной Армии города Дзержинска. Занимался в Дзержинском аэроклубе, который окончил в 1938 году. В том же 1938 году Дзержинским горвоенкоматом был призван на действительную военную службу в Красную Армию и направлен в Энгельское авиационное военное училище лётчиков.
В 1939 году после окончания училища продолжил службу в авиаполку тяжёлой авиационной авиации. Принимал участие в советско-финской войне. Совершил 45 боевых вылетов. За успешную бомбардировку военно-морской базы в Котке был награждён орденом Красной Звезды. После окончания боевых действий проходил службу в Крыму в 21-м полку авиации дальнего действия. На фронтах Великой Отечественной войны – с июня 1941 года. Принимал участие в бомбардировке Бухареста и Констанцы.
В начале июня 1942 года возглавляемая им группа тяжёлых бомбардировщиков уничтожила нефтехранилища в районе румынского города Плоешти, в которых хранились стратегические запасы топлива для всей южной группировки вражеских армий. Через несколько дней бомбардировкой группы были разрушены мост и нефтепровод через Дунай на железной дороге между Бухарестом и портом Констанца. Удостоен звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». Валентин Егорович выполнил более 200 боевых заданий, шесть раз был подбит, дважды его машина горела в воздухе, трижды ему приходилось сажать самолёт будучи легко раненым.
В ночь с 24 на 25 июня 1943 года при бомбометании по военным объектам в районе железнодорожной станции Мокрая в Донбассе самолёт Ситнова «ИЛ-4» был подожжён зенитным снарядом. Пробираясь к фронту, 4 июля 1943 года попал в плен. В концлагере, работая в электромастерской, совершил вместе с товарищем диверсию, выведя из строя силовой кабель. За что был избит до полусмерти и переведён в одиннадцатый блок смертников в Освенциме, а затем в концентрационный лагерь Бухенвальд. Три раза пытался бежать. Был одним из организаторов и активных участников вооружённого восстания 11 апреля 1945 года в Бухенвальде. После освобождения и проверки в августе 1945 года Ситнов Валентин Егорович был восстановлен в звании и должности. С сентября – вновь заместитель командира авиаэскадрильи 240-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка в Северной группе войск в Польше. Ситнову были возвращены все награды. Погиб Валентин Егорович 20 декабря 1945 года от руки польского националиста. Похоронен в административном центре Брестской области Белоруссии – городе Бресте.
Такой вот отважный и героический человек когда-то родился, жил и ходил по земле Дивеевской. Стыдно признаться, но в Сыресеве я не был ни разу. Даже проездом. Как-то случайно мы с дедушкой, Николаем Михайловичем Квитко, который в следующем году встретит восьмидесятилетний юбилей, вышли на этот разговор.
– Ишо бы не знать, – сказал дед. – В лагере, в плену когда… В газете писали. О подвиге егошнем. Про избу… Говорят, сохранилась.
– Надо бы съездить, – говорю я дедушке.
– Надо, – соглашается Николай Михайлович.
Грибная пора этой осенью пришла с опозданием и затянулась вплоть до середины ноября. В конце сентября колыхнули дожди. Погода стояла тёплой. Самое оно пройтись с корзиной по лесу. Ежели ехать в сторону посёлка Коврез, то по левое плечо будут дачи. Почти заброшенные. Многие поросшие кустарником, с прохудившейся крышей и выбитыми стёклами, одиноко коротающие в безмолвии угрюмый век. По правую сторону, за небольшой лужайкой, где летом в зарослях густой травы прячется крупная клубника, посадки деревьев. Заезжаем с дедушкой проведать грибы. Николай Михайлович медленно кружит возле молодняка. Я углубляюсь в самую даль. Внимательно облазил всё вдоль и поперёк. Грибов нет. Хоть и излюблены места эти валуями. Всегда растут семьями. Белый груздь и подберёзовики тоже частые здесь гости. Но сейчас под ногами лишь шуршит пожелтевшая листва и с треском ломаются, разносясь по округе далёким эхом, опавшие ветви. Сухо. Возвращаюсь обратно. Дед, приоткрыв дверцу, сидит в машине.
– Нема? – улыбается. – Вот и у меня так же. Поганок и тех нет.
– Откуда им взяться, – говорю. – Земля, что камень. Копни лопатой, штык погнёшь. А дожди были.
– Толку-то. Тут лить надо сутки напролёт. Может, тогда что и появится. А так… – Дед кивает в сторону багажника. – Не спеши. Достань стульчик, посидим малость. Воздух какой, а! Как водица родниковая. Сколько не пей, не напьёшься.
Достаю из машины рыбацкий стульчик, присаживаюсь рядом. Молча наслаждаемся тишиной. Хорошо. Иногда полезно побыть наедине с природой, остановить время, прогнать от себя все мирские заботы прочь и с лёгким замиранием сердца любоваться, как ветер подхватывает сухие листья, небрежно кружит их в танце и легонько касается твоего тела, по которому тут же бежит приятная дрожь. В эти минуты даже думается хорошо. И думы эти загадочные и добрые. Даже чуточку волшебные.
– Вот она – жизнь, – тихо произносит дедушка.
– А?
– Жить, говорю, хорошо, – повторяет дед. В голосе улавливается лёгкая грусть. Раздаётся постукиванье дятла. Словно золотые годы мчатся молодой лошадкой, ни на секунду не сбавляя шаг. Только поспевай за ними. Хочется ухватить за гриву, чуток приостановить… не получается.
Зато месяц октябрь выдался грибным. Народ с вёдрами и корзинами повалит в лес запасаться дарами леса на зиму. Даже в ноябре, чуть ли не до первого снега, будут попадаться рыжики и белый гриб. Белые грибы и подосиновики я собираю в стороне села Челатьма и за деревней Крутцы. Иногда с приятелем, Санькой Коробовым, заедем в село Кошелиха. Лес там хороший, места грибные. Только успевай нагибаться. Иной раз хоть косу бери. По нескольку заходов делаешь, набивая автомобиль грибным урожаем. Люблю грибную охоту. Прогуляться по лесу с ведёрком – всегда праздник. Грибники меня поймут.
Едем с дедушкой в Сыресево, как и договаривались. Рыжая осень, словно художник, разбросала повсюду краски. Золотом играют на деревьях ещё недавно зелёные листочки, а где местами полыхают красным огнём. Красиво!.. Беседуем. Хвалимся друг перед другом, где кто сколько грибов насобирал. Дед заводит разговор про медведя, который, мол, совсем недавно задрал двоих грибников. В Ардатовском районе. Парня и девушку. Об этом я слышал тоже. Правда, слухи ходили разные. Одни говорили о случившемся в Вознесенских лесах, другие уверяли, что косолапый убийца объявился в Мордовии, третьи твердили, что всё это было в Рязанской области. На то, как говорится, они и слухи, чтоб расти с небывалой скоростью и перечить друг дружке. Может, конечно, где и был похожий случай, но не в наших краях. Случись такое, об этом тут же было бы известно досконально каждому – где, когда и кого. С медведем шутки плохи. Не спрячешься и не убежишь. Повстречать эдакого хищника, да ещё в гневе, – неминуемая погибель. Хотя… Сыров Андрей, знакомый охотник, не раз уверял меня, что встретить медведя в лесу практически невозможно.
– Любой зверь боится человека, – говорит Сыров. – За версту чует. Уйдёт стороной. Что волк, что медведь.
– Но ведь… трагические случаи были. И не раз, – возражаю. – Зверь непредсказуем.
– Как говорится, волков бояться… – Андрей, проведя ладонью по подбородку, улыбается. – Тогда… сидите дома.
Заезжаем в Сыресево. Маленькое село со старой разрушенной церковью. Почти у каждого дома стоят покосившиеся погреба. Кругом ни души. Ни единого прохожего, чтобы спросить, где именно находится изба Героя-лётчика. Даже старушки в окно не глядят, как частенько бывает в деревнях. На лавочках сидеть уже прохладно. Собак и тех не видно. Лишь в небе кружат птицы – прощаются с родными местами и готовятся в дальний не простой путь. Возле дома одного стоит старая телега, усыпанная листьями, а рядом ива, раскинув в стороны полуголые ветви, скрипит на ветру. Вспомнился Череватовский вяз, у которого довелось мне побывать совсем недавно. В народе величают его как «Дерево ведьм». Согласно местным поверьям, к этому вязу в определённое время слетаются ведьмы и колдуны. Излюбленное место нечистой силы. Растёт дерево в поле между двух старинных сёл: Большое Череватово и Елизарьево.
– С Елизарьево его хорошо раньше было видно, – говорит мне Сухов Владимир. – Мальцом был, помню это. А ныне… Погибло дерево. Ствол сгнил, обрушился. Теперь вот на земле век коротает свой. Н-да.
– Страшные истории про него ходят, – говорю.
– Народ у нас, сам знаешь, какой. Сам боится и других пугает, – улыбается Владимир. – Говорят – колдуны свадьбы затевали возле него. Да ведьмы на шабаш слетались. А ночью пойдёшь один мимо – не то чёрта хромого, не то лешего встретишь. До смерти запугают.
Прошу Владимира показать мне это дерево. На его «буханке» пробираемся через поле к заколдованному месту, которое уже давно заросло кустарником и молодыми деревьями. Лихо объезжаем большие муравейники. На тёмно-белом фотоснимке, который сохранился до наших времён, датированный началом семидесятых годов прошлого столетия, Череватовский вяз во всей красе стоит один посреди поля. Как хозяин. Теперь же, незнамши, где именно он растёт, среди зарослей молодняка, тяжело его отыскать. Ехать становится труднее. Сухов останавливается. Глушит машину. Дальше идём пешем. Владимир увлекается охотой. В местах этих стрелял когда-то тетеревов. Потому ориентируется неплохо. Хороший малый. Башковитый и рукастый. Помимо охоты имеет интерес к рыбалке. Держит улья. Воспитывает двух дочерей. Трудится на Дивеевской птицефабрике электриком. Добрый, отзывчивый и, что немаловажно, приятный и интересный в разговоре.
Вышли к знаменитому дереву, которое, скорее всего, когда-то служило ориентиром меж двух населённых пунктов. С обоих концов его хорошо было видно. Иди прямиком – не заблудишься. Теперь же распластался вяз на земле, широко раскинув ветви и одиноко дожидаясь исхода дней своих. Остаток ствола, на котором вырезан крест, по-прежнему тянется к небу. Только уже не вызывает такого могущества и устрашения, как раньше. Больше грусть. Ушли в бытие колдуны с ведьмами, прихватив с собой душераздирающие легенды. Мало кто сейчас вспомнит толком хоть одну устрашающую историю об этом месте. А ведь каких-то несколько десятков лет назад байки эти с большим интересом расходились по устам местного люда. И ведь, правда… Окажись в то время в вечерние сумерки рядом с деревом, что стоит посредь поля и на ветвях которого сидят чёрные сонные вороны, – жуть возьмёт. Поневоле родятся недобрые мысли.
– Сходил бы, разведал. Может, кто откликнется, – говорит мне дедушка.
Захожу то в один, то в другой двор. Стучу в двери. Никто не выходит. Странное чувство. Будто одни мы с дедушкой здесь. На машине проехали до окраины села. Ни единой души. Ни на улице, ни в избах. Уже отчаявшись кого-либо встретить, заворачиваем на соседнюю улицу, где одиноко стоит полуразрушенная церковь, и замечаем мужчину. Подъезжаем, выходим из машины, здороваемся, просим указать, где находится изба Героя-фронтовика.
– Дэк… здесь от, – кажет рукой. – Совсем рядышком. Я покажу.
Мужчина пожилых лет представился Анатолием. Высокий. Одет в болоньевую куртку, на голове неряшливо сидит шапка, на широкой переносице большие круглые очки. Густая тёмная борода местами окрасилась сединой. У самого носа под верхней губой волосы обрели рыжий цвет. Всё это время Анатолий курил «примачок». Тушил каблуком сапога окурок и закуривал вновь, тяжело покашливая. Пока шли к избе, он в двух словах рассказал о своей жизни. Что родом он из Астрахани. В самом начале двухтысячных продали с супругой городскую квартиру и перебрались сюда. И вот уже как двадцать лет живут в Сыресеве, в крохотном доме, и ни о чём не жалеют. Дети, правда, как подросли, перебрались в город. А им с женой и здесь хорошо.
Подошли к избе Валентина Егоровича. Маленькая. Без окон. И без двери. Внутри тоже всё порушено. Перегородки и печь сломаны. На серых брёвнах две памятных доски. На одной Красная Звезда и надпись «В этом доме жил Герой Советского Союза Ситнов Валентин Егорович (1918-1945)». Больно и грустно глядеть на одинокую хижину, хозяин которой, не жалея себя, день и ночь бил гитлеровских захватчиков и отдал за счастливое будущее своего народа самое дорогое, что есть у человека, – свою жизнь.
– От так от и стоит на ветру, сестрица, одна-одинёшенька. И нет до неё никому дела. Ни начальству какому. Никому другому. А ить, чего школьников не привозить сюда бишь с района, а? Ить она и есть – живая история. И церкву нашу заодно бы сделали. Богу свечку поставить негде, – Анатолий, покашляв, грубыми чёрными от работы пальцами подносит окурок к обветренным сухим губам, затягивается, выпускает из ноздрей густой табачный дым. Трудно не согласиться. Делаю пару фотографий. Спрашиваю Анатолия, не будет ли возражений, если сфотографирую и его. – А меня-то чего? Что я, красна девица что ль какая? Не надо. Я их… этих снимков, никогда не любил... Эт для газеты? – говорю, что нет. – Жаль. Для газеты надо. Пусть посмотрют. Глядишь, стыдно станет.
И вновь мужчина завёл разговор о своей жизни. Доверчиво открыл передо мной, словно книгу, свои воспоминания, охотно повествуя мне про молодые годы. Внимательно с интересом слушаю. И жалость к этому высокому пожилому человеку просыпается в моей груди. Одиноко здесь ему. И поговорить толком не с кем. Порой, каждому хочется уйти, убежать от суеты людской в какую-нибудь глухомань, уединиться с природой и не видеть, не слышать никого. И всё же человеку, как глоток воздуха, необходим другой человек. Просто, чтобы поговорить. Живое общение, пусть изредка, должно присутствовать в нашей жизни. Только познав долгое одиночество, открывается большая радость от обычной беседы. Как мне показалось, Анатолий эту радость хорошо познал. И было бы большой неблагодарностью перебить сейчас его речь. И потому, не спеша провожая его до дома, я внимательно слушал его истории, которые быстро менялись одна за другой, и с доброй улыбкой кивал в ответ.
Направляясь в сторону дома, долгое время едем с дедушкой молча. Оба думаем о чём-то своём. Каждый хранит в мыслях тайну и не спешит делиться ей. Словно мальчишка-беспризорник предстала пред нами изба, грустно опустив, будто глаза, выбитые окна и сжавшись виновато за свой убогий вид, ждала, когда же мы уйдём. А ведь и её стены помнят задорный детский смех и улыбки. Сколько интересных историй хранят эти стены. Познали, как никто другой, и радость, и тревогу, и горечь с болью. Помнят, как напевали колыбельную в зыбке мальчишке, который после отважно встанет на защиту своей Родины и своего народа. Помнят тихий женский шёпот, читающий письма с фронта. Помнят радость Победы. Помнят… Всё хорошо помнят стены этой маленькой избы. Благодаря, может, этим воспоминаниям и стоит ещё изба на этом белом свете, держится из последних сил, не сгибается, так же, как и хозяин её, долгие годы ведёт нещадную борьбу со временем.
– Н-да, – сказал дед. – Стояла бы изба поблизости где с Дивеевом, может, и в сам-деле какой музей открыли бы.
– Может.
– Хотя… И сейчас не поздно. Было бы желание.
Забрали и везём с собой из Сыресева грустную задумчивую тишину. За окном проносятся деревья. Жизнь идёт своим чередом.