Эвелина АЗАЕВА 
Эвелина АЗАЕВА
ФЛОРИБУНДА
Рассказ
Во сне безрукая Яха всегда видела себя с двумя руками. И на обеих перстни. Она любила украшения, и во сне перстни – и те, что у неё действительно были, и те, которых никогда не было, сверкали, лучились. Яха разглядывала свои белые, тонкие, юные руки, и радовалась.
Во сне она часто видела себя стройной и молодой. Ей, как многим горянкам, была присуща особая грация. Когда танцевала лезгинку, летела как пушинка. Много парней на неё заглядывалось, но влюбилась она в Имрана, бывшего одноклассника. Он еще в школе ей нравился, и когда он через несколько лет после окончания школы вдруг горячо на неё посмотрел, девушка была на седьмом небе от счастья. Дело быстро сладилось, она вышла за Имрана замуж, и родила сначала одну дочь, потом другую. А дальше наступила война. И муж ушёл воевать. Не то чтобы он был идейным борцом за отделение Чечни, нет. Никогда и разговоров таких дома не было. Просто пришли его друзья, и сказали, что идут воевать против русских, защищать Чечню, и он пошёл с ними. Яха не отговаривала: его просто посчитали бы не мужчиной, если б отказался.
Так он стал боевиком. Яха гордилась мужем – она была молода, и считала Имрана и его друзей героями. Если бы не дети, она подалась бы с ним в горы, как некоторые жены. Сейчас, через более чем десять лет после войны, она думает: как хорошо, что она осталась жива и её дети при ней, а не живут с родственниками, как у тех жен, которые кинулись за мужьями. И взгляды на войну она пересмотрела. Зря Дудаев так... Какое отделение от России, зачем? Кому нужна Чечня – Америке, Саудовской Аравии? Разве как инструмент для уничтожения русских, ни за чем больше. Отделись Чечня, и превратили бы её в большой террористический лагерь, из которого постоянно совершали бы набеги туда и сюда. А до того, что чеченцы – маленький по численности народ и нельзя его вот так «тратить», – никому и дела бы не было. Жалко Яхе свой народ.
И русских жалко. Однажды, в войну, она встретила на улице русского солдата – грязного, испуганного, совсем юного, и тут же к нему подошли боевики, увели. Он все оглядывался на неё, ждал, что она защитит, спасёт, но что она может сделать против вооруженных мужчин? Лишь имя спросила, и у мужчин спросила, куда повели, чтобы если мать будет искать – ходили по Чечне солдатские матери, – рассказать ей. «Вадим Аннушкин», – ответил паренек. Она запомнила.
Яха тогда еще не сочувствовала русским, считая их захватчиками, обидчиками. А тут что-то шевельнулось в душе. Мальчишка смотрел на неё, женщину, лет на десять старше, как на мать, надеясь на защиту. Яха, растревоженная, со стыдом, что ей жаль оккупанта – так она их тогда называла, – всё же в душе попросила Аллаха сохранить ему жизнь. Вот только ему, не другим, потому что совсем ребенок.
А сейчас, через много лет, она уже спокойно относилась к русским, и ненавидела только богатых. Верхи всех народов. Тех, у кого яхты и голые девки. Это на деньги от войн у них яхты и девки. Это они отняли мужа – он погиб, и даже тела не нашли. Это они отняли у неё левую руку (хорошо хоть левую! Всю жизнь этому радуется – что не правую). Дом разбомбили, и Яха с детьми, без руки, истекая кровью, была спасена соседями.
Долго думала она потом, после войны, как же так получилось, почему два народа, жившие в советское время мирно, вдруг взъелись друг на друга, и пришла к выводу, что войну начали богатые мира сего – чтобы под шумок грабить Россию и чтобы как можно больше молодых парней убивать. Именно они способны были скинуть режим Ельцина, и потому их уничтожали. Не столько даже для того войну затеяли, чтобы чеченцев убивать – не было мировым буржуям до них дела, сколько для того, чтобы у русских остались одни бабы, дети и старики. И республику для атаки выбрали неслучайно – изучили историю, знали, что чеченцы под ружье встанут и будут воевать и двадцать лет, и больше. А ещё надеялись, что вслед за Чечнёй выйдут из состава России и другие мусульманские территории, и развалится страна...
Звери! У Яхи при воспоминании закипала ненависть. Она уже привыкла к жизни без руки, к тому, что все её жалеют и отводят глаза от пустого рукава. Но какие же звери все эти олигархи, и Ельцин, и Грачёв, его министр обороны! Равно ненавидела она и саудитов, и американцев – всех, кто накачивал Чечню оружием и деньгами, и пудрил мозги таким, как Имран, идеями независимости, свободы. Теперь, в свои почти сорок, Яха понимала, что никакой независимости у маленьких народов быть не может. Они всегда с кем-то. И русские, хоть с ними много различий, все-таки ближе, чем канадцы или американцы. Те, вообще, как инопланетяне – это она поняла, пожив в Канаде.
Но всё же она очень дорожила канадским паспортом. В Чечне у неё ни дома, ни имущества. А тут – приняли, дали субсидированную трехкомнатную квартиру, за которую она платит копейки, дали пособие по инвалидности и на детей обоих детские пособия. Мечта! И это очень важно, учитывая, что инвалид не только она сама, но и младшая двенадцатилетняя дочь-аутистка.
Вот это теперь её настоящая боль. Не война и не отсутствие руки. Вся нежность, вся забота, вся жизнь сконцентрировалась на Ясминочке. Лишь бы ей – куколке с рыжими кудрями и миндалевидными серыми глазами – было хорошо. Ресницы у неё длинные, уголки глаз подняты вверх, и когда девочка распахивает глаза, они похожи на крылья бабочки.
Есть ещё старшая, четырнадцатилетняя Мадина. Её Яха тоже любит, но девочка уже большая, и на неё остается мало сил и времени. И всегда мало оставалось, потому что обустройство в новой стране, изучение языка и ребенок-инвалид – это много забот.
***
– Быбыбыбыбы! Быбыбыбы! – Ясминочка в четыре утра проснулась и принялась лепетать.
Разговаривает она плохо, и вот эта абракадабра – постоянное развлечение. Девочка произносит не связанные с ситуацией слова, повторяя их на разные лады, как будто любуясь звуками, а между ними вставляет такие вот канонадные очереди. Голос её повышается, повышается, и вскоре она выкрикивает прямо над ухом Яхи свои «быбыбы».
– Тише, тише, – сонно шепчет мать. Она боится, что услышат соседи, и пожалуются. Ну и неудобно будить людей. А ещё – услышит Мадина, и будет злиться, что её разбудили до школы. И её действительно жаль, но что можно сделать, если Ясминочкин фонтан не затыкается? Она не понимает слова «нельзя». На секунды замолкнет, и тут же забудет – и снова... Бесполезно ругать, Яха даже шлепала пару раз, в надежде, что ребенок поймет, но Ясминочка только очень пугалась, и потом, когда мать подходила её приласкать или подносила еду, девочка с ужасом отшатывалась. Смотреть на это было больно и обидно: не колотила же она её, а просто шлепнула. А ужас на лице дочери такой, будто её измордовали.
Яха боялась, что соцработница, которая приходила раз в две недели заниматься с Ясминой, заметит такую реакцию, и девочку отберут. В Канаде это запросто. И доказательств не надо, достаточно мнения учителя или соцработника. И когда Яха об этом узнала, она напугалась на всю жизнь. Это было самое страшное – лишиться Ясминочки. И дело даже не в её материнских страданиях, а в том, что этот ангел не может жить среди чужих. Она почти не разговаривает, она милая, добрая и безропотная, нежная. Цветок. Совершенно беззащитный и до дрожи любящий маму. Всё ласкается, целуется, поймает руку – целует руку, а то ещё любит обхватить мамино лицо руками и целовать в лоб.
Если такую отнять, она зачахнет от тоски, сойдет с ума окончательно, и её будут бить, а может насиловать, всё равно ничего рассказать не может. Будет, котёнок, сидеть в палате, забившись в угол, и с ужасом смотреть на входящих глазами-бабочками.
Это стало постоянным, загнанным глубоко внутрь кошмаром – страх потерять Ясминочку по той или другой причине. Иногда снилось, что девочка потерялась в торговом центре, в парке. И Яха просыпалась с колотящимся сердцем. И начинала тут же бояться инфаркта, который сделает Ясминочку сиротой.
Больная дочь была всем для неё. Священнослужители – разных вер – говорят, что в первую очередь любить надо Бога, а только потом детей. Что нельзя из них делать кумира. И Яха понимала почему. Вдруг ребенок умрёт, что тогда с матерью будет? В меру надо любить. Всё надо в меру – и любить, и ненавидеть. Там, где без меры, всегда трагедия.
Но она любила без меры. И потому терпела ночные пробуждения ребенка, тихо уговаривала, пела дочке песни, собирала с ней в три часа ночи паззлы. Утром ходила как зомби, но к обеду уже энергия просыпалась, и становилось легче. Мадину посидеть с девочкой почти не просила, только в магазин, если надо, или в какое учреждение. А так, чтобы самой поспать, – стеснялась. Сама родила, считала, сама и неси ношу.
***
Снова звонок из школы! Вызывают. Яха расстроилась. Часто вызывают и всегда говорят плохое.
– Что ты опять натворила? – идет она к Мадине. И натыкается на закрытую дверь.
– Открой! Открой, я сказала! – колотит в дверь одной рукой женщина.
Но там молчат. Дочь взяла за привычку закрыться в комнате и молчать. Наушники наденет, и все ей безразлично.
Вот все-таки неправильно, что детям стало модно выделять отдельную комнату! Раньше семья жила вместе, на виду друг у друга, и это правильно. Дети видят, какие проблемы у взрослых, как им трудно, учатся как решать проблемы, слышат обсуждения жизни знакомых – учатся как реагировать, узнают что такое хорошо и что такое плохо, что достойно, а что возмутительно. Для родителей тоже одна сплошная польза: кто ребенку звонит, о чём говорит – слышно, что по телевизору смотрит – видно, уходит из дома – заметно, с кем уходит – понятно. Если ребёнок удручен, или если от него куревом или марихуаной пахнет – не пройдет незамеченным. А сейчас утянется дитя в свою конуру, и непонятно чем занимается, в каком настроении, что смотрит по интернету и с кем говорит. И обедов совместных поэтому тоже нет – дети норовят утащить еду к себе. А в отсутствие семейной трапезы, без совместного преломления хлеба усыхают отношения.
...Яха думает об этом, и одновременно надевает черное, сдержанное, самое интеллигентное, как ей кажется, платье, и переодевает в уличное Ясминочку. Они идут в школу. Женщине стыдно. И страшно. Она ещё не привыкла к Канаде, и как почти все иммигранты, постоянно боится. Никто этого не показывает, но в душе боятся все, так как не знают, чем это может кончиться. В своей стране ты можешь проследить причинно-следственные связи, в крайнем случае, взятку дать, а тут – нет. На низовом уровне не дают и не берут. На высшем же периодически кого-то ловят и показывают про это по телевизору. А сколько, наверное, не пойманных... Но Яху это не волнует. Она – низовой уровень. Муравей. О чём не переживает, ей есть о чём переживать. Женщина идет и гадает, что сделают с её старшей дочерью: выгонят из школы? Тогда что, как дальше? А вдруг скажут, что Яха плохая мать, не может воспитывать детей, и заберут обеих дочек?
Старшая совершенно вышла из берегов. Никого не слушается. Мать упустила её, теперь уже понимает, но не знает, что делать. Объясняла, уговаривала, просила пожалеть, пугала. Но девчонка ничего не боится. Депортируют? Говорит, будет только рада. Выгонят из школы? Замечательно. Поганая здесь школа. Дети стучат друг на друга, защищать себя нельзя, надо, если тебя обидели, жаловаться учителю, как будто ты шакалиха. На обед каждый достает свой ланч и жрёт, не делясь с друзьями. Пять минут назад была тебе подруга, а теперь жрет одна, даже для приличия не предлагает. У Мадины однажды не было бутылки воды, а у приятельницы было две. Мадина попросила, та не дала, сказала «надо свою иметь». Пришлось смазать ей по морде. Тут же и полиция приехала, и маму вызвали. Предупредили.
Мадине не нравится всё. Свободный человек должен открыто высказывать мнение, а здесь – только открыто выскажешь, и сразу прилетает по голове. На днях она сказала про одноклассницу, что та проститутка. Потому что ходит с почти голой задницей – юбка короткая, трусы видно, пуп голый, и ведёт себя как шлюха – мальчишки её за голую талию берут.
Что такого сказала? Правду. Какое дело учителям до разборок детей? Как она пострадала? Ну закройте всем рты, свободная страна!
– Свободная – это Чечня! – презрительно говорит Мадина одноклассникам. – А вы тут задавлены запретами. Про гомиков говорить плохо нельзя, женщину приструнить, если она ведет себя неподобающе, нельзя, в морду дать обидчику нельзя. Вы придавленный народ. Угнетенный. У вас видеокамеры везде.
А эти твари, одноклассники, открывали интернет, набирали про Чечню, и начинали ржать, как кони: у вас, говорят, женские права отсутствуют, у вас геев третируют, свободы слова нет, у вас женщины в платках. Доставалось и ей лично: смеялись над её одеждой, что слишком закрытая и дешёвая. Мадина никому не говорила, но ей было обидно, что одноклассники ходят в «Кельвин Кляйн» и «Ральф Лорен», а она – в одежде по распродаже и из секонд-хенда. На другую, говорила мать, пособий не хватает.
Досталось же ей родиться в такой семье! Почему в мире все так несправедливо? Другие родились у богатых родителей, за ними к концу уроков приезжают на «лексусах» и «феррари», а она, Мадина, идёт на своих двоих до дома для бедных – субсидированной высотки. Государство доплачивает управляющей компании за её жильцов, у которых недостаточно денег, чтобы снять квартиру самостоятельно. Здесь живут инвалиды, одинокие старики, многодетные семьи, одинокие матери, которые признаны жертвами семейного насилия. Мадина идёт окольными путями, чтобы одноклассники не видели, в каком именно доме она живет.
Ей так стыдно быть бедной, что недавно она украла из магазина кроссовки. Сделала вид, что примеряет, а потом в них и ушла. Удивительно, что полиция появилась ниоткуда, в квартале от магазина. Остановили, забрали кроссовки. Хотели увезти и саму девочку, но потом, когда полицейский расспросил её, и она рассказала, что приехала из Чечни, что мама без руки и сестра аутистка, – он очень подробно расспрашивал, – он её пожалел. Долго смотрел в глаза, проверял не врёт ли. Рыжий такой, с кучерявой бородой, как пират. Он сказал:
– Больше так не делай. Тюрьма – это очень тяжело, такие как ты там не выживают. Я сейчас отпущу тебя, но больше тебя никто никогда не отпустит.
Он дал ей денег на новые кроссовки. И она купила. Принесла домой, а мать схватилась за сердце и давай орать. Мадина не могла рассказать откуда деньги, сказала, что нашла кошелек. А та, сволочь, не верила, орала, что дочка их украла и что её посадят, и там ей и место.
Она хотела, чтобы Мадину посадили!.. Конечно, потому что она любит только Ясминку! Урод тянется к уроду. Мадина никому не нужна! И никогда не была нужна. И понята никогда никем не была! Одна против всех.
И что? Один может быть против всех. Если он – волк, а все прочие – шакалы.
В школе на неё доносили. Причем, никто не предупреждал, а втихушку. И тогда вызывали к завучу, и мать вызывали. А самое поганое было в том, что Яха дочку не защищала, а как рабыня, кивала, соглашалась, что нельзя шлюху шлюхой назвать, нельзя осуждать гей-парады, нельзя обзывать тех, кто над тобой смеется, обещала с Мадиной поговорить, уверяла, что та больше не будет.
И это чеченка! Получается, предавала. Свой народ, традиции. Она должна была встать на сторону дочери, но не вставала. Не гордая, лузер!
Так считала Мадина. После вздрючки в кабинете завуча мать и дочь приходили из школы домой и начинался скандал.
– Тебе какое дело, какая у неё юбка? – кричала Яха. – Да пусть они друг друга тут затрахают до смерти, не наше это дело, понимаешь? Нас приютили, дали где жить...
– Отстань! Мне за тебя стыдно! Слышали бы твои братья, – огрызалась Мадина. – Тебя что, пособия лишили из-за моих слов?
– Пока нет! Так я не хочу дождаться, когда лишат! Тебя в колонию отправят!
– Ну и пускай! Там нормально, я видео смотрела, – говорит дочь. – Я там буду главная, зэки любят справедливых!
– Дура! Идиотка! Живи как все! – вопит мать. – Дай мне жить! Мне тяжело с Ясминой, а тут ещё ты! Просто как враг! И чего не живется, почему надо постоянно что-то говорить?
– Потому что я не рабыня! Потому что у меня спрашивают! – орёт в ответ Мадина. – Они мне анкету дали, там 45 вопросов, среди них – что такое оргазм, эякуляция, эрекция. Я не хочу отвечать на тупые вопросы! Я мусульманка!
– Правда, что ли? – огорчается мать. Ей тоже не нравится, что в школе детям гадости рассказывают. Но что делать, надо как-то жить. Плетью обуха не перешибешь. Не им, эмигрантам, переделывать эту страну. И как-то же другие семьи обходятся без борьбы в школе.
– Я всё перечеркнула и написала, что не буду отвечать, потому что это тупо, – сказала Мадина.
Яха молчит, думает.
– Надо слушаться, – делает вывод. – Нам некуда возвращаться. У нас там нет ничего. Братья меня не бросят, конечно, но всю жизнь в приживалках – не сладко. А здесь у нас пособия. Потерпи. Окончишь школу и выберешь профессию, где не надо будет пресмыкаться. Главное – чтобы аттестат дали.
– Тут всегда надо будет пресмыкаться, – вскидывает заплаканные глаза Мадина. – В нашей школе открыли гей-клуб для старшеклассников. И во всех открывают сейчас. Ты думаешь все за? Нет, просто боятся противостоять.
– В общем, я тебе сказала, – психует Яха. – Учись, никого не трогай, спрячь гордость. Ради меня и Ясмины.
Так было раньше – они спорили с Мадиной, доказывая что-то друг другу. А в последнее время дочь с Яхой вообще не разговаривает или хамит. Считает, что мать со школой заодно. После школы исчезает, долго не приходит домой. Где болтается – неизвестно. С ней приходят какие-то черные девки и парни, старше неё. Вот что хорошего от таких почерпнешь?
Яхе неспокойно. Подростку нужен отец, а где взять? Если бы остались в Грозном, братья Яхи не дали бы девчонке распоясаться. Упустила она дочь. Стыдно перед покойным мужем. И она время от времени ведет с ним мысленный разговор:
«Я сперва болела сильно, из-за руки, потом училась одной рукой все делать, и английский учила, документы разные оформляла, да везде ходила с Ясминой – с кем её оставить? Потому всё шло медленно. С ней же просто так не сходишь, надо развлекать, чтобы не плакала, не истерила. Если посидели полчаса где-то в очереди, то потом надо вести в парк на качельку, или в магазин – книжки рассматривать. А потом возвращаешься, уже уставшая... Вот так, как улитка, по одному делу в день всё и делаешь. И я не выспавшаяся всегда, аж в голове звенит...».
«Ты видишь, сколько я с Ясминой занимаюсь? – продолжала Яха мысленно разговаривать с мужем. – Надо развивать, пока маленькая, потом уже, врачи сказали, связи в мозгу будут не такие гибкие. А трудно с аутистами заниматься, знаешь как? Она вначале вообще не смотрела, что я ей показываю, не слушала, убегала. И сейчас хоть и занимается, а всё равно работы много – физической: она всё разбрасывает, изрисовывает, еду хватает пальчиками, хоть научена есть ложкой и вилкой, и ручки об себя вытирает. И я стираю, стираю...».
Молчит, будто раздумывая, сказать ли самое плохое или пожалеть покойного. Потом говорит:
«А то посажу в ванну, в воду, а она возьмет и накакает. Из баловства. Я руками вылавливаю, воду спускаю, её обмываю. Она хохочет, а я плачу».
Потом упрекала его, мертвого:
«Не надо было тебе идти воевать. Умные-то в другие страны уехали, или в Сибирь, далеко. А ты отправился на заклание, как коза на верёвке. Ну, ладно, сначала думал защищаешь, а потом – не разглядел, что с тобой рядом бандиты? Полно видео как они казнят, издеваются. Школу вон в Беслане захватили, шайтаны... Сейчас всё хорошо было бы, если б мы все вместе сразу уехали в Канаду».
...В последнее время Мадина начала материться – по-русски и по-английски. И Яхе кажется, что она дочку уже и не любит. У девочки всегда злое лицо. Дочь оскорбляет свою мать. Однажды сказала «эта уродка». Потому что не отпускала, на ночь глядя. Яха ловит себя на мысли, что без Мадины ей было бы лучше. Жили бы спокойно с малышкой, не жаловались бы им из школы, не приходила бы полиция. Старшую уже органы опеки на учет поставили.
Яха боится, что из-за этой идиотки она потеряет Ясмину. Скажут, мать не умеет воспитывать. В такие минуты её охватывает панический страх, и она начинает обдумывать, как бежать с младшей в охапке в аэропорт, лететь на Родину. И понимает, что не получится. Канадцы всё любят делать втихую, без предупреждения. Просто внезапно подойдут во дворе представители соцслужб и заберут девочку.
Нет! Нееееет!!!
И она старается быть строгой матерью. Утром стучит в дверь Мадины:
– Пора в школу!
– Отвяжись!
– Нет! Иди! Они сказали выгонят тебя, если ещё пропустишь!
– Пускай!
Яха колотит в дверь, но ей больше никто не отвечает.
С одной малознакомой женщиной в очереди к врачу Яха поделилась тем, какие у неё проблемы. Та сказала, что это возраст трудный. Вот подрастет девочка и остепенится, будет мать уважать. Яха не знает, так это или нет. В её семье никогда такого не было чтобы дети не слушались родителей. А тут ощущение, что Яха хочет обуздать ветер. Дочь когда захочет – приходит, когда захочет – уходит. Не спит ли она с парнями? C одной стороны, осуждает распутство, с другой – а что делает-то до полуночи с черными? Может, наркотики употребляет? А чем платит за них?
За что? За что ей, Яхе, такое?! Она дочерей в Канаду привезла – в богатую страну, где старшая может стать обеспеченным человеком, им родственники завидуют – там, в Чечне, и другие, в Казахстане, а Мадинка не ценит то, что мать сделала. Говорит, не просила...
Чтобы как-то успокоить нервы (Яха понимает, что должна жить долго – чтобы Ясмина не осталась одна), она принялась выращивать розы. Прямо на лоджии. В Торонто долгое лето, солнечная осень, и розы растут хорошо. Яха, когда сажает их и смотрит за развитием, забывает обо всем – о войне, об отнятой руке, об аутизме, о Мадине. Такое это чудо – розы! Посадил невзрачный, колючий, кособокий кустик, и вдруг выстреливают побеги, начинает он зеленеть и появляются райские цветы. Часто – утром. Вчера еще не было, а утром вышла в гостиную, взглянула в сторону балкона, а там – распустилась ярко-розовая, как мармеладка, «Королева Елизавета». Или самая её любимая, все лето усыпанная желто-малиновыми цветками «Глория Дэй».
Яха не только выращивает розы, но и много читает про них по интернету. Все делает по науке. И в результате у неё на лоджии – свой дивный мир. Тут и плетущиеся розы, и обычные кусты. Особенно ей нравятся розы сортов «Флорибунда», что значит «обильноцветущая». Они и цветут пышнее, и морозоустойчивые.
– Ты сама как «Флорибунда», – говорит ей подруга, армянка Анат. – Столько морозов пережила, и буйно цветешь, посмотри какая красавица.
Яха смотрит на себя в зеркало. Действительно, удивительно, что она к сорока мало располнела, и лицо – без морщин. И это при такой жизни! А если бы еще жизнь спокойную? Ей приятно, когда подруга называет её Флорибундой. Когда много лет не слышала ни одного комплимента, когда продолжаешь стесняться своей безрукости, и от женщины комплимент приятен.
Иногда Яха ставит стульчик посреди своего цветника, берёт чашку чая и наслаждается. Здесь солнце, аромат, красота. А в жизни чаще боль, борьба, и работа. Свари, накорми, вытри попу, развлеки, отмой и отчисти, убеди, проконтролируй. У других счастье в детях. А у неё нет этого счастья. Мадинка – оторви и брось, бессердечная и неблагодарная малолетняя бандитка. Ясмина – аутистка. За что её, Яху, Аллах так наказал? Она давно уже не плачет, в душе только сухая боль. И ту она заглушает разными методами. Помнит, что жить ей надо долго. Чаи разных видов покупает и устраивает себе чайные церемонии. Наливает пахучий напиток в красивую чашку и пьет. В розарии. С людьми общается мало. С ними же надо о чем-то приятном говорить. А у неё что приятного? Ныть не хочется, а гордиться нечем.
***
– Ты куда пошла? – Вадим вышел из комнаты и загородил входную дверь.
Мать, Ирина, отступила. За ней отступила Алена, шестнадцатилетняя сестра Вадика.
– Мы в магазин.
– Знаю я ваши магазины.
Вадим ударил кулаком по стене.
– Перестань, мы и так полдня дома просидели, – тихо сказала Ирина. Аленка ничего не сказала, лишь слезы навернулись.
– Дома, я сказал! – гаркнул сын, и ушёл в свою комнату. Но мать и дочь знали, что если только хлопнет дверь, он выскочит и силой втащит назад в дом.
– Ну, давай ты с нами пойдешь! – крикнула она вслед сыну.
– Нет!
– Иди одна, я прикрою, – говорит мать и идёт к сыну, а Алена тем временем тихонько открывает задвижку.
– Сколько ты будешь нас мучать? – спрашивает Ирина. – Да, я плохая. Но Аленка-то ни при чем.
– Откуда я знаю? – орет сын. – Может вы вдвоем?
– Я тебе говорила, что нет. И как ты можешь так наказывать меня, я же тебя спасала, что мне было делать?
– Да лучше бы я сдох!
Ирина плачет.
– Не ной, уходи отсюда! Видеть тебя не могу! Зачем мне такая жизнь? Что мне теперь с этой свободой делать?
Врачи сказали, контузия и травма головы. У Вадика головные боли, иногда судороги. Его нельзя расстраивать. А он расстраивается сам. Как узнал, каким образом Ирина его из плена вызволила, так рвёт и мечет, покоя себе не находит. Сделал из дома темницу, контролирует, куда мать пошла, как долго там была, звонит постоянно, проверяет. Чтобы не в массажку... Заодно и Аленку держит под контролем: «А то тоже проституткой вырастет».
И это за то, что мать его из плена выкупила. Обидно Ирине. И стыдно. Очень стыдно перед сыном. Что узнал он, каким образом она зарабатывала в Канаде на выкуп.
А что было делать? Отрезали бы ему башку, да и все. Как ей было бы с этим жить?
– Не отрезали бы, – говорит сын. – Там не все были головорезы. А я срочник, пожалели бы.
– А мне откуда знать? По телевизору показывали наших пленных перед казнью, видео боевиков, – тихо говорит Ирина.
– Просто не надо было этого делать!
– Зато ты теперь живой.
– Скажи, ты правда не понимаешь?! Нафиг такая жизнь, когда у тебя мать – проститутка?! – разворачивается к ней сын, и из глаз его летят искры.
– Я тебе говорила. Не было никакого другого способа. Не платят в Канаде таких денег, какие требовались, за работу продавца или... не знаю... страхового агента. Надо было набрать сумму быстро, пока тебя не начали по кускам посылать.
Ирина знает, что сыну жаль её. Но он очень впечатлительный, всегда таким рос. И у него перед глазами похабные картинки, как его мать какие-то канадцы, индусы, китайцы и прочие, имеют, как она, в красивом белье, даёт себя везде трогать... Он вскакивает и стонет, лупит кулаком в стены, в двери. Приступы злобы стали частыми. Следит за ней, выпускает только на работу, в магазин за продуктами, в банк. А если по моллу погулять, то только с ним.
– А то по привычке в массажку уйдешь, – колет.
С ним уже и батюшка говорил, убеждал не обижать мать. Но, как поняла Ирина, тут уговорами не поможешь, надо голову лечить. Таблетками. А сын отказывается. И что теперь делать – непонятно. Когда он задерживается на работе дольше чем она, Ирина еще ускользает из дома, но всё равно приходится отвечать на звонки, подробно докладывать, где она. И сын по шуму пытается разгадать, не лжёт ли.
Но Ирина ни о чем не жалеет. Если бы его там убили, не перенесла бы. Она надеется, что с годами травма, как рана, зарастет. И сын поймет её, когда у самого будут дети. И как женится, так не будет времени контролировать мать и сестру. Ирина молится. Чтобы Бог смягчил его сердце. Про своё прошлое она не вспоминает. Странно устроена память. Вот как сын вернулся и она закрыла за собой дверь массажного салона, она вычеркнула эту массажку из памяти. Помнила, что на самом деле у неё не было потока клиентов, а сожительствовала она с двумя постоянными посетителями, но помнилось это где-то далеко и мельком, как отрывок из давно прочитанной книги. А все подробности исчезли и не возвращались. В мозгу кто-то установил блокатор. Ну, было и было. А теперь нет этого ничего.
Еще бы сыну такой блокатор установить. Говорят, можно с помощью гипноза, но как Вадима притащить к гипнотизеру?
***
Денег мало, а ужасно хочется купить новую розу. Яха любит поехать с Ясминой в специальные уличные центры, где продают растения, и ходить между рядами, смотреть на цветы, кусты, деревца в кадушках. Эх, нет участка, а то насадила бы того и сего! Иногда она попадает на распродажи, там и покупает свои розочки.
Периодически она заходит на форумы садоводов. Это умора! Они там спорят, ругают друг друга, да за что! Одна говорит: «Моя груша много жрёт (удобрений)». Вторая набрасывается: «Как вы можете о дереве такое говорить? Вам растение доверять нельзя! Такие, как вы, доводят их до...». Стыдит, как если б та сказала, что много жрёт ребенок.
Яха думала над этой распространенной среди женщин-садоводов реакцией. Над их трепетной заботой о своей клубнике, гортензиях, яблонях и прочем. И, заметив, что женщины эти в основном после сорока, поняла, что так проявляется инстинкт размножения. В этом возрасте уже почти не рожают, а родить хочется – неосознанно. Бросить семя, вырастить, заботиться и любоваться. И растения – лучший выход. Кто-то заводит собак, но тут надо выгуливать, лечить, играть, учить. С кошками проще. А растения – еще легче. Посадил, поливал, и вот оно чудо – рождается ребенок. Не человеческий, но ребенок. Красивый. Беззащитный. Чудо. Вчера не было, а сегодня есть. Смотрит на тебя розовым бутончиком, красным огонечком.
Вот это: из ничего – нечто, и есть самое главное чудо Земли.
Вчера Яха ложилась спать, и ничего на лоджии не цвело. А сегодня проснулась, пошла на кухню, бросила взгляд на балконную дверь, и увидела, что на неё смотрит беленькая мордочка. Расцвела роза «Айсберг». Яха бросилась туда, понюхала – благоухает! Через несколько дней весь кустик покрылся белыми бутонами. Яха садилась напротив и смотрела, смотрела... Эту красоту на свет произвела она.
Она читала, что с растениями надо разговаривать. Что они понимают. И могут бояться, если человек их рвёт, обижает, говорит при них, что сорвёт, срубит. Цветы могут радоваться тем, кто за ними ухаживает. «Молодец», – хвалит она белую розу. И, обернувшись к другим, заявляет: «А вы чего ждете? Давайте уже, распускайтесь!». И смеётся, вспомнив, как на форуме одна женщина жаловалась, что её куст не цветет, а вторая спросила:
– Ну, а ты ему говорила это?
– Разумеется. Всё высказала.
– А он?
– Не слушается!
Мадина не обращает внимания на материно увлечение. Однажды лишь с презрением сказала: «Ты молодая, а как бабка». В другой раз упрекнула, что денег нет, а мать новые розы покупает. Яха оправдывалась. Мол, мало стоили, погибали уже, потому их продали дешево. Она настолько верит в то, что растения всё чувствуют, что однажды принесла к магазину большую бутылку воды и тихонько, пока никто не видит, поливала фиалки, которые чахли за дверями на солнце. Спасала. Потому что работника попросила полить, а он не понял её. Не тот еще у неё английский. Объяснила жестами, но он, ничего не сказав, ушел.
***
Состояние униженности не покидало Мадину. Больше всего стыда было за то, что они бедные. Семья её. Мать ходит в чём попало, и плевать ей брендовая это одежда или нет, на неё никто не смотрит. А она, Мадина, видит отношение к себе детей. Или ей кажется, что её не уважают? Нет, не кажется! Иначе почему изначально с ней никто не хотел дружить?
Ей стыдно, что мать без руки, что сестра ненормальная. Что английский у неё, Мадины, ещё не хорош. Одноклассники смеются шуткам друг друга, а она не понимает их. Может, над ней ржут? Но даже если и нет, все равно обидно, что они смеются, а ты не понимаешь, и все это видят. Она проходит мимо и специально сдвигает рюкзак смеющейся девчонки так, чтобы он упал.
Рюкзак падает, та испуганно смотрит на Мадину. Ничего не говорит. Боится. Это хорошо. Её уже все здесь боятся. Так и должно быть. Вы богатые, а главная здесь – я. Потому что я – свободная. Никого не боюсь. Летаю как ветер в горах, парю над вами, овцами. Вы ведь боитесь всех – учителей, родителей, полиции. Ничтожества.
Учительница входит в класс и начинается урок. Мадина не слушает, неинтересно. У неё все равно плохие оценки. Отчасти потому, что она плохо понимает английский, отчасти – потому что мать, всецело занятая Ясминой, не проверяла её и она расслабилась, перестала делать домашнее задание, отстала.
Сидеть на уроках, ничего не понимая, скучно, и Мадина сбегает. Она гуляет, ждёт, когда из школы придет подружка, чернокожая Клэр. Та, наконец, является, и они вместе сидят у Клэр дома, смотрят телевизор. Подруга – с Кубы. Она жарит бананы, поливает их ромом и жидким шоколадом из бутылочки – получается очень вкусно!
Мадине нравится семья Клэр – они веселые, кубинцы, и простые. Не задаются. И музыка у них заводная. Включат, и давай плясать – и мама, и папа, и Клэр, и её старшие братья. Одна проблема – братья пристают к Мадине. На Кубе с этим делом просто.
А в Чечне – непросто. Потому Мадина отодвигается от Родриго и говорит: «No, no!». Краснеет.
– У тебя красивые коленки, я просто потрогаю, – смеется Родриго. – От этого детей не бывает.
– No!
Мадина тут же с обидой вспоминает, что мать подозревает её в распутстве. Обзывает. Говорит, что она спит с черными за наркотики. Вот дура! Её, Мадину, никто не понимает. Только Клэр. Вместе они мечтают. Подруга хочет стать певицей, и как Дженифер Лопес трясти упругим задом с миллионов экранов.
– Когда стану богатой, с тобой поделюсь, – говорит она Мадине. – Будем вместе жить в огромном дворце с бассейном в Лос-Анджелесе.
Мадина не знает кем она хочет стать. Но жить в ЛА – не против.
– Меня никто не любит, – вдруг произносит она.
Клэр привыкла к таким её речам, но утешает:
– Это неправда, мама любит тебя.
– Нет. Она всегда с сестрой. А если начинает разговаривать со мной, то только о плохом. Почему плохо учусь, почему не слушаю учителей, не попадала ли я в полицию, не выгонят ли меня из школы, не посадят ли. Она никогда не думает обо мне хорошо.
– Сама виновата, – говорит Клэр, виляя бедрами под музыку. – Нельзя так вызывающе себя вести.
– Я свободный человек! – вскидывается Мадина. – Почему я должна делать всё по указке? Ты знаешь, что учителя ненавидят меня за один взгляд? Говорят, он наглый. А он не наглый. Просто в нём нет страха. Я не подлизываюсь, как другие. Я смотрю как равный. А с какой стати я им не равна?
– Но ты ещё и материшь всех, и угрожаешь, – замечает Клэр.
Мадина довольно смеётся. Это правда. В школе её боятся. И она этим горда. Если не любят, пусть хоть боятся.
***
Яхе позвонили.
– На этот раз все очень серьезно, – сказали. – Мадина угрожала учительнице. Полиция завела дело. Придите, пожалуйста, в школу...
– Я не могу, – с упавшим сердцем сказала Яха. – У меня ребёнок спит, она всю ночь не спала...
Учителя с кем-то поговорили, наверное, с полицейскими, и сказали, что сейчас к Яхе домой приедет полиция. И действительно, через полчаса приехали полицейские и просидели с Яхой в гостиной некоторое время. Рассказали, что Мадина сказала учительнице, чтобы та ходила да оглядывалась, а одноклассникам – что таким, как они, отрезают уши. И теперь на неё заведено дело, и будет суд, который решит – не отправить ли Мадину в колонию для несовершеннолетних правонарушителей.
Яха сгорала со стыда и умирала от страха. Это полный крах. Её дочь – преступница. Её могут посадить. Яха будет ходить в тюрьму с передачками и скрывать позор от родни.
– Ваша дочь употребляет наркотики? – спросил полисмен.
– Нет. Не замечала...
– Она ведет половую жизнь?
– Нет, – сказала Яха, не будучи уверенной. (Но даже если бы да, она никогда бы не сказала о том никому. Позор! Позор!)
– Вам придет извещение, когда суд, девочка должна явиться, и вы тоже. Если есть кто-то, кто засвидетельствует, что она имеет хороший характер, что помогает кому-то в чем-то, что выполняет общественную работу, в общем, расскажет о ней положительное, – это будет в её пользу, – полицейский внимательно посмотрел на Яху. – Может быть, ваша дочь ходит в церковь или мечеть, и что-то полезное там делает...
– Да, да… – лепетала Яха, соображая, можно ли договориться с церковью или мечетью, чтобы Мадина там поработала, хоть поубирала, что ли.
– И она должна не пропускать школу и не опаздывать. Не угрожать и не грубить учителям и детям. На время она отстранена от занятий, но если суд нескоро, её снова допустят.
– Да, да...
– Мэм, всё очень серьезно. На неё пожаловался весь класс. Родители детей считают, что рядом с ней быть небезопасно.
Дверь за полицией закрылась и Яха хотела было упасть на стул и плакать, но проснулась Ясминочка. Она хныкала. Яха потрогала её лоб и обнаружила, что он горячий. Да когда же это всё кончится?! Хочется заорать, разорвать эту проклятую девчонку – старшую дочь, которой ни её собственная жизнь не дорога, ни жизнь матери! В кого она такая? Да в отца-дурака, который бегал по горам с автоматом, вместо того чтобы, как умные, уехать за границу и переждать, когда в стране наступит мир и придет нормальное правительство.
Впервые Яха мысленно ругнула мужа. Высказала то, что накопилось к нему. Ведь если бы он был жив, всё шло бы по-другому! Чечня вон отстроена, сияет красотой, люди живут нормально. И её семья так жила бы, если б Имран сделал правильный выбор. Ну ладно, сперва не мог отказаться, но потом ведь уже мог понять, что не надо воевать, надо сдаться – простили ведь тех, кто сложил оружие, дали мирно жить дальше.
Нет, вот мучайся она теперь с одной его дочкой и со второй...
Яха пошла на кухню, трясущимися руками достала аптечку, и принялась искать жаропонижающее. Не плакала. Нельзя чтобы Ясмина видела маму несчастной.
***
Удалось договориться с католической церковью поблизости, что Мадина будет приходить туда и бесплатно мыть полы, протирать скамейки. Довольная, что так получилось, Яха пришла домой и сообщила дочери. Та ничего не сказала. Она и у себя-то в комнате убирала из-под палки.
– Ты будешь туда ходить, поняла?
Та кивнула.
Яха также контролировала, чтобы дочь ходила в школу. Каждое утро со скандалом будила, потому что девчонка не хотела никуда идти и не понимала, почему нельзя опаздывать. Уходила злая и сонная. По мере приближения суда обстановка в доме накалялась. Однажды Яха вбежала сама не своя.
– Ты не ходишь в церковь!
– Я мусульманка.
– Ты не мусульманка, ты дура! За тебя никто слова доброго на суде не скажет, ты понимаешь это?
– Пусть.
Так случилась первая драка. Яха лупила Мадину одной рукой, а рука у неё была тяжелая. С детства у Яхи были сильные руки, и она легко открывала разные соленья, когда другие не могли этого сделать. Она колотила Мадину по чему попадет – по лицу, спине. А та уворачивалась и изрыгала в ответ оскорбления: «Идиотка! Уродка!».
Мадина убежала в комнату и закрылась там. Плакала. Но так, чтобы не слышно было. А Яха упала в отчаянии на диван и тяжело дышала. Нет, не спасти ей девчонку. Пропащая она. А где Ясминочка? Ах вон, спряталась за занавеску, испугалась крика. «Cолнышко, иди ко мне, не бойся, – говорит Яха хрипло, но ласково. – Иди, зайчик, я тебе ягодку принесла». На кухне, действительно, коробочка с клубникой. Ясмина выходит и садится рядом с матерью, ласкается. Она уже всё забыла. Аутисты не помнят зла. Ангелы.
Мадина в комнате всё слышит и плачет ещё горше. Надо было родиться больной, чтобы мать любила.
***
Драк было несколько. Яха понимала, что это неправильно, ненормально, но как быть – не знала. Просить помощи психолога страшно – детей отберут. У знакомой, которая позвонила на горячую линию и рассказала о проблеме в отношениях с сыном, этого сына тут же забрали. А у самой Яхи нет образования, чтобы образумить дочь. Не знает она, что делать, что сказать. Соседи после очередного крика-шума в её квартире вызвали полицию. Та забрала Мадину в специальный центр, где она должна была жить до суда. И Яха вздохнула свободно. Хоть и огорчительно было, что Мадину забрали в казенный дом, а все-таки может это заставит её образумиться? Очень надеялась!
Но уже через неделю Мадина явилась. Сказала, хочет ночевать дома. Как ни странно, в казенном доме её не хватились. И она переночевала. Хмурая, недобрая. В школу наутро не пошла и мать стала выгонять её обратно, в центр.
– Уходи, тебя там хватятся, на суде скажут, ты сбегала.
– Ты просто не хочешь, чтобы я была здесь.
– Хочу, но тебе надо уйти.
– Ненавидишь меня просто. Не нужна я... Зачем тогда родила?
– Вот и я не знаю зачем. Жалею. Будь проклят тот день, когда я тебя родила! – вскипела мать.
Яха ушла на кухню, где варился суп. Резала лук. А когда, с ножом в руке, заглянула в комнату, чтобы проверить, почему так тихо, увидела, что Мадина – на лоджии. Яха высунула голову за балконную дверь чтобы узнать, что дочь делает, а там – все горшки с розами перевернуты, земля высыпалась, кустов нет – видимо, сброшены вниз, а дочь стоит на табуретке и срезает ветки вьющихся роз. Пол уже усыпан их порванными в клочья цветками – белыми, красными, розовыми лепестками.
Дрянная девчонка всё погубила! И смотрит на неё теперь с удовольствием, с вызовом. Наслаждается. Отомстила.
– Ах ты! – Яха с ножом, в ярости, бросается к дочери чтобы стащить её с табуретки, втащить в комнату, мерзавку, отлупить, и успевает увидеть, как лицо девочки искажается страхом, и она отступает на шаг, шатается и – исчезает.
– Ааааа! – доносится до матери крик. Яха застыла.
***
Произошедшее потрясло город. Газеты пестрели заголовками: «Мать подозревают в том, что она выбросила дочь с балкона», «Девочка выбросилась с балкона, спасаясь от матери». Яху арестовали, но потом, учитывая инвалидность, отпустили домой под залог, который внес тот самый католический храм. Ясмину забрала опека, на том основании, что ей опасно оставаться с матерью.
Люди читали газеты, смотрели сюжеты об этом преступлении, и говорили-говорили... Все – канадцы, индусы, китайцы, русские. Все были поражены открывающимися деталями. Вечерами, после работы, обсуждали происшедшее. Мнения были самые разные.
«Жаль девочку. Почему опека не забрала её раньше? Сейчас была бы жива. Пишут, руководитель центра, в котором она должна была находиться, но сбежала, отстранен от работы».
Чёрные говорили: «Это потому, что она белая, поэтому её раньше не забрали. Была бы это чёрная семья, сразу бы опека отобрала ребенка. Нас не жалеют».
«Жалко мать. Муж погиб, руку оторвало, ребенок – аутист. Слишком большая нагрузка. Почему ей не дали бесплатного психолога?» – сострадали третьи.
«Не надо принимать в Канаду людей из таких стран, где совсем другая культура. Они не могут приспособиться. Почему бы не принимать из Европы? Нет, везут из мусульманских стран, и потом здесь «убийства чести»», – не писали, но думали коренные.
«Убийства чести» в Канаде действительно время от времени случаются. Так называют случаи, когда мусульманская семья приезжает, и потом дочери становятся канадками – живут вовсе не патриархальной мусульманской жизнью, начинают краситься, одеваться не по канонам, с парнями встречаться, и отец или брат их убивает «для защиты чести». Наказания за такие убийства – суровы. Пожизненное автоматически. И если вначале поговаривали не «убийство ли чести» имело место, так как Яха упомянула, что дочь её позорила, то потом следствие всё же отвергло эту версию: экспертиза показала, что Мадина была девственницей, и сочли, что у матери не было оснований подозревать её в распутстве, тем более, что и полиции она ранее говорила, что дочь не живет половой жизнью.
На самом деле Яха узнала, что её дочь никогда не имела секса, от детектива, который вел дело. Удивилась, но виду не показала. В одной из ссор Мадина кричала, что да, она спит с парнями, и даже указала с кем – с Родриго. Теперь понятно, что назло сказала. А она, мать, переживала. Ей казалось, что её дом – в огне.
Все следящие за процессом жалели Ясмину. И её, Яху, жалели. Потому что одноклассники и учителя вовсю давали интервью, рассказывая, какой хулиганкой была Мадина. Как дралась и угрожала всем вокруг. Что у неё была немотивированная злоба. Что это было исчадие ада.
Бесплатный адвокат, которого дало Яхе государство, произнёс речь на суде: «Надо помнить, что эта семья пережила войну. Одна тяжелая травма следовала за другой. Потеря мужа, потеря дома, всего имущества, увечье, узнавание тяжелого диагноза младшего ребенка. Постоянная физическая работа с этим ребенком. Хронически невысыпающаяся женщина продолжала ухаживать за детьми – свидетели говорят, что девочки были аккуратно одеты, у них не было недостатка питания, в доме есть игрушки. Конечно, накапливалось раздражение, разочарование от жизни. Канадка бы получила психологическую помощь, пила бы антидепрессанты, но перед нами иммигрантка. Она боялась, что если обратится за советом, у неё отберут детей... Иммигранты не всегда знают, как работает система. Моя подзащитная – жертва войны, так же, как и её дочь. Ведь если бы не война, они бы не оказались в чужой стране, где менталитет настолько отличается. Они оставались бы в своем патриархальном обществе, где девочкой занималась бы вся семья Яхи, и Мадина вела бы себя иначе».
В качестве свидетеля на стороне Яхи неожиданно выступил молодой русский иммигрант Вадим Аннушкин, её сосед по дому. Он однажды подошел к адвокату, выходящему от своей клиентки, и предложил дать свидетельство в её пользу. Сказал, что был в плену в Чечне, знает менталитет этого народа, и готов свидетельствовать в пользу Яхи.
Вадим рассказал, что нет более различных менталитетов, удаленных друг от друга, чем чеченский и канадский. В Чечне, как и в России, считается некрасивым доносить, там подросток должен сам уметь давать сдачу, в Канаде же в школах дети не должны драться, не должны оскорблять друг друга, им предписано сообщать о конфликтах учителям. И это по-своему правильно, учитывая, что школа отвечает за то, чтобы никто никого не покалечил. Но это заставляло Мадину не уважать школу. Также он поведал о гордом, свободолюбивом духе народа Чечни. О том, что это особенный регион, и к нему нельзя со стандартной канадской линейкой. Многое, что канадские дети воспринимают как должное, Мадиной могло восприниматься как унижение, принуждение, оскорбление. Вадим подтвердил, что не раз видел Яху с младшей дочкой во дворе, ребенок был чисто одет, весел, мать выглядела спокойной, заботливой. Такие же показания дала мать Вадима Ирина. Они из газет узнали о том, что произошло в семье соседки.
***
– Мама, это она! – Вадим ткнул пальцем в большое фото в газете, где была изображена женщина в платке, повязанном на кавказский манер.
– Кто «она»?
– Та женщина, в Чечне, помнишь, я рассказывал, когда меня уводили, она спросила мое имя, чтобы помочь тебе, если будешь меня искать!
Ирина взяла газету и долго рассматривала.
– Ты уверен?
– Да.
Вадим пошел к соседке, а потом пришел домой взбудораженный.
– Она меня узнала. Не сразу, но имя мое помнит.
– И что? Как она?
– Ужасно. На таблетках. Говорит, ночами не спит. Переживает за младшую дочь, и по поводу старшей тоже. Её потрясло, что дочка не была ни наркоманкой, ни распутницей. Она была уверена, что та с катушек слетела.
– Так что она говорит? Настаивает, что не убивала?
– Я не спрашивал. Но надо помочь.
Ирина молчала. Вспоминала своё. Каково ей пришлось, когда чеченцы забрали сына в плен. Вадим понял, о чём она думает.
– Я тебе говорил, что это были бандиты. Это не были обычные жители. А женщина эта меня пожалела тогда. Она бы тебе помогла, если б ты меня искала.
Они решили обратиться к адвокату Яхи и свидетельствовать, что она хорошая мать. Чтобы ей вернули Ясмину. Также с помощью адвоката и по просьбе Яхи их стали пускать к Ясмине, навещать её. И они передавали Яхе, что с ребенком всё в порядке. Её не только кормят и одевают, но и красиво постригли, развивают, у неё ежедневные занятия с логопедом, она ходит в школу и там с ней постоянно ассистент.
Яхе стало легче, и она молила Аллаха только о том, чтобы вернули девочку.
***
Вадим ходил к ней каждую неделю. Приносил гостинцы. Он не мог понять, что его так тянет к этой несчастной. Общая война – не иначе. Яха – молчаливая, подавленная, с большими грустными глазами – стала дорога ему как старшая сестра, которой у него никогда не было. И на работе, в течение дня размышляя над тем, как с ней обращалась Мадина, он вдруг задумался над тем, как сам обращается с матерью. Сердце захлестнула волна нежности и раскаяния. Придя вечером домой, Вадим выпалил:
– А что вы дома с Аленкой сидите? Пойдите, погуляйте.
И как же быстро они собрались! Он никогда не знал, что женщины могут подскочить с места и со скоростью поезда понестись на улицу. Ветром сдуло!
В течение месяцев, что Вадим помогал Яхе, он почувствовал, что стал выздоравливать. От контузии, от войны. От головных болей и бессонницы. В сердце исчезла ненависть, а на её месте выросла жалость. Ко всем, кто оказался задет войной, кого втянула эта черная воронка и выплюнула либо тела, либо искалеченные тела и души. И ведь случилась она давно, а до сих пор убивает, думал он. Вот, Мадинку убила. И его самого убила бы, если бы не...
...Если бы не мама.
Спасла его. Привезла в Канаду. И ходит, бедная, теперь перед ним на цыпочках, глаза прячет. Стыдно ей. А ведь Христос простил Марию Магдалину. А мама даже не Магдалина, она никогда не была распутной.
С зарплаты он купил Ирине колье с камнями Сваровски. И мама теперь сидела в своем медицинском офисе, где работала администратором, в белом халате и колье. Всем рассказывала, что сын подарил. Сияла больше, чем колье.
***
Суд учел множество факторов, вынося приговор. То, что нет доказательств умышленного убийства и случайность падения Мадины с лоджии вполне вероятна (на телах матери и дочери не было следов борьбы, под ногтями жертвы не было частиц эпителия матери или ворсинок с её одежды. На ноже, найденном на балконе, был только сок лука, еда на плите сгорела – то есть Яха действительно готовила в то время, когда разыгрался конфликт, и потому выбежала с ножом; также, если есть сомнения в вине подсудимого, суд встает на его сторону, а сомнения были). Телефонные распечатки показали, что после падения Мадины её мать позвонила в Чечню. Значит, растерялась, не знала, что делать, просила у родных совета, не готовилась к убийству. Также она была очень привязана к Ясмине, значит не могла планировать убийства старшей дочери, ибо это автоматически привело бы к потере младшего ребенка.
Учтен был тяжелый характер жертвы, то, что Мадину ждал суд за угрозы. Учли, что ученики и учителя свидетельствовали против девочки. А также полицейские и сотрудники центра, в котором она жила накануне смерти. Учли положительные характеристики, данные Яхе соседями, пастором церкви, которая поблизости, соцработниками. А главное, взяли во внимание, что она инвалид, и у неё несовершеннолетний ребенок-инвалид. И суд, и общественность, жалея Мадину, не хотели делать жертвой ещё и Ясмину. Многие считали, что смерть Мадины и так тяжким грузом на всю жизнь ляжет на плечи безрукой женщины в платке.
Яху оправдали. Она осталась на свободе, правда, под наблюдением соцслужб. И начала хлопотать о возвращении Ясмины. Потом заболела раком. Боролась. Выжила. И забрала дочь назад. Хотя, конечно, каждую неделю к ним приходит соцработник и проверяет.
***
Утром Яха лежит на постели и смотрит в потолок. «Почему Ты так поступил со мной? – думает она. – Почему одним все, а другим – ничего? Одни всю жизнь кривляются на сцене, пляшут и поют, зарабатывают миллионы, а другие – без рук и ног, с детьми бегут куда-то, адаптируются, учат языки, дрожат и боятся, приспосабливаются, и потом – бах! – всё рушится. И рушится самым ужасным образом. За что?!!
Я не ропщу. Я понимаю, что значит, так надо. Но почему? Почему бы не разделить горе и радость равномерно между людьми? Нельзя же вот так – всё на одну голову!».
Женщину душат слёзы, и она привстает, чтобы их вытереть и прийти в себя. Она замечает кудрявую головку, которая свесилась с кровати. Ясмина уже так выросла, пока они были в разлуке.
«Спасибо, что вернул дочь. Пусть хоть одну. Спасибо», – говорит она Аллаху.
Чувствует ли она вину за смерть Мадины? Да, оттого, видимо, и рак пришёл.
Яха понимает, что не справилась с ношей. Не подняла. Надорвалась. Зря бросилась к ней там, на балконе. Себя не помнила от ярости. Но убивать не хотела. Нет, не хотела. Долго рылась она в себе, все пыталась понять: а не специально ли она, подсознательно желая, чтобы исчезла эта проблема в виде старшей дочери, бросилась к ней? И в итоге ответила себе, что нет. Не хотела. Не помышляла. Случай.
Яха запрещает себе думать о Мадине. Надо жить долго – для Ясмины. А от стресса рак может вернуться. Получается, Мадина и сейчас забыта, отодвинута, как при жизни? Тогда не было времени и сил о ней думать, а сейчас – нельзя?
«Она с отцом. И с Аллахом», – успокаивает себя Яха. И включает телевизор, чтобы отвлечься, чтобы не болело сердце. Телевизор работает, но она не слушает, а просто сидит и смотрит перед собой... Время от времени она ходит на могилу и просит прощения. За тот шаг с ножом, который решил все.
***
Яха больше не увлекается розами, но передала своё увлечение Ирине. Рассказала о сортах, о том, как выращивать, и теперь Ирина разводит на своей лоджии розы. Яху за то, что имеет тяготение к розам, она тоже стала называть Флорибундой. Как Анат, которая в результате всех посыпавшихся на Яху бед, с ней теперь не дружит. Сразу бросила, как узнала из газет ужасную новость.
– Тоже мне, нашла розу, – усмехается Яха Ирине.
– А что? Ты все морозы пережила. Рак победила, дочку вернула.
– Сломалась.
– Нет. Ты жива. И будешь жить долго, вон у тебя какая линия жизни длинная, – Ирина держит в руках ладонь подруги, разглядывая.
– Ну, значит, буду. Куда деваться... Ты подкормку цветам давала?
– Да.
– А разговариваешь с ними?
– Конечно! А как выпью, так и они со мной! – смеется Ирина.
Иногда Яха видит на могиле Мадины цветы, которые туда не приносила. Кто бы это был? В школе у дочери не было друзей. Может, Клэр? О, нет, её семья, кажется, переехала из Торонто в Ванкувер. Там теплее.
***
– Останови! – говорит рыжий Гарри своему напарнику, и полицейская машина останавливается около кладбища. Гарри берёт с заднего сиденья букет и идёт к могиле той чеченской девочки. Когда она погибла, он прочитал в газетах и узнал её по фотографии. Пару раз в году, бывая в этом районе, он заходит на кладбище, кладет цветы или просто стоит, если был на дежурстве и цветов нет.
Его потрясла эта смерть. Симпатичная девчонка с прямым взглядом, смутившаяся, когда он дал ей денег, но обрадовавшаяся, тем не менее, так как ещё ребенок... И так погибнуть... С 28-го этажа...
Гарри каждый день сталкивается с иммигрантами. Они все такие разные! Ему иммигрантов жаль. Они, как семена, которые должны были упасть в землю где-то в душных тропиках или в солнечно-дождливой Европе, или в снежной, студёной России, или в благоухающем фруктами, цветами и стихами Омара Хаяма Иране, а упали в холодную, твердую канадскую почву. Какие-то прорастают, умеют зацепиться, пригнуться при ветре, преодолеть и выжить. Другие замерзают, высыхают. И вот этот тонкий чеченский стебелек – погиб.
Прадед Гарри, спасаясь от голода в Ирландии, прибыл в Торонто на корабле еще в середине XIX века. Корабли из Ирландии называли плавучими гробами, потому что тысячи людей на них умирали, не выдержав путешествия. Голодные, без медицинской помощи, ирландцы ехали вместе с детьми в ужасающих условиях, на суднах, не предназначенных для перевозки людей. Могилой тысяч становился океан, а те, что доживали до берега, высаживались там с пустыми карманами и пустыми желудками. Абсолютно не имея направления куда идти, что делать, чем зарабатывать и кормиться. Выживали сильнейшие. Что впоследствии помогло Канаде стать процветающей страной. Пахали здесь всегда в полную силу и выживали, ни на кого не надеясь.
Иммиграция – это о неимении родных, друзей, зацепок. Гарри помнит рассказы деда – а тому в свою очередь рассказывал отец, – как трудно приходилось на новом месте. Так это со знанием английского, а если – без? Гарри жалел людей.
Он положил цветы на могилу, прочитал про себя «Our Father» («Отче наш»), перекрестился, и пошёл служить. Стране, которая для его предков была землей лишений и испытаний, а для него – единственной и любимой Родиной.
Торонто – Санкт-Петербург