Елена СУДАРЕВА. НАБОКОВ, ГЕОРГИЙ ИВАНОВ, БУНИН. Три новеллы о трёх поэтах

 

Елена СУДАРЕВА

НАБОКОВ, ГЕОРГИЙ ИВАНОВ, БУНИН

Три новеллы 

 

«РАССТРЕЛ» – СТИХОТВОРЕНИЕ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА

Владимир Набоков написал стихотворение «Расстрел» в Берлине в 1927 году. Десять лет прошло после русской революции. И саму мысль о возвращении на родину следовало бы уже давно оставить. Но не подвластна законам логики душа, особенно душа поэта. Не подвластна законам логики любовь, которая бывает дороже самой жизни. Не поддаётся никаким расчётам поэзия, которая, вопреки всему, хочет помнить и любить, когда любить уже невозможно… Или все-таки возможно?.. Возможно всегда?.. 

В стихотворении «Расстрел» лирический герой чудесным образом во сне переносится в Россию, где его уже ждут те, которые поведут на казнь. А он без всякого сопротивления последует за ними, не сделав даже малейшего усилия, чтобы спастись. Словно сам желает принести свою последнюю жертву навсегда оставленной родине:   

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать:

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

 

Но вдруг сон прерывается, и герой понимает, что никакого расстрела в России, в его России, – не происходит. Он снова далеко от неё, в своём «благополучном изгнании», где пытка расстрела не прекратится никогда, а будет продолжаться в его ночных видениях, может быть, всю жизнь:

Проснусь, и в темноте, со стула,

где спички и часы лежат,

в глаза, как пристальное дуло,

глядит горящий циферблат.

 

Закрыв руками грудь и шею, –

вот-вот сейчас пальнет в меня –

я взгляда отвести не смею

от круга тусклого огня.

 

Часы-время – вот зримый, мистический убийца памяти лирического героя. Обездвиженный, он заворожено вглядывается в этот тусклый, медленный огонь убивающего забвения.    

Оцепенелого сознанья

коснётся тиканье часов,

благополучного изгнанья

я снова чувствую покров.

 

Покров, спасение, жизнь … на чужбине… – дары судьбы, за которые надо быть благодарным. Ведь лирическому герою Набокова даровано бесценное – жизнь!

Но почему же тогда рождаются эти последние строки, полные такой горючей тоски, такой готовности к жертве, такой непреодолённой любви:

Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звёзды, ночь расстрела

и весь в черёмухе овраг.

 

Весной в мае в России обволакивает черёмуха овраги своим белым покрывалом – не то белым саваном, не то белой фатой. Так и сердце поэта рвётся в весеннюю звёздную ночь в Россию, рвётся в тоске смерти и любви.
 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ В САД – СТИХИ ГЕОРГИЯ ИВАНОВА

Много стихов и целые сборники посвятил Георгий Иванов (1894-1958) своей жене Ирине Одоевцевой (1895-1990), как гласит предание, любимой ученице Николая Гумилева.

И этот поэтический цикл словно разбросан во временах и странах. Его начало – 1921 год в революционной России, а продолжение – после 1922 года уже в эмиграции во Франции. Трудно назвать его «любовным» в традиционном смысле слова. Точнее, он о ПРОСТРАНСТВЕ ЛЮБВИ.

Среди его стихотворений есть три, скрепленные особой скрепой, будто сам поэт связал их незримою нитью.

Первое написано в 1921 году еще в России и вошло в сборник «Сады»:

Не о любви прошу, не о весне пою,

Но только ты одна послушай песнь мою.

 

Поэт молит свою возлюбленную вслушаться в его стихотворные напевы, которые доступны единственно ей, лишь её понимающему слуху.

Мир, в котором рождается его песнь, – это мир, в котором смешалось всё – времена жизни и времена года, близость и расстояние, встреча и прощание, разговор и молчание:

И разве мог бы я, о, посуди сама,

Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.

 

Обыкновенный день, обыкновенный сад,

Но почему кругом колокола звонят,

 

И соловьи поют, и на снегу цветы,

О, почему, ответь, или не знаешь ты?

 

В этот «обыкновенный» день звонят колокола. В этом «обыкновенном» саду раздается соловьиное пение, а на снегу цветут цветы.

Но что это за таинственный «Обыкновенный» Сад? Не Эдем ли это? –

И разве мог бы я, о, посуди сама,

В твои глаза взглянуть и не сойти с ума!

 

Не говорю – поверь, не говорю – услышь,

Но знаю: ты сейчас на тот же снег глядишь

 

И за плечом твоим глядит любовь моя

На этот снежный рай, в котором ты и я.

 

В этом белом, поющем раю они и близки, и далеки. Поэт и его возлюбленная видят одно, чувствуют одно, но где же они сами? Рядом? Вместе? Или и вместе, и врозь? И какая чудесная дверь впустила их в этот сад – их, так тонко слышащих, так проникновенно чувствующих и понимающих друг друга, но друг друга не видящих?

Может быть, эту дверь открыло знание, дарованное сердцу поэта? Безгранично свободное пространство его поэзии, которое соединяет всё в пространстве его любви.

«Продолжение» своего стихотворения Георгий Иванов напишет уже во Франции в 1955 году, и оно войдёт в последний подготовленный самим автором сборник – «1943-1958. Стихи». Даже эпиграф он возьмёт из своего раннего творения:
                                                                  И.О.

И разве мог бы я, о, посуди сама,

В твои глаза взглянуть и не сойти с ума.   
                                                            «Сады» 1921 г.

 

Но действие во втором стихотворении переносится из снежного райского Сада на набережную весеннего Петербурга. Хотя там, во Франции середины ХХ века, то время, и тот Петербург, и та Нева предстают для поэта такими же далёкими, такими же блаженно недосягаемыми, как Зачарованный Сад их встречи в революционной России.

Ты не расслышала, а я не повторил.

Был Петербург, апрель, закатный час,

Сиянье, волны, каменные львы…

И ветерок с Невы

Договорил за нас.

 

Если в Саду Эдема сердца влюбленных понимали каждое движение друг друга, а знание приходило без слов, то в Петербурге они прячутся от ясных смыслов в сиянье закатного часа и отдаются на милость невского ветерка, его прощальных дуновений.

Ты улыбалась. Ты не поняла,

Что будет с нами, что нас ждет.

Черемуха в твоих руках цвела…

Вот наша жизнь прошла,

А это не пройдет.

 

Цветет черемуха в апреле, белая, почти как цветы из таинственного Сада на белом снегу. И перед будущими несчастьями, которые их ждут впереди, не надо возлюбленной поэта ничего понимать. Пусть сердце её живет только любовью, которая, как верит поэт, останется с ними навсегда. 

Не покидает Георгий Иванов свой город – Петербург, и в третьем стихотворении, когда он расстаётся с земной жизнью и уже навечно возвращается ДОМОЙ:        

                                                                           И.О.

Распыленный мильоном мельчайших частиц

В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,

Где ни солнца, ни звёзд, ни деревьев, ни птиц,

Я вернусь – отраженьем – в потерянном мире.

 

И опять, в романтическом Летнем Саду,

В голубой белизне петербургского мая,

По пустынным аллеям неслышно пройду,

Драгоценные плечи твои обнимая.

 

Ничего не найдёт поэт в безвоздушной космической высоте – только холод и пустоту. Но он вернётся «в потерянный мир» – в свой Летний Сад, в бело-голубой май, в родной Петербург – и соединится вновь со своей любовью. И снова, обнявшись, они будут вместе скользить по пустынным аллеям их Вечного Сада.
 

 

ЭДЕМ 1918 ГОДА – ОДНО СТИХОТВОРЕНИЕ ИВАНА БУНИНА

В «окаянные дни» 1918 года в России рождаются у Ивана Бунина восемь поэтических строк – гармонический оберег всей его жизни – стихотворение «И цветы, и шмели, и трава, и колосья...» (14.VII.1918).

Рождаются почти в середине земного пути поэта, когда, «земную жизнь пройдя до половины», он уже одолел её перевал. А за перевалом – ждали революция, хаос, разрушение, гибель.

Из этих чёрных зыбучих песков окружающего времени и вырывается он в своём произведении в земной-небесный благоуханный мир – Эдем, ждущий «блудного сына» в конце земного пути:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

 

Здесь в этой полуденной красоте будет лирический герой Бунина держать свой ответ перед Богом, здесь встретит он Небесного Отца.

Только глаголы совершенного вида – «простое будущее» – вводит поэт в своё стихотворение. И они создают это невероятное художественное время – «сегодня – завтра – всегда», оставляя неприкосновенной тайну сроков и времён.

Один-единственный вопрос задаст Небесный Отец блудному сыну (вероятно, именно таким поэту виделся в «окаянные дни» 1918 года Страшный суд, или, может быть, о таком Страшном суде он мечтал):

Срок настанет — Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?».

 

Счастлив? Только счастлив? И это всё?

Но у Бунина пытание о счастье – это вопрос всей жизни человека: принял ли ты дар Отца, оценил его или отверг?

И тогда лирический герой вдруг теряет всю свою память реального времени. Нет, ничего страшного с ним не происходит. Это не та мучительная метаморфоза, которую претерпевает пушкинский пророк, когда шестикрылый Серафим рассекает его грудь мечом и вынимает человеческое трепетное сердце.

В стихотворении Бунина блудный сын, представ пред Господом, должен только ЗАБЫТЬ и ВСПОМНИТЬ, чтобы дать искренний ответ Творцу:

И забуду я все – вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав –

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленам припав.

 

Он действительно забывает всё и вспоминает только одно – полевые пути, которые в конце сольются с небесной лазурью. Мир земной красоты в этот миг скрывает для поэта всю боль и ужас земного человеческого существования. И земля, Его земля, – из юдоли печали превращается в сияющий полуденный, напоённый Его лазурью Эдем.

Сын не успевает ответить Отцу, захлёбываясь сладостными слезами.
Но ответ сына – в безмолвии, в прикосновении, в объятии, которое открывает ему милосердный Отец.

Во тьме – свеча светит. Так и это стихотворение сомкнуло все концы и начала – все вопросы и все ответы в один сияющий круг Любви.

И когда стоишь над могилой Ивана Бунина на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, будто слышишь эти лирические строки, как «легкое дыхание», разлитое во всём мире.