Сергей МУРАШЕВ. ПОСЛЕДНИЙ ШКОЛЬНЫЙ ЗВОНОК. Рассказы

 

Сергей МУРАШЕВ

ПОСЛЕДНИЙ ШКОЛЬНЫЙ ЗВОНОК

Рассказы

 

ЗА ХОРОШИЕ ОТМЕТКИ

 

В шестом классе по какой-то программе в осенние каникулы я ездил от школы под Тулу. Отправляли в поездку от каждого класса по три самых лучших ученика. Хотя четверть ещё не закончилась, и неизвестно было, какие выйдут оценки, но на классном собрании ребята проголосовали за меня. Помню, что потом в дневнике оказалось две тройки: по русскому и рисованию. И мне было стыдно ехать с такими оценками. Зато в следующей четверти я постарался и исправил тройки.

Это была моя первая поездка из наших северных краёв так далеко и без родителей и, конечно, сильно врезалась мне в память. Но чтоб рассказать о ней, стоит описать только несколько случаев.

В поезде, который, по словам старшеклассников, останавливался у каждого столба, мы с Мишкой, моим одноклассником, ехали на боковых полках: я на верхней, он на нижней – один над другим. Перевозбуждённые, долго не спали. Ночью переезжали широкую реку по мосту. Ещё не замёрзшую. Как узнал я позже – это была Волга. И вот вдруг вижу сквозь пролёты моста, что по этой тёмной реке плывёт катерок с красным фонарём на носу. Таких мы нигде не видали, и я закричал Мишке:

– Катер! Катер! Мишка, смотри!

– Где?! – ответил он живо.

– Да вон-вон! Внизу!

– Аха, вижу!

Это последнее, что мы видели. После чего меня свалил сон. И, наверно, во сне мне ещё долго чудились проскакивающие мимо пролёты моста, широкая тёмная река, фонари по обоим берегам её, отсветы городских огней на чёрной водной глади и маленький катерок, тускло освещённый красным фонарём. Утром, просыпаясь, я услышал разговор наших соседей в «купе» напротив.

– Спят. Полночи болтали. Уже, вроде, задремали. Потом этот, верхний, как закричит:

– Таракан! Таракан!

А второй:

– Где?! Где?!

Мне стало стыдно, что мы мешали, но одновременно и весело, что нас услышали совсем не так:

– Таракан! Таракан!

– Где? Где?

Неужто мы тараканов не видели. Позже оказалось, что соседи вовсе не обижаются. Они разговорились с нами и расспросили, куда едем.

В Тульской области нас поселили на турбазе. Днём мы ездили на экскурсии, а вечерами – гуляли. Часто играли в разные догонялки. Как-то меня должны были поймать два парня старше меня. Я удрал от них на задний двор турбазы. Там стояли экскурсионные автобусы, а около небольшого здания высилась гора деревянных ящиков. Я крутанул вокруг этой горы и понёсся куда-то в самую осеннюю темноту. Но тут же остановился, потому что из темноты появился высокий мужик. Он внимательно посмотрел на меня, а потом, качнувшись вперёд, побежал в мою сторону. Он бежал, широко расставляя ноги, пошатываясь, и словно в замедленной съёмке, но шаги делал просто огромные, поэтому приближался быстро. Я понёсся во всю прыть к ребятам. А они уже выскочили из-за угла здания за кучей и поймали меня:

– А-а! Попался!

Но я скороговоркой, отпыхиваясь, прошептал:

– За мной пьяный мужик гонится… – и обернулся назад.

Мужик как раз повернул в нашу сторону. Он сильно размахивал руками и в свете уличного фонаря казался особенно страшным. Мы, не сговариваясь, понеслись от него втроём, на пересечении тропинок разбежались в разные стороны. Но было слышно, что ботинки мужика повернули за мной. Видимо, он нацелился на того, кого увидел первым.

– Держи! Держи его! – закричал мужик.

И неожиданно меня перехватил один из наших старшеклассников, гулявших с учительницей. Я был ни жив ни мёртв.

– Что вам надо? – спросила учительница у запыхавшегося мужика.

Ему не хватало воздуха, и он долго не мог ответить, показывая рукой то на меня, то на себя.

– Он в автобусах шурует, вымпела ворует… – выговорил наконец.

– Не может быть.

– Может, может!

В этот раз я ничего не мог ответить от страха, прятался за учительницу.

Мужчина расспросил, в каких комнатах мы живём. Когда он ушёл, старшеклассник, который меня перехватил, сказал:

– Зря я его поймал.

Но инцидент на этом не закончился. Мужчина привёл к нам милиционера. Меня вместе с учительницей вызвали в какую-то комнату. Всё это произошло очень быстро, видимо, милиционер работал при турбазе, а может, был уже на месте как раз по краже вымпелов.

Тёмно-синяя строгая форма милиционера наводила на меня страх. За окном осенняя чернота, а в комнате полумрак. Почему-то горят только две лампы у двери.

– Вот, он ворует вымпела! – выпалил мужчина и показал на меня рукой. Он уже привёл себя в порядок.

– Ну, что скажешь? – спросил милиционер и чуть-чуть наклонился ко мне.

Он, наверно, был ещё совсем молодым, но я не мог поднять вверх голову, чтобы взглянуть ему в глаза. Мне казалось, что он высокий-высокий и теряется где-то в полумраке около потолка.

– Что скажешь? – повторил милиционер.

– Я ничего не брал. Мы просто там играли.

– А чего ты тогда от меня убегал? – сразу же включился в разговор мужчина.

– Мне показалось, что за мной побежал пьяный мужик.

Мужчина тут же сконфузился:

– Я, в самом деле, немного выпивший. Но…

В этот момент вышла вперёд учительница. Она заслонила меня собой и сказала тихо:

– Этот мальчик всегда говорит правду и никогда ничего не брал чужого. Я за него ручаюсь.

Вот так бы честно прожить всю жизнь. И чтоб люди, не задумываясь, хотели поручиться. Не всегда, не всегда получается. Но стоит стараться.

Помнится, из детского садика я как-то унёс маленький деревянный конус красного цвета. Он помещался на моей ладони и походил на бакен, обозначающий на судоходной реке мелкие и опасные места. Я унёс его неслучайно. Чем-то он мне очень понравился, и вот взял с собой. Мама, увидев игрушку, расспросила, откуда она у меня. А потом объяснила, что брать чужое нельзя, потому что это плохо. Я почему-то очень проникся её словами и на всю жизнь запомнил. Мама велела мне на другой день отнести конус в садик, отдать воспитателям и извиниться. Я помню, мне было очень сложно это. Но когда я подошёл к воспитательнице и выпустил маленький красный конус из своей ладошки в ладонь воспитательницы, стало легче и проще.

 

А тогда под Тулой, когда учительница вышла вперёд защитить меня, мужчина спасовал, не знал, что ответить. Участковый наклонился к его уху и что-то шепнул. А нам сказал:

– Извините. Можете идти, – и открыл дверь.

 

НОЖИЧКИ

 

Свои ребячьи игры вне школы начинали ранней весной, как только сойдёт снег.

На улице тепло, даже жарко от солнца. Хотя из тенистых углов холодит. И от снега, спрятавшегося в малиннике, холодит. Кажется, даже от того снега, что лежит в лесу, за ручьём – холодит. Земля в огороде (у меня здесь это всё место во дворе, огороженное забором, а не грядки) – мокрая, раскисшая, чавкает под ногами. Там, где нет мостков, на тропинки кинуты старые доски. Когда бежишь по ним, с краёв и в дырочки от гвоздей выдавливает влагу и грязную жижу. Пахнет этой оттаявшей, намокревшей землёй. Но в некоторых местах она вполне просохла, и на таких местах можно играть в ножички.

Мы играем за баней. Несколько ребят разного роста, лопоухих, только-только коротко стриженных ради весны. Уже в пиджаках, а не в куртках, в кепках и бейсболках. Где-то около магазина в несколько детских голосов кричат и смеются. Там по просохшему асфальту гоняют на велосипедах те счастливчики, у кого они есть и уже на ходу. Но и нам не менее радостно – первый раз в этом году играем. Это вовсе не игра «В землю», когда рисуют круг, а потом постепенно «делят» его, воткнув ножик в кусок соседа. Это «Ножички» – настоящая ребячья игра.

– Да вон, два пальца есть!

– Какие два пальца?

– Да вон!

– У тебя пальцы как соломины, конечно, просунешь. Пусть другой кто-нибудь.

У Димки пальцы, на самом деле, тоненькие: два – почти как мой один. Я стою, прижавшись спиной к бревенчатой бане, чувствую её шершавое тепло. Почему шершавое? Весной в эту пору забор, стены бани, стены дома становятся едва заметно колючими, вернее, шершавыми. Весной дерево набирает в себя воду, а потом отдаёт солнцу. При этом открываются какие-то потаённые поры, ершатся, приглаженные до этого, занозки и ворсинки, словно это мелкие волосы. И кажется, что всё, что сделано из дерева, до сих пор живое.

– Да мои пальцы влезают! – спорит Димка.

– А мои нет.

Наконец, я решаюсь вступить в спор. Отстраняюсь от стены, но как только делаю первый шаг к воткнутому в земле ножу, он падает.

– Ну вот… – расстраивается Димка.

Даже не знаю, как так получилось. Неужто я землю сотряс? А может, ветер дунул или яркий луч солнца ударил по блестящей рукоятке из нержавейки? А может, на неё сел никем не замеченный комар?

– Ну вот… – повторяет Димка, но не спорит.

Теперь спорить нет смысла, просто выгонят из игры, и всё. Дело в том, что воткнувшийся под острым углом нож можно засчитать или нет. Если между землёй и рукояткой пролезают два пальца, не задевая при этом ножа, то бросок засчитан, а если нет – то извините. Теперь Димке спорить уже нет смысла, и он кидает следующий. Сначала десять самых обычных бросков за рукоятку – и в землю. Потом с каждого пальца левой руки поочерёдно, ставя остриё на подушечки, а правой ловко толкая нож. Потом с кулачка, с локотка, с плеча, с головки, с руки перекидом, с коленки, ножки. Напоследок самое сложное: пять бросков с разворотом ножа в воздухе, когда держишь его за лезвие. И летает, летает ножик, втыкается в землю, а иногда шлёпается плашмя. Маленький дешёвый складничок из нержавейки. С выдавленным на ручке рисунком, по-моему, солнышка с лучиками. Такие ножички завезли в сельпо. И все ребята купили их себе. Сколько раз мы с братом теряли свои. И каждый раз отец каким-то чудом находил их. Только и скажешь: там-то и там-то на пастбище или в лесочке. Он с работы, с охоты пойдёт, заглянет в это место и обязательно найдёт. А иногда мы ещё ничего не сказали, а он с работы идёт и уже несёт: «По следам видел, что вы ходили».

В первые дни игры в «Ножички» складничок шлёпался абы как – практики после зимы ещё нету. Зато потом мы так навостримся, что можем пройти с первого раза весь круг, а то и два, если надо. В этих случаях уже ошибаемся из-за самоуверенности и излишней лихости.

Сначала играли просто так, а уж потом на зубодёр.

Проигравший стоит чуть в сторонке. Ему сейчас отдуваться. Все остальные собрались в кружок.

– Какую? – спрашивает тот, у которого нож.

– Режь короткую, длинную не забьём.

– Заостри хорошенько.

Тем же складничком, которым играли, вырезается палочка сантиметров семь в длину, с одной стороны заостряется как карандаш.

– Кто первый? – спрашивают ребята.

– Кто первый вышел, тот и бьёт.

– А может, лучше Лёха?

– Кто вышел первый – тот и бьёт!

Палочку слегка (чтоб стояла) втыкают в землю под прямым углом. Теперь её надо заколотить ножом. Зажимаешь лезвие между двух согнутых пальцев и ручкой колотишь. Каждый из ребят ударяет столько раз, сколько бросков в игре не успел сделать проигравший. Но первому бить всегда сложнее: чуть дёрнется рука или ручка ножика не так повернётся – и палочка упала набок. Теперь её никак не забить. Поднимать нельзя. Конечно, в некоторых случаях можно как-нибудь сбоку ударить, но если палочка просто лежит на земле и даже острый кончик показала – то какой смысл?

Зато если первые двое не сплоховали, то остальные ребята, уже не боясь ударить посильней, заколотят палочку так, что не видно. А если остались лишние удары, то и землю вокруг утрамбуют.

Проигравший встаёт на корточки. Долго готовится, присматривается, словно надеется, что палочка сама назад вылезет. Наконец, поворачивает лицо к нагнувшимся над ним ребятам:

– А можно, я руками траву старую уберу и немного землю?

– Давай!

– Валяй!

Он вырывает с корнем всю прошлогоднюю траву. Осторожно пальцами отгребает земельку, но так, чтоб не подумали, что жульничает. И у самой палочки вовсе не трогает. Наконец, решается и прижимает лицо вплотную к земле, словно с ней целуется. Ребята кричат:

– Давай! Давай!

А он отплёвывается. Наверно, пришлось земельки поесть. Наконец вытягивает зубами светленькую из свежей ветки палочку. Но не выплёвывает её сразу, а осторожно берёт в руки как драгоценность. Улыбается. Лицо всё чумазое, но доволен – не сплоховал. Ребята все смеются. И наверно, те, что около магазина, слезли с великов и слушают, что это там такое интересное?

А ведь тот же парень лет через десять станет заправским механизатором. Весь в засаленной, пропитанной маслом робе. Лицо такое же, как сейчас чумазое, руки в мазуте. И вот также он возьмёт губами прикуренную кем-нибудь для него сигарету. А потом будет держать её во рту, как только что держал палочку.

 

ШКОЛЬНЫЙ САД

 

Раньше около старой школы был свой настоящий сад. С высокими деревьями, немного заросший. Когда-то, наверно, его заложили одни из первых учеников. В саду кроме берёз и осин росли смородина, малина, черёмуха. Некоторые ребята умудрялись собирать там грибы. Но особенными деревьями считались две или три яблоньки. На них росли маленькие яблочки, которые мы называли тыблочками. Правда, росло их как-то очень мало.

Когда я второклассником узнал, что в саду есть яблоньки, я стал приезжать на своём первом велике туда каждый день. Яблоньки были усыпаны мелкими, с горошину величиной, ягодками. Невкусными и вовсе не похожими на яблочки. Сколько я ни приезжал на своём велосипеде, картина не менялась. Но каждый раз, крутя педали, я надеялся: «Вот сейчас приеду к старой школе с заколоченными окнами, а там висят яблоки на деревьях». Непонятно, на что я надеялся, ведь фрукты не вырастают за один день как грибы. Наверно, мне казалось, что где-то не заметил уже большого наливного яблочка.

Иногда, бывало, я ехал по каким-то другим делам или просто катался в удовольствие. Но вот вспоминал про тайну сада и поворачивал в сторону школы. Жителям юга, наверно, сложно меня понять. Для нас же, северных ребят, любое яблоко всегда было лакомством, а тут появлялась возможность найти яблоко самому и посмотреть, как оно висит на ветке. Желание моё долго не исполнялось. Но вот однажды (видимо, я куда-то уехал недели на две, а может, и больше, и не проверял своих яблонек)… А может, это произошло уже на следующий год или даже через два года… Но вот, помню, я приехал к школе и чуть не упал с велосипеда. Я наверняка бы упал, если бы ездил чуть похуже. Но к тому времени я наколесил столько километров, что считал велосипед продолжением своих ног, а он, казалось, слушался меня, как добрый конь.

Ещё только подъезжая, я взглянул на яблоньки и на крайней увидел два тыблочка: одно рядом с другим. Я не помню, как остановился и не упал. Но долго сидел на велике, запрокинув голову и уперевшись концами кед в землю, чтоб не завалиться в ту или иную сторону. Тыблочки висели довольно высоко. Видимо, уже кто-то тряс яблоньку и собирал урожай. Но эти тыблочки почему-то остались. Рядом с ними на ветке застряли несколько золотистых сенинок, каким-то образом попавших на дерево. Я оглянулся по сторонам, положил велосипед на землю и забрался на забор. Балансируя на носочках, с большим трудом дотянулся до ветки, пригнул её и, захватив сразу оба, сорвал свои заветные плоды. Я не помню вкуса тыблочек, не помню, каковы они были на ощупь. Помню, что, когда приехал домой и показал их маме, она вовсе не удивилась. Сразу значимость моих тыблочек померкла.

Чтобы плодоносили эти яблоньки ещё раз, я не помню. Но я откуда-то взял или кто-то мне сказал, что в саду есть настоящая яблоня. Где-то в центре его. И вот я так сильно поверил в это, что целый день как настоящий исследователь, мысленно разделив сад на квадраты, искал заветную яблоню. Я даже ребят убеждал, что она есть. Мне всё казалось, что яблоню не могут найти, потому что яблоки на ней растут редко и их мало. Представлялось, что в этом году выросло и вовсе одно яблоко. Большое, жёлтое. Такое я ел только один раз. Казалось, что висит оно на уровне моего лица. И вот, пробираясь через заросли сада, вдруг наткнусь на него, прямо чуть ни врежусь.

…Яблока я так и не нашёл. Зато нашёл красную черёмуху, про которую многие не знали. До чего же вкусные оказались ягоды с этой черёмухи!

Иногда из сада, по подставленной доске через окно мы забирались в старую школу. И словно оказывались в другом мире. Приятно было попасть с летней жары в прохладу. Изолированные от всех, мы бегали по коридорам, играли в войнушку, в ляп, ещё в какие-то игры. И, кажется, школа радовалась детским голосам. Внутри всё хорошее из школы было вынесено. Местами пахло плесенью. В одном из кабинетов валялась целая гора просроченных противогазов. Словно происходила какая-то катастрофа, может, ядерная война. А противогазы приготовлены на случай газовой атаки.

Кучи списанных противогазов хранились везде: и на совхозном складе, и в совхозной конторе. Помню, как-то я захотел себе плавательные очки, и мы с мамой сделали их из старого противогаза, вырезали ножницами. Приладили какую-то резинку. Получились огромные, с металлическими ободками, два глаза от водолаза. Я нырял в них, и они, конечно, протекали. Но я всё равно нырял. Видно было ещё хуже, чем просто открытыми глазами. Когда выныривал, вода сбегала по стёклам, снаружи и внутри, лилась по лицу, словно я плакал. И становилось видно.

А школьный сад почти весь спилили, когда рядом с ним поставили пекарню и стали печь хлеб. Сначала разобрали старую школу на дрова, а потом выпилили и сад.

 

ПОСЛЕДНИЙ ШКОЛЬНЫЙ ЗВОНОК

 

Мне всё чудилось, что на первом звонке, ещё первоклашкой, с колокольчиком ходил я, и кто-то водил меня за руку. А колокольчик большой, тяжёлый. Медный, а может, под медь. Когда в школе отрубали свет (что случалось довольно часто), колокольчиком этим по старинке сзывали на урок или отпускали на перемену. И кажется, мы переносились в другой мир. Удивительно было слышать мелодичные вкрадчивые звуки колокольчика после наполняющего всё вокруг механического трезвона электрозвонка. Но ещё больше колокольчик мне запомнился как болеуспокаивающее. Как-то мой одноклассник Саня на ходу врезался в приоткрытую дверь учительской. Шишка на его лбу вскочила просто неимоверная. Даже кожа полопалась. Может, конечно, она просто рассеклась от удара. Казалось, что шишка только чуть поменьше школьного колокольчика, который Саня прикладывал ко лбу. И так, сначала в директорской, потом в перемену на подоконнике в классе пол-урока просидел Саня, прижимая ко лбу чудо-средство. К ушибу, конечное, надо прикладывать холодное. Сначала колокольчик был холодный, но потом-то он нагрелся. И зачем Саня держал его столько времени? А хорошо было бы – вспомнишь школу, и отступили тревоги и боли. А ведь школа – это детство.

…На последней школьной линейке мы, ребята девятого класса, должны были выступить – прочитать стихи от имени разных богов. Видимо, люди, окончившие девятый класс, уже недосягаемы для остальных школьников. Дали и мне стихотворение. И не кого-нибудь, а Зевса. Учительница очень переживала, хотела передать мои слова кому-нибудь другому, казалось ей, что голос мой недостаточно грозный и больше подходит для другого бога. Но всё-таки я остался Зевсом. Несмотря на маячащие в ближайшие дни экзамены, стихотворение выучил хорошо. Мы отрепетировали несколько раз в классе. Сейчас я не помню ни своих слов, ни тех слов, что читали одноклассники, да и тогда совсем не вдавался в их смысл. Как-то далеки они были от меня, и я не понимал, зачем это нужно.

И вот само выступление. Линейка проходила на нижнем этаже школы в широком холле. Ребята выстроились в ряды. Сначала первый класс, потом второй, третий и так далее. Сзади всех, сразу за восьмиклассниками, учителя. Все в нарядной одежде, одна из учительниц кутается в новый пуховый платок. Линейка выстроилась не только по классам, но и по росту: первый ряд самый низкий, потом повыше. И это очень похоже на ряды кресел в театре или цирке.

Сначала шло всё как по маслу. Одноклассники мои прочитали то, что от них требовалось. Дошла очередь до меня. Я читал степенно, с расстановкой, наверно, как положено Зевсу. Об этой степенности и основательности просила меня учительница. И вот так же степенно и основательно я осёкся. Строчка вылетела из моей головы, и я замер с приоткрытым ртом, готовым уже произнести важные слова, и приподнятой для убедительности рукой. Зрители восприняли это с пониманием: со всеми бывает. И только одна первоклассница, стоявшая прямо напротив меня, прыснула, но тут же замерла. Видимо, она была из тех, что если палец покажешь – засмеются.

Я начал читать снова. Теперь, исправляя ошибку, делал это ещё артистичнее, ещё чётче выговаривая слова. На четвёртой строчке снова осёкся. Что-то сбилось у девятиклассника-Зевса, учившегося на четыре и пять. Первоклассница напротив меня в этот раз не удержалась и залилась колокольчиком. Её смехом заразился первый класс, а затем и линейка. Кто-то зашикал, зашептал, и волнение улеглось. Стало невероятно тихо. Я стал читать в третий раз. Перед забытыми словами (а в этот раз я их помнил) я сделал небольшую паузу, чтобы выговорить чётче и без ошибок. Этой паузы не выдержала первоклашка напротив меня. Заливаясь колокольчиком, она схватилась за живот и согнулась от разрывающего её смеха. Словно по команде почти половина первого класса тоже схватилось за животы. Линейка ходила волнами, смеялись даже учителя. Но моему упрямству не было предела. Я начинал читать ещё три раза. Теперь уже без всякой паузы, услышав роковые слова, первоклассница схватывалась за живот и заливалась колокольчиком. А вслед за ней взрывалась от смеха вся школа. Ребята уже ничего не могли с собой поделать и, кажется, смеялись не надо мной, а над первоклашкой и просто оттого, что хорошо и радостно. Наконец и я засмеялся, понял, что прочитать не получится. Рубанул рукой и вдруг, сам не ожидая этого, сказал:

– Короче говоря! Поздравляю всех наших учителей с этим днём! Ведь они учили нас всё это время, помогали нам. Спасибо!

Линейка взорвалась аплодисментами. А одна из учительниц даже подошла ко мне и поцеловала. Это был мой самый большой успех при чтении со сцены.