Владимир НЕЧАЕВ. АНТОЛОГИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ. Переводы, комментарии

 

Владимир НЕЧАЕВ

АНТОЛОГИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ

Переводы, комментарии

 

ДЕВУШКА В БЕЛОМ

«Биография – главным образом – говорит о том, как ускользает биографируемый», – заметила в одном из своих писем Эмили Дикинсон.

На первый взгляд мир выталкивал, выдавливал этого поэта вовне, в забвение (основное качество мира), оказалось – в посмертную славу.

Эмили Дикинсон родилась в маленьком американском городе Амхерсте, жила в Амхерсте и умерла в Амхерсте. Другой классик американской литературы поэт Роберт Фрост будет чуть позже учительствовать здесь же.

Ещё при жизни Эмили стала легендой в своем городке. Она носила только белые платья, вторую половину жизни не покидала территорию родительского дома и сада, не узнала, что такое быть женой и матерью.

Оставшиеся ей годы уже не выходила из комнаты и разговаривала с родственниками через приоткрытую дверь. Это была свободная несвобода.

Свободной Эмили Дикинсон была только в стихах и письмах. Её не заботило появление своих стихов в печати. При жизни Дикинсон было опубликовано четыре стихотворения. Она писала, что называется, «в стол», и оставила после себя около двух тысяч стихов и огромное количество писем.

В мае 1886 года Дикинсон написала последнюю записку. «Отозвана назад. Эмили». Первый её сборник вышел в 1890 году. Редакторы советовали ей писать правильно. Нарушая литературные каноны, Эмили Дикинсон научилась мыслить и, я бы сказал, сделала себя.

Выполнив переложение «Indian Summer», я, к своему удивлению, не нашел этого стихотворения в сборниках стихов Эмили Дикинсон.

 

ПОСЛЕДНЕЕ ТЕПЛО

Есть время повернуть назад

Пичуге, удлиняя взгляд, –

Так оглянись скорей

 

На дни, когда эмаль небес

Дряхлей, когда июньский бес

Сквозит среди ветвей.

 

Пчелу не может обмануть

По голубому желтый путь,

Я обманусь теперь.

 

Но о другом расскажет лист,

И горький стебель – прям и чист –

Заглядывает в дверь.

 

О, смута тайны и тепла!

Страда, что дали развела,

За дымкой не видна.

 

Вот часть твоя – горящий куст

И хлеба освященье, вкус

Бессмертного вина!

================

АПОЛОГИЯ ПЕРЕВОДА

Литературный перевод существует ровно столько, сколько сама литература.

Здесь уместно вспомнить высказывание Михаила Бахтина, выдающегося философа и филолога, о том, что настоящая литература появляется на стыке нескольких культур. Он имел в виду нечто большее, нежели работу переводчиков, но хороший перевод – как один из важнейших катализаторов творческого процесса.

Проблема перевода с языка одной культуры на язык другой остается по-прежнему острой и запутанной. Было бы смешно защищать необходимость перевода. Хороший перевод защищает себя сам и, в отдельных случаях, становится неотделимой частью культуры национальной. Примеров достаточно. Другой случай, когда поэт поденно занимается переводом иноязычных стихов только ради хлеба, отодвигая живой интерес и рассматривая перевод лишь как близкую передачу смысла (букву стиха), забывая о стихии, что, собственно, и есть перводвигатель любого труда. («Я перевожу не слова, но дух» – Марина Цветаева.) Есть переводы хорошие, есть никакие. Идеального перевода просто нет. Переводить будут, пока будет вызывать интерес объект перевода. Известное высказывание: «В прозе переводчик – раб, в стихах – соперник». Отсюда и возможность заглянуть дальше автора, потому что хорошее стихотворение всегда неоднозначно, а какую мелодию услышит ухо в шуме ветра, зависит от тонкости (или сложности) организации этого уха. Идеальный баланс своего и чужого в переводе – по мнению теоретика перевода Юрия Лотмана – 50 на 50.

Стихотворение «Тигр» Уильяма Блейка считается одним из самых выдающихся произведений английской литературы.

Уильям Блейк стоял у истоков английского романтизма. Непризнанный при жизни, он создал в своих работах уникальную эстетическую систему, ломая философские и литературные догмы.

Парадокс, но язык современных переводов стихотворения «Тигр» выполнен в тех самых традициях, которые поэт отвергал, поэтому я решил сделать свой перевод, который и предлагаю вниманию читателей.

 

ТИГР

Тигр, ты ярок – жгучий мрак,

Ярость ночи. Чей же глаз

Выразил твой страшный знак,

Тайну тела скрыв от нас?

 

Чей огонь тебя томил

В бездне солнечных глубин?

Кто крылом тебя прикрыл,

Оперением своим?

 

Кто поднялся и сжимал

В жарком горне этот мозг?

Тот, кто образ твой ковал,

Разве мал он, если смог?

 

Кто взвалил искусства труд,

Выдав сердца поворот?

Здесь сравняют иль найдут

След каких еще высот?

 

Разделяя тьму и свет,

Сонмы ангелов и сил,

Улыбнулся Он в ответ,

Тот, кто Агнца породил,

 

Встретив тигра жгучий мрак,

Ярость ночи? Этот глаз

Выхватил твой страшный знак,

Тайну тела скрыв от нас?

=======

73 СОНЕТ    

Вот уже почти четыреста лет копье Уильяма Шекспира (Shake Speare – потрясай копьем) догоняет нас. Сила броска чувствуется и сегодня. Перевод ключевого 73 сонета я делал с долей стеснения.

За спиной – дыхание известных мастеров русского перевода. Но стихия слова так и осталась девственным лесом, испытанием, из которого и выходят по-разному.

Первый в России (1859 г.) художественный перевод шести сонетов Шекспира осуществил граф Иван Мамуна. Вскоре Николай Гербель подготовил к изданию свои переложения всех ста пятидесяти четырех сонетов. Знаток Шекспира профессор Николай Ильич Стороженко посоветовал Гербелю перевести сонеты еще раз прозой. Так встретила переводы критика. Последующие переводы были более удачными.

В пятитомном издании сочинений Шекспира под редакцией Семёна Афанасьевича Венгерова был напечатан полный свод сонетов, включая как старые переводы, так и новые работы. В числе переводчиков работали и поэты Константин Случевский и Валерий Брюсов, который впоследствии завершит дореволюционную историю переложений сонетов Шекспира, предприняв еще одну попытку.

Настоящим событием, архипелагом перевода стала работа Самуила Маршака, за которую он был удостоен Государственной премии.

Но Уильям Шекспир, жесткий, язвительный, нелинейный, в стихах Самуила Маршака оказался предсказуемым, окладистым, осмотрительным. По выражению самого Маршака, Шекспир теперь понятен «решительно для всех».

Публикация новых переводов останавливается на два десятилетия. Потом придет потребность в ином прочтении поэта из Стратфорда, но все это будет потом.

У всякого мастера есть своя загадка. Такая загадка есть и у Шекспира, Он очень мало оставил для биографов. Кое-кто из шекспироведов считает, что Шекспира не было вообще – своего рода виртуальный образ. Правда, может быть, в другом: вымышленное, написанное с особенной страстью и, тем более, сыгранное на театральной сцене забирает личность автора, его душу и кровь, распыляется в тысячах персонажей. Автор становится тенью своих героев. И чем более вырастают герои, а время – их дрожжи, тем короче тень. Литературное здесь смыкается с магическим (вспомним графа Калиостро). Переводы добавляют (точнее – отнимают) частицу автора.

Но как оживить, научить ходить подстрочник, не вдохнув в слепую глину свое? Проблема перевода – только частная проблема понимания, в конечном итоге, это понимание самого себя. Истолковать, обрести внутреннего толмача – не этим ли занимается литература?

 

СОНЕТ 73

Во мне ты видишь вечер безвременья,

Пустынность арок птичьих на ветру.

В предзимье лет, среди костров осенних,

Я брошу охру, а потом сотру.

 

Ты видишь свет угасшего заката,

Не свет уже, но только тень его,

Где сумерками надвое разъяты

Земля и небо сердца моего.

 

Ты видишь жар – тебя не обманули,

Огонь еще горит, хотя и мал.

И ворошить сгоревшее начну ли,

Коль юности наследство промотал?

 

Люби, что видишь, вся разгадка в том:

Мы любим, потому что мы умрём.

==================

СМЕРТЬ В МИССОЛОНГЕ

Джордж Гордон Байрон родился (1788 г.) с искривленной стопой. Может быть, буйная кровь деда и отца да врожденная хромота и определили характер мальчика. Через год началась Французская революция. Она перекроила европейскую карту, многие судьбы и закончилась для многих гильотиной. Военные триумфы Наполеона – его высылкой на далекий остров. Священный союз (так он тогда назывался) стран-победительниц закрепил за ними право подавлять мятежи в любом уголке Европы. Ростки будущей глобализации, о которой так много теперь говорят, видны уже здесь.

Байрон-романтик, породивший байронизм и армию эпигонов, показал градус отношения поэта с лицемерием и власть имущими на столетия вперед. Романтизм – кровеносная система поэзии – становится кровавым кустом с именем Байрона. Прямой его последователь Николай Гумилев, поэт-воитель, путешественник, будет расстрелян в молодой России.

Герои Хемингуэя уйдут в иронию, алкоголь пополам с корридой и африканское сафари. Обретя дар стихосложения, а в наследство – титул лорда, Байрон ценит поступок больше, чем стихи и звания. Написав уйму поэм («Чайльд-Гарольд» и другие) и рассорившись со всеми, он навсегда покидает родную Англию. По иронии судьбы, будучи сам ироником и веря в торжество Разума, Байрон попадает в мясорубку цивилизации, которая всегда на ножах с культурой, и тотально проигрывает. (Целесообразность и поэзия – вещи несовместные.) Живая ртуть – он примыкает к повстанцам в Греции, которая находится под пятой турков-мусульман, и умирает в затрапезном городке Миссолонге от лихорадки, прожив неполные тридцать семь. Он был не тёпел, а горяч, и слишком остро чувствовал надвигающееся небывалое: арктический холод новых технологий.

Женщины любили Байрона, но ему не очень везло с ними. На всю жизнь он сохранил привязанность к Августе Ли, своей сводной сестре, что породило очередные сплетни, но Джордж Байрон не был бы Байроном, если бы не подыграл этому. Стихотворение «Стансы к Августе» в моем переложении – только половина шестичастного стихотворения, но имея смысловое завершение, оно вполне самостоятельно. Полный перевод сделан Борисом Пастернаком. Остается добавить, что «прекрасный и яростный мир» – это и о Байроне тоже.

 

СТАНСЫ К АВГУСТЕ

1.

О черном дне моем твердят приметы,

И солнца свет – не ярче октября.

Ты, знаю, никогда не примешь это

И вслед не скажешь: прожитое зря.

Твоя душа с моим знакома горем,

Но, сердце сжав, не клонишься судьбе.

И если слог мой с очевидным спорит –

Своё отыщет лишь в одной тебе.

2.

Накоротке с природой я не стану

Шутить, когда ручей в лесу поёт.

Я не поверю этому обману,

Мне в звонкой песне слышится твоё.

Когда ж простор схлестнулся с океаном

И ветры, мнится, встали за меня

Волна к волне по воле урагана –

Но не к тебе – поднялись, прочь гоня.

3.

Пускай надежда обернулась болью

И камень основанья потрясён –

Он только крепче под пятой неволи,

И поколеблен, но не обречен.

Есть многое, что может уничтожить,

Солжет один и разлучит другой.

В ком сердца нет, тот подчинить не сможет,

И я совсем не с ними, но с тобой.

=================

НЕИЗВЕСТНЫЙ ШЕЛЛИ

Это определение с полным правом можно отнести к поэту-романтику, классику английской литературы, другу Байрона и Китса, человеку рваной судьбы, утонувшему во время шторма в возрасте 30 лет.

Первое переложение («перевод» теперь уже ни о чем не говорит; мы теряем имена происходящего, как теряем ключи от дверей) Перси Биши Шелли появилось в России в 1849 году. Литератор Андрей Бородин выбрал стихотворение «К…» (адресат стихотворения не установлен). Переведенный Шелли российских критиков не заинтересовал.

В начале 20-го века символист Константин Бальмонт принялся за полный перевод сочинений Шелли. Это было настоящее открытие. Но пройдет еще почти четыре десятка лет, и Борис Пастернак, которому переводы Шелли удались больше, чем другим, напишет: «Мы с чрезвычайной неохотой, не предвидя от этого никакой радости, взялись за поэта, всегда казавшегося нам далеким и отвлеченным… и нас постигла неудача». Справедливости ради необходимо отметить, что его «Ода западному ветру» очень хороша. Стихотворению «К…», с которого и начался «русский» Шелли, опять не повезло. Пастернак, словно забыв, что поэт обращается к любимой женщине, монументально-серьезен:

…так бабочку тянет в костер

и полночь – к рассвету,

и так заставляет простор

кружиться планету.

Мне пришлось поспорить с Борисом Леонидовичем, ибо истинный Шелли оказался в тени нашего корифея. Искренне надеюсь, что история узнавания великого английского поэта на этом не закончится.

 

К…

Ты знаешь, есть в мире слова,

ты знаешь и Слово.

Сквозь камень пробьется трава

привычно и ново.

На край обрекают края,

с надеждою схожи.

Лишь горя людского твоя

печаль мне дороже.

 

И что я могу предложить –

как сердце взлетело! –

Не рви эту тонкую нить,

пусть в пламя пределы

летит мотылек, небеса

в объятьях сжигая,

где птичьи растут голоса –

забота простая.

==========

ПОЭТ-ДРУИД

…Но что же можно рассказать об Уильяме Батлере Йейтсе (1865-1939) в нескольких строчках? Это материк, неуклонное движение которого регистрирует современная культура. Йейтс необъятен. Он ирландец, а в Ирландии статус поэта столь же высок, как у жреца-друида.

Творчество Йейтса мифологично. Сказания, легенды народов обретают в его стихах новое звучание. Он пишет в то время, когда Эйнштейн создает свою Теорию относительности, когда открыто атомное ядро, а «Черный квадрат» Малевича визуально подтверждает связь энергии и вещества с квадратом скорости света.

В 1923 году Йейтс получает Нобелевскую премию, оказав заметное влияние на мировой литературный процесс. Иные писатели заблуждаются, полагая, что художественное слово может дать какие-то ответы. О масштабе поэта и драматурга Уильяма Йейтса можно судить по вопрошанию в стихотворении «Леда и лебедь». (Я постарался максимально сохранить экспрессию оригинала.)

Зевс в образе лебедя овладевает Ледой, дочерью спартанского царя Тиндарея, Леда родила Елену Прекрасную, виновницу Троянской войны. По другой версии – Леда рождает яйцо. (Здесь уместно вспомнить сказку о мышке, которая «махнула хвостиком».)

Поэт спрашивает, кем же становится человек в момент озарения и что ему открывается. 

Атомная бомба осталась в веке вчерашнем, как для века 20-го осталось за спиной изобретение динамита. Что приготовил век идущий? Во всяком случае, действительность сметает флер наших ожиданий.

Умер Уильям Йейтс в промозглый январский полдень за семь месяцев до начала второй мировой войны. Известный английский поэт Оден напишет:

Но для него это был последний полдень,

Полдень сиделок и сплетен,

Окраины его тела взбунтовались,

Площади памяти опустели,

Предместья умолкли,

Потоки чувств иссякли,

Он воплотился в читателей.

                         (Перевод Г.Шульпякова)

Могильный камень поэта сохранил автоэпитафию: «Холодно взгляни на жизнь, на смерть, всадник, и следуй дальше».

 

ЛЕДА И ЛЕБЕДЬ

Слепящих крыльев бешеный удар

Над девою, над кривизной бедра.

И гул умолк, и свет во тьму бежал –

Червлением – от белизны пера.

 

Как может оттолкнуть её рука

Крылатое, чтоб уберечь себя?

Как, ослабевшей, сбросить седока

И покориться славе, не любя?

 

Дрожь лона породила плач и кровь,

Вражду и хитрость, крепких стен паденье,

Позор царя, но там, на крутизне,

 

Когда узнала остроту краев,

Узнало ль мощь её земное зренье

За миг до часа немощи во вне?

========

МОЛЧАНИЕ

Мне не дает покоя тайна двустишия «Мы с тобой на кухне посидим / сладко пахнет белый керосин…». Нет, это не Лорка, это известные стихи русского – как он сам себя называл – поэта серебряного века. Очевидно (очевидно для меня, конечно), что самое значительное – в междустрочье, в паузе, которую можно длить и длить. Это бездна, которая «всматривается в нас». Великая поэзия всегда правдива и всегда иносказательна. Точных слов на самом деле совсем немного, их мало, потому что главного, выражающего существо мира, еще меньше. Поэт – потенциально – всегда жертва своего опыта, поэт обречен и распят на кресте мирского языка, которым он оперирует и который все же конечен, и принципиальной невыразимостью Творца: в отрицательном богословии «не то, не то». Что же делать?  Silentium – выпишет свой рецепт Федор Тютчев.

Лорка слишком пристально, слишком долго смотрел в черноту испанской ночи на краю сумерек – его самое любимое время. Поэт искал там свои образы – скупо, пронзительно, точно. Но бездна молчит. Она отзовется в финале. Лорка будет расстрелян франкистами в 1936 году, о чем свидетельствуют совсем недавно рассекреченные полицейские донесения того периода. Жизнь поэта оборвется на пике своей славы. Могила Федерико Гарсиа Лорки не найдена до сих пор. Можно лишь добавить: «Всё сказал, всё сделал. И молчание обнимает тебя…».

Самый удачный перевод стихотворения Лорки «Pueblo» принадлежит Марине Цветаевой. Она сделала его незадолго до своей смерти в Елабуге. Я не нашел переложений этого стихотворения в последующих переводах Лорки. Добавлю: удачных переложений. Поэзия – не бега, не соревнование. Иное время дает иное толкование прежде сказанному.

«Имена ваши написаны на небесах», – сказал Христос, обращаясь к своим ученикам, к апостолам. Эту фразу Спасителя можно отнести и к поэтам.

 

СЕЛЕНИЕ

Там, на горе,

лобное место,

селенье.

Тягота старых олив

над водой ключевою.

Люди в проулках, под масками

скрыты их лица.

Башни и шпили.

И флюгеры ветер вращает,

вращает неостановимо.

О, бредущие в плаче

моей Андалусии

мимо!

====================

АМЕРИКАНСКИЙ ИРЛАНДЕЦ

Вот толкуют: «Поэзия непереводима». И это почти так, если забыть, что поэт – переводчик с языка несказанности на простой человеческий. Язык вообще загадочная вещь, если говорить не о грамматике, синтаксисе, а о шуме ветра, дождя, листьев, движении земли и работы, которые человек наделил смыслом, озвучил заново и заставил природную стихию мыслить. Человек откликнулся на зов и получил ответ – древний как сама земля и вечно юный, потому что небо, объемлющее человека, всегда нарождается.

Шквалом чаек,
                           единым криком
                                               день начинался,

словно бы речью моей…

И я говорил,
                        из восхищенного рта

вырывалось
                       старое, странное:

«Ирландия».  

Взявшись за перевод стихов американского поэта Дэвида Уайта – это был мой первый опыт поэта-переводчика, – я понимал, что есть языковый барьер, есть чужесть другой культуры, но в кажущемся дикарстве и примитиве верлибра было дыхание времени, которым захвачена Америка, энергия и воля, присутствие надмирного, что, собственно, и отличает поэтическую речь от обыденной. Все это я постарался сохранить, это я и понимаю под переводом.

В свое время мною было переведено пять стихотворений Уайта из четырехкнижия «А Quartet». Стихотворение «Гуси», переведенное позже, в эту подборку не попало. Пришлось связаться с автором, чтобы получить разрешение на публикацию переводов. В активе поэта десять книг стихов и четыре книги прозы.

«Уайт руководит организацией "Many Rivers" и "Invitas: Институтом разговорного лидерства", которые он основал в 2014 году. Он жил в Сиэтле и на острове Уидби, а в настоящее время проживает на северо-западе Тихоокеанского региона США…» (из Википедии).

 

ГУСИ

На слепящей воде –

силуэты взлетающих птиц.

 

тишина раскололась

ударами крыльев,

бьющих сквозь яркое солнце.

 

Вверх и вперед –

стрелой и тетивою –

напрягаясь,

вытягиваясь,

к белым вершинам,

к северу.

 

И каждое утро

предание

поднимает упорный свой лук,

выпуская

оперенный звук крыльев –

гусиную стаю.

 

г. Петропавловск-Камчатский