Николай БЕСЕДИН. И НА ЧТО ОТЗОВЁТСЯ ДУША… Поэзия

 

Николай БЕСЕДИН

И НА ЧТО ОТЗОВЁТСЯ ДУША…

 

* * *

В глухую ночь в деревне талый снег

Шуршит по крыше, медленно сползая.

Который час? И год? Который век?

Я в эту ночь совсем не понимаю.

Зачем я здесь, не нужный никому –

Ни лесу, ни полям, где из-под снега

Торчит ковыль, как я в своем дому, –

Нелепой щепке нового ковчега?

Зачем смотрю на небеса, незряч,

С немым вопросом:
                                  «Господи? Доколе?».

Земля летит по мирозданью вскачь,

Послушная неведомой мне воле.

Слились в один безжалостный поток

Деревня, ночь, шуршащий снег по крыше

И чей-то властный шепот:
                                                  «Эпилог…»

Иное время на полях напишет.

Иное время выткет новый плат

И на Земле всё вновь переиначит.

И только небо в летней звездопад

На отпечатки древние проплачет.

 

* * *

Зима, а всё вокруг живое –

И ель, и выплески рябин

Воспоминанием о зное

И предсказанием седин.

Склонились ивы-коромысла

Под пышной тяжестью снегов.

Полны таинственного смысла

Скороговорки воробьев.

А в полдень расшалится ветер,

Играя с рощицей в снежки,

И стихнет вдруг, грустя о лете

И сон тревожа у реки.

Березы тают меж снегами,

В вечерний падая зенит.

И долго вслед за снегирями

Живая радуга скользит.

Короткий день покорен вечеру.

Как будто он тому виной,

Что суетою человеческой

Нарушен благостный покой.

 

СУХАЯ ГРОЗА

Грозило небо рухнуть наземь,

И в дождевую пелену

Швырнуть зарю, как Стенька Разин

Тьмутараканскую княжну.

Вонзало молнии, как бивни,

И рассыпалось по горам,

Суля спасительные ливни

Жарой истерзанным садам.

И ждали грозного прихода

Разбуженного мятежа

И терпеливая природа

И ослабевшая душа.

Но туча медленно сползала

Меж гор, как будто бы в нору,

И верноподданно лизала

Зарю, сулившую жару.

 

* * *

Улетели зеленя,

Улетели.

Пели рощи да поля

На свирели.

Ай, да дудочка была!

Стоголоса.

Обнимала да ушла

Чернокоса.

 

ПРОРОЧЕСТВО

Устала плоть служить душе

И взбунтовалась, взбунтовалась.

И вот от совести уже

Живого места не осталось.

– Все можно! – разум ликовал.

– Даешь свободу! – плоть кричала.

Где голос твой? – я душу звал,

Но неразумная молчала.

– Смотри, – я говорил, – все зло

Повылезло, не зная страха,

Полынью поле поросло,

Кровь правды оросила плаху.

Любовь покинула сердца,

И память корчится от боли,

И нет предательствам конца,

А ты молчишь!
                              Скажи доколе?

И с высоты сквозь стадный рёв

Я голос услыхал мессии:

– Когда с креста польётся кровь

Твоей возлюбленной – России.

 

* * *

В это пекло, в эту снежную купель

Всё уходит, растворяется, сгорает.

Постели мне, моя милая, постель,

Что-то сердце растревожила метель,

Отчего оно болит и сам не знаю.

Завари мне земляничный крепкий чай

И задерни занавеску поплотнее.

Я усну, и мне приснится светлый май,

И еще такой далекий отчий край,

Где на горных склонах лютики желтеют.

Сколько было, сколько выпало дорог

От Приморья до Балтийского причала,

Но вернуться в край родимый я не смог.

Ты укрой меня теплее, я продрог,

Или это за окном похолодало.

Там, за полночью, за тридевять земель

Свет небес верхушки кедров озаряет.

Постели мне, моя милая, постель.

Что-то сердце растревожила метель,

Отчего оно болит и сам не знаю.

 

* * *

Мне два напитка в дар преподнесли

В двух глиняных сосудах без названья.

В одном – осенний аромат земли,

В другом – холодный сумрак мирозданья.

Я пил их на пирах и в тишине

Желанных и постылых одиночеств,

И иногда вдруг открывалось мне

Бессмертное значение пророчеств.

Я людям нёс их сокровенный знак,

Их тайный смысл, обращённый в слово.

Они, смеясь, кидали мне пятак,

Как нищему без родины и крова.

Тогда остаток вылил я в ручей,

И превратился он в хмельную реку.

И бросился народ:
                                   – Налей, налей!

Налей, пророк, стаканчик человеку.

 

* * *

Пижама, комнатные тапочки,

Экран с продвинутым лицом…

А я теперь приставлен к ласточкам,

Что поселились над крыльцом.

Я вдоль Угры хожу по берегу,

Бобрам причастный и плотве.

И только глубь небес по пеленгу

И покрик чаек в синеве.

А подо мной в песке спрессованном

Веками, вихрями времен,

Застывший след подковы кованой

И кровь отеческих знамен.

А надо мной глубин молчание,

Где нет начала и конца,

И только теплое дыхание

Непостижимого Творца.

 

* * *

Время – дамоклов меч,

Черная метка – ночь.

Холод коротких встреч

Сердцу не превозмочь.

Майский закат в крови.

Выпито все вино.

Сохнет река любви,

Вот уже видно дно.

Как одинокий бурлак,

Баржу любви тащу.

Всё, что было не так,

Молча навек прощу.

Лишь бы река полней,

Лишь бы баржа легка,

Лишь бы в страну огней

Нас унесла река.

 

* * *

Был вечер. Предгрозовье. Тишина.

Люд суетливо прятался под крыши.

Таинственно молчала глубина,

Рождая в чреве огненные вспышки.

Безмолвные, мгновенные – они

Выхватывали в сумраке болотном

То хаос тел, чудовищам сродни,

То скинию в обличье первородном.

Болезненным желанием таясь,

Весь город ждал, когда в противоборстве

Тьма обретет незыблемую власть

Над вспышками, смешными в непокорстве.

Напоминало каждое окно

Театр теней, шаманство или даже

Немое действо старого кино,

В котором стерли фразы персонажей.

И невозможно было разгадать

Движенье губ и рук скупые жесты.

Всё реже небо стало полыхать,

Как будто вняв безмолвному протесту.

Ночь поглотила призрак грозовой,

И затерялся он в просторе горнем

Не став ни очистительной грозой,

Ни ливнем беспощадно животворным.

 

* * *

Я старомоден, как телега,

Традиционен, как изба.

В дискет компьютерного века

Моя не вместится судьба.

Да, изменилось тело мира,

Но изменилась и душа.

И ей все ближе шоу-лира,

Все дальше счастье шалаша.

Иные времени знаменья

На судьбах выжигают след.

И продается вдохновенье,

И продается сам поэт.

А я бреду по росным травам,

Рифмую «берега-стога»,

Сонета радуюсь забавам

В честь придорожного цветка.

Там дальше – город и дороги

В закатном плавятся огне,

И роковых времён тревоги

Испепеляют сердце мне.

 

* * *

Немногословна истинная весть.

Дробится слово, и сияют грани

Любви неразделённой и страданий –

Свободы духа сладостная месть.

В безмолвии сжигается вина.

Беззвучен свет, исполненный блаженства.

Назойливость – не свойство совершенства,

И молчаливы в почве семена.

Зачем слова, когда ответа нет?

Кому они на жертвеннике духа

Сожженные, чтобы продлился свет,

Когда сердец не тронули и слуха?

Но весть летит, пронзая времена,

Любовь неразделенная светится,

И торжествует на земле весна,

И боль страданий в слово обратится.

 

* * *

Это новое племя –
                        оно от вселенского корня.

Оно – комбинация
                           символов, цифр и знаков,

Оно – это в тернии мира
                                           упавшие зёрна,

Из коих не вырастет
                     солнцем пропитанных злаков.

Это племя возмездья,
                          бича Вседержителя племя,

Обнажённые нервы
                           последнего скорбного века.

На обрывках страниц Бытия
                     что-то чертит рассеянно Время,

То ли звездные сны,
                        то ль распятия крест,
                                             то ли призрак Ковчега.

 

* * *

Перелесок. Елань. Поле сонное.

На Угре рыбьих всплесков круги…

Деревенька моя – мать приемная,

Внемли блудному сыну тайги.

Молчаливая сердцу утешница,

Окропи мои раны росой.

По дорожке, протоптанной месяцем,

Я пойду по угору босой.

Буду мятой дышать и бессмертником,

Обожгусь о крапивную сонь,

Просияет негаданным вестником

Придорожной калины огонь.

В твой покой равнодушный, таинственный

Упаду, как в приветный туман,

И забуду про поиски истины,

И не вспомню про боль и обман.

Городское житье свое грешное

Разметаю по рыжей стерне.

Буду жить под твоими скворешнями

Тихой жизнью довольный вполне.

Ну а если в погожее дневье

Глаз моё не откроет окно,

Не суди меня строго, деревня,

За уютное рабство моё.

 

* * *

В том незримом и чутком пространстве,

Где душа обитает и сны,

Чей-то образ в немом постоянстве,

Чей-то образ в неясном убранстве,

Чей-то образ живой белизны

Возникает и властвует волей

Молчалив, неподвижен, суров,

И глаза его, будто две боли, –

И глаза его страждут и молят,

И глаза его – Слово без слов!

А вокруг него суетным кругом,

Попирая, сливаясь, теснясь,

Чьи-то тени летят друг за другом,

Чьи-то тени всеобщим недугом,

Чьи-то тени, как века напасть.

И ни сердцем, ни слухом, ни взглядом,

Ни хранимыми памятью дням

Не пробиться сквозь теней ограды,

Не пробиться к нему, хоть и рядом,

Не пробиться к печальным глазам.

Ночь утешит ли, утро ль разбудит,

Но не гаснут, не тают глаза.

Слава Богу, что трубы не трубят,

Слава Богу, что душу не сгубят,

Слава Богу, что есть образа.

 

* * *

И вопросил судья в пределе вечном,

Где нет превыше правды ничего:

– Что для себя ты сделал, человече?

И был ответ длинней, чем жизнь его.

И вновь спросил он, восседавший в белом,

В смирении склонившуюся тень:

– Что для других ты, человече, сделал?

И был ответ коротким, словно день.

И в третий раз его спросил он строго:

– Прожив в земной юдоли столько лет,

Что, человече, сделал ты для Бога?

И ничего не услыхал в ответ.

 

* * *

Сколько горестных, искренний слов

Пролилось над Россией моей!

Пересилит ли злобу любовь?

От надежды ли станет светлей?

Заклинание ль «Верить и ждать»

Голод страждущих утолит?

Воскресит ли молитвами мать

Сына, что под Донецком убит?

Как молитвенно тихо в полях

После трудной бессонной страды.

Одолеет ли мужество страх

Перед новым обличьем беды?

И на что отзовется душа

В час Отечества роковой:

На лукавые звоны гроша,

Иль на колокол вечевой?