Илья ПРЯХИН. ГРУСТНЫЙ ПЬЕРО. Повесть

 

 Илья ПРЯХИН

 ГРУСТНЫЙ ПЬЕРО

 Повесть

 

 – Здравствуйте! Мне бы посылку получить.

 – Добрый день. Трек-номер, пожалуйста.

 Прежде чем взять бумажку с записанными на ней цифрами, оператор бросил на посетителя короткий, но внимательный взгляд. «Чего он смотрит? – мелькнула тревожная мысль. – Он на всех так смотрит? Какого хрена ему вообще на меня смотреть, у него вон компьютер перед глазами, пялься туда, сколько влезет».

 – Ваша посылка прибыла, паспорт, пожалуйста.

 Пьеро положил на стойку паспорт, который предусмотрительно держал в руке. Оператор раскрыл документ и вновь посмотрел на посетителя, очевидно, сверяя фото в паспорте с оригиналом. «Блин, он чего, в ментовке служил, что такой бдительный?».

 – Одну минуту.

 Встав со своего высокого вращающегося кресла, оператор скрылся в лабиринте стеллажей, заваленных разнокалиберными, обклеенными этикетками и перетянутыми разноцветным скотчем коробками.

 За соседней стойкой какой-то дедок, одной рукой опираясь на палку, другой разрывал содержимое только что полученной посылки, дотошно проверяя «ничего ли не стибрили». Выдавший посылку оператор с подчеркнутым равнодушием пялился в свой монитор.

 Кто-то тихо подошел сзади. Пьеро почти физически ощутил, как оба его локтя оказались скованы цепкими пальцами, а в ушах прозвучал воображаемый, спокойный и деловитый голос: «Молодой человек, пройдемте с нами». Стоящий сзади никак не выдавал своего существования, казалось, он, как и Пьеро, замер, стараясь не только не шевелиться, но и не дышать. Возникло дикое желание резко обернуться, чтобы увидеть выражение лица этого человека, до того, как оно успеет принять равнодушное выражение.

 Успокойся, придурок! Человек пришел что-то получить или отправить, обе стойки заняты, он встал в очередь.

 – Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, где галочки. Проверять содержимое будете?

 Коробка оказалась больше, чем он ожидал, но в рюкзак, вроде, должна поместиться. Он потянулся к установленной на гладкой поверхности подставке, из которой торчала ручка с длинным, вьющимся шнурком… рука замерла в нескольких сантиметрах от цели. Ладонь сотрясала мелкая судорожная дрожь, передающаяся пальцам до самых кончиков, отчего Пьеро стал похож на разминающегося пианиста. Уловив какую-то заминку, оператор поднял глаза на посетителя, Пьеро схватил ручку, как рукоятку ножа, выдернул её из подставки и быстро начеркал в положенных местах бланка кривые закорючки, весьма отдаленно напоминающие его подпись.

 – Проверять не буду.

 Коробка идеально легла в рюкзак, Пьеро закинул на плечи лямки, повернулся к выходу, сделал шаг в сторону, обходя следующего посетителя в очереди, которым, кстати, оказалась немолодая женщина, а не нарисовавшийся в его воображении спортивного вида мужчина. Зато сразу двое мужчин – и весьма спортивного вида – вошли через стеклянные двери и уверенно двинулись к стойкам. «Конечно, зачем им было мешать мне получать посылку? Брать надо с поличным». Мужчины обошли его с двух сторон, удивленно покосившись на внезапно застывшего посередине зала молодого человека с небольшим рюкзачком за плечами.

 Удушливая жара, мучавшая город всю прошедшую неделю, наконец, отступила, с самого утра небо затянуло плотной облачностью, а в воздухе ощущалась приятная прохлада. Глотнув этого воздуха, Пьеро почувствовал себя человеком, вышедшем на волю после многолетней отсидки. Почему-то ему с самого начала казалось, что, если все сорвется, то взять его должны непременно в офисе почтовой компании, а не на улице. Отойдя с десяток шагов от дверей почты, он остановился прямо на середине тротуара и, задрав голову и ни о чем не думая, несколько секунд стоял, ощущая на лице первые мелкие капли начинающегося дождя. Потом, осознав вдруг, как нелепо и подозрительно выглядит со стороны, торопливо достал из кармана мобильник. Приложение такси было установлено на новой, купленной два дня назад на Ленинградском вокзале сим-карте; Пьеро указал адрес и, увидев на экране обещание, что время ожидания составит не более пяти минут, отошел к автобусной остановке, чтобы смешаться с людьми и не стоять у всех на виду.

 В метро соваться нельзя, там багаж просвечивают, и Пьеро был этому только рад – переться через весь город в толпе пассажиров, постоянно пытаясь отследить подозрительные взгляды, стало бы настоящим часовым мучением. «Не могли подобрать почтовый офис поближе к дому», – с раздражением подумал он, видя, как из потока машин к остановке подкатывает такси с указанным в приложении номером.

 Сев на заднее сиденье и пристроив рядом рюкзак, Пьеро отправил короткое сообщение все с той же, недавно приобретенной симки единственному числящемуся в списке контактов абоненту, обозначенному как Князь: «Всё получил».

 «Князь, блин, – размышлял он с привычной язвительной злобой, глядя на окно машины, по которому стремительно стекали капли припустившего в полную силу дождя. – И чего царём не назвался? Крутые все, команды раздают, задания придумывают. Ну, ничего, мы еще будем посмотреть, кто из нас на самом деле крутой».

 – Ну что, как прошло?

 Надев его тапочки, которые были ей велики размера на четыре, Настя пришлепала из кухни, едва заслышав звук открывающейся двери.

 – Нормально, – буркнул Пьеро, снимая с плеч рюкзак и аккуратно ставя его на пол. – У этой конторы почтовой офисы по всей Москве, ты Князю своему скажи – я ему не пацан такие концы наматывать, в следующий раз пусть думает, куда посылку заряжать.

 – Он же сказал – так надо.

 Она сделала шаг вперед, обняла его за шею, искательно заглядывая в глаза, словно ластящаяся к хозяину кошка.

 – Ну? Чего такой смурной? – заговорила она своим «особым» голосом, явно намекая на то, что все неудобства и трудности этого утра будут компенсированы в самое ближайшее время. – Все получил – отлично, теперь, считай, последнее дело осталось. Через неделю-другую жизнь начнем совсем новую, понимаешь?

 Именно такой она нравилась ему больше всего – расслабленно-теплая после недавнего сна, без следов косметики, с волосами, беспорядочно раскиданными по плечам, в тонком и коротком халатике, который трудно было назвать одеждой – скорее, одной из наиболее возбуждающих форм наготы.

 – Ладно, ладно, – примирительно пробормотал Пьеро. – Не смурной я, видишь, промок весь. Пошли, кофейку мне сваришь.

 – Между прочим, – заявила Настя, устанавливая на плиту турку, – чтобы ты не думал, что я дрыхла все время, пока ты ездил, я тут с Князем с самого утра переписку вела. Так вот, – он села напротив него, поставив локти на стол и подперев голову руками. – Он, наконец, прислал инструкции по нашим действиям после. Короче, как все делаем, он присылает деньги на дорогу. Маршрут такой: летим до Стамбула, оттуда – в Варшаву. Из Варшавы поездом до границы, а там нас будут ждать. Все просто.

 – Просто, – задумчиво повторил он. – Слушай, а почему деньги после, почему бы нам было не купить билеты заранее, чтобы, как сделаем, сразу в аэропорт?

 – Глупенький, как же мы можем брать билеты, если еще не известно, когда все произойдет? Понятно, что на днях, но точной даты даже Князь пока не знает. Да, и ещё! – торжествующе провозгласила Настя. – Можно сказать, самое главное. Князь сказал, что почти договорился о моей работе!

 – Он же давно договорился.

 – Давно он договорился о Киеве. Там всё в силе, место журналиста в отделе новостей мне обеспечено. Только это все временно, я же тебе говорила. На Украине, конечно, лучше, чем здесь, там хоть люди нормальные, но все же это не наш с тобой уровень. Так вот, – она выдержала театральную паузу, глядя на Пьеро с торжеством победителя, – мы с тобой месяца через три переедем… в Германию! И не какими-нибудь беженцами или эмигрантами. У Князя хорошие завязки в Бильде – это такое крутое немецкое издание. Он договорился, что они подержат для меня место. Место обозревателя по России.

 Наблюдая неподдельный Настин восторг, Пьеро изо всех сил пытался поверить, что всё так и будет – его Настя после полутора курсов педагогического института и трёх лет не очень успешного блогерства, действительно, станет политическим обозревателем крупного издания, да и он, вырвавшись из удушающей атмосферы этой страны, сможет, наконец, доказать окружающим, чего на самом деле стоит.

 – Ты только представь себе, вот это всё, – Настя обвела руками облезлые стены кухни и потолок, покрытый застарелыми пятнами от давнишних протечек, – скоро останется в прошлом. Мы с тобой будем свободными гражданами свободной страны, мы будем жить в человеческих условиях и получать человеческую зарплату, да мы вообще…

 – У тебя сейчас мой кофе убежит, – вынужден был прервать восторженную тираду Пьеро.

 – Да, забыла тебе сказать… – вполне будничным тоном сообщила Настя, перелив кофе в большую чашку и добавляя в неё сливки. – Завтра у деда юбилей. Я, сам понимаешь, не пойти не могу, но дед просил, чтобы мы вместе были. Он тебя видел всего пару раз, ну и типа хочет поближе познакомиться с женихом внучки.

 – Знаешь, мне, вообще-то, и тех двух раз хватило, – недовольно поморщился Пьеро.

 – Ну Пьероша, ну Димусик, ну пожалуйста… – она уселась ему на колени, отчего он чуть не опрокинул чашку, и вновь включила режим «ластящаяся кошечка». – Ну, я все понимаю – дедуля старый у меня, совок он, конечно, ну бред всякий несет, думаешь, мне радостно его речи выслушивать? Но ты же знаешь, у него никого, кроме меня, нет. Да и у меня тоже, – опрометчиво добавила она, и тут же попыталась исправиться: – Конечно, кроме моего Пьерошки.

 

 Родители Насти, еще будучи студентами, познакомились в альплагере под Безенгийской стеной. Через два года поженились. Ещё через пять погибли вместе – их связку накрыло лавиной при восхождении на Хан-Тенгри. Насте тогда было всего три, но от тех мрачных времён у неё остались очень яркие, хоть и отрывочные воспоминания. Она помнила дедушку, ставшего вдруг совершенно не похожим на себя, он вдруг как-то сгорбился и словно почернел от горя. Бабушка всё время плакала, и оба говорили ей, что папа с мамой уехали далеко, что нужно набраться терпения и их подождать, что они обязательно приедут, но это будет ещё не скоро, а бабушка всё время повторяла непонятное слово «командировка». Ещё запомнились две очень добрые тётеньки, однажды пришедшие к ним под вечер. Они угостили Настю шоколадкой, рассказывали что-то очень занятное, много улыбались и всё было так спокойно и радостно, пока одна из них не заговорила про какой-то детский дом, где очень хорошо и весело – там живёт много детишек, у которых есть разные игрушки и которым каждый день дают конфеты. И вот тут началось что-то страшное. Дедушка начал кричать, он кричал так, что – Настя это хорошо помнила – его лицо стало пунцово-красным, потом вдруг стал выгонять перепугавшихся тётенек за дверь. Разревевшуюся Настю тогда долго не могли успокоить – ей было очень жалко добрых тётенек, которых разбушевавшийся почему-то дедушка чуть ли не вышвырнул из дома пинками.

 Детская память короткая, и образ родителей стал постепенно размываться, теперь рядом были два других близких человека – дедушка с бабушкой. Матвей Сергеевич, всю жизнь проработавший в атомной промышленности, дослужился до должности зама генерального конструктора крупного КБ и целыми днями пропадал на работе, зато Марина Васильевна, давно вышедшая на пенсию, всецело посвящала себя внучке – провожала и встречала со школы, отводила на кружки и даже ходила на родительские собрания.

 Когда умерла бабушка, Насте было двенадцать, она уже всё знала про судьбу родителей и ей не надо было рассказывать про то, что бабушка куда-то уехала. Новый удар Матвей Сергеевич пережил стойко, в этом ему помог, как он сам потом объяснял, груз ответственности за внучку, который лёг теперь только на его плечи. Настя навсегда запомнила, как сразу после похорон дед, старательно пряча глаза, чтобы внучка не заметила стоящих в них слёз, сообщил ей с глухой тоской:

 – Вот и ушла, Настёна, наша бабушка. Эх, Марина, Марина, рано ты… Ну, ничего, – добавил он с наигранной бодростью. – Ты, Настёна, носа не вешай, у тебя дед ещё знаешь какой? Дед у тебя – о-го-го!

 Дед вышел на пенсию – отпускать его не хотели, однако возразить что-либо против аргументов Матвея Сергеевича было сложно, – и теперь уже он постигал хитрую науку ведения домашнего хозяйства, следил за оценками внучки, вникал во все перипетии школьных взаимоотношений, выслушивал восторженные или слёзные рассказы про одноклассников, старался давать мудрые, как ему казалось, советы в эмоционально-тяжёлый период первых влюблённостей, находя слова утешения в ответ на трагическое «Я ему записку написала, а он на меня даже не смотрит». До выхода на пенсию Матвей Сергеевич руководил коллективом, работающим над созданием нового реактора, и теперь ему иногда казалось, что хлопот и переживаний в его новой пенсионной жизни не только не убавилось, а возможно даже стало больше. Поэтому, когда однажды из-за резко подскочившего давления ему пришлось вызывать скорую, и приехавший врач заявила, что лучше было бы отправиться в больницу, он, с трудом выговаривая слова, ответил с мучительной улыбкой: «Мне, доктор, в больницу нельзя. Мне пока никуда нельзя, мне надо внучку на ноги ставить. Вот выдам Настёну за хорошего человека, вот тогда и забирайте куда хотите».

 Общаться с Настиным дедом Пьеро не любил, особенно после последнего случая, когда во время их короткой встречи Матвей Сергеевич, как бы между прочим, поинтересовался: «Где трудишься, Дмитрий, чем на жизнь зарабатываешь?». В ответ застигнутый врасплох Пьеро смог выдавить лишь невразумительное: «Да я, вообще… В коммерции работаю. Правда, сейчас… временно, конечно… пока… ищу хорошее место». Дед тогда ничего не ответил, лишь коротко хмыкнул: «Ну-ну», но посмотрел на стоящего перед ним молодого рослого парня так, что Пьеро как-то невольно сжался, словно стараясь стать не таким молодым и не таким рослым.

 

 Матвей Сергеевич встретил гостей радушно, усадил рядышком за небольшим, в силу отсутствия других приглашённых, но ломящимся от всевозможных закусок столом. Первое слово хозяин торжества предоставил Насте, которая рассказала присутствующим то, что они и так знали – о том, какой её дедуля замечательный, как хорошо ей всегда было ощущать его неусыпную, но совсем не навязчивую заботу, как она любит своего дедушку и желает ему самого главного – здоровья.

 – Вы что же, молодые люди, – поинтересовался дед после второй рюмки, – расписываться-то собираетесь или, по моде нынешней, так жить будете?

 – Ой, дедушка, ну конечно, собираемся, – защебетала Настя. – У Димы сейчас как раз предложение хорошее есть по работе, да и у меня вроде подписчиков больше становится, значит, скоро за рекламу что-нибудь капать начнёт, в общем, чуток на ноги встанем, свадьбу забабахаем, будешь на ней отплясывать.

 По тому, с какой грустной улыбкой Матвей Сергеевич выслушал эти заверения, Настя поняла, что обмануть деда, как всегда, не получилось.

 – Всё-то у вас по порядку, всё по плану, – добродушно проворчал дед, наливая водку в свою и Димину рюмки и обновляя вино в Настином бокале. – Вот у нас с твоей бабушкой всё проще было – пару месяцев поженихались – и в ЗАГС. А на ноги уж вместе вставали. В общаге жили, комната – 10 метров, оба студенты, я днём на лекциях, вечером – дома занимаюсь, ночами на станции вагоны разгружаю. Книгоношей ещё подрабатывал, здоровья много было – на всё хватало. Летом – стройотряд, там, кстати, неплохо платили. Вот так и вставали на ноги.

 Молодые сидели, с наигранным интересом слушая пустившегося в воспоминания деда. Пьеро радовался, что разговор, едва коснувшись темы «Диминой работы», ушёл в сторону, ради этого он был готов выслушивать старого пенька хоть весь вечер. Однако Настя, прекрасно знавшая своего деда, не расслаблялась. Она помнила, на какую тему, особенно в последнее время, неизменно съезжает любая застольная беседа, если за столом сидит Матвей Сергеевич.

 – Вот так мы и сами на ноги становились, и страну ставили, – продолжал между тем Матвей Сергеевич. – Какую страну построили, а? Реакторы наши, советские, до сих пор по всему миру работают, да и не только в реакторах дело. Промышленность какая была, наука? Детям на учёбу никто деньги не копил, отдыхать бесплатно ездили и вообще…

 Матвей Сергеевич замолчал, безнадёжно махнув рукой. Пьеро почувствовал, как Настя легко поглаживает ладонью его бедро, передавая молчаливую команду: «Терпи».

 – Потом – девяностые. Как Мамай по стране прошёл. Сколько разворовали, а чего украсть не смогли, разрушили. Но не всё, – грозно, словно обращаясь к свои лютым врагам, провозгласил дед, – слышите, не всё погубить успели. Опять страну восстанавливать приходится, как после войны. Только вот кому восстанавливать-то? – посмотрел он на сидящую напротив пару не то с тоской, не то с сожалением.

 – Деда, ну чего ты опять? – с добродушным упрёком начала было Настя. – Всё не так уж и плохо. В конце концов…

 – Я вот что предлагаю… – перебил её Матвей Сергеевич. – Давайте выпьем за победу. Девяностые мы пережили. Которые хуже любой войны были, только начали на ноги вставать, а тут опять… В общем, за победу над третьим Евросоюзом.

 – Почему над третьим? – спросила Настя.

 – Как почему? – удивился дед такому элементарному вопросу. – Первый Евросоюз к нам привёл Наполеон, второй – Гитлер, теперь вот амеры третий натравили. Причём, заметьте, – зло ухмыльнулся он, – Европа сама на нас никогда не прёт, жидковаты они для этого. Им нужно, чтобы хозяин был, который их кнутом погонит. Тогда уж, хочешь не хочешь, иди с Россией воевать.

 – Европа с нами не воюет, – не выдержал Пьеро, не обратив внимания на то, что Настина рука вместо успокаивающего поглаживания на этот раз крепко стукнула его по бедру.

 Матвей Сергеевич посмотрел на парня таким взглядом, что Настя испугалась повторения той истории с двумя женщинами из коммерческого детского дома, когда-то пришедшими за ней и вышвырнутыми дедом за дверь. Однако, всё обошлось. Матвей Сергеевич, очевидно не желая становится глухой стеной между любимой внучкой и её потенциальным женихом, взял себя в руки и ответил вполне спокойно:

 – С нами, Дима, воюет пятьдесят стран, не только Европа. Просто теперь в открытую на нас никто не пойдет, поскольку можем всех с пылью смешать, поэтому украинцев в топку кинули. Ты посмотри, что они за тридцать лет с целым народом сделали? Расчеловечили, в зверей превратили. Воюем вот теперь с ними, потому что альтернатива у нас одна – самим стать такими же. Только – вот им! – Дед, опять начавший заводиться, протянул через стол дулю. – Третий рейх победили, глядишь, и с третьим Евросоюзом, и с их хозяином справимся. А украинцы… Может, и поймут чего. Кто выживет. И придёт к ним это понимание не скоро, к сожалению.

 – Страну он, понимаешь, построил! – кипятился Пьеро, пытаясь нарезать нервные круги по тесной и к тому же плотно заставленной мебелью, комнате. – А кому она нужна, эта его страна, он подумал?! Концлагерь он построил, а не страну! Бороться теперь, воевать, восстанавливать! Слушай, Насть, ты вообще, обратила внимание – все эти совки замшелые только и твердят про какую-то вечную борьбу, про постоянный подвиг? То у них голод, то разруха, то война, то враги внутренние, то внешние, теперь вот Европа чем-то не угодила. А я не хочу бороться, преодолевать и восстанавливать, я хочу просто жить, понимаешь? Я не герой, я просто хочу жить, как нормальный свободный человек в нормальной свободной стране, понимаешь ты это?

 – Конечно, понимаю, Пьерошка, – отозвалась Настя, лёжа на диване и сосредоточенно глядя в смартфон. – Ты же знаешь, что я всё воспринимаю точно так же и полностью с тобой согласна.

 Эмоциональную реакцию Пьеро на сегодняшний вечер она предчувствовала и отнеслась к ней спокойно, давая парню выпустить из себя накопившееся за столом раздражение. Вопреки её опасениям, застолье закончилось вполне мирно, её дедушка, хоть и зараженный с детства совковой пропагандой (с этим уж ничего не поделаешь, таково всё их поколение), всегда был чутким и мудрым человеком, он не стал устраивать скандал, споря с избранником своей ненаглядной внучки. Она знала его вспыльчивый характер и понимала, что, окажись за столом любой другой собеседник со взглядами Пьеро, дискуссия вполне могла выйти из-под контроля, но в этот раз Матвей Сергеевич не стал портить вечер, тем более что это был вечер его восьмидесятилетия.

 – Девяностые ему не понравились, – всё не мог успокоиться Пьеро. – Опять, говорит, всё восстанавливать надо. Что восстанавливать – тоталитарный строй? Вот сам пускай и восстанавливает, а с меня хватит, я собираюсь сваливать – в нормальную страну, к нормальной жизни.

 Такое возбуждённое состояние Пьеро объяснялось не только выпитой сегодня водкой, была и ещё одна причина. Если бы его спросили, чем именно мешает непосредственно ему, Дмитрию Коровину, «тоталитарный режим, в чём именно заключается тоталитаризм данного режима, почему он, Дмитрий, «не может здесь дышать» и чего конкретно он планирует добиться в «свободной стране», ответ получился бы не очень вразумительным. В свои двадцать шесть он не имел ни реального образования, ни востребованной профессии, раньше перебивался случайными заработками на случайных работах, теперь вот практически сидит на шее у Насти, которая, в свою очередь, не прожила бы без постоянной финансовой помощи деда. Именно жизненной неустроенности он приписывал преследующие его с девятнадцати лет неудачи с девушками – почти все они требовали ухаживаний, на которые у него вечно не хватало денег. Словно какое-то звериное чутьё неизменно подсказывало им: «Перед тобой – хронический неудачник». Чувство собственной никчёмности, старательно удерживаемое где-то в самой глубине сознания, периодически всё же прорывалось наружу, вызывая приступы злобного раздражения.

 Настя стала его спасением, словно спустившийся с небес ангел. Кроме своего молодого, горячего тела, кроме возможности не думать о средствах к существованию она дала ему и гениальное в своей простоте объяснение всех бед: «Ты просто живёшь не в той стране», из которого следовал утешительный вывод: «Но это дело вполне поправимое». Всё оказалось действительно просто, идея «Страна – не та. Народ – не тот. Ты заслуживаешь большего» легко отпечатывалась в сознании – как лозунг, как аксиома, как хештег. Она снимала мучительные сомнения, а возможность всё изменить придавала жизни осмысленность и целеустремлённость.

 И всё же, иногда сомнения возвращались, и сегодня за столом случился один из тех моментов, которые так ненавидел Пьеро, и Настин дед, монументально твёрдый в своих убеждениях («Вот уж у кого точно не бывает никаких сомнений» – думал он со злобной завистью) стал ему ещё больше ненавистен.

 – В общем, Настён, ты не обижайся, но с дедом твоим я больше общаться не желаю. Надеюсь, и не придётся. Эх, скорее бы…

 – Уже, – перебила его Настя, не отрывая сосредоточенного взгляда от экрана смартфона.

 – Что? – тихо переспросил он. – Что ты сказала?

 – Я говорю – уже. Всё, как ты хочешь. Князь прислал сообщение.

 Пьеро, только что кипевший негодованием и рвавшийся в бой, как-то сразу потерял большую часть своей решимости.

 – И чего? – только и смог он выдавить из себя, застыв посередине комнаты.

 – Завтра к двенадцати дня – полная готовность. Посылку собрать по инструкции, взять тачку в каршеринге, ждать дальнейших указаний, быть готовыми сразу выехать. Ты купил, что нужно для подсоединения?

 – Купил.

 – Хорошо. Только, думаю, собирать всё лучше завтра, по-моему, ты… – Она бросила на Пьеро какой-то странный взгляд, в котором он успел заметить лёгкую жалость, смешанную то ли с сомнением в его силах, то ли с откровенным презрением. Впрочем, всё это продолжалось одно мгновение, и он тут же убедил себя в том, что ему показалось. Настя вновь уткнулась в телефон и закончила фразу абсолютно будничным тоном: – По-моему, ты сейчас не совсем в форме для такой работы. Да, Князь напоминает, чтобы каршеринг брали на подставной аккаунт и резервную карточку.

 – Без него бы ни за что не догадались, – буркнул Пьеро. – Кстати, о карточке. Он там ничего не прислал? Проверь кошелёк.

 – Уже проверила. Немного прислал, на завтрашние расходы. Написал: вся сумма – сразу по завершению.

 – По завершению… – повторил Пьеро, усевшись на кровать и обратив на подругу долгий, задумчивый взгляд. – Слушай, а если…

 – Брось, – слегка поморщившись, перебила Настя. – Князь никогда не обманывает. И потом, какой смысл ему нас кидать? Мы ещё много пользы сможем принести, даже когда здесь всё закончим. Он так и писал, у него, мол, на нас большие планы.

 – Ладно, допустим, не кинет. Я, собственно, о другом хотел… – начал Пьеро, медленно подбирая слова.

 – Тсс, – отбросив телефон, Настя рванулась вперёд, зажала ему рот ладонью. – Я знаю, о чём ты. Я тебе уже сто раз говорила, повторю ещё. Никто не погибнет. Запомни это. Поверь мне, наконец. Никто. Не. Погибнет. Князь с самого начала сказал: наша цель – военные поставки. Мы должны помочь им, понимаешь? Помочь добру победить зло. На нас надеются, надеются те, кто сейчас под бомбами. Мы должны это сделать, это – наш входной билет в свободный мир.

 

 Прозвище «Пьеро» он получил ещё в пятом классе с лёгкой подачи учительницы литературы. Однажды на уроке она шутливым тоном заметила: «А наш Дима Коровин, как всегда, грустный, как Пьеро». Не очень хороший психолог, она ошибочно приняла ощетинившуюся угрюмость за философскую грусть. В отличие от учительницы, дети вряд ли смотрели советский фильм про Буратино, образ грустной куклы был им незнаком, но прозвище понравилось.

 Коровина в классе не любили. Он не был «ботаником-отличником», никогда не ябедничал, не заикался и не отличался от всех каким-то физическим недостатком. Скорее, это инстинктивное неприятие было ответом на столь же инстинктивное нежелание Димы участвовать в общих развлечениях и вообще с кем-то сближаться. Глядя на своих одноклассников, Дима даже не мог представить себе ситуацию, как он приглашает кого-то из них к себе домой, делится своими нехитрыми секретами, рассказывает что-то о себе или слушает рассказы приятелей. Окружающие не вызывали у него никакого интереса, ему было хорошо наедине с собой, и он не собирался никого пускать в устоявшийся мир собственных мыслей.

 Отца у Димы никогда не было, зато была мама. Усиленно молодящаяся, говорливая и весьма активная владелица небольшого туристического агентства обеспечивала сыну необходимый минимум ухода и заботы, на большее у неё, погружённой в бизнес и регулярную смену сопровождающих её молодых, альфонсоподобных мужчин, не хватало ни времени, ни желания. Мать не особо интересовалась Диминой жизнью, чему он был только рад.

 Окончив школу, Дима так и не решил, чем бы хотел заниматься, поэтому выбор института проходил по принципу близости к дому и не самой сложной программы обучения. Возможно, он вообще не стал бы никуда поступать, сменив школьную парту на домашний диван (благо, мама всегда была под рукой, и о средствах к существованию заботиться не приходилось), если бы не близкая перспектива сменить удобный диван на гораздо менее удобную армейскую койку.

 Как только Дима окончил школу, то есть «стал уже большим мальчиком», мать сделала ему роскошный подарок – купила малогабаритную однушку в панельной девятиэтажке. Он понимал, что подарок она сделала не только ему, но и себе, поскольку всегда страдала от недостатка свободы из-за присутствия в доме ребёнка, но и этот факт его вполне устраивал.

 Он уже писал диплом (вернее, переписывал купленный в интернете), когда случилось событие, о возможности которого он никогда не задумывался – денежный поток, пусть и не слишком щедрый, но позволяющий вести безбедное существование, внезапно иссяк. Не сведущий в финансовых вопросах, Дима так до конца и не понял, что произошло. По телевизору что-то сказали о крахе какой-то криптобиржи, на поверку оказавшейся банальной пирамидой, а на следующее утро примчалась запыхавшаяся мама, сунула в руку ничего не понимающему спросонья сыну пачку стодолларовых купюр, посоветовала «растянуть это на подольше», сообщила, что ей надо срочно уехать, попросила не верить ничему плохому, что он про неё услышит, поскольку её просто подставили, торопливо чмокнула в щёку, призвала быть хорошим мальчиком и найти себе какое-то занятие, поскольку в ближайшее время не сможет ему помогать, после чего укатила на поджидающем около подъезда такси.

 В следующий раз Дима увидел маму, вернее, её фотографию, через несколько дней по телевизору. Крах криптобиржи, базировавшейся в США и похоронившей под своими развалинами деньги тысяч людей по всему миру, целую неделю оставался одной из главных новостей. Про маму говорили, что она выполняла какие-то посреднические функции при привлечении криптовалюты от частных вкладчиков, и теперь объявлена в федеральный розыск.

 Выполнить мамину рекомендацию и найти себе какое-нибудь занятие оказалось не так просто. О специальности, изучению которой он посвятил пять студенческих лет, у него сложились только самые общие представления, однако, в одном он был уверен – заниматься этим, тем более, за те деньги, которые предлагают молодым специалистам, он не будет точно. Между тем, оставленные внезапно обанкротившейся мамой десять тысяч долларов – сумма, конечно, приличная, но и эти деньги неумолимо подходили к концу, и надо было что-то решать. Смирив гордость, Дима пошёл наниматься в коммерческие компании менеджером по продажам. Тут, как выяснилось, тоже требовалась определённая квалификация и опыт, заключающийся, главным образом, в личных контактах с нужными людьми на рынке, поэтому зарплата оказалась унизительно мала.

 Накануне очного знакомства с Настей Диму уволили с седьмой по счёту работы. Поскольку его брали с испытательным сроком, увольнение прошло быстро, одним днём. Придя домой, он скинул с себя пиджак, яростным пинком зашвырнул его в дальний угол комнаты и рухнул на диван со смартфоном в руке. На покинутой только что работе всё оказалось так же, как везде, – тупой коллектив и ещё более тупое начальство. Для человека с развитым интеллектом и сильным характером (неудачливый менеджер относил себя к числу именно таких людей) обстановка была абсолютно невыносимой.

 Увидев свежее сообщение в мессенджере, он, всё ещё задавая себе риторический вопрос «Откуда берётся столько тупых уродов?!», машинально ткнул в него пальцем.

 «Пьеро, приветик. У нас тут завтра туса небольшая намечается. Хочешь – присоединяйся. Ты вроде писал недавно, что быдло задолбало, и ты всегда готов помочь настоящим людям, делающим настоящее дело. Если не трепло – приходи завтра. Интересные знакомства с настоящими людьми гарантирую». В конце сообщения была прикреплена ссылка на страницу известного оппозиционера Ванильного.

 На Боню – девушку, ведущую свои каналы сразу на двух площадках, он подписался примерно месяц назад. Ему нравился тот жёсткий, но не без юмора стиль, в котором она высказывалась о происходящих событиях, комментировала новости и троллила многих известных личностей. Он почти всегда соглашался с её оценками, понимая при этом, что сам никогда не смог бы так чётко и хлёстко выразить свои мысли, однако, подписался он по другой причине. Боня (настоящего своего имени она не раскрывала) щедро разбавляла политические посты личными житейскими фотографиями, которые тоскующий Пьеро мог разглядывать часами. Написать ей в личку, без малейшей надежды на ответ, он решился однажды только после трёх литров пива. Пиво к тому моменту закончилось, и он уже собирался бросить смартфон на ковёр рядом с диваном и вырубиться, как он это часто делал, не раздеваясь и не расстилая постель, когда раздался короткий сигнал поступившего сообщения.

 В переписке, а потом и в общении по видеосвязи Боня, которую, как выяснилось, звали Настей, выглядела куда более доступной, чем казалось Пьеро, когда он читал её политические посты с призывами бороться с «режимом». Он пару раз предлагал ей встретиться, но она, ссылаясь на загруженность общественной работой, обещала обязательно выбраться на свидание, но чуть позже.

 И вот сегодня написала сама. Пьеро перешёл по ссылке в конце письма: «Друзья, у меня для вас радостная новость! Московские власти не дали разрешения на проведения нашего завтрашнего мероприятия, а это означает, что наше выступление будет, как, впрочем, и всегда, несанкционированным. Вы спросите, почему новость хорошая? Да потому что мы всё равно выйдем, мы вновь покажем свою сплочённость в борьбе за свободную страну, и нам для этого не требуется…». Пьеро иногда заходил на канал Ванильного, смотрел его разоблачающие расследования, слушал призывы на митинги протеста. В принципе, всё, что говорил Ванильный, ему нравилось, однако мысль самому отправиться куда-то на людную улицу или площадь, чтобы что-то кричать, размахивать флагами и, возможно, спасаться от полиции, в голову не приходила ни разу. Своё недовольство жизнью, выражающееся в глухом и молчаливом раздражении, он давно привык носить в себе – так было спокойней. Но сейчас с экрана смартфона на него смотрели глаза девушки под ником «Боня», смотрели с чуть заметным лукавым прищуром, в котором явно читался вопрос: «Ну что, Пьеро, слабо тебе восстать против Карабаса? Так и собираешься всю жизнь проваляться на диване?». Выглядеть в этих глазах заслуживающим презрения инфантилом было бы невыносимо.

 «Завтра буду, – быстро набрал он текст ответного сообщения. – Где и когда сбор?».

 В жизни Настя показалась ему ещё красивей, чем на фотографиях, возможно, из-за того, что никакое фото не способно передать ту бьющую через край, живую и кипучую энергию, во власть которой он попал с первых же минут знакомства.

 – Приветик. А я тебя сразу узнала, и знаешь, почему? Вид у тебя, как и на фотке, недовольный, будто в понедельник на работу с бодуна идёшь. Ну, ничего, скоро развеселишься – пацаны на сегодня забавные приколы придумали. Пошли.

 Встречу Настя назначила на Китай-городе, что немного удивило Пьеро, поскольку сбор митинга для начала шествия планировался совсем в другом месте. Он собирался спросить её об этом, но никак не мог вставить слово в непрерывное щебетание новой подруги, явно находившейся в состоянии азартного возбуждения.

 – Короче, так. Сейчас познакомлю тебя с нашим активом. Твоё дело пока – слушать, что говорят, вопросами не перебивай, на вопросы я тебе сама потом отвечу. Заварушку планируем нехилую, так что, если менжуешься, сразу говори, можешь к мамочке вернуться, а нам сегодня боевые ребята нужны.

 Она остановилась, посмотрела на Пьеро с напускной строгостью, потом неожиданно рассмеялась и похлопала его по плечу.

 – Шучу. Я ещё по переписке поняла, что ты наш человек. Нам сюда.

 Они вошли в зал «Шоколадницы», и Настя уверенно направилась к большому угловому столику, за которым собралась компания из трёх парней и одной девушки.

 – Всем привет! – весело провозгласила она. – А вот и мы. Знакомьтесь, это Пьеро, у него сегодня первая акция, ему все надо поподробней объяснить и чур на глупые вопросы не злиться.

 Пьеро, не любивший быть в центре внимания, испытал несколько неприятных секунд, оказавшись в перекрестье изучающих взглядов четырёх пар глаз.

 Похоже, вновь прибывшие застали самый конец собрания, поэтому худой, стриженный ёжиком парень Гена, лет тридцати, в котором с первого взгляда угадывался лидер всей компании, вопреки Настиной просьбе был немногословен и пускаться в долгие объяснения не стал, сразу приступив к делу.

 – Держи! – протянул он Пьеро небольшой аэрозольный баллончик. – Да не рассматривай ты его у всех на виду, под стол хоть убери.

 – Что это? – спросил Пьеро, пряча руку с баллончиком под стол.

 – Краска. Твоя задача простая: ждёшь от меня сигнала, сигнал – машу флажком, – он показал маленький, размером меньше тетрадного листа, российский флаг на короткой ручке. – Подбегаешь к ближайшему менту, брызгаешь в забрало шлема. Залепил забрало – сразу отваливай в сторону, у тебя за спиной Карась будет, – он кивнул на сидящего рядом совсем молодого паренька, которому Пьеро не дал бы больше шестнадцати. – Дальше – его работа.

 Карась приосанился, явно довольный тем, что на него обратили внимание. Посмотрел на Пьеро с лёгким снисхождением и похлопал по карману своей куртки:

 – Мент забрало поднимет, тут-то я его и угощу перчиком. Я уже так делал, у меня, вообще-то, уже десятая акция, я…

 – Боня, петарды принесла? – обратился Гена к Насте, довольно бесцеремонно прерывая саморекламу малолетнего боевика. – Хорошо. Швырять начнёшь после того, как Пьеро с Карасём обработают первого мента. Пару штук кидаешь прямо в оцепление, потом ещё пару – в хомячков.

 – А в них-то зачем? – удивилась девушка, сидевшая рядом с Карасём, если и превосходившая его по возрасту, то совсем немного.

 Гена обвёл всё собрание молчаливым взглядом, вздохнул, очевидно сокрушаясь от непонятливости подчинённых, и заговорил тоном терпеливого наставничества, словно учитель, обращающийся к нерадивым ученикам:

 – Так… ещё раз. Наша задача – устроить бузу, это, надеюсь, все понимают. Для этого завести ментов может оказаться недостаточно, да и не факт, что они поведутся и психанут от перцовых баллончиков и нескольких петард. Нам нужно, чтобы завелись обе стороны – и менты и хомячки. Вспомните Майдан – это же классика была. Когда стрелять начали, то сразу в обе стороны, чтобы и те и другие озверели. Там, конечно, крепкие ребята были, всё разыграли, как по нотам и, главное, не дрогнули в конце, довели дело до победы. Молодцы, уважаю пацанов. Мы пока послабее, конечно, но тоже растём потихоньку, учимся. Со временем и мы сменим петарды на коктейли Молотова. Кстати, таких групп, как наша, будет ещё пять или шесть штук. Мы примерно знаем, где менты поставят заслон, туда же подтянутся журналисты с правильных каналов, наша задача – организовать картинку: полиция жестоко мочит мирных демонстрантов. Как увидели, что рубило пошло не по-детски, сразу тихонько сваливаем. Уходим так же, как пришли – по одному, максимум, по двое. В обезьянник нам лучше не попадать – отпечатки возьмут, в базу внесут, нам эта канитель пока ни к чему, потом более серьёзным делам помешать может. Всё понятно?

 – Слушай, а почему хомячки? – спросил Пьеро, когда они с Настей направлялись к метро, чтобы ехать на место предполагаемой акции – туда, где шествие демонстрантов будет остановлено полицейскими кордонами.

 – А кто же они ещё? – презрительно фыркнула она. – Хомячки и есть. Ты сейчас сам всё увидишь. Есть малолетки, типа Карася, от них, конечно, польза заметная, они безбашенные, с полицией могут сцепиться, и вообще, много шуму устроить. Только всё равно они – хомячки. Потому что им идеи наши по барабану, они, вообще, за любой кипиш. Сегодня их подняли мы, а завтра в Кремле очухаются, возьмутся с ними работать плотно, так они дружными рядами в комсомольцы запишутся, будут нас мочить. Им главное – побуянить, пошуметь, чтобы туса крутая вышла, а за кого или против кого – по фигу. Лёша Ванильный – талантище, умеет их зарядить. Это, считай, основа, пехота – тупая, но эффективная.

 – И чего, там сегодня все такие будут?

 – Не все. Но остальные, хоть и поумнее, но в нашем деле только для массовки годятся, из них даже пехоты не получится. Дяди-тёти, которым в девяностые хорошо было, а тогда, говорят, многие кайфовали, как бы мой дед ни возмущался, особенно, в Москве. Потом лафа кончилась, они на мели остались, вот и бунтуют от ностальгии. Только зря надеются, как в девяностых уже не будет. Ну, встречаются ещё и идейные, которым, как нам с тобой, главное – снести эту власть. Для тебя ведь это главное, я не ошиблась?

 Настя посмотрела на Пьеро с лукавым подозрением, дождалась его поспешного кивка и продолжила:

 – Но эти, хоть и идейные, но так – ни рыба, ни мясо. Статейки пишут, комменты в соцсетях кропают, интервью раздают. Интеллигенция, короче. Эти на грантах сидят, и на улицу их хрен вытащишь, их и сегодня мало будет, бороться с режимом они предпочитают в мягком кресле дома, за компом. Так что, побеждать, Пьерошка, придётся только таким, как мы.

 – А потом?

 – Что – потом?

 – Ну, ты говоришь, что как в девяностых уже не будет. А как будет? В смысле, после победы?

 – Да хрен его знает, – просто ответила Настя, пожав плечами. – Думаю, Рашка вообще со временем исчезнет. Какая-то она большая слишком, и вообще, лезет везде, до всего ей дело. Она просто должна исчезнуть, потому что цивилизованный мир устал от неё, устал от угроз, устал всё время оглядываться на Кремль. Русский мир какой-то придумала себе и носится теперь с ним, нормальным странам покоя не даёт.

 – И чего же, по-твоему, появится на месте Рашки?

 – Как чего? Да Европа появится, неужели не понятно. На месте этого монстра образуется много небольших стран, и люди в них будут нормально, по-человечески жить.

 Пьеро слушал эту девушку, бывшую на четыре года младше его, и чувствовал в душе лёгкую зависть. Настя не испытывала никаких сомнений, ей были чужды комплексы человека, не нашедшего своё место в жизни, картина мира в её глазах была проста и понятна: есть сегодняшнее зло и завтрашнее добро, размышлять здесь не о чем, нужно сделать всё, чтобы счастливое завтра наступило как можно быстрее. У неё была ясная цель и достаточно воли, чтобы идти к этой цели, невзирая на противодействие мощной государственной машины. Из школьной программы смутно припомнился термин «народовольцы», который ассоциировался с абсолютно бесстрашными людьми, фанатично преданными своей идее и готовыми идти ради неё на смерть. Правда, те, вроде бы, всё время кого-то убивали, но сейчас другие времена, сейчас, наверно, можно как-то по-другому.

 Непреклонная уверенность Насти в своей правоте невольно передавалась ему, и Пьеро испытывал от этого какое-то радостное возбуждение. Он чувствовал, как быстро превращается в глазах Насти из партнёра по переписке, которых у неё, конечно, десятки, в настоящего боевого соратника, и это вызывало в душе сладкое томление. В нём крепла уверенность, что совместная политическая борьба не может не перерасти во что-то большее и ради этого большего он был готов участвовать в любых акциях.

 – Всё! – скомандовала Настя. – Ныряем в метро, минут через пятнадцать будем на месте.

 Первая акция Пьеро прошла совсем не так, как планировалась и закончилась, не успел толком начаться.

 Просочившись сквозь довольно жидкое полицейское оцепление, они влились в большую шумную толпу, занявшую собой всю улицу и медленно двигающуюся в сторону центра, чтобы прорваться на Болотную площадь для проведения митинга. Пьеро, возможно, впервые в жизни оказавшись среди такого количества людей, с интересом смотрел по сторонам, пытаясь определить, насколько состав участников шествия соответствует Настиной классификации «хомячков».

 Первое, что сразу бросилось в глаза, – большинство демонстрантов действительно оказались подростками, и от них действительно было больше всего шума. Они громко выкрикивали незамысловатые лозунги, умудряясь при этом прямо на ходу делать многочисленные селфи, для чего у некоторых даже были с собой моноподы. Их кричалки не отличались многообразием, лозунги скандировались громко, в них звучали азарт и веселье, но почему-то совершенно не ощущалось ожидаемого Пьеро гнева и жёсткой революционной решимости.

 Второй категорией протестующих, в полном соответствии с описанием Насти, оказались довольно интеллигентного вида мужчины и женщины (женщин, впрочем, было совсем немного) средних лет с угрюмыми и решительными лицами. Они редко присоединялись к скандированию лозунгов, шли, в основном, небольшими группами по пять-шесть человек и вели между собой оживлённые разговоры.

 Чуть впереди Пьеро разглядел знакомую куртку Гены, рядом с которым шагал подпрыгивающей от нетерпения походкой отчаянный революционер Карась. Ещё раз оглядевшись, Пьеро без труда определил людей, которые так же, как и они с Настей, имели на сегодняшнем митинге конкретную цель. Это было заметно по сосредоточенным лицам и полному игнорированию этими людьми как подростковых кричалок, так и бурных политических дебатов «интеллигенции».

 Толпа без проблем миновала Малый Каменный мост, но уже перед поворотом на Болотную набережную впереди возникло какое-то замешательство, люди стали врезаться в спины впередиидущих, движение замедлилось и вскоре совсем замерло.

 – Все, как мы и планировали… – вполголоса сообщила Настя. – Вход на площадь перекрыли. Готовься, Пьеро, скоро наш выход.

 Над толпой зазвучал усиленный громкоговорителем голос:

 – Граждане! Ваша акция является несанкционированной, проведение митинга запрещено правительством Москвы. Просьба не нарушать общественный порядок, воздержаться от противоправных действий и разойтись. Повторяю…

 – Пора. Пошли, – почти шёпотом скомандовала Настя, и они стали пробиваться через толпу вперёд – туда, где поверх голов демонстрантов виднелась плотная цепочка омоновских шлемов.

 Пьеро почувствовал, как кто-то уцепился сзади за его куртку и понял, что это Карась старается не отстать и не оказаться отсечённым толпой. Боковым зрением он заметил какое-то движение слева – это выдвигались активисты из других групп. Добравшись до первого ряда демонстрантов, он увидел перед собой сплошную стену металлических щитов и на мгновение растерялся – было непонятно, как попасть струёй краски в забрало, если поверх щитов торчали только верхние части шлемов.

 – Ну, чего ждёшь? – услышал он сзади нетерпеливый голос Карася. – Видишь, прямо перед тобой мент пониже ростом, начинай с него.

 Пьеро сунул руку в карман, нащупал баллончик и уже собирался сделать последний шаг, отделяющий его от полицейского кордона, когда между щитами и протестующими вдруг возникло какое-то быстрое и, показалось, хаотичное движение. Он не успел ничего понять, когда обе его руки выше локтей оказались зажаты цепкой хваткой, а в следующее мгновение, получив довольно болезненный удар по голени, он повалился на землю, чувствуя, как его руки резко заводятся за спину. Мир вокруг взорвался множеством яростных криков: «Не отдавай наших!», «Ломай их, там одна цепь всего. На штурм!», «Пресняков, вон того, в красной шапке, не упусти!», «Этого в автобус!», «Мочи ментов!», какой-то визгливый и немолодой голос истерично кричал: «Позор! Опричники!». И над всем этим продолжал разноситься монотонный, как заклинание, мегафонный призыв: «Граждане! Ваша акция является…».

 Руки оказались скованы наручниками; двое полицейских волокли Пьеро куда-то в сторону от толпы. Они делали это почти бегом, отчего его ноги волоклись по асфальту, и он несколько раз попытался упереться ими о землю, чтобы почувствовать хоть какую-то опору, но прекратил попытки, услышав хриплый приказ:

 – Не дёргайся, хуже будет.

 Слова тут же были подкреплены действием: руки за спиной чуть сдвинулись вверх, вызвав под лопатками острую боль. Его тащили, согнув в три погибели, поэтому лесенку из двух ступенек за открытыми дверями автобуса он увидел только в последний момент и не успел сгруппироваться перед тем, как ноги совсем оторвались от земли и его, словно мешок с картошкой, швырнули в пропахший нагретым металлом и застарелой мочой салон.

 – О, к нам пополнение! – услышал он радостный комментарий, пока, кривясь от боли в ушибленной ноге, принимал сидячее положение.

 – Э, чувак, давай к нам, подвинемся, нехера на полу корячиться!

 – Гляди, пацаны, его, кажись помяли маленько!

 – Да, менты сегодня злые чего-то, некультурно обращаются с трудящими.

 Пьеро увидел прямо перед собой свободное место, покрытое облезлым и вонючим дерматинам, кряхтя и стараясь не опираться на ушибленную ногу, поднялся и сразу плюхнулся на сиденье.

 Окна старого ПАЗика были затянуты снаружи стальной сеткой, вместо обычных, расположенных в ряд пассажирских сидений вдоль бортов тянулась общая скамейка, сейчас почти полностью занятая возбуждённо галдящей молодёжью. Пьеро с удивлением констатировал, что задержание, похоже, ничуть не испортило приподнятого настроения участников несостоявшегося митинга; здесь тоже присутствовали моноподы, активно делались групповые селфи, подростки обменивались шуточками, громко смеялись и, вообще, вели себя так, словно находились не в зарешёченном полицейском автобусе, а на тусовке в ночном клубе.

 – Тебя чего, дубинкой окучили? – спросили Пьеро с любопытством, но без особого сочувствия.

 – Не, подсекли. Омоновец берцем приложился. Похоже, синяк здоровый будет.

 – Так это же класс, чувак! Завтра, как из ментовки выпустят, сразу дуй в травмпункт, снимай побои, фиксируй травму. Потом в Инсте выложишь, подписки-лайки соберёшь.

 – А чего, завтра реально выпустят? – спросил Пьеро, по неопытности воспринявший своё задержание как арест с далекоидущими последствиями.

 – Э, да ты чего, впервые что ли? С крещением тебя! Ты не дрейфь, как говорится, больно – только первый раз. А потом в удовольствие пойдёт. Правильно говорю, Светик?

 Единственная дверь с шипением раскрылась.

 – Пусти, козёл! – услышал Пьеро знакомый голос. – Отцепись, говорю!

 В салон впихнули упирающуюся Настю, которая, оказавшись внутри, попыталась напоследок лягнуть ногой толкнувшего её полицейского.

 – А, ты здесь? – констатировала она, увидев Пьеро. – Подвинься.

 – Карася не смогли взять, я видела, как он ушёл через толпу, – начала рассказывать Настя, достала из кармана сигареты и закурила, не обращая внимание на то, какими жадными глазами посмотрели на этот процесс некоторые сидельцы. – Гена, походу, тоже оторвался. Короче, сдается мне, из всех наших только мы с тобой встряли. Не повезло, блин. Кстати, ты заметил, как чётко они начали работать – активистов старались брать. Значит, заранее секли, вычисляли в толпе, кого в первую очередь ловить. Раньше за ними такого не водилось, учатся, черти.

 – Слушай, а теперь чего? – задал Пьеро самый главный интересующий его вопрос. – Народ говорит, завтра всех выпустят.

 – Да уж, улов у них сегодня большой, до вечера всех оформить не успеют.

 Она вдруг засмеялась, весело потрепала его по голове и в её голосе вместе с явной снисходительностью Пьеро уловил нотки нежности:

 – Так что, Пьерошка, придётся тебе провести эту ночь в застенках режима. Ничего, привыкай.

 В застенках режима оказалось совсем не страшно и так же, как на демонстрации и в автобусе, довольно весело. Всех задержанных, разделив по половому признаку, развели по двум «обезьянникам». Камера, куда попал Пьеро, оказалась довольно большая, но в неё напихали столько народу, что стало довольно тесно. Помещение наполнилось ором – кричалки футбольных фанатов перемежались политическими лозунгами, требования выпустить в туалет сопровождались свистом и улюлюканием. Смартфонов и тем более моноподов для селфи ни у кого уже не было – всё отняли при обыске перед сопровождением в камеру (отобранный у Пьеро баллончик с краской вызвал особый интерес, и Пьеро заявил, что он художник, рисует граффити, в шествии не участвовал, просто проходил мимо, а краску всегда носит с собой), поэтому народ явно заскучал и развлекался, пытаясь вывести из себя полицейских.

 Процесс допроса был поставлен на поток и продолжался всю ночь. В довольно большой комнате оказалось пять столов, за каждым из которых сидел дознаватель, и к ним из камер приводили задержанных. На каждом столе присутствовал ноутбук, очевидно, чтобы пробивать данные допрашиваемых по полицейской базе. Когда Пьеро оказался перед немолодым лысеющим мужчиной с покрасневшими от недосыпа глазами, был уже четвёртый час ночи. Равнодушно скользнув по задержанному взглядом, дознаватель начал задавать стандартные вопросы по анкетным данным. От разговора десяти человек в комнате стоял монотонный гул, в который временами врывался возмущённый возглас кого-нибудь из допрашиваемых, типа «Да чего вы мне тут втираете?! Я мента того и пальцем не тронул!». Свои вопросы дознаватель задавал тихим равнодушным голосом, и Пьеро приходилось каждый раз напрягать слух, чтобы услышать, что ещё интересует этого уставшего человека, который явно с большим удовольствием завалился бы сейчас в кровать.

 Без всякого интереса выслушав версию Пьеро про уличного художника, разгуливающего по улицам с баллоном краски в кармане и случайно попавшего под раздачу, дознаватель запустил на печать протокол допроса, протянул задержанному два листочка для подписи и выдал прощальное напутствие:

 – Значит так, Коровин. Сейчас тебя отведут в комнату, там запечатлеют твою личность, откатают пальчики – и свободен. Пока. Попадёшься ещё раз – разговор будет другой.

 Пьеро немного растерялся от того, как неожиданно и быстро всё закончилось. Он подготовил себя к грубым допросам, в ходе которых нужно будет проявлять хладнокровную стойкость, выгораживать Настю, если её попытаются как-то с ним связать, и вообще, вести себя как подобает свободному и независимому человеку, поэтому прозаическое «свободен» вызвало в душе лёгкую досаду и разочарование.

 Когда он вышел из дверей отделения, начавшийся рассвет окрасил верхние этажи домов, придав им бледно-розовый оттенок. Пьеро устало присел на ближайшую лавочку, намереваясь дождаться освобождения Насти. Из отделения то и дело, по одному или маленькими группами, выходили вчерашние демонстранты. Сначала он реагировал на каждое открытие железной двери, надеясь увидеть подругу, потом, постепенно убаюкиваемый мелодичным курлыканьем разгуливающих вокруг скамейки голубей, стал погружаться в сладкую полудрёму.

 – Эй, боец, подъём! – раздался насмешливый голос Насти. – Революцию проспишь.

 – Да я это… только чуток вздремнул.

 Ему почему-то стало стыдно за то, что Настя застала его спящим, он вскочил с наигранной бодростью, тараща заспанные глаза.

 – Ладно, расслабься. Эх, я бы сейчас тоже вздремнула часиков несколько. Сколько, вообще, времени, метро не открыли ещё?

 – Через десять минут должны. Как раз дойти успеем.

 – Слушай, Пьероша… – начала она серьёзно, без намёка на игривость, глядя на него снизу вверх каким-то испытывающим взглядом, и Пьеро замер от предчувствия чего-то важного, о чём он мечтал, но боялся даже надеяться с первого интернет-знакомства с Настей. – Я не помню, спрашивала тебя – ты один живёшь?

 – Один.

 – А где? – вкрадчиво допытывалась она.

 – На Полежаевской. Вообще-то, у меня…

 – Вау! Круто! Короче, так… – она заговорила тем безапелляционным, немного приказывающим тоном, к которому он привык всего за один день, который хотел слушать непрерывно, и которому был готов подчиняться. – Сейчас разбредаемся по норам, спать хочу – смерть. Ты мне адресок свой в Телегу кинь, вечерком перееду к тебе. Шмоток у меня мало, собраться – полчаса.

 Она достала телефон, привычным движением пальца сняла с экрана блокировку.

 – Интересно, менты пытались его вскрыть? А, плевать, я тут ничего важного не держу. Короче, я такси вызываю, в метро сейчас трястись – ваще не вариант. Я с дедом живу, родителей нет давно, – продолжала Настя, открыв иконку агрегатора такси. – Квартирка у нас, конечно, ништяк, четыре комнаты на двоих, но с дедушкой моим жить – то ещё удовольствие. Не, ты не подумай, дед у меня – супер, он же меня растил, как родители погибли, только очень уж он правильный, поучениями своими совковыми задолбает так, что на стену полезешь. Ага, пишут – через пять минут, клёво.

 Она подняла глаза на Пьеро, который, поглупев от внезапно свалившегося счастья, стоял с полуоткрытым ртом, понимающе и лукаво улыбнулась.

 – Ну, чего молчишь? Рассказывай, про что опер спрашивал?

 Такси давно исчезло, влившись в редкий по раннему времени поток машин, а Пьеро всё стоял у обочины, прислонясь к фонарному столбу, и пытался как-то разложить и упорядочить в голове калейдоскоп событий, случившихся с ним за последние двадцать часов. Первая встреча в метро, короткое общение с суровыми, решительными и на удивление молодыми активистами, шумная демонстрация, автозак, камера, допрос и оглушительный финал – «вечерком перееду к тебе». Он удивился, вдруг поняв, что совершенно не хочет спать. Наоборот, он ощущал сейчас какой-то бешеный прилив энергии; ему тоже не хотелось спускаться в метро, хотелось идти пешком до самого дома, гулять по московским улицам, может быть, зайти в какой-нибудь парк, побродить по аллеям… «Блин, в холодильнике пусто совсем, – вспомнил он вдруг. – Она приедет вечером, даже угостить нечем будет. Вино надо купить. Какое она любит? Не спросил, конечно, лошара».

 Оторвавшись, наконец, от столба, Пьеро деловым шагом направился к станции метро.

 

 После защиты диплома выпускники группы, в которой учился Пьеро, договорились собираться каждый год, и датой сбора почему-то выбрали праздник 23 февраля. Обе встречи, прошедшие после выпуска, Пьеро проигнорировал – в его жизни не происходило ничего, чем можно было бы похвастаться перед однокашниками. У него не было постоянной и перспективной работы, не было денег, не было даже девушки, фотографию которой можно было бы продемонстрировать приятелям. Но в этот раз, получив приглашение на традиционный сбор выпускников, он тут же подтвердил своё участие. Теперь он почему-то был уверен, что сможет достойно смотреть в глаза одногруппникам, и причина столь резкой перемены заключалась даже не в Насте – Пьеро казалось, что за прошедший год он сумел подняться над любым из тех, кто решал свои мелкие, обывательские задачи – пытался строить карьеру или поднять свой бизнес, создавал семью, рожал детей, погружаясь в бытовые хлопоты. Он, Пьеро, больше не был подобно им всем, частью молчаливого и покорного стада, он был в числе тех, кто реально пытается изменить страну, построить по-настоящему свободное общество.

 Встреча прошла ожидаемо бурно, Пьеро ввалился домой во втором часу ночи в слабо вменяемом состоянии. Настя, с добродушной усмешкой понаблюдав за тем, как её благоверный пытается решить сложную задачу по избавлению от ботинок, насмешливо заявила:

 – Как я понимаю, ужин тебе не требуется. Иди спать. Джинсы снять не забудь.

 Она не возражала против таких загулов, случавшихся, правда, крайне редко, и никогда не интересовалась подробностями, как, впрочем, не утруждала и себя объяснениями, если задерживалась где-то допоздна.

 Пробуждение получилось вынужденным и неожиданно резким.

 – Э, хорош дрыхнуть!

 Настя нещадно трясла Пьеро за плечи, выдёргивая из пьяного забытья.

 – Хорош дрыхнуть, говорю! Тут такие дела творятся, а он храпит, слюни пускает. Просыпайся, блин, я не могу больше одна всё это воспринимать, мне выговориться надо!

 Пьеро с тихим стоном открыл глаза, посмотрел на стоящие на тумбочке часы.

 – Блин, Настёна, ты чего? Ещё девяти нет, дай выспаться, у меня башка трещит.

 – Потерпит твоя башка. Слушай сюда: началось! Ты понимаешь, он всё-таки начал. Я ведь не верила, думала, кишка у него тонка, а он взял, да начал! Ну теперь – всё. Теперь, блин, ему уже не отвертеться, теперь уже недолго осталось.

 – Кто начал? Чего?

 Пьеро с трудом принял сидячее положение, чем вызвал новый прилив боли в голове.

 – Война, Пьерошка, война началась! – возбуждённо провозгласила Настя, указав на экран телевизора, который, оказывается, работал, правда звук был отключён.

 На экране двигалась казавшаяся бесконечной колонна военных грузовиков.

 Настя спрыгнула с кровати и начала мерить комнату быстрыми нервными шагами. Она говорила – возбуждённо, часто сбиваясь, то и дело потирая руки, и в её голосе явно звучали торжество и надежда. Пьеро понял, почему она не могла дождаться, когда он проснётся сам, – ей нужно было выговориться, ей требовался слушатель.

 – Итак, мы напали на Украину. Блин, чего я говорю, не мы, конечно, они напали, он напал. Чего теперь будет? А будет, Пьероша то, что Рашке в её сегодняшнем виде осталось два-три месяца, полгода – максимум. Сейчас весь мир, понимаешь, ВЕСЬ мир встанет, никто это просто так не… блин, это же шанс, ты понимаешь? Это наш шанс. Сейчас такие санкции влупят – мама не горюй! Экономика посыплется, НАТО впишется и вообще… Ну чего ты вылупился, совсем не догоняешь?

 – Слышь, Насть, я это… – начал Пьеро хриплым голосом, и, откашлявшись, продолжил уже более уверенно. – Я реально не въезжаю… Экономика – понятно – туда ей и дорога с ворами этими. Пиндосы помогут, хохлы нашим быстро наваляют – тоже понимаю. А мы-то тут причём, ты говоришь – шанс, а что за шанс-то?

 – Да, ты реально не догоняешь… – задумчиво констатировала Настя, явно размышляя уже о чём-то другом. – Ладно, вечером поговорим. Мне сейчас надо кое-куда смотаться, с пацаном знакомым тему одну перетереть.

 – А чё, позвонить – не судьба? – спросил он, и ревнивые нотки прорезались даже сквозь похмельный хрип.

 – Дурачок, – улыбнулась она. – Разговор у меня будет не-те-ле-фонный, секёшь?

 Она стала быстро собираться, выкинув из шкафа на кровать джинсы и разглядывая висевшие в шкафу кофточки, выбирая, какую надеть.

 – Не скучай тут! – привычно командовала она, торопливо одеваясь. – Можешь дальше дрыхнуть. Буду не поздно, всё расскажу. Пока-пока.

 Вернулась она действительно не поздно, и по тому, что от её утреннего весёлого возбуждения не осталось и следа, Пьеро понял, что разговор, с кем бы он ни происходил, получился серьёзным. Ему было знакомо это выражения лица своей подруги – выражения лица человека, перед которым появилась чёткая, требующая немедленных действий, цель.

 – В чаты залезал сегодня? – спросила она, расположившись в своём любимом кухонном углу с кружкой чая.

 – Какое там? – отмахнулся Пьеро. – Только недавно очухался. Блин, так бухать нельзя. Башка до сих пор трещит.

 – Короче, слушай сюда, – деловито продолжила она, проигнорировав и, возможно, даже не услышав его жалобу. – Движуха пошла, как я и предполагала. Заявления все сделаны, походу, душить начнут не по-детски. Нас душить, хохлам помогать. Всем миром теперь навалятся. Чем это кончится, врубаешься? Жди бакс по двести и пустые магазины. Многие собрались валить, в чатах визг стоит, обсуждают, в какую страну удобнее всего. То, что при таком раскладе Кремлю скоро кирдык, все просекают, поэтому собираются, типа, ненадолго, мол, всё утрясётся, власть нормальная придёт – и можно обратно. Дебилы.

 – А чего, дебилы? Звучит, вроде, логично.

 – А потому дебилы, – терпеливо пояснила Настя, – что, во-первых, валят прямо сейчас и туда, где их никто не ждёт. А во-вторых, что возвращаться собираются. Мы с тобой, Пьеро, поступим по-другому. Мы тоже свалим, только не сейчас и не на пустое место. Мы с тобой свалим так, что нам и возвращение будет на хрен не нужно. Чего мы тут не видели, хоть со старой властью, хоть с новой? Нам в нормальной стране надо новую жизнь начинать.

 – Ну, допустим… – неуверенно согласился он. – И что для этого надо сделать? Для того, чтобы нас где-то ждали?

 – Вот об этом я сегодня и договаривалась.

 Она потянулась к лежащей на столе пачке, не торопясь закурила, приняла любимую позу – с ногами на стуле, в одной руке чашка, в другой – сигарета – и, наконец, озвучила свой план.

 – Я сейчас у чувака одного была, он тоже из наших, только притих как-то в последнее время. Короче, у него брат есть, на брательника этого дело завели за Болотную, он в Турцию свалил. Так вот, у него контакт давнишний, надёжный имеется с этими, как их… вроде хохляцкого ФСБ. СБУ, вроде. Неважно, короче, контакт с нормальным челом, не пешкой какой. Пацан при мне с брательником связался, он в телегу ссылку на чат скинул. В общем, Пьероша, я сегодня туда написала и даже ответ получила. Пока, походу, мне не очень поверили, пробивать инфу будут, но, думаю, задания небольшие, неважные пока будут подкидывать.

 – Слышь, Настён, ты чего? – вытаращил глаза Пьеро. – Ты партизанить что ли собралась? Ты хорошо подумала? А если?..

 – Никакого «если» не будет! – веско заявила она. – Во-первых, я сразу сказала – на кровь не пойду, взрывать-убивать мы с тобой никого не станем. А во-вторых… – она нервно затушила в пепельнице наполовину выкуренную сигарету, слегка подалась вперёд, навалившись на стол, и продолжила, не спуская глаз с Пьеро. – А во-вторых, Пьероша, это наш единственный шанс начать новую жизнь. Да, все нормальные люди сейчас свалят, но ведь это только звездулькам всяким хорошо – у них денег до хрена, а с деньгами везде кайф. Перекантуются, пока всё не уляжется, и опять концерты давать да в киношках сниматься. А остальные, такие, как мы с тобой? Нам сейчас чего там делать, кто нас ждёт? А если на хохлов поработаем – у нас история появится, понимаешь? На ней пиар сделаем, типа, мы не просто сдристнули, как все, мы с режимом боролись. Ты же знаешь, я хочу серьёзной журналистикой заниматься, и это, считай, будет мой первый репортаж, к тому же репортаж от первого лица. Я ведь сегодня всё честно тому хохлу написала: хочу бороться, но так, чтобы об этом потом все узнали. Он сказал: «Не вопрос, переедите – поможем». Сделаю репортаж, потом, может, вообще книгу напишу о жизни в Рашке. Ты… ты, думаю, тоже не пропадёшь, там возможности совсем другие. Вот так-то, Пьерошка, – она слегка покровительственно потрепала его по щеке. – Устала сегодня, столько событий, столько всего передумала. Пошли-ка в спаленку, ты ведь знаешь, что нужно твоей девочке для снятия стресса.

 

 Всё выглядело именно так, как описал Князь: с Симферопольского шоссе свернули на старую, тянущуюся сквозь лес дорогу и минут через пять увидели впереди мачты станционного освещения. Съехав с асфальта, Пьеро остановил машину в нескольких метрах от обочины, среди густых колючих кустов.

 – Скоро совсем стемнеет, с дороги хрен заметишь, – удовлетворённо произнёс он. – Похоже, двери слегка кустами поцарапали, ну, на то он и каршеринг, переживут.

 – Пойдёшь смотреть, или, может, дождёмся темноты?

 Голос Насти звучал напряжённо, и это неожиданно обрадовало Пьеро – ему было приятно, что его несгибаемая Настёна, если и не трусит, то, по крайней мере, сильно волнуется. Сам он тоже волновался, однако считал, что по его поведению этого никак нельзя заметить.

 – Схожу, пожалуй, – с ленцой в голосе проговорил он. – Гляну. Надо местность разведать, чтобы не шариться потом в темноте.

 Выбравшись из машины, он двинулся к станции по ответвляющейся от дороги едва заметной тропе. Выйдя из леса, Пьеро увидел именно ту картину, которую ожидал: до железнодорожного полотна было метров сто, справа виднелись небольшие здания станционных построек, а на ближайшем пути замер состав, целиком состоящий из нефтеналивных цистерн. Состав оказался такой длины, что ни хвоста, ни локомотива в сгущающихся сумерках было не разглядеть, поэтому посторонний наблюдатель не смог бы ответить на вопрос, в какую сторону он двинется. Но Пьеро точно знал, в какую. Там, на юге, продолжалось то, чему он не мог положить конец, но мог помешать. Именно туда скоро отправятся эти тысячи тонн топлива для русских танков и самолётов, но он, Пьеро этого не допустит. Назло глумливым одноклассникам и снисходительным сокурсникам, назло надутым от собственной важности начальникам и презрительно смеющимся девкам, он Дмитрий Коровин скоро скажет своё слово. Это нужно украинцам, это нужно Насте, это нужно ему.

 – Порядок! – сообщил он, захлопывая дверцу машины. – Поезд уже прибыл, стоит на месте. Терпеливо дожидается маленького дополнительного груза.

 – Уже стоит? – переспросила Настя. – Слушай, а может, прямо сейчас и… Смотри, уже темно, чего ждать-то?

 Пьеро и сам испытывал соблазн немедленно приступить к выполнению задания, сделать всё, что было сказано в полученных от Князя инструкциях, чтобы тут же отправиться в Москву. Но после секундного колебания он всё же возразил подруге с холодной рассудительностью в голосе:

 – Не будем дёргаться. Нам указали точное время, хрен знает, для чего это нужно, но, думаю, у них всё рассчитано – момент отправления, момент подрыва. Может, для максимального ущерба. А потом, если раньше поставим – больше шансов, что успеют обнаружить. Короче, ждём.

 Ровно в 21.30 они вышли из машины. У Пьеро за плечами висел тот самый рюкзак, с которым он ходил получать посылку. Пройдя уже знакомой тропой, Пьеро остановился у границы кустов, при этом, следовавшая за ним Настя едва не врезалась ему в спину, внимательно осмотрелся, выбрал тот вагон, на который падала тень от ближайшей мачты, скинул с плеч рюкзак.

 – Короче, я пошёл, – произнёс он шепотом. – Ты здесь, гляди по сторонам, особенно, вдоль путей, если обходчик нарисуется или ещё кто, даёшь сигнал, как договорились.

 Настя ничего не ответила, лишь коротко кивнула; её лицо в холодном свете станционного освещения выглядело бледнее обычного, в глазах застыло напряжённое ожидание.

 Пьеро направился к заранее намеченному вагону, стараясь двигаться деловой, целеустремлённой походкой человека, знающего, куда он идёт и что делает. Ступив на насыпь, он резко пригнулся и нырнул под цистерну, на боку которой белой краской было выведено «Огнеопасно». Небольшая, но довольно тяжёлая металлическая коробка с тихим стуком сама прилепилась к днищу цистерны именно в том месте, которое было указано на полученной схеме. «Магнитная мина, – подумал Пьеро. – Сама хрен отвалится. Извините меня, строители бредового русского мира, но по-другому с вами нельзя».

 Перед тем, как вылезти из-под вагона, он бросил короткие взгляды в обе стороны, и быстро направился к поджидавшей его подруге.

 Они мчались по Симферопольской трассе к Москве, у обоих было прекрасное настроение, в салоне гремела какая-то иностранная попса и оба то и дело пытались подпевать, копируя незнакомые слова. Пьеро едва успел вырулить на дорогу, а заметно повеселевшая Настя уже писала сообщение Князю, докладывая об успешном завершении миссии. Куратор ответил мгновенно: «Молодцы, собирайте вещи, готовьтесь к отъезду. Деньги и информацию по рейсу пришлю, как только посмотрю новости».

 – Новости он посмотрит, – проворчал Пьеро, впрочем, без особого озлобления. – На слово не верит. Ладно, мы не гордые, мы подождём. Интересно, когда должно бабахнуть и когда об этом сообщат?

 То, что Настин криптокошелёк до сих пор оставался пуст, вызывало, конечно, некоторую досаду, но она не могла перебить радостное возбуждение, возникшее от осознания, что самое важное задание успешно выполнено и все опасности остались позади. После непонятных курьерских поручений, после размещения проукраинских постов в интернете, после выездов для наблюдения за какими-то объектами в Подмосковье, они, наконец, заслужили полное доверие и полностью его оправдали. Теперь самой приятной темой для разговора стало планирование будущего временного устройства на Украине и постоянного – в Германии. А ещё Пьеро радовался тому, как вёл себя на протяжении этой поездки. В отличие от Насти, он, как ему казалось, ни словом не выдал своего волнения, всё сделал без лишних слов – чётко и быстро.

 Они договорились не слушать в дороге новостные станции, решив, что к моменту их возвращения уже наверняка появятся первые сообщения, и они всё посмотрят по телевизору.

 Машину каршеринга, согласно инструкции, оставили при въезде в Москву, услугу Пьеро оплатил со специально присланной ему подставной кредитки. До дома добирались на такси. Войдя в квартиру, первым делом откупорили бутылку коньяка, купленную специально к этому случаю два дня назад, покромсали на блюдце лимон и, уютно устроившись на кровати, наконец, включили телевизор и, как оказалось, очень вовремя, – на экране шла заставка выпуска новостей. Одного взгляда на лицо диктора было достаточно, чтобы понять – новости будут плохие, и Пьеро, ещё не услышав ни слова, успел испытать внезапный приступ страха.

 «Начинаем выпуск с трагедии в Московской области. На месте работает наш корреспондент, он сейчас готовится выйти в эфир, пока сообщим, что известно на данный час. Вчера вечером, около двадцати двух часов, при прохождении грузового состава по мосту через Оку, предположительно, произошёл подрыв одной из цистерн с топливом, в результате чего возник сильный пожар, локализовать который не удалось до сих пор. В это время по тому же мосту во встречном направлении двигался пассажирский поезд Тула-Москва. Конструкция моста выдержала взрывное воздействие, но пожар перекинулся на пассажирский состав. На данный момент сообщается о шести полностью выгоревших вагонах. Информация о пострадавших по состоянию на два часа ночи: тридцать два погибших, включая четырёх детей, и не менее пятидесяти раненых, в основном, с сильными ожогами. Раненые эвакуируются вертолётами в ожоговые отделения Москвы и Тулы. По словам представителя Управления МЧС по Московской области, количество погибших, к сожалению, будет расти, поскольку из-за сильного пожара из сгоревших вагонов извлечены ещё не все тела. Следственный комитет возбудил уголовное дело по статье «Теракт», ФСБ ведёт поиск предполагаемых злоумышленников, на данный момент известно, что в совершении теракта подозреваются два человека – мужчина и женщина двадцати трёх-двадцати пяти лет. А сейчас наш корреспондент, находящийся на месте трагедии, расскажет, как идут спасательные работы».

 Выпуск новостей кончился, сменившись рекламой. Актёр брутальной внешности, хорошо известный зрителям по ролям настоящих мужчин, нацепив на себя улыбку кретина, весело орал о миллиардных выигрышах по лотерейным билетам. Потом закончилась и реклама, для неспящих по неизвестным причинам зрителей запустили какой-то тягучий фильм. Пьеро, не шевелясь и забыв о зажатой в руке рюмке коньяка, пялился в экран невидящим взглядом. Боковым зрением он фиксировал справа от себя такую же неподвижную фигуру Насти.

 – Пиши Князю… – хрипло выговорил Пьеро. – Нам нужны деньги. Срочно!

 Его голос, похоже, вывел Настю из длившегося уже несколько минут оцепенения, левой рукой она нащупала лежащий рядом телефон, сняла блокировку экрана.

 – Он уже сам написал, – тихо произнесла она, открывая сообщение. – Боня, вы с Пьеро просто супер! Думаю, это ваше выступление в Кремле запомнят надолго. Горжусь вами, вы настоящие бойцы. Если будет суждено встретиться, обниму и расцелую тебя, крепко пожму руку твоему соратнику. Удачи!

 Пьеро продолжал смотреть в уже тёмный экран выключенного телевизора. Настя нажала несколько кнопок в телефоне, тихо, судорожно вздохнула.

 – Кошелёк… – она запнулась, пытаясь справиться с дрожью в голосе. – Кошелёк… пустой. Он ничего не прислал, понимаешь, ничего.

 Пьеро, наконец, повернул голову, посмотрел на подругу и увидел, Настю, его Настю – несгибаемого и отважного бойца с режимом, – она сидела с широко открытыми, полными слёз глазами, в которых не было ничего, кроме растерянности и тоски.

 – Вставай.

 Он вскочил с кровати, вытащил из шкафа рюкзак, стал торопливо, без разбора, кидать туда вещи.

 – Вставай, говорю! Надо валить отсюда.

 – Куда?

 – Хрен ли я знаю, куда! Говорю тебе – валим! Нас засекли уже, ты чего, не догоняешь? Наши морды и пальчики после того митинга во всех базах. Квартира на меня записана, здесь скоро гости появятся. Собирайся!

 

 – Вон он идёт, – сказал Пьеро. – Видишь?

 Матвей Сергеевич, выйдя из-за угла дома, повернул ко входу в «Пятёрочку». Он шёл, одной рукой опираясь на трость, – последствия трёхмесячной командировки в Чернобыль в 1986, после которой полученная доза радиации привела к проблемам с костями, и левая нога стала быстро отказывать, – в другой неся небольшую чёрную авоську. Пьеро и Настя наблюдали за ним через лобовое стекло машины – это был автомобиль Гены, с которым Пьеро познакомился перед митингом Ванильного, казалось, сто лет назад, в другой, полузабытой и беззаботной жизни.

 – Слышь, Настёна, – сказал Пьеро с недоброй усмешкой. – Может, всё-таки сама? Чей, в конце концов, дед? Ко мне он, сама знаешь, не очень.

 – Не надо, Пьероша, пожалуйста, – тут же, будто была заранее готова к такому предложению, запричитала Настя. – Я не могу, ты же знаешь, я говорила, не могу я. Что он подумает, как я скажу?.. Пожалуйста, сходи ты, а?

 «Ну надо же, – размышлял Пьеро. – Быстро всё меняется, как в сказке. Полсотни человек сгорело заживо, и бесстрашная Жанна д’Арк превращается в маленькую, пугливую мышку. А ведь у нас, кажется, бабам пожизненное не дают, когда-нибудь выйдет на волю, старушка-божий одуванчик». За пятнадцать часов, прошедших с момента просмотра выпуска новостей и получения последнего сообщения от Князя, в их отношениях действительно произошли серьёзные изменения. От решительной и уверенной в себе Бони, упорно двигающейся к намеченной цели и, как бычка за кольцо в носу, ведущей наивного и влюблённого телёнка Пьеро, не осталось и следа. Теперь слабая, испуганная и растерянная девушка готова была подчиняться любой прихоти своего рыцаря, надеясь, что он вытащит даму сердца из ситуации, случившейся из-за простительного девичьего легкомыслия. Правда, сам рыцарь уже не был уверен в правильности выбора своей дамы сердца.

 – Как ты ему скажешь? – проговорил он сквозь зубы. – Раньше надо было об этом думать. Ладно, сиди здесь.

 Матвей Сергеевич взял с полки стеклянную банку кабачковой икры, положил в авоську, сделал шаг вперёд, направляясь к мясной витрине.

 – Здравствуйте, Матвей Сергеевич! – тихо поздоровался Пьеро, бесшумно вынырнув из-за правого плеча старика.

 Матвей Сергеевич вздрогнул и, увидев, кто к нему обращается, посмотрел на Пьеро с недобрым прищуром.

 – Матвей Сергеевич, я…

 – Где Настя? – хрипло спросил старик.

 – С ней всё в порядке, я как раз по этому поводу, в смысле, это она меня послала. Матвей Сергеевич, понимаете, мы с Настей тут попали в одну историю, в общем, нам сейчас очень нужны деньги. Хотя бы тысяч триста, но лучше было бы пятьсот. Мы вернём, мы…

 – Где моя внучка?

 У Матвея Сергеевича вдруг задрожали губы, как у готового расплакаться человека, но в его глазах не было слёз, в них вдруг появилась такая неприкрытая лютая ненависть, что Пьеро невольно сделал шаг назад.

 – Говорю же, она здесь, недалеко, с ней всё в порядке, – торопливо проговорил Пьеро и, уже понимая, что его миссия полностью провалилась, всё же сделал последнюю отчаянную попытку. – Ну хотите, я её сейчас приведу? Мы ничего плохого не сделали, нам просто нужны деньги.

 – Это всё ты!

 Слова прозвучали очень тихо, но Пьеро их прекрасно расслышал. Расслышал и понял.

 – Что я? – спросил он, повысив голос и уже без заискивающих и просящих ноток. – Ну что – я?

 – Моя Настя, она не могла… Она бы никогда…

 Авоська упала на пол, было слышно, как разбилась положенная в неё банка с икрой.

 – Это всё ты. Ты во всём виноват. Ты, сволочь!

 Пьеро увидел, как к его лицу или к его горлу медленно тянется рука со скрюченными и дрожащими пальцами.

 – Из-за тебя всё!

 На Пьеро накатила вдруг волна панического, иррационального страха, похожего на страх ребёнка перед сказочными злодеями. Перед ним стоял старик, тяжело опирающийся на палку, и тянулся к нему своей немощной рукой, но взгляд этого старика почему-то внушал настоящий ужас.

 – Да пошёл ты!..

 Пьеро бросился к выходу по проходу между полками. Сзади раздался грохот завалившейся витрины и звон разбивающейся тары.

 – Эй, смотрите, там дед какой-то витрину завалил!

 – Вон он побежал, это он деда толкнул! Кто-нибудь, поймайте его!

 – Дед чего-то не шевелится, Зарифа, звони в скорую.

 Запрыгнув в машину, Пьеро резко повернул ключ зажигания, включил заднюю передачу.

 – Что с дедушкой? – испуганно спросила Настя.

 – Нормально всё с твоим дедушкой! – зло бросил Пьеро, разворачиваясь на тесной парковке. – На хер меня послал!

 Машина вырулила со двора на улицу, заставив резко затормозить подъезжающий автомобиль и вызвав возмущённый рёв сигнала.

 – И тебя, кстати, тоже! – мстительно добавил он.

 

 Они сидели на кухне малогабаритной двушки, заканчивая завтрак. За окном моросил бесконечный и нудный осенний дождь, ветви деревьев качались под порывистым ветром, иногда бросая на стекло сморщенные желтые листки. За закрытой дверью что-то неразборчиво бубнил телевизор.

 – Слушай, Настёна… – начал Пьеро, наливая себе кофе в большую фарфоровую чашку. – Мне вот знаешь, что интересно? Просто покоя не даёт вопрос: получил ли твой Князь за нас повышение по службе, или всё ограничилось только денежной премией? Если не повысили – свиньи они. Парень-то на славу поработал, таких исполнителей нашёл во вражеском тылу, ну а операцию провёл – просто заглядение, вся страна второй день гудит, ну а на той стороне вообще на ушах стоят от счастья. А главное, экономно-то как получилось, затрат – минимум.

 В последние несколько часов это стало его излюбленным развлечением – издеваться над подругой, доводя её до слёз. Немного злило то, что она даже не пыталась отвечать, хоть бы истерику закатила, в самом деле.

 – И ещё вот беспокоюсь: в Бильде для тебя место обозревателя по России долго держать будут? Боюсь, как бы нам не опоздать к твоему трудоустройству.

 Настина реакция оказалась традиционной – она сидела, опустив голову и уставившись на зажатую в ладонях чашку; можно было подумать, что она заснула, если бы не две прозрачные слезинки, почти одновременно выкатившиеся из обоих глаз и быстро сбежавшие по щекам, оставляя за собой едва заметный мокрый след. Так она теперь плакала – не рыдая, и даже не вздыхая, а молча замерев и не глядя на своего мучителя. Впрочем, как она плакала раньше, Пьеро не знал, поскольку ещё два дня назад даже не мог себе представить, что такое бывает. Издеваясь над ней, он не испытывал никакого удовольствия, это была, скорее, какая-то внутренняя потребность – ему казалось, что пока он таким образом проявляет свою волю и свою силу, судьба отведёт от него неотвратимо надвигающееся наказание. Он видел, что Настя полностью раздавлена, но мог только догадываться о главной причине такого состояния – чувство вины и груз ответственности за сгоревших в поезде людей, обида на куратора, которому она так верила и который так жестоко кинул, или просто жалость к себе и страх перед собственным будущим.

 Пьеро понимал, что, находясь вместе, они с подругой лишь приближают момент поимки, гораздо разумней было бы разойтись и пытаться спрятаться по одному, но даже несмотря на то, что их отношения сейчас были далеки от любовно-товарищеского союза двух идейных борцов, он чувствовал, что не может вот так просто её бросить. В этом не было ни героизма, ни самоотречения – он просто решил, что им надо быть вместе до самого конца. Но и отказаться от постоянных издевательских подначек он тоже почему-то не мог.

 – Ну ладно, тебе. Чего так расстраиваться? Хрен с ним, с Князем этим, ты лучше бы почитала, что про нас в мире говорят. Не читала ленту? А я ночью ознакомился. Так вот: здесь нас, понятно, проклинают, слова в защиту от них не услышишь. У хохлов, тоже понятно, в основном, хвалят. Интересней почитать, чего пишут в этих, как их, цивилизованных странах. Ну, меня, конечно, бывшие наши интересуют. Гляди-ка, вот, например, Илюша Пономарь вещает, что впервые ощутил гордость за то, что он русский. Оказывается, говорит, русский народ ещё может рождать настоящих героев. Слышь, Настён, это мы с тобой – герои. А в Израиле так вообще большинство наших бывших за нас. Вот куда надо было валить, далась тебе эта Германия. Слушай, а давай, когда тут вся эта канитель кончится, махнём в Израиль, а?

 Звук телевизора резко усилился – дверь открылась, и на пороге появился Гена.

 – Слышь, народ, тут такое дело… – смущённо начал он, не поднимая глаз на гостей. – Короче, по телеку ваши фамилии назвали. И фотки показали. Я это, сказать хотел… Раз всё так не по-детски закрутилось, лучше, наверно вам… Короче, давайте так: если чего, я вас не видел, вы у меня не ночевали?

 В наступившей на кухне тишине отчётливо доносился голос диктора: «По мнению близкого к следствию источника поимка террористов после установления личностей – дело ближайших часов». Первым пришёл в себя Пьеро.

 – Ну, чего расселась! – грубо бросил он Насте, вставая. – Навечно, что ли поселиться решила? Давай, собирайся быстро.

 

 – Алло, Галка? Это Боня, узнала?

 – Бо-о-ня! Кого я слышу?! Просто супер, что позвонила! Ты как, где? Рассказывай! У нас тут столько про тебя разговоров, ты же просто звезда теперь. Слушай, а парень твой, Пьеро, кажется, он тоже с тобой?

 – Со мной. Слушай, Галка у меня к тебе просьба…

 – Ребята, это Боня звонит! Ну, не взяли, значит. И Пьеро с ней. Боня, тут наши тебе привет передают.

 – Галка, послушай меня, пожалуйста. Мне очень нужна твоя помощь. Ты говорила, у тебя в Подмосковье дача какая-то есть, от родственников досталась, ты ещё сказала, что она никому не нужна и там никто не живёт. Так вот, нам с Пьеро сейчас…

 – Блин, Боня, сколько же мы не общались? Я только сейчас поняла, ты же не в курсе, я в Тбилиси сейчас живу. Тут многие из наших – и Барон, и Овод, и даже Машутка сюда перебралась. Слушай, я тебе честно скажу: то, что вы с Пьеро сделали, некоторые не поняли, говорят, типа, зачем простых людей убивать? А вот лично я считаю, что раз уж…

 – Галка! – почти прорыдала в трубку Настя. – Нам спрятаться нужно, ты про дачу говорила, где это? Можешь адрес дать?

 – Да я, когда валить собралась, сдала её какому-то мужику. С деньгами-то тут, сама понимаешь, не густо, так у меня хоть какой-то доход есть стабильный, я тут среди наших самая крутая теперь. Не поверишь, ребятам, бывает, и пожрать не на что. Так вот, насчёт того, что некоторые вас террористами называют. Мне, допустим, тоже жалко простых людей, я же не монстр какой, только ещё больше мне жалко…

 Настя отключилась, бессильно уронив руку с телефоном на колени.

 – Ещё варианты есть? – поинтересовался Пьеро.

 – Нет, – тихо ответила она. – Если только попробовать… хотя, вряд ли.

 

 Дождь закончился, но всё вокруг – асфальт, пожелтевшая трава, автомобили и здания, казалось, были покрыты слоем воды. В лужах отражалось затянутой серыми облаками осеннее небо, тротуары укрывались под дырявым ковром палой листвы.

 Они брели по Крымскому мосту. Впереди, укрытый пожелтевшей шапкой, раскинулся массив Парка Горького. Где-то там, в парке, должна быть кафешка, в ней пару лет назад работала давнишняя Настина подружка, с которой, впрочем, Настя очень давно не виделась, но которая, может быть, согласится чем-то помочь. Оба понимали эфемерность подобного плана, однако другого у них не было, они провели на ногах весь день, боясь даже приближаться ко входам в метро и не решаясь вызвать такси. Они шли, натянув на головы капюшоны курток, и, благодаря погоде, такой облик не выглядел подозрительным. Они старались избегать мест, где точно установлены камеры, понимая, что в современной Москве это практически невозможно, и не поднимали глаз, чтобы не встречаться взглядом с прохожими.

 В рюкзаке у Пьеро были сложены несколько вещей – его и Настиных, там же лежали завёрнутые в пакет бутерброды и термос с чаем – последняя помощь перепуганного Гены. От утренней бодрости, позволявшей ему ехидно подкалывать подругу, не осталось и следа; сейчас Пьеро хотел одного: присесть на лавочку в таком месте, где нет людей и не нужно отворачивать лицо от каждого проходящего мимо, просто сесть и, ни о чём не думая, вытянуть гудящие ноги и выпить горячего чая. Если кафе всё ещё существует, если в том кафе до сих пор работает Настина подруга, если она сегодня на работе, то, скорее всего, увидев Настю, она просто позвонит в полицию, – Пьеро понимал это, и ему было всё равно.

 Оба за последние два часа не произнесли ни слова – Пьеро потерял интерес к любому общению с подругой, даже к издевательским репликам и чёрному юмору. Он вспоминал. Вспоминал и не мог понять – когда всё это случилось? Когда и зачем? Митинги, флешмобы, пикеты, посты в интернете, переписки с единомышленниками, шумные и пьяные политические споры, секс – безудержный и страстный, всегда – будто в первый раз. А потом вдруг – горящий поезд на экране телевизора и чёрные пластиковые мешки, выложенные в бесконечный ряд у железнодорожной насыпи. Зачем эти мешки? Он не хотел никаких мешков, он хотел просто любить Настю и вместе с ней построить свою жизнь – счастливую и свободную. Почему же всё это кончилось чёрными мешками?

 Микроавтобус «Форд Транзит» с наглухо тонированными стёклами, ничем не выделяясь, медленно двигался в плотном вечернем потоке машин. Пьеро следил за его неторопливым приближением, думая о том, как же глупо всё получилось.

 Не доезжая нескольким метров до двух усталых пешеходов, микроавтобус, не включая поворотника, вдруг прижался к обочине и резко затормозил.

 «Уже? Так быстро? – мелькнула паническая мысль, и сразу за ней: – Телефон! Там переписка с Князем, там всё… Может, ещё можно как-то?..».

 Он полез в карман за телефоном, чтобы успеть выбросить его в Москва-реку. С грохотом отъехала дверца микроавтобуса и почти сразу:

 – Руки! Руки из карманов!

 Телефон зацепился за подкладку, Пьеро резко рванул его, стараясь вытащить. В шуме автомобильного потока пистолетный выстрел прозвучал не громче хлопка шампанского. Пуля вошла Пьеро чуть выше правой брови, его голова дёрнулась, как от пощёчины, колени подогнулись, и он безвольно осел на тротуар, словно тряпичная кукла, из которой вытащили стержень.

 – Пустите меня! Пустите, я вообще не при чём!

 Настя отчаянно билась между двумя рослыми парнями в камуфляже, мёртвой хваткой держащими её за руки.

 – Пустите, говорю! Я не виновата, это он меня заставил! Он мне угрожал!

 

 Похороны Матвея Сергеевича получились многолюдными. Было много венков – от Росатома, от коллектива института, от сообщества чернобыльцев-ликвидаторов. Пришли коллеги, институтские друзья, знакомые – близкие и не очень, – пришли даже некоторые соседи. Пришли все, кто должен был прийти. Не было только Насти. Адвокаты подали ходатайство с просьбой доставить их подзащитную под конвоем из СИЗО к месту похорон единственного родственника. Ходатайство защиты следствием было отклонено.