Владимир ШЕМШУЧЕНКО. ИМПЕРИЯ НЕ МОЖЕТ УМЕРЕТЬ… Поэзия

 

Владимир ШЕМШУЧЕНКО

ИМПЕРИЯ НЕ МОЖЕТ УМЕРЕТЬ…

 

* * *

Империя не может умереть…
Я знаю, что душа не умирает.
Империя – от края и до края –
Живёт и усечённая на треть.
 
Она живёт в балтийских янтарях,
Она живёт в курильских водопадах,
Она – и Севастополь и «Варяг»,
Она во всём, что мне от жизни надо.
 
Оплаканы и воля, и покой,
И счастье непокорного народа...
Имперская печаль – иного рода –
Она созвучна с пушкинской строкой.
 
Она клеветникам наперекор
Глядит на мир влюблёнными глазами,
Она не выставляет на позор
Оплаченное кровью и слезами.
 
Пусть звякнет цепь!
                Пусть снова свистнет плеть
Над теми, кто противится природе!
Имперский дух неистребим в народе –
Империя не может умереть!

 

* * *

Порознь – душа и тело.
Утро. Без четверти пять.
Гиблое это дело –
Музыку ночью писать.
Мало во мне веры.
Сам я себе – враг.
Из-под пера – химеры –
В ласковых лапах – мрак.
Дрожь по спине... До икоты...
И ничего не спеть,
Втиснув истерику в ноты...
Музыка – это смерть,
Выжатая из сердца
На острие пера…
Музыка – это дверца
В то, что любил вчера.
Поздно. Сходятся стены.
Музыки суть проста:
Не перерезать вены
И не предать Христа.

 

МАШИНА ВРЕМЕНИ
1.
Украинская ночь домашним пахнет хлебом.
Здесь время не идёт, а тянется, как мёд.
На капли молока, пролитые на небо,
Во все глаза глядит ленивый старый кот.

(Его пра-пра-пра-пра… мурлыкал фараонам.)
Он по-кошачьи мудр. Он доктор всех наук.
По одному ему лишь ведомым законам
Он выскользнуть сумел из цепких детских рук.

Он знает, почему туман сползает с кручи,
И то, о чём поют метёлки тростника.
А я у костерка под ивой неплакучей
Никак не разберусь – зачем течёт река?

Динь-динь, динь-динь, динь-динь – проснулся сторожок!
(Похоже, крупный лещ польстился на наживку…)
Удилище – в дугу! Он сам себя подсёк!
Я вывожу его… как кралю, на тропинку.

И вот он – золотой! Наверно, в два кило…
Танцует на песке последний в жизни танец…
Украинская ночь вздыхает тяжело,
И на её щеках – предутренний румянец.

Лизнула сапоги неспешная волна,
И лещ – пошёл, пошёл, качаясь с бока на бок…
Иди – мне жизнь твоя сегодня не нужна.
И сладок этот миг, и ветер тёплый – сладок.

2.
Наливаются яблоки, ветви пригнув до земли.
После долгих дождей в полный рост поднимаются травы.
Дядька в Киеве верит, что воду в Днепре москали
Отравили не корысти ради, а ради забавы.

Украинская полночь для дядьки – тиха и темна –
Лучше времени нет перепрятывать польское сало…
А ко мне в полнолунье приходит Олесь Бузина,
И вселенской тоской от Обводного тянет канала.

Он садится за стол и усмешкой коверкает рот
И с пустого листа откровенья наотмашь бросает…
Дядька в Киеве верит, тоску буряковую пьёт
И из сердца (меня!) пятернёй на паркет выжимает.

 

К 20-ЛЕТИЮ КИЕВСКОГО «МАЙДАНА»

Как посмертная маска с лица,
Закопчённый «майдан» оплывает…
Трупный яд переполнил сердца

И теперь вот метро заливает.

Жизнь своё потихоньку берёт,
Хоть и каждый здесь злобой контужен.
Возвращайся во Львов, идиот, –
Никому ты здесь больше не нужен!

Нынче в Киеве много весны –
Западло в бочки грязные бахать.
Слышишь, мясо гражданской войны!
Впрочем, можешь послать меня на…

Не отмыться тебе от стыда
И не выхаркать привкус резины.
Ты учился сжигать города
У сжевавшего галстук грузина.

Крутануть бы всё это назад
И забыть эти горькие строки,
Чтоб из порванных вен баррикад
Не сочилась моча в водостоки.

 

ПИСЬМО НЕБРАТЬЯМ

I

Нас много… Нас очень много!

Мы – русские! В этом суть!

Когда мы не верим в Бога,

В делах наших смысла – чуть.

 

Нас много… Нас очень много!

Мы все из огня и льда!

Пока мы не верим в Бога,

Слова наши, что вода.

 

Нас много… Нас очень много!

Мы ласковы и нежны!

Мы ближе и ближе к Богу,

А вы уже не нужны…

 

II

Полютовал на просторе

Ветер, поймавший кураж, –

За ночь голодное море

Съело разнеженный пляж.

 

Тщетно сучит плавниками

Мелкая чаечья сыть –

Ей не разжалобить камни

И никуда не уплыть…

 

Тленом здесь пахнет и йодом,

Кляксы медуз, как зола, –

Им бы держаться за воду,

Только она утекла…

 

Поздно сдирать катаракту

И проклинать небеса.

По украинскому тракту –

Русские голоса…

 

Можно фасеточным зреньем

Видеть горячечный бред

И не считать преступленьем

То, что страны твоей нет…

 

АРТЁМОВСК

Разрыв оторвал от земли
Вцепившихся в бруствер руками…
У кошки – боли… У собаки – боли…
А тут ещё я – со стихами!

Они сюда ночью пришли

И все, как один, добровольно.

У кошки – боли… У собаки – боли…

Господь, забери их не больно!

 

Я ПОМНЮ

Я всё равно паду на той,
На той единственной гражданской…
                                      Булат Окуджава

Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим.
                        Булат Окуджава о расправе над защитниками
                                                Верховного Совета в 1993 году
 

Недоброе дело, ведя молодых за собой,
Налево глядеть, а затем, с полдороги, – направо.
Ах, крутится, вертится, падает шар голубой!
Займи мне местечко в аду, мой герой-Окуджава.

Ты принял свободу, как пёс от хозяина кость.
Идущий на Запад – теряет лицо на Востоке…
С тех пор разъедают мне душу обида и злость –
Осудят меня лишь за то, что пишу эти строки.

Над Питером чайки. Норд-вест гонит воду в Неву.
Грядёт наводненье, и сфинксы мне дышат в затылок…
И радостно мне, что не держит меня на плаву
Спасательный плот из пустых поминальных бутылок.

 

УСПЕТЬ ДО МИРА ДОКРИЧАТЬСЯ

1.
Фёдор Михайлович Достоевский
В руки студента вложил топор –
Пятнами крови заляпан Невский.
Кровью пропитан Гостиный Двор.
Но не укрыться за лжи занавеской
Сытым рабам Золотого Тельца...
Фёдор Михайлович Достоевский,
Я допишу Ваш роман до конца!

2.
Гонимые людьми с земли уходят люди,
Но кто-нибудь один по праву естества
Ценою жизни всем поведает о чуде,
И в честь его в садах зашелестит листва.
И мне бы так – успеть до мира докричаться,
А там пускай плюют на мой остывший след.
Но будет тень моя сутулая стучаться
В ворота ваших бед…

 

* * *
Художник поставит мольберт
И краски разложит, и кисти,
А я – двадцать пять сигарет –
И с ветки сорвавшийся листик.
Мы будем сидеть vis-a-vis,
Пока не опустится темень,
И ради надмирной любви
Пространство раздвинем и время.
Мы будем глядеть в никуда
И думать о чём-то неважном:
Сквозь нас проплывут господа
В пролётках и экипажах –
Улыбки сиятельных дам,
Смешки, шепотки одобренья,

Последним проедет жандарм,
Обдав нас потоком презренья.
А ночью в дрянном кабаке,
Где слухи роятся, как мухи,
Он – в красках, я – в рваной строке
Хлебнём модернистской сивухи,
Забудем, что есть тормоза,
Сдавая на зрелость экзамен,
И многое сможем сказать
Незрячими злыми глазами.
И к нам из забытых времён,
Из морока рвани и пьяни
Подсядут: художник Вийон
И первый поэт Модильяни…

* * *
Остывают страны, народы
И красивые города.
Я плыву и гляжу на воду,
Потому что она – вода.

А она и саднит, и тянет,
Словно соки земные луна…
Жду, когда она жить устанет
Или выпьет меня до дна.

Из какого я рода-племени?
Кто забросил меня сюда?
Скоро я проплыву мимо времени,
Опрокинутого в никогда…

* * *
Петь не умеешь – вой.
Выть не умеешь – молчи.
Не прорастай травой,
Падай звездой в ночи.
Не уходи в запой.
Не проклинай страну.
Пренебрегай толпой.
Не возноси жену.
Помни, что твой кумир –
СЛОВО, но не словцо...
И удивленный мир
Плюнет тебе в лицо.
 

* * *

Заплачь по мне, как плачут дети,

Кричи несвязные слова!

Среди вселенской круговерти

Не пощадит меня молва.

 

Заплачь по мне по-бабьи просто,

Как плачут в русских деревнях,

Как плачут, возвратясь с погоста,

Как плачут ивы у плетня.

 

Заплачь, пока душа живая

Не обрела покой и высь.

Была ведь строчка ножевая…

Заплачь, а лучше – помолись.

 

* * *

Я о Боге не знал ничего
И к запретным плодам потянулся…
Оглянулся назад – никого…
И зачем я тогда оглянулся?!

Мне друзья не вернули долги,
И подруги долги не вернули –
Рассчитались со мною враги:
Где-то там, далеко, в Барнауле.

Так я умер. Был праздничный день.
И враги мои умерли тоже.
Остальные успели надеть
Маски жизни на мертвые рожи.

И врагов я тогда возлюбил –
С ними мне и жилось, и дышалось!
С ними я никого не убил,
А все прочее – детская шалость.

Столько раз с ними я воскресал,
Сколько раз не выказывал страха.
Разве я их в запоях бросал?
Лишь дымилась от спирта рубаха.

Я с тех пор не курю и не пью
(И такое на свете бывает).
Я уже никого не убью,
А меня каждый день убивают.

Братья в смерти, простите меня –
Не стерпела соблазна бумага:
Я на шаг отошел от огня,
Он ко мне подошел на два шага.

 

* * *

Блажен, кто по ночам не спит

И времени не замечает,

Кто сыт пустым холодным чаем,

Кто знает: ДУХ животворит.

 

Блажен, кто верою горит

И в этом пламени сгорает,

Кто на путях земного рая

Взыскует скорбь в поводыри.

 

Переосмысливаю быт.

Переиначиваю строки.

Когда орут ньюничевоки,

Поэт молчаньем говорит.