Алексей ФУНТ 
Алексей ФУНТ
ВАДЯ
Рассказы
И В ДУХЕ ПОЛЕЙ…
Женя Чубук умер от туберкулёза. Его похоронили в тридцати шагах от дома, где он жил. Погост давно стоял рядом, тёмные кресты тянутся к небу, небо закрыто тучами. Осенние чёрные тропы и такое же небо. Ели кладбищенские, как свечки, затухли и оплавились и этот осенний нагар взаймы у скоротечного бытия берут. От погоста до дома Жени дойдёшь легко, нужно будет с горы спуститься вприбежку. Это не дом – лачуга, крытая позеленевшим шифером. Забор из доски, доска чёрная и будто её едят корабельные черви. А куда она плывёт и в каком море? А море это Женя Чубук переплывал, пытался плыть, плыл по течению, в конце концов, метал стога, работал на старом синем тракторе МТЗ, цеплял к нему вилы и ехал в поле, познакомился с Антониной, перебрался с хуторка в это село и зажил с нею в этом домике.
Но в какой-то момент он забыл, что не любит пить крепкий алкоголь. Чаще стал падать на сырую землю, не доходил до дома, не было детей, жил вдвоём с женой, были они бездетной парой, чего-то не хватало. Заливал жидкостью нехватку элемента в своём бытии.
Работал Женя в колхозной бригаде. Это ангар посреди бескрайнего поля. Красные кирпичные стены, а другая часть ангара – это металлические листы. Металлический шатёр под ветром на холме. Добирался туда он пешком. Дуло с полей, жёлтый как солома ветер и закись силосных ям. Кис воздух, чернело всё, пахали поля, лущильщики обрабатывали жнивьё. Жёлтая череда осенних дней мокла из-за капризной погоды. И казалось Жене Чубуку, что всё жёлтой плёнкой полупрозрачной покрылось.
Внутри кирпичного здания в первой комнате стоял длинный стол из почерневшей древесины. Стены изнутри выкрашены синей краской, краска отваливалась. Рядом зал с ямой, где ремонтировали сельскохозяйственные машины. Оттуда запах горючего. Отдельно располагались склады, здания из белого кирпича.
За столом часто можно было застать Ваню Гутка. В один из дней Ваня Гуток ради шутки подкрутил плуг так, чтоб он входил в землю поглубже, надеялся, что его коллега Лёня Горилла не сможет ночью запахать поле, сорвётся, бросит плуг на землю, станет тяжело, и решит спать в кабине вместо пахоты. Но Лёня оказался упрямым и перепахал всё поле. Кое-где плуг поднял на поверхность неразорвавшиеся снаряды времён Великой Отечественной войны.
Следующей хохмой Вани Гутка было его сидение на столе рядом с машинным залом. Он с ног до головы укутался чёрной материей, об которую вытирали чёрные от смазочных материалов руки. И так и сидел на корточках. К нему подошёл Колька Гусь и дёрнул за край покрывала, чтоб разглядеть лицо шутника. Но видимо зацепил рукой вместе с тканью и волосы Вани Гутка, из-за чего и случилось быстрое мордобитие, Колька приобрёл фингал.
Все запомнили это сидение Вани Гутка... Из-за этого неделю не предлагали ему рюмку, прятали от него спиртное, раз он такой шальной, да ещё возьмёт и опять так же станет сидеть на столе и всем поставит фингалы.
После работы Женя приходил в свой домик за погостом, ужинал, разговаривал с женой. Машины у них не было, двор маленький.
– Иконы вы повесили неправильно, не в том углу, лежите задницами к ним, – говорила мать его жены, которая иногда заходила к ним, преодолевая много километров пешком; скучала на своём хуторке, была в ссоре с зятем, но заходила... На её голове оранжевый платок, в руке костыль, натёртый до блеска её колхозными мозолями. Я помню эти 90-е: моему отцу вместо зарплаты дали ящик с банками сгущёнки.
Женя Чубук заболел и на время пропал, лечился в больнице, стал хмурым. В 1999 году он умер. Антонина спустя время сошлась с другим мужчиной, не расписывалась. А потом они расстались. Следующий её муж оказался проходимцем без документов, бездомным авантюристом. Однажды авантюрист повысил на неё голос и пригрозил кулаком, она пожаловалась сыну Мите.
– Колбаса-молбаса, беспачпортный, давай-ка, дядя, на выход, я тебя коцать не хочу, – сказал Митя авантюристу. – Или я тебе пачпорт-то выпишу ща! – выпроваживал он гостя.
Ваня Гуток пережил Женю Чубука на 4 года.
Снова дряхлеет роща, плащ туч изгрызли ветры, явор, как Бова, стоит за околицей, в сизом небе падает соломинка из копны на телеге. Чёрная осень опять заломила руки природе, безвременье... А в ветре запах помёта кабана с поля; да и ветер так нахлынет, что с ног норовит сбить, толкает в грудь, но приятный и без колючего холода.
А мир как чифир, крепкий, полон дорог, которых миллионы, как чаинок в пачке спрессованной, и хочется в нём жить... Мать зажжённую свечу ставит за здравие где-то там... Круглый подсвечник... и гадает, где ты сейчас.
Ваня Гуток был в Киселёво, ремонтировал трактор в одиночку, работали допоздна и разъехались. А его забыли, он думал идти пешком и смотрел в сумрак жнивы, холод осени пробирался под фуфайку.
На самом краю хутора горело окошко в отдельно стоящей хате. Рядом вязкий взмёт, борозды, как в древнем грузинском мифе о заживо погребённом Амбри, которого везли в повозке; он рослый и его нога свесилась и как плуг пахала землю – Амбри стал божеством земледелия. Так люди, чей пот падал на землю, становились её душой. И Ваня Гуток как Амбри ушёл в эту родную почву...
Ночь совсем густой стала, осенний мрак, Гуток ёжился и возраст уже за пятьдесят. Он решил стучать в старые дощатые ворота. Отворили... Женщина лет пятидесяти впустила его в дом. Так он нашёл ночлег...
В другой раз он застудился поздней осенью... В 2003 году умер; пил много, но никогда не переставал трудиться. Печень ослабла, сердце также сдало, вечные переживания. Его сын плохо учился в школе, с женой скандалы. Сидел несколько раз по 15 суток в КПЗ. Но всегда любил свой родной край.
И вот теперь что стало с бригадой, часть тех зданий – руины... словно римхены, кирпичи древней Месопотамии, свалены в кучу. В водах прошлого остались те голоса и суета рабочих будней. Бодяк качает лиловой головкой под остатками стены. А я пас там коров... Вон остатки того стола, за которым пили и ели, на котором лежала скумбрия, на который однажды залез Ваня Гуток... осенним днём, однажды одной осенней порой цвета мазуты, когда тучи цвета мазута несутся и грозят то ли первым снегом, то ли ливнем.
Внизу, ниже этого холма, на котором стою, дорога. Едет грузовик с красной кабиной, на кузове замок в горах, оливы и яркое солнце, круглый сыр, козий...
Вон продолговатая скирда, чахнет после дождей... Но кажется мне, что это храм пастуха... А спустя годы там появилось новое здание, новый хозяин построил склад стройматериалов. Я вижу это место, еду серым вечером мимо вышки, на самой верхушке мигает красный огонёк. В окно врывается ветер быстрых дорог с извечной тоской русских сердец по дальним дорогам и сёлам.
Потери на полях, уборка окончена, кое-где лежат корнеплоды... сахарная свёкла и бурак... Сизые кукурузные стебли шевелятся, торчат срезанные палки кукурузного поля – посинело поле... Мрак осенний… ветры саксофоном зазвучали… пустые дачные домики. Шляпа возле элеватора, под дождями лежит… Как чугунная чушка печаль, забивает в почву чёрные корнеплоды, потерянные... Мерещится древнее стойбище севрюков в окислах на водонапорной башне, и из советских учебников по истории картинка... В окислах тех и в духе с полей и то, как давно победил Дмитрий Донской. И будет побеждать, пока помнят его…
Остатки стены колхозной постройки, запах ферментации кормов для скота, собачий лай, осенний мрак…
ВАДЯ
Убитая дорога, грунт стал киселём, осенняя грязь и сапоги по уши в ней… птица в мокром небе, машет мне; всё серое. Гагакает осень в корявых, чёрных от воронок полосах. Темнеет быстро. «Мотолыга» стоит, домик похож на мазанку, хозяйственные постройки, часть из них развалена. Вот «Бэтээр» с комплексом «корнет». Забор из жестяных листов измят и продырявлен осколками и пулями.
В сарае из серого камня ступени ведут вниз, а внизу лежит один из боевиков, не успели вынести. Видно нишу перед входом, секатор под паутиной, крышки от банок. Боевики были разбиты и частично бежали. Те, кто из них не убежал, лежали во дворе под чёрной плёнкой, это подворье являлось их опорником, их несколько десятков. Трупы, далеко воет собака, щемящие звуки посреди степи и этот дом на окраине населённого пункта. Это новое освобождённое поселение, противник не способен долго удерживать позиции и постепенно отходит. А сопротивление не приносит ему пользы. В сутки вражеские вооружённые формирования теряют убитыми около двух тысяч солдат, по всей линии фронта. Всех их гонят в спины, но есть и приверженцы слепого фанатизма, которые не понимают, что сопротивление бесполезно, их режим нежизнеспособен и держится вокруг диктатора-марионетки, в любой момент способного бросить всех и улететь на пляжи Кипра, сидя там в казино.
Этот домик средь степной тьмы, вокруг пусто и сквозь тепловизор ничего не заметишь. Даль темна как гусматик, воздух как из компрессоров набегает.
– Россия всегда побеждала и сейчас победит. Это для нас экзистенциальное... А наши противники – это искусственное образование, это химера, они развалятся, их склеили слабым клеем, их клей не может быть сильным, суть в том, что наша страна всегда была здесь и побеждала всех врагов, – говорит кто-то внутри.
Ему вторит другой голос:
– Операция «Кондор». Так это называлось... западные спецслужбы, боясь, что любящие их режимы слишком слабы, и навязали этим режимам это... В тех латиноамериканских странах в 20-м веке прокатилась волна террора против всех, кто мыслил иначе, чем полагалось. За сочувствие коммунизму могли похитить на улице и пытать, выбивать показания, согласие с тем, что ты поддерживаешь коммунистическую партию или контактируешь с просоветскими деятелями... или ты шпион... Могли затем накачать анестезией и с вертолёта сбросить в Тихий океан или в залив Ла-Плата... Это операция «Кондор»... андская птица... Страх Запада потерять контроль... они якобы за демократию... но за пределами своей страны они не любят демократию и творят подобное...
За спиной на стене ковёр. Под столом люк в подвал. Мы заглядывали туда. Это зиндан, так мы называли его. В углу там внизу либо мышь, либо змея прошмыгнула в трещину; это степная змея, пора им прятаться, пора пожухлых трав. Я глядел в зиндан, видел её и чуял сырость.
Кто-то в глубине говорит про удаление безоара у крупного рогатого скота. А кто-то слева у окна громко хохочет над анекдотом о подводной лодке в степях Приазовья… Там я и рассмотрел одного из друзей с позывным «Вадя»…
А на окраине старое дерево, в дупле закопалась, как жгут, змея. В ночной мгле туманный серый дымок. По-ноябрьски темно…
Снова над черепом солдата Карла XII раскуроченный броневик и ПТРК, брошенный из-под стокгольмов и сигтун.
Как дьявол ветры ревут, неживые репейника как щетина. Может просохнет степь.
В качестве закуски к жареному мы ели солёные арбузы... Вкус солёных арбузов не забыть... И той халабуды в степи мне не забыть...
А за окном чёрный морок, канонада, громыханье, вспышки, отблески цвета охры. Отблески пальбы. И бензогенератор работает.
Лежит на полу старая тетрадь, запись покрыта пылью, кто-то написал «сорокопут сидел на заборе». Кто-то из хозяев этого домика писал в этой тетради, здесь и рецепты; это было очень давно.
И вот дрожит земля, гремят орудия. Горы из земли. Активированный уголь над головой – так черна ночь. Мы идём только вперёд.
Выхожу... Эта ночь сизого костра – блики над распаханной снарядами землёй. Вокруг бухмарь, а через мгновение словно бог Индра мечет огненные шары. Бурлит в груди от этих степных ночей. Непроглядье, и ты затерян среди далёких дорог. Выпало из головы название этого места.
Посреди ночи я проснулся. Грохот орудий, дрожь крыши. А мне приснилось... стояла и смотрела на меня... фигура в балахоне, в её руках коса, это была смерть, лицо белое, пустые глазницы, череп белый, смотрела... Напротив меня стояла... Такой сон сулит большие перемены, завершение затяжных дел и новые начинания... Но я не мог заснуть...
Уже было около трёх часов. Я решил пройтись до реки. Ветер как волосы колышет траву... как на отрубленной голове последнего предводителя мятежа Ань Лушаня... А я как Ду Фу среди трав высматриваю лекарственные и чую, что впереди победа и радость с тоской в сердце тлеют... и надежды, и мечты...
Надувная лодка, тёмная вода, частично спущенный пруд. Двое рыбачат.
– Ты Житов? – раза три спрашивал у меня пожилой мужчина.
Я отрицал, меня ведь не так зовут. Для меня было загадкой, чьё это имя. Может это имя человека, который был их старым знакомым. Может они искали его уже очень давно и его внешность могла измениться... Возможно им самим задавали этот вопрос...
С ним была женщина лет сорока пяти. В сетях билась большая рыба, огромная рыба. Я сижу в лодке с ними и помогаю... Мы затаскиваем сеть с этой рыбиной.
– Оглуши её, – обратился к женщине тот мужчина.
Вода мутная и холодная, налимья спина коснулась моей руки, небо очень высоко и всё мутное. Я пробовал насколько холодна вода... соринки и ил придали такой цвет воде или снаряды? Очерет посерел, угрюмый берег взорвался снарядом где-то вдали. А женщина коснулась моего плеча своим. Вокруг безвременье, осенний мрак. Гляжу вверх: какое высокое небо. В воде плавают сломанные тростники…
Мы идём вперёд, снова стемнело быстро. Место нашей дислокации переместилось в посёлок под одним из городов.
Вижу боярышник согнутостолбиковый слева. Вижу, как наполовину возведённая коробка из кирпича заросла изнутри шиповником собачьим. Я иду мимо... и в этом осеннем мраке различаю движение. Из кустов в той руине прошмыгнул наружу фазан. Он устремился в темноту степных трав. Ковыляет по жухлому разнотравью и вот-вот пропадёт. Как ни крути, первому снегу скоро быть. И конец всякой жизни неизбежен. И фазанья жизнь имеет конец. Иль сейчас, иль потом. Но природа оживает всегда. Хоть бессмертия нет, либо оно утеряно... для тела... но имя может стать бессмертным... А фазан ковыляет, сейчас исчезнет, и он без бронеплит. А первый снег напоминает белый пепел от бычка. Это степной хозяин стряхивает его, а одет он в зелёную камуфляжную куртку. Дует ненастная степь. В мрак осенних полей упирается зрачок. Как динамическая защита с танка эти тёмные пашни, заглохшие... Черны осенние просторы.
У нас сухой блиндаж и хорошо оборудованные окопы. Пулемётные точки, впереди только победы и надежды, вражеская армия скоро будет драпать, каждый день куётся мощь русского оружия и поставляется по жилам армии на передовую, каждый день по военной машине врага наносятся удары нашими «ФАБами» и ракетами, каждый день мы бьём по мотивации противника, и мотивация противника улетучивается. Здесь Суворов шёл на Измаил, здесь он побеждал, здесь воевал мой дед в 1943-м и гнал коричневую чуму до конца.
Попытка врага на отдельно взятых участках идти в контрнаступление всегда терпит крах. Степи стали цейхгаузом разбитой военной техники, поставленной врагу его союзниками. Это цейхгауз бесславия западной бронетехники и оружия. Мазепа в 18-м веке бежал по этой степи до Прута и в Буджаке был зарезан своими же, его мечты о царстве мощь русских улан разбила и рассыпала.
Морось, мокредь, монотонная музыка в стуке капель о кусок металла. Кусок от БМП. Вроде от «хамви». РПГ в руках у товарища. Стук капель. Остановите их. Слова комвзвода. Один танк врага решил испытать судьбу. Наши «ПТУРщики» остановили его. Башня загрохотала и её унесло в сторону.
После... снаряд разорвался рядом с нами. Эта осень кажется состоящей из мазута, подумал в тот момент. Мой товарищ, тот, с кем я был тогда в той хате посреди степи, теперь лежит, я перевязываю ему руку. Он лежит. Я ищу, где ещё раны на нём. Он лежит. Вижу его фотографию, в кармане у него. Он стоит со своей матерью, словно по-быстрому заскочил к ней, ехал по делам, она в домашнем халате, в тапочках, на его ногах кроссовки. В руках у матери цветы. Я не могу нащупать пульс, я хочу вынести его в безопасное место... Накладываю жгут... Я вижу, что на его шее кровь.
Его позывной был «Вадя»…
Осень поливала раны земли. Тупая боль в душе, неизбежные потери…
Там я видел, как горит бронетранспортёр, присланный в караванах западным союзником нашим врагам. Видел, как эти караваны русское оружие разрубает и кромсает, как степную гадюку. Видел глаза защитников Донбасса и то как они самоотверженно и до последнего бьются за нашу родную землю. Видел степь и горящие окопы. Помню горячие патроны на ладони, под разбитой танком боевиков стеной... Помню спецназ, эти глаза... всё ради России... в них я видел, что наша армия непобедима, мы армия спасения... Видел, как наш дрон выводил гражданских из лап боевиков, которые планировали прикрываться ими... выводил через опаленное редколесье... Там мерцают огни во тьме, там воронки, перепахано всё корпусами чугунных чушек-снарядов. Горы пепла и груды металла, там я держал ДШК, там через тепловизор видел их: вот крадутся в мою сторону, чтоб убить идут, их много, я держу ДШК и начинаю работать... Я не забуду земли Донбасса... Мы защищали Россию. Наше дело правое. Я видел лица нашего спецназа, в них свет, пришедший прогнать тьму. Помню, как набирал номера, кнопочный телефон, а стена почти вся разбита... Неугасимый свет исходил от кнопок, за спиной огромная Россия. А на плече у меня литера Z. И имя Григорий Булатов в голове... вспомнил из старой советской книги это имя, этот символ русской славы и Победы.