Екатерина НАГОВИЦЫНА. СВОЯ ЦЕНА. Рассказ

 

Екатерина НАГОВИЦЫНА

СВОЯ ЦЕНА

Рассказ

 

Садясь в машину, Эльма негодовала. Она привыкла думать о себе в третьем лице, поскольку была очарована декадентством. Но сейчас было не до красивых эпитетов – она просто была в бешенстве! Злоба горькой желчью бурлила, подкатывая к горлу. Пытливый ум выискивал и составлял всё более хлёсткие предложения, которые должны были прозвучать чуть ранее, в пику возмутительным словам подруги детства. Подруги! Мысленно поставив жирную точку в незавершённом внутреннем диалоге с ней, она скривила красиво накрашенные губы и процедила:

– Ну ничего, ничего, Наташенька… посмотрим еще!

Подгоняемая чувством собственного превосходства, выйдя из машины, Эльма не удержалась и с размаха хлопнула дверцей авто. «Мерседес» понимающе, но негромко скрипнул, услужливо пытаясь сгладить раздражение хозяйки. Она примирительно погладила двумя пальчиками его глянцевый бок, давая понять, что он дорог ей не только из-за своего престижного автомобильного брэнда, но главное, потому что был подарком любимой маме от сыночка Владлена. И хотя в свидетельстве о рождении он значился как Владислав, Эльма звала его только Владленом, слегка растягивая, особенно на людях, в имени букву «е».

Она решительно тряхнула головой, отгоняя мысли о неприятном разговоре, и не без удовольствия стала думать о сыне, улыбаясь уголками губ: «Мой Владлен – умничка!».

У неё были на то основания – сын настолько успешно закончил МГУ, что тут же получил от солидных организаций и фирм ряд выгодных приглашений…

Эльма до мельчайших деталей помнила далекий судьбоносный разговор с классной руководительницей за три года до выпуска из престижной математической школы.

– Я чувствую, что такой величайший интеллект совершит много не просто яркого, а прорывного в науке! – и в глазах пожилой учительницы блеснули слезы. – Представляете, Эльвира Гавриловна, сколько полезного совершит ваш сын! Это будет второй Ломоносов!

Сравнение с Ломоносовым совсем не понравилось Эльме, как и то, что её назвали Эльвирой. Это имя она всячески вытравливала из своей нынешней жизни – от него, в чём она была абсолютно уверена, нестерпимо разило деревней. Так назвала её мать, которая ещё девчонкой ходила хвостиком за приехавшей из Ленинграда преподавательницей немецкого языка, в восхищении впитывая в себя дух незнакомой и потому особенно манящей жизни большого города и прелестей учебы…

Сама мать так и не выдралась из деревенского быта, а вот Эльма смогла и в большой город уехать, и высшее образование получить, а главное – не просто завести интрижку, а удачно выйти замуж за парня из интеллигентной еврейской семьи. А раз семья была приличная, то её, беременную, вежливо приняли…

Эльма всегда была хваткой, она в юности поклялась себе в том, что счастья своего не упустит. И позже, с удовольствием слушая об уникальных способностях своего ребёнка и о готовности школы ходатайствовать о направлении его в специальный учебный центр для вот таких, как он, одаренных детей, Эльма смекнула, что вкладываясь в сына, она в будущем и сама сможет прыгнуть намного выше, а главное – дальше. И это вожделенное «прекрасное далеко» под крылышком великого сына уже приоткрывало для неё двери, призывно маня приглашением за рубеж с видом на жительство…

На лобовом стекле множились дождевые капли. Одинокий фонарь с трудом выцарапывал из надвигающихся сумерек часть тротуара и угол дома с уже закрытой аптекой.

«Тоже мне – ночь, улица, аптека. Боже, как все это… уныло».

Как только президент объявил о начале специальной военной операции, она тут же безапелляционно заявила своему мальчику, что ему надо срочно принять выгодное предложение от израильского филиала крупной международной корпорации. Владлен без неуместных рефлексий, как только получил приглашение на работу, убыл в землю обетованную…

И тут же словно песка на зубы Эльме сыпанули… Лицо её исказилось… А ведь сегодня все начиналось хорошо, всё было правильно. Она из добрых побуждений примчалась поддержать дурёху-Наташку, случайно узнав, что её сына мобилизовали в СВО. Они сидели в небольшой кухне «хрущевки», где столько раз увлеченно спорили о судьбе России, приводя каждая свои непробиваемые доводы – одна утверждала, что жить здесь и сейчас можно и нужно, а другая, не менее горячо настаивала на том, что там, в загранице, все равно лучше. Но сегодня разговор не клеился – молча сидели и пили чай. И в какой-то момент, нарушив невыносимую тишину, Эльма не смогла сдержать своё покровительственно-правдивое:

– Что делать, Наташенька, это ваша цена за патриотизм…

Сказала, и наткнулась на острый, ставшим вдруг чужим, взгляд подруги, которая выдохнула ей в лицо:

– А ты знаешь, что за предательство Родины платить придётся? Готова заплатить?

И тогда Эльма вспылила. Вскочила, оттолкнув чашку с недопитым чаем…

– А я никому в этой стране ничего не должна! – И, накинув шубку, выскочила из квартиры, громко хлопнув при этом дверью, отсекая от себя все прежнее, отжившее: и эту многолетнюю дружбу, и эту страну.

«Какие же они все завистливые! Дура-Наташка простить мне не может того, что через неделю я уже буду далеко отсюда! Рядом со своим мальчиком! Буду счастлива! А они… Да пусть хоть сдохнут!» – мысленно прошипела она в адрес бывшей подруги и нажала «звездочку» избранных номеров на панели смартфона, в четвертый раз за день пытаясь услышать голос любимого сыночка…

Один гудок, второй, третий, четвёртый… Эльма даже улыбнулась задержке ответа, мысленно представив, что на другом конце света сын ищет телефон. Ну, наконец-то… Но вместо родного голоса ей почему-то ответил незнакомый мужской, и она вначале даже не поняла, почему вместо радостных слов сына она слышит невнятицу, которую её разум отказывается принимать… Эльма попросила повторить, с трудом продираясь сквозь смысл сказанного. Но и это не помогло, и тогда незнакомый голос уже в третий раз также бесстрастно пробубнил, что её сын Владислав Карасик захвачен в плен боевиками и на данный момент власти Израиля не располагают данными об его местоположении.

Эльма машинально отключила телефон и словно окаменела в пахнувшем кожей, парфюмом и безмятежным благополучием «Мерседесе», глядя остекленевшим взглядом на стекающие по лобовому стеклу безразличные ко всему происходящему капли октябрьского дождя, а в ушах на каждый удар её замирающего сердца всё отзывалось: 

– Я сожалею, гвэрет Эльвира, но ваш сын оказался не в том месте и не в то время…