Антон ЛУКИН. СПОР. Рассказы

 

Антон ЛУКИН

СПОР

Рассказы

 

ГРАФОМАН

 

Юрий Сергеевич Соболев разменял седьмой десяток. Вместе с годами, с осеребрившимися висками откуда вдруг ни возьмись постучал на старости лет в одинокую дверцу души поэтический дар. Так, по крайней мере, считал Соболев. И когда читал свои творения каждому встречному, то не без гордости заявлял, что боженька его поцеловал в маковку, правда с опозданием, и тем ценнее потому его творческий путь.

В начале осени, когда солнце ещё улыбалось и радовало теплом, но лёгкий ветер гонял уже опавшую листву, Юрий Сергеевич и открыл в себе поэта. Деревья тихо сбрасывали пожелтевшие листья, которые аккуратно, в ритме вальса, красиво ложились на землю. Утро встречало заморозками. И только к обеду вновь теплело. Природу не обманешь. Всё шло неспеша, своим чередом. В эту самую пору, ровно год тому назад, Соболев держал путь из магазина к дому, и в его голове зародились такие строки:

Осень рыжею кобылой промчалась,

махая хвостом по деревне.

Несу в авоське конфеты к чаю.

А лучше пол-литра вина бы мне.

Почему в ту самую минуту Юрий Сергеевич подумал о вине? Спроси его, он бы не ответил. Не выпивал Соболев уже лет как двадцать пять. Ни по праздникам, ни полстопочки.

Дома Соболев записал стихотворение в тетрадь. И с той самой минуты началась его творческая поэтическая жизнь. За целый год его одарённая кисть исписала двенадцать толстенных тетрадей.

– Муза овладела моим сердцем и разумом. И днём, и ночью я в её объятьях. Порой уснуть не могу. А то проснусь – и сразу за бумагу. Вот как. Будто сверху кто пальцем в лоб тычет и приговаривает: пиши, мол, не ленись, навёрстывай упущенное. И так столько времени потерял почём зря. Воздастся тебе, брат. С лихвой воздастся. Потомки труд твой не оставят в забытье. Пиши для них, для будущего поколения! – говорил Соболев бабам, и артистично проведя растопыренными пальцами по густой шевелюре, громко восклицал: – Лирическая!

И приступал к декламации:

Подарю тебе красный платочек.

Ты храни его у самого сердца.

Мои письма читай между строчек.

Посади в память обо мне в саду деревце.

Женщинам нравилась его поэзия. Возможно потому, что мало кто из мужиков в деревне читал им когда-то стихи. Если честно – то не читал никто. Никто, кроме Соболева. Потому его строки и щекотали женские сердца, давно мечтавшие хоть о какой-то романтике. Бабы аплодировали, слушали, приоткрыв рты, и нередко смахивали мизинцем набежавшую слезинку грусти. Наперебой хвалили Соболева. Всерьёз считали его большим поэтом. От похвалы невидимые крылья Пегаса возносили того над землёй. Соболев спешил домой и до самого утра не мог уснуть. Ходил с тетрадью и ручкой по избе и один за другим, как швейная машинка, клепал стихи:

За печкой моей живёт Домовёнок.

Весёлый проказник. Как будто ребёнок.

День и ночь прячет вещи мои.

Что с трудом их удаётся найти.

И я весь в раздумьях. Как поступить:

Задобрить воришку печеньем и колбасой?

Или же хвост завязать ему в узел морской?..

Во второй половине сентября к Степаниде Трифоновой приехал в гости внучатый племянник. Всю жизнь Степанида живёт одна. Ни детей, ни мужа бог не дал. Многие уже позабыли, а кто и вовсе не ведал, что у неё есть родственники. Тихая, невзрачная, пожилых лет женщина особо ничем не выделялась – разве что держала много кошек. Трифонова любила животных. Иной раз кто и нарочно подбросит котят – знают, Степанида приютит.

Слух о том, что к одинокой Степаниде приехал из города родственник, о котором прежде мало кто знал, молниеносно пронёсся по селу. Узнал об этом и Юрий Сергеевич. Оказалось, что Вадим (так звали гостя) был художником. Приехал рисовать сельский пейзаж. Весь день Соболев ходил сам не свой. С трепетом наблюдал, как внизу у пруда художник писал картину. Спуститься не решался. Не хотел тревожить. «Знаем, каково это… когда спугнут музу и лишат вдохновения».

Соболев впервые видел, как работает художник, и в его голове зародились такие строки:

Что он творит, я не вижу.

Может рыбу или воду рисует.

Но зато я доходчиво слышу.

Как его кисточка бумагу целует…

И меня это радует.

Тем же вечером Юрий Сергеевич направился к Степаниде. На крыльце распугал наглых котов. Про себя же подумал тогда, что непременно напишет про её кошек стих. Трифонова встретила гостя радостно. Не так часто в её избу заглядывал кто-то из сельских.

– Присаживайся. Счас чайник поставлю.

– После, соседушка, после… – Соболев важно прошёлся по комнате. – Сперва, как говорится, дело, а потом… вот, – вынул из пакета и положил на стол фруктовый рулет. – И чай испить можно.

– Надо же. Что это за срочность такая, которая утра подождать не может? – удивилась Степанида. – Рассказывай.

– К родственнику твоему разговор имеется.

– Что такое?

– Обмен творческими мыслями. В этой комнате? – Соболев указал на дверь. – Я пройду?

– Пожалуйста.

Вадим лежал на кровати, читал книгу. У шкафа стоял мольберт с картиной. На столе и на стуле аккуратно разложены вещи. Было Вадиму лет двадцать пять. А то и меньше. Опрятный. Светлый. Загара на худом лице не было совсем. Одет в белую рубаху, такие же белые брюки и носки. Из грудного кармана виднелся кончик расчёски.

«Творческая личность. Сразу видно. Весь такой прилизанный… в очках и с книгой, – заметил про себя Юрий Сергеевич. – Нам будет о чём поговорить».

– Вы ко мне? – Вадим поднялся с кровати, подошёл, протянул руку, представился.

– Здравия желаю, молодой человек! – Соболев с удовольствием пожал ладонь художнику. Подошёл к картине. Подперев ладонью подбородок, внимательно осмотрел работу. – Красиво. Даже очень. Хоть сегодня на выставку.

– Ну что вы… какая выставка? – улыбнулся Вадим. – Здесь работы как минимум на несколько дней.

– Разве?.. А по мне в самый раз.

– Тени нужно нанести. Их здесь нет. И вот здесь не прорисовано. Видите?.. Нет. Это неоконченная работа.

– Спорить не буду. Мастеру виднее. Хотя… Как по мне… Картина уже достойна внимания, – Юрий Сергеевич ещё раз осмотрел полотно и только сейчас распознал на другом берегу мужчину с удочкой. – Это, ещё кто?.. Васька что ли?

– Не могу вам ответить… мужчина не представился, – Вадим пожал плечами. – Сказал лишь, что живёт где-то у церкви.

– Ну да. Васька Кривозубов, – кивнул Соболев. – А он здесь с какого боку?

– Карасей ловил. Вот и угодил в объектив моего творческого кругозора, – Вадим улыбнулся. – Спросил, не станет ли возражать, если я его запечатлею?.. А он мне – малякай, чего уж там, если надо. Не жалко… Вот я и намалякал. И раз вы узнали, наверное, и впрямь неплохо вышло.

– Хм, карасей… Знаем, как он рыбачит. На путёвую уху и то не наловит… Одно хвастовство… А ежели рыбалка нужна. Хорошая. Настоящая. То я покажу. Знаю, где и щучку поймать можно, и окунь где поклёвывает. Всё организую! Но не тут, – Соболев указал рукой на картину. – За Черёмушки, на Козий обрыв ехать надо. А здесь так – баловство одно… А то смотри! Готовь бумагу, поутру рванём. Удочки и велосипеды достану. Я гостей всегда рад уважить.

– Премного благодарен. Но…

– Чего ты?

– Не люблю с места на место прыгать. Не в моих правилах. Эту работу закончить необходимо. А то как бывает: за двумя зайцами погонишься, ничего толкового не выйдет. Знаем – проходили.

– Твоя правда, – согласился Соболев и ещё раз посмотрел на земляка с удочкой. – Хм. Надо же, – и запел. – «Ты морячка, я моряк. Ты рыбачка, я рыбак…».

– Что, простите?

– Не бери в голову. Это я так, под хорошее настроение, – Юрий Сергеевич обошёл комнату, с интересом поглядывая на вещи городского гостя. – Не будем ходить вокруг да около. Тоже вот этого не люблю, знаете ли. Всегда говорю прямо – всё, что думаю. Кхм, – покашлял в ладонь. – Пришёл я к тебе за советом. За умной речью, так сказать. Здесь толковую беседу завести весьма трудно. Народ у нас не глупый, но от культуры далёк, если понимаешь, о чём я, – подмигнул. – Сперва, признаюсь, насторожился. Не молод ли? А присмотрелся, вижу, ничего, бравый малый. Найдём общий язык.

– Что именно хотите узнать?

– Ах, да!.. Это… Счас… – Соболев слегка занервничал. Вынул из кармана брюк тетрадь. Быстро пролистал. Затем, подняв руку, важно потряс кистью, показывая тем самым, какое неимоверное богатство хранят страницы данного экземпляра. – Позволь, представиться. Юрий Сергеевич Соболев. Поэт!.. Поэт-романтик, поэт-народник, поэт пейзажной лирики, поэт-философ, детский поэт… поэт-матюгальник. Да! И это есть в моём творчестве.

Вадим был в растерянности. Как можно вежливее, чтоб не обидеть пожилого гостя, кивнул:

– Как говорят – из песни слов не выкинешь.

– Именно! – обрадовался Соболев. – В самое сердце… Кхм, – поднеся тетрадь к самому носу, принялся читать:

Туман окутал небеса.

И спозаранку не пробиться.

Рассветом я умыл глаза.

Душою задышать, напиться.

И сердцем за день зацепиться.

С любовью миру поклониться.

Добром повеять, насладиться…

– Ну, как? – с трепетом вопросил он.

– Доброе сердце делает этот мир лучше… да, – не сразу ответил Вадим.

– Так и есть. Мне приятно, что ты меня понимаешь. А теперь – немножко философии. Кхм, – и Соболев, выпятив правую ладонь вперёд, продолжил:

Сейчас понятия имеем – жареные котлеты.

То вялые бываем, то мертвы.

И вспышка дальней нас планеты.

Доводит до семейной суеты.

До облаков поры, как будто близко.

Так облака несутся или нет?

А ветер дует всё же низко.

И нас уводит от суеты сует.

Сон, как в бреду. Безумная система.

Что хочет он? Что хочет от меня?

А может взяться за поэму?

Но тут работать ночь и месяц. День изо дня.

– «Суеты сует»?!

– Игра слов. У меня таких «заковырочек» много, – улыбнулся Юрий Сергеевич. – Вот думаю поэму написать. Про наше село. Про земляков своих. Каждого жителя упомяну! Всех увековечу!.. Кого похвалю, кого высмею, кого пристыжу… Я хоть и не Господь Бог, права такого не имею, но кто-то же должен правду сказать. Я теперь людей насквозь вижу… Разный у нас народ. Кто-то тихий и скромный, как Степанида. Так и напишу – добрая старушка. А кто-то скряга и скупердяй. Тот и в стихах у меня куркуль будет.

– Не боитесь?

– Чего?

– Ну, – Вадим пожал плечами. – Правда не всегда приятна. Могут огорчиться. Да и правда у каждого своя.

– Я, молодой человек, уже ничего не боюсь. Возраст не тот. Всё! Хватит. Отбоялся. Пусть другие боятся, – Юрий Сергеевич пропел: – «Поэты ходят пятками по лезвию ножа. И режут в кровь свои босые души…».

– «И нож в него – но счастлив он висеть на острие. Зарезанный за то, что был опасен!» – продолжил Вадим.

– Верно, – Соболев похлопал паренька по плечу. – Молодец. Порадовал. Хотя… Кому, как не нам, людям творческого ума, воспевать хорошие песни и стихи! Всё правильно.

Соболеву Вадим понравился. Не заносчивый. В меру скромный. Опрятный. На это Юрий Сергеевич сразу обратил внимание. Ни грязных ногтей тебе, ни засаленных брюк, ни помятой рубахи. Даже причёсан аккуратно – ни единого оттопыренного волоска. Читает книги, это Соболев уже знает, наверняка посещает театры и музеи. Ведёт интересную просветительскую жизнь. Возможно, если бы Соболев родился и жил в городе, то и он бы судьбу свою сложил по-другому. Тоже бы с ранних лет тянулся познать культуру. Имел бы в окружение талантливых людей. Ходил бы в кино. Посещал бы различные выставки и театр. На теплоходе, где день и ночь пьют шампанское и играет музыка, познал бы всю необъятную красоту Волги-матушки. Окончил бы институт. А может и не один. Потому как здесь, в деревне, учиться не обязательно. Умным, как заметил Юрий Сергеевич, не особо рады. А там, в городе, без диплома пропадёшь. А как же! Если все культурноразвитые, то и тебе подобает быть таким. Хочешь, не хочешь, а книги читай, ходи в рубашке при галстуке и про обросшую шевелюру забудь. Утром зарядка, вечером балет… Ведь посещает городской люд балет, раз его до сих пор показывают. Значит, понимают в этом толк. Не спать же они туда ходят… Жил бы Соболев в городе, непременно ходил бы на балет. Каждую неделю. Носил бы усы и шляпу. А ещё пиджак и брюки. Возможно, белые, как у художника. И стихи писать стал бы лет на тридцать-сорок раньше. И книги продавались бы сейчас в магазинах. Давно был бы уже признанный поэт и собирал полные залы, как Рождественский в своё время и Ахмадулина…

– Как тебе стихи? Что скажешь? – Соболев пытливо уставился на паренька.

Вадим знал, что последует данный вопрос. Раз согласился послушать, будь добр, поделись мнением. И не скупись на слова. Только вот… что здесь скажешь? Как ответить, чтобы не обидеть? И нужно ли говорить правду? Если бы ещё перед Вадимом стоял сверстник, можно было бы посоветовать не марать почём зря бумагу и заняться куда более полезным делом. Сила и время есть. Но здесь… Человек на старости лет нашёл отдушину в творчестве. Затеял безобидную игру. Наверняка одинок. Даже если и живёт не один, всё равно… в старости одиночество ощущается особенно болезненно, нежели в молодые годы. И каждый справляется с одиночеством, как умеет. Стоит ли возвращать человека к реальности? Пожалуй, стихи его, как и он сам, вреда особого никому не причиняют. Тогда… пусть фантазирует себе на здоровье… Кому он мешает?

– Трудно сказать так вот сразу… – ответил Вадим. – Я бы послушал что-нибудь ещё.

– Сразу видно, деловой подход! – обрадовался Юрий Сергеевич.

– Кажется, вы говорили, что пишите и для детей?

– Да-да. Минуту. Счас, – Соболев быстро принялся листать тетрадь. – Вот. Детское… Слушай:

Говорят, в Москве кур доят.

Правда ли это, не знаю.

А ещё, мол, в Рязани,

Появились грибы с глазами.

Тоже, наверное, вымысел.

И что в Муромских лесах

Леший поседел.

От свиста соловьиного.

А где-то под Воронежем,

Хмурит бровь и корчит рожи

Елена Прекрасная.

В шутку стали её звать –

Елена Безобразная.

 

– Елена Безобразная? – переспросил Вадим.

– Да пусть простят меня все Елены, – улыбнулся Соболев. – Здесь ещё… как бы… юмор присутствует. Понимаешь? В моих стихах всегда найдётся место для хорошей шутки. Так сказать, для поднятия настроения. Ну… что скажешь?.. Смелее, не робей. Я к критике отношусь с пониманием. Даже уважительно в какой-то степени.

– Раз уважительно… – не сразу ответил Вадим. – Рифма местами хромает. А стихи у нас что? Это хорошо и правильно сложенная рифма. Пишите, мечтайте, читайте. Читайте хорошую литературу. Книга – лучший учитель и советчик.

– Где ж её взять-то хорошую книгу?

– В библиотеке. Читайте классику.

– У меня у самого этих книг – воз и маленькая телега. Супруга, царствие небесное, любила почитать перед сном, – Соболев перекрестился. – А я вот что-то как-то не очень. Не читал совсем. Зато сейчас навёрстываю упущенное. И днём, и ночью с книгой.

– Начать никогда не поздно.

– И стал я замечать, молодой человек… Что многие поэты того времени переоценённые. Нахваленные и перехваленные. Как бы у нас сейчас сказали – разрекламированные… Читаю того же Пушкина, Пастернака, Тютчева или Лермонтова и понимаю… слабые стишки.

– Да вы что?!

– Да!.. Не все, конечно. Нет. Есть и хорошие. Но в основном… По большей части… Сплошное нытьё.

– Интересная трактовка.

– А то. Мы ить, простой народ, пусть и малограмотный, порой наивный через край, но тоже можем за бороду ухватить и раскритиковать. В пух и прах. Не все у нас лаптем щи хлебают.

– Что именно не понравилось вам, скажем, у Пушкина?

– Разве я упомню, – пожал плечами Соболев, довольный собой. – Могу книгу принести. У меня там помечено.

– Не утруждайтесь.

– А то смотри, мне не сложно… Могу принести, раз интересно.

– Не надо, – повторил Вадим. Беседу необходимо было завершать, не плыть по течению в бессмысленном направлении. Если принесут книги, последуют нелепые вопросы, на которые совсем нет желания отвечать. Так и до утра просидеть можно. Гость, как заметил Вадим, был большим любителем поговорить.

– …И вот читаю я того же Пушкина или, скажем, Блока, расхаживаю с книгой по комнате и… поражаюсь. Сколько нелепости! Сколько недоразумения! Разве можно так писать? А ведь их в школе проходят. Детям, простите, преподают. Как же у подрастающего поколения привьётся любовь к литературе, когда они такое на уроках проходят?.. Есть и хорошие стихи. Есть. Я не отрицаю. Но ведь и белиберды немало написано. Вот в чём дело. Я когда вижу эдакое безобразие, меня аж в дрожь бросает. Стыдно! За покойников… Перед читателями… Стыдно… Беру ручку и исправляю. Библиотечную книгу, конечно, марать не станешь. По голове не поглядят. Не поймут. А свои книги можно. Даже нужно! Может, кому когда и сгодятся мои правки. Если где что вычёркиваю, своё обязательно дописываю – как, на мой взгляд, было бы лучше. Пишу над строкой или на полях. Аккуратненько так, чтобы каждое слово могли разобрать после. И знаешь – намного приятнее читается. Намного!.. А бывает, и целые абзацы переписываю.

– Надо же, – Вадим был ошарашен таким заявлением. – А.С. Пушкин в переработке Ю.С. Соболева.

– Может, когда-нибудь и книга выйдет. Тоже об этом думал, – на полном серьёзе заявил Соболев.

– Не пробовали печататься в газете? Не относили стихи в редакцию?

– Относил. Толку-то.

– Не приняли?

– В районной газете одноклассник работает. Главред. Я его теперь главным вредителем зову, – заявил Соболев. В голосе прозвучала обида.

– Что так?

– Я ж к нему как к человеку пришёл. Возьми, говорю, тетради, почитай на досуге, ознакомься. Никто тебя не торопит. Через неделю-другую приеду. До района путь не близкий – двенадцать километров. На велосипеде добираюсь. Ноги, слава Богу, ещё слушаются, но всё равно, каждый день не поездишь туда-обратно, – сказал Соболев. – А он мне – присаживайся, дорогой Юра, счас чай пить будем и всё обсудим. У меня, говорит, на это дело глаз намётан. Полистал тетрадь, улыбнулся и сказал, поглаживая усы, что это не моё. Представляешь? Ну, не свинство, а? Он же их толком даже и не прочёл! Так, пробежал взглядом… Как ты, говорю ему, можешь вот так вот судить, не вникая в самую суть строк? Стал учить, как правильно стихи писать. Мне, отвечаю, ваши правила, как собаке пятая лапа. Я как вижу, так и пишу. А это для поэта куда важнее – уметь чувствовать. Чтоб строка из самого сердца шла. Рифма, это всё, друг мой, второстепенное. Главное душа. У этих, что в книгах, всё в рифму. А толку? Всё ровненько, гладенько, казалось бы… так ведь читать невозможно.

– Поссорились?

– Естественно. Такое не прощается. Хотел послать на три буквы, да ладно, думаю, не буду связываться. По судам затаскает. Знаю. Он и в школе был такой. Правильный. От всех подряд тумаки получал. С тех пор, поди, и затаил обиду. А может, и остерегается…

– Чего?

– Ну, как же! Сейчас он из нашей школы один в газете работает. А теперь я буду стихи публиковать. Конечно, завидует. Завидует и боится. А ещё профессионал своего дела. Ты вот… молодой, а сразу талант во мне разглядел. А этот палки в колёса вставляет. Росточку прорасти не даёт. Одним словом – бессовестный. Я его газету тоже выписывать перестал. Там и читать нечего. Одна ложь.

Вадим подошёл к зеркалу, вынул из грудного кармана расчёску, причесался, указательным пальцем поправил на переносице очки, в отражении посмотрел на Соболева.

«Человек себе на уме. Спорить с таким, пожалуй, бесполезно. Сталкивался с похожей натурой. Знаю», – подумал Вадим. Теперь Юрий Сергеевич не казался ему безобидным мужичком пожилых лет, пишущим от одиночества стихи. Нет. Ты к таким по-доброму – слушать не станут, а покажи характер – рассердятся и на долгие годы затаят обиду. Возможно, помоложе, любил поскандалить и распустить кулаки. Везде и во всём он прав и другого мнения быть не может.

– Мне бы писателя живого увидеть! – заявил вдруг Соболев. – Я бы с ним покумекал с глазу на глаз. При людях тоже завести разговор не постеснялся бы.

– О чем?

– Поверь, мой юный друг, уж я бы нашёл, что ему сказать и что спросить. Ухмылка бы на его лице быстро спала. Все они, эти писатели, через край умными казаться хотят. Важные, поди, как мыльный пузырь. Но каждый пузырь, каким бы важным он ни был, рано или поздно лопается. Натыкается на «простой» предмет и… лопается. Если понимаешь о чём я, – Юрий Сергеевич подмигнул пареньку, расплылся в улыбке:

Ёжик сел на пень, замёрз.

Он ушами согреться не смог.

Жалко. Горько. Обидно до слёз.

Но какой же итог?

Если бы заяц забрался на пень.

В лесу был бы не такой трагический день…

– Здесь у меня тоже нотка юмора присутствует, – продолжил он уже в прозе. – Без юмора в наше время тяжко жить. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь… А вообще, мне ёжиков жалко. Когда горит лес, зайцы и прочее зверьё ещё могут спастись. А ёжики? Как же ёжики?! На коротких лапах далеко не убежишь… У тебя случаем нет знакомого писателя?

Вадим пожал плечами.

– Как-то с художниками больше имею дело… Друг у меня один есть, пишет портреты, уехал сейчас в Екатеринбург, чтоб запечатлеть на холсте местного героя.

– Военного что ли?

– Герой – это не обязательно военный или космонавт. Народным героем может стать даже обыкновенный дворник, как Бурдин Антон из Екатеринбурга… Из-за диагноза ДЦП Антона не брали на работу даже дворником. Район, где Антон проживает, всегда славился беспорядком. В парках и скверах, во дворах и на детских площадках – всюду мусор. И парень в одиночку, несмотря на все трудности, решил благоустроить родные места. С пенсии закупил мешки с пакетами, перчатки, и каждый день стал убирать мусор. Слух о добропорядочном екатеринбуржце разнёсся по всему городу и за пределы его. Так Антон Бурдин стал народным любимцем, народным дворником, хотя им и не был. Сейчас, правда, вроде как добрые люди помогли устроиться официально на эту должность. Он к людям с добром, и они к нему со всем уважением и теплом.

– Неправильно это всё.

– Почему? – опешил Вадим.

– Что у них там, в Екатеринбурге своих художников нет? Вот пусть и рисуют. Хоть по сто картин сразу. Стоит ли ехать к чёрту на кулички ради этого? Будто своих героев нет. Вы, молодые люди, присмотритесь внимательнее, и увидите, что достойные внимания люди есть рядом с вами… вот они, прям у вашего носа! И ехать никуда не надо, – Юрий Сергеевич вновь подошёл к картине, уставился на полотно. – А вот Ваську Кривозубова убери. Ни к месту он здесь. Понимаешь? Вид портит. Лучше камыш нарисуй в том месте. Знаю, что его там нет. Но прояви смекалку. Художник ты или кто, в конце-то концов.

Вадим приблизился к картине, вновь поправил пальцем очки и ещё раз посмотрел на старика с удочкой, который с надеждой глядел на поплавок.

– Позвольте вас нарисовать?

– Меня? – обрадовался Соболев. В эту самую секунду глаза поэта засияли от восторга, даже нос, который он так важно задирал весь вечер кверху, казалось, заострился от радости.  – Пожалуйста-пожалуйста... Я не возражаю. Надо, так надо.

Соболев направился к зеркалу, провёл ладонью по волосам и присел на стул. Вадим прикрепил к мольберту чистый лист бумаги и принялся водить по нему кистью, не забывая поглядывать на натурщика.

– Принимайте работу, – сказал через пару минут Вадим.

– Уже? – удивился Юрий Сергеевич и подошёл к мольберту. На полотне был изображён рисунок детсадовского ребёнка. Ручки, ножки, огуречик – вот и вышел человечек.

– Это что за безобразие?! – рассердился Соболев. – Шутить удумал?

– Я так вижу. Мы ведь, художники и поэты, свои шедевры душой создаём, закон мастерства нам ни к чему. Как видим, так и пишем, – Вадим подмигнул глазом. – Если понимаете, о чём я.

…Соболев спешил домой. Как же он мог так ошибиться в человеке? С виду опрятный, воспитанный юноша, а на самом деле… Он же к нему с открытым сердцем, а тот… Ещё и рулет оставил. Небось, пьют сейчас чай да посмеиваются.

– Ничего. И на старуху бывает проруха. Счас в отместку стих о нём напишу. Да не один. И про кошек. Да. Про них бы тоже не забыть, – и Соболев, бубня под нос, свернул к своему дому. 

 

                                                                                           

СПОР

 

Фёдор сидел у пруда. Неотрывно глядел на поплавок. В ведре бултыхались караси. Была суббота. В селе топили бани. Облака отражались в воде словно в зеркале. Душа цвела и пела, как весенние одуванчики на лугу. Хорошо было. Предвкушение чего-то доброго, приятного и спокойного. Теперь с возрастом главное – это спокойствие. И Фёдор это знал. Суматоху на пустом месте человек создать может в любой момент. Большого ума тут не надо. Потому после трудовой недели, в выходной день, позволял себе Фёдор посидеть иной раз с удочкой и насладиться тишиной. Привести мысли и нервишки в порядок. Человек хоть и не робот, но подзарядиться, настроиться на нужный лад порой тоже необходимо.

Позади послышались шаги. Не успел Фёдор обернуться, как в пруд кто-то запустил камень. Круги равномерно пошли по воде.

– Эт-то, что ещё такое?! – Фёдор привстал.

– Браконьерничаем? – раздался в ответ знакомый смех. На пригорке стоял Ярослав Шишкин, подкидывая в ладонях камушек, он по-мальчишески задорно казал улыбку.

– Ярик? – приятно удивился Фёдор.

– «В чистом поле волки воют, я на яблоне сижу», – пропел мужчина и спустился к берегу. Поздоровались. – Обознался ты, дядя Фёдор. Какой такой Ярик?.. Нет здесь никакого Ярика-Шарика.

– Ты мне Ваньку-то не валяй. Я ещё в здравом уме.

Мужчина вынул из кармана паспорт, раскрыл, показал. В документе чёрным по белому значилось – Громов Сергей.

– Не понял, – приподнял брови Фёдор и внимательно принялся разглядывать собеседника, который по-прежнему сиял улыбкой, как начищенная до блеска монета.

– Да-а… Сколько не был здесь?.. Годков пятнадцать.

– Кто?

– Дед Пыхто и бабка с пистолетом, – Шишкин похлопал Фёдора по плечу. – Чего растерялся?.. Я это, – Ярослав убрал паспорт. – Поменял имя, но человек тот же. Добродушный и весёлый.

Помолчали.

– Скрываешься от кого что ли?

– Ну зачем сразу так... Давай меня ещё в федеральный розыск объявим, – Шишкин не переставал улыбаться. Растерянность старого друга веселила. – Человек теперь что, и имя сменить не может?

– Не может.

Ярослав вынул из кармана брюк бутылку коньяка.

– Давай за встречу.

– Дэк. Я… У меня…

– Вот только не надо. Не говори, что нельзя.

– Угу. То есть… В выходной день, после бани… грамм двести пятьдесят если, – Фёдор обернулся в сторону села. – Баню счас сын топит. Может, после баньки, а?

– Не будешь значит.

– Чего сразу обижаешься.

– За встречу…

– Ну… Разве что за встречу.

Ярослав принялся разливать.

– Было, к тебе сунулся, твоя говорит – на пруд ушёл. Вот… позаимствовал, – показал стопки. – Ну, будьма!

Выпили. Закусили шоколадной конфетой.

– Сказал бы Ольге, колбасы нарезала бы хоть. Или огурцов.

– Не надо. Я так больше люблю. Хотя… лимончик не помешал бы, – Шишкин повёл бровью. – Давай ещё по одной. Чтоб огонёк в груди не гас.

Фёдор развернул конфету, Ярослав разлил коньяк.

– А имя сменил… Ну, что такое Ярик Шишкин?.. Несерьёзно. По-детски даже как-то… А мне нужно, чтоб звучало. Чтоб строгость была. Чтобы… Имя оно ведь как визитная карточка. Как представился, так тебя и воспринимают. А то назовут Фомой, Федулом или Яриком, а детям после расхлёбывайся. Ну!.. Будьма.

Выпили по второй.

Когда-то Фёдор и Ярослав жили по соседству. Росли вместе. Дружили. Ходили в одну школу, играли на одной улице. Даже на танцы ездили вместе на стареньком отцовском «Восходе». После армии Ярослав остался в городе. Приезжал редко. А затем и вовсе перестал бывать. Предыдущий приезд, поди, и правда, был лет пятнадцать тому назад, когда схоронил деда. Фёдор отучился в техникуме, женился, трудился на заводе. Где родился, там, мол, и пригодился. И всё у него, как он считал, шло гладко, равномерно, как и должно быть.

– Ну, рассказывай… Как сам? – задался обыденный примитивный вопрос.

– Да, всё хорошо, – пожал плечами Фёдор. – Живём с Ольгой душа в душу. Детей воспитываем. Их у нас трое. Старший сейчас в армии. Средний баню топит. А дочурка в куклы играет, да по дому супруге помогает. Ей четыре годика.

– Дом, гляжу, обустроил. И не узнать. Молодец. Сначала и не признал даже. Что, говорю себе, за дворец такой вымахал на моей улице.

– Семья большая. И хозяйство немалое. Чего нам в тереме ютиться, когда руки из нужных мест растут.

– Эт, правильно. Это похвально.

– Ну, а ты как? Жена, дети, работа?..

– Работа, – кивнул Шишкин. – Работа у меня, брат, интересная. Проекты разные составляю. На миллиметр ошибёшься, всё!.. Не примут. Точность всему закон. Оно и самому приятно осознавать ответственность такую. Когда видишь ценность и значимость своего труда. Ваньку у нас не сваляешь и на скорую руку отпихнуться не получится… А какой, я тебе скажу, неописуемый восторг, когда любуешься плодами своих идей. И сам себе гордо скажешь – а это здание по моему макету строилось. И имеешь полное право гордиться и восхищаться собой. Потому как труд твой на века и приносит людям радость.

– Ну да, – тихо согласился Фёдор. – Это замечательно.

– Ещё как замечательно, дружище. Неописуемо, – Ярослав похлопал приятеля по плечу. – Это… как увидеть запуск ракеты в космос.

Помолчали.

– А семья?.. Дети?

– Семья… – не сразу ответил Ярослав. – Ты знаешь… Как-то не довелось пока…

– Плохо.

– Я бы так не сказал.

– Как без семьи? Далеко не пацан уже, – неодобряюще заявил Фёдор. – Ничего хорошего.

– Прям-таки ничего? – улыбнулся в ответ Шишкин. – А работа?.. Если работа приносит человеку радость, это уже половина счастья. Разве нет?

– Ну, – Фёдор пожал плечами. – Работа это, конечно, хорошо. Аргумент весомый. И всё же…

– Как дела обстоят на заводе? Любимым делом занят? Только честно.

– Хм, – Фёдор призадумался. – Деньги неплохие приношу в дом и на том спасибо. Не жалуюсь.

– Разве в деньгах счастье?

– Но и когда их нет, тоже, знаешь, спозаранку песни распевать не станешь и росе утренней радоваться, – ответил Фёдор. – А любимое дело, вот… с удочкой посидел часок-другой на бережку… Пусть и не поймаю ничего, не беда, это не главное. А на душе хорошо. А на душе радостно.

– Н-да.

– А работа… что работа. Это, когда ты у себя во дворе трудишься, тогда да, нет приятнее дела на всём белом свете. А на чужого дядю… Платят неплохо, руководство не достаёт по пустякам – уже хорошо. Здесь не город. Лучше работы всё равно не найдёшь.

– Ладно… Не будем спорить, – махнул ладонью Ярослав.

– А чего так?.. Вижу, что не согласен.

– У каждого свои мысли.

– Как на всё это глядишь именно ты… интересно знать.

– Интересно?

– Не сказать, что сгораю от любопытства прям… Но послушаю.

Ярослав подошёл к воде ближе. Посмотрел на другой берег, провёл ладонью по подбородку. Обернулся. Подошёл к Фёдору.

– А думаю я, мой друг, даже считаю, что тратить своё время нужно только на любимое дело. Жизнь коротка. Даже слишком коротка, чтобы отдавать драгоценные минуты свои нелюбимой работе… В сутках мы проводим восемь часов во сне. Ещё восемь посвящаем себя непутёвому делу. И столько же остаётся на то, чтобы реализовать свои идеи и мечты. Не стоит забывать про человеческие потребности, которые и до того отведённое нам мизерное время сокращают до нуля. И потому ещё раз повторюсь – когда человек занимается любимым делом, просыпается с новыми идеями и спешит их скорей воплотить, да ещё за это получает зарплату… не здесь ли, где-то за углом выглядывает то самое настоящее счастье?

Фёдор подошёл к удочкам. Вынул одну, сменил наживку, забросил снова.

– Помнишь, как с бреднем здесь ходили?

– Ещё бы, – кивнул Ярослав. – Выловим мальков ведро – и кур кормить. Кинешь им рыбу, схватит какая-нибудь дурёха и бежать, не оглядываясь, покамест не отнимут.

– Неплохой карась попадался.

– Не-е… – мотнул головой Шишкин. – Просто мы с тобой пацанята были, вот и казался он нам крупнее. Что у нас ладонь была тогда – с цыплячью лапку.

– А за тем обрывом русалки водятся, – Фёдор за всё долгое время улыбнулся впервые, указывая подбородком на другой берег, поросший камышом.

– Старик Макар стращал. Любил старый жути нагнать. В баню, мол, поздно не ходите мыться, банник непременно ошпарит кипятком. В лесу мухоморы запрещал топтать, леший обязательно заплутает…

– А в избе матюгнёшься, домовой до смерти защекотит.

– Сказочник…

– Ведь каждому слову верили.

Улыбнулись.

– Мишка мой, средний который, в мальчишках когда бегал, тоже страсть как любил сказки слушать. Про водяных, про леших, про бабу Ягу. Тут как-то заглянул я, значит, за печку, а там конфет горсть и сахар лежит, – Фёдор расплылся добродушно в улыбке. – Вот тебе на, говорю, что за дела такие? Мышей, говорю ему, кормим?.. А он мне – это для домового. Ему, мол, угощенье. Чтоб с уроками помогал. Всё какой-никакой волшебник и хозяин избы. А значит, коли раздобрить его, то и задание домашнее сделает. – Фёдор смеётся, потирая пальцем кончик глаза. – Надо же, а! Выдумать такое. Хех… Нет, милый, никто, говорю, за тебя уроки делать не будет. Знания тебе нужны, а не домовому. А так, говорю ему, только грызунов разведём. Эт, не дело.

Ярослав без особого интереса кивнул головой.

– Был я как-то в Испании, – перевёл тему Шишкин. – Есть там у них городок один. Памплона. Так вот… В городе этом с древних времён заведена одна весьма странная традиция – бег по городу от разъярённых быков. А! Как тебе такое?.. Помню, как сам себя уговаривал, что не нужно это мне. Побереги, мол, Сергей Громов, здоровье и нервы. Оно и в сам деле, думал духу не хватит – ан-нет, решился. И страх куда-то улетучился, стоило пробежать пару кварталов. Отчего так? Бегаешь со всеми по городу и никакого ужаса не испытываешь. А ведь можно жизни лишиться, попади им неудачно под копыта. Запросто… А после в азарт вошёл – стал быков дразнить. Быки остановятся, и ты вместе с ними. Руками машешь. К себе зовёшь. Появилось даже глупое желание, чтоб и меня пнули разок… легонько только.

– Совсем с головой не дружишь?

– Говорю же, глупое желание, – улыбнулся Ярослав. – Насмотришься, как людей, будто кегли, подбрасывают. И главное – благополучно всё обходится. Встают, отряхиваются и дальше в том же духе, дразнить быков.

– Ну и как, дал себя боднуть?

– Бог миловал. Уберёг от идеи немыслимой.

– В соседнем районе, – поведал Фёдор, – пастуха бык с землёй сровнял. Генку-коротышку. Может, знал? Нога одна короче другой. Прихрамывал. Хороший мужик был. Выпивал, конечно, но… А на балалайке как играл! Заслушаешься.

– Чего ж он его так?

– Да кто ж знает. Оно ить и в животину бывает сам дьявол вселится. Страшное дело… Принял Генка под обед самую малость. Естественно, раскумарило на солнце, уснул. А тот и давай из него дух выбивать копытами. Мальчишка-школьник в подпасках ходил… да рази он что сделает! Разве остановит громадину эдакую разбушевавшуюся. Побежал в деревню за помощью. А как народ на поле прибёг от Генки лишь место сырое осталось.

– Я раз медведю в лапы чуть не угодил, – сказал Ярослав. – Купил экскурсию по Горному Алтаю. Всегда сердце моё манило полюбоваться тамошней красотой. В начале августа с группой таких же, как и я, ценителей прекрасного на надувных катамаранах, с инструкторами, совершили сплав по алтайской горной реке. Плывём, значит, фотографируемся, наслаждаемся путешествием. И только катамаран наш свернул с курса и стал приближаться к берегу, как к воде вышла медведица с медвежатами. Ни секунды не медля, бросилась разъярённая мамаша в нашу сторону. Несётся вдоль берега, каких-то несколько метров осталось, кинулась в воду, поплыла. Мы от неё. Она за нами. Еле удрали… Вот страху-то натерпелись. Если бы к берегу подплыли чуть ближе – всё! Не миновать беды.

– С детёнышем, оно, конечно… любой зверь опасен, – согласился Фёдор. – На то и родитель, чтоб чадо своё оберегать.

Помолчали.

– А старшенький у меня, – Фёдор перебросил леску, – до того чуткий и ранимый… в детстве каждую букашку жалел. То пташку какую зимой в дом принесёт, то щенка где подберёт на дороге, а уж про котят и вовсе молчу. Сколько их у нас было! Одно время не дом был, а приют для животных. Самый настоящий. Всю животину местную, больную и бездомную со всей округи в дом нёс. И ведь не велишь ему – оставь на произвол судьбы, брось на погибель. Разве скажешь такое ребёнку? А как правильно объяснить, ума не приложу. Он хоть и комочек шерсти, а всё живая душа. Тоже и кушать хочет, и к теплу тянется, и ласку просит. Так и стали с Ольгой докторами Айболитами. Выходим бедолагу, приведём в порядок и скорее хозяев искать, пока у самих не прижился. Да… Дети и нас, взрослых, делают добрее и наивнее. Забота и ответственность просыпается не только за семью свою, но и за окружающий тебя мир.

– В Сафари главное его не вози. Не был, кстати, там?.. И не нужно. Раз ранимые такие, – вновь без всякого энтузиазма повёл бровью Ярик. Было видно – рассказы про семью, про детей большого интереса у того не вызывали. Да и Фёдора, признаться, тоже его разговоры о том, где он бывал и как отдыхал, в восторг не вводили.

– Чего так?

– Брал я как-то турпоездку в те края. Познать дикий мир Африки, – завёл новую историю Шишкин. – Впечатляет. Спору нет. Слоны, жирафы, гиппопотамы… Одно дело на картинках в книжке любоваться ими, другое дело – вот они… перед тобой в трёх шагах. Львы, правда, разочаровали. Ленивые уж больно. Даже усом не пошевелили в нашу сторону. Распластались под деревом в тени, и всё им по барабану… Знаешь, как крокодилы рычат? И я раньше не ведал. От рыка ихнего спина мурашками покрывается… Лицезрели одно неприятное зрелище. По сей день вспоминаю, жуть берёт. Были свидетелями того, как гиена поедала маленькую зебру. Той, поди, и месяца отродясь не было. На тоненьких ножках неуклюже передвигалась ещё. Маленький, красивый, в тёмную полоску жеребёнок – и принял такую страшную погибель. Она его, гадина, живьём ела… Я, конечно, всё понимаю, им тоже питаться кем-то нужно. Но ты избавь сперва жертву от страданий. А после… Неприятное зрелище. Будто из-за угла за маньяком каким следишь… Предложил отпугнуть, не дали. Экскурсовод, знай, твердит одно и то же – закон дикой природы жесток. И вмешиваться строго запрещено. Говорю ему, давай избавим бедолагу от мучений, а там пусть её хоть целиком, хоть по частям кушает, уже всё равно. Экскурсовод, знай, своё – вмешиваться не положено. И главное все сидят, как тушканчики, возразить боятся. Китаец, правда, один сфотографировать успел, пока мы спорили. Ну… эти лягушат едят, их, думаю, ничем не удивишь. – Ярослав разлил ещё по одной. Протянул стопку Фёдору. Выпили. – Закаты, конечно, там… неописуемой красоты. Так и хочется на мгновенье стать птицей, взмахнуть ввысь и улететь к горизонту, в багровую неизвестность. Красивые закаты всегда душу будоражат. Есть закаты скупые. Я такие не люблю. А вот щедрые, когда всё небо в красках… Помнишь, какие закаты у моря?.. Да-а… Разве красоту эту забудешь.

– Не был, не знаю… – признался Фёдор.

– То есть, не был?.. Даже на Чёрном?

– И на зелёном тоже.

– Ну ты, братец, даёшь! – удивился Ярослав. – Прожить жизнь и не увидеть моря эт, конечно, умудриться надо. Пусть не ради себя, если на то уж пошло, но жену… любимую и дорогую, свозить обязательно стоит. И детей. Они, когда маленькие, впечатлительные. Всё им кажется ярче и интереснее.

– Тебе откуда знать? – возразил Фёдор. Нравоучение давнего друга обидно кольнуло сердце. – Хорошо так вот рассуждать, когда живёшь один.

– Не сердись. Я всего лишь предполагаю. И думается мне, что любая женщина хоть раз в жизни да мечтала о романтическом путешествии. Песок… Море… Закат… Я для себя так решил. Как только женюсь, сразу махнём в Париж. Хочется уж мне туда очень. Но… один не поеду. И с невестой тоже. Только с женой. В медовый месяц. Либо… пусть этот город остаётся в мечтах.

– Женись сначала… Трепло.

– Зачем же так?.. Жениться, оно, конечно, большого труда не составит. Если на то уж пошло, – не сразу сказал Ярослав. – Да, только… не ковёр на стену выбираешь. А друга и единомышленника. С кем готов судьбу свою разделить пополам. Родного человека. Родную душу. И коль пересекутся пути наши, уж, поверь, своего не упущу… А жениться на первой попавшей в угоду кому-то глупо. Мне после жить с чужим человеком, не вам. А то советчиков ныне развелось. А как женятся, через год-другой домой боятся идти. Тысячу причин найдут задержаться где-нибудь вечером. Это ж неправильно. Счастье, в моём понимании, это когда днём вдохновлён работой, а вечером спешишь обнять жену и детей.

– С эдакой жизненной позицией… так и проживёшь один, – брякнул Фёдор и принялся сматывать удочки. Клёва не было. Разговор тоже не особо клеился. И время уже… Пора идти в баню.

– Моя жизнь. Как считаю нужным, так её и живу, – ответил Ярослав. – Тебя же я не упрекаю, что моря не видел.

– Сдалось мне твоё море! – взорвался Фёдор. – Тоже мне… смысл всей жизни нашли… Раскудахтался! Море-море. Чего в нём хорошего?

– Чего ты злишься?

– А то. Что вроде и рад тебя видеть. А поговорить не о чем. Испания, Фигания, оно мне это надо? Был и был, молодец… Имя сменил он, что ты! Другим человеком стал, видите ли. Нет, милок, всё тот же ты до кончика ушей. И не надо тут нос городской задирать. Эта самая земля тебя вырастила, воспитала и в люди вывела. А теперь стесняешься её. Уехал и пропал. Ещё отцовская фамилия не угодила ему. Род Шишкиных потом землю эту кропил, да кровью защищал от врагов чужеземных. А ты?.. Трудились, женились, потомство заводили… Жили. Не жаловались. А теперь… то это не так, то это не эдак. Лишь бы по городам кататься… Человек, как деревце, как росточек, корни пустить должен. Пусть не на малой родине. Пусть. Всякое бывает. Жизнь и в чужие края забросить может. Но и там корни пустить – это главное. Важно угол иметь свой и семью. В детях вся радость. В детях вся жизнь. Человек без корней… гиблое дело. Как сопля на ветру – то здесь, то там. Пользы от него никакой. Лишь небо коптит. Плохо это. Да. Ничего хорошего.

– Н-да… Как Марья Ивановна у доски отчитала, – Ярослав почесал затылок. – Надо же, – помолчал. – Никогда ваш брат нашего брата не поймёт. Разные мы. Взгляды разные, интересы, ценности… Есть в словах твоих, Фёдор, здравый смысл. Есть. Не возразишь. Да только… У нас у обоих своя правда. Одни мир хотят повидать, потрогать, так сказать, наощупь, другие гнёздышко свить. Каждый радуется этой жизни по-своему… Лётчики без неба не могут, морякам океан подавай… кому-то горы, кому-то южные жаркие страны. А мне всего и сразу хочется. И упрекать, конечно, друг друга за то, что с годами появились другие интересы, нелепо. Хотя… Всегда так было и будет. Не я это придумал и не ты. Семейный никогда не поймёт холостяка, это верно. Так же, как и любитель путешествовать домоседа. Повод ли это учить друг друга жизни?

Фёдор и Ярослав направились в деревню.

– Знаешь, – продолжил Ярослав. – А ведь я эту поездку представлял много раз. Всё чего-то откладывал, боялся. Положа руку на сердце, говорю тебе – снились и дом наш, и улица. И как приеду я весь такой важный, с чемоданами, в шляпе и галстуке. И как все мне будут рады. И как с открытыми ртами и восторгом будут слушать мои истории. Я же буду говорить, говорить, не переставая. Что был там-то, что видел то-то, пробовал это, общался с теми. Что жизнь моя, как радуга – яркая и интересная. А видишь, как всё… Ты ведь не первый, с кем разговор не сложился.

В деревню зашли молча. По улице тоже шли, не проронив ни слова. Когда-то лучшие друзья, теперь же не знали, что сказать друг другу. Чужими стали. Да и с чужим человеком порой проще завести диалог, чем вот так вот… Вроде и знаешь человека, а уже не тот. И ты ему – и он тебе. И неловкость разочарования тяготит в эти минуты душу. А ведь казалось бы: не так давно, каких-то тридцать лет тому назад, эти двое не отходили друг от друга даже на полшага. Вместе проказничали, вместе удили рыбу и ходили по грибы, вместе пропадали на сенокосе и так же вместе гуляли допоздна и мечтали. Мечтали о том, какая будет их взрослая жизнь. Что обязательно сложится всё так, как они этого хотят… Теперь же по улице шли совсем другие люди. Серьёзные, молчаливые и… чужие.

– Ты, это… – остановился Фёдор напротив своей избы. – Не отвык ещё от деревенской бани? Мишка так протопил, что… все обиды разом смоем. Пусть и другими стали. Что ж. С годами этого трудно избежать. А только прошлое у нас одно. Этого не отнять. Есть что вспомнить и над чем посмеяться. На том и будем держать беседу, – Фёдор кивнул. – А Ольга тем временем картошечки с грибочками пожарит, соленья достанет. Чекушок в холодильнике на такой случай имеется.

И Фёдор с Ярославом зашли в калитку.