Сергей ФИЛАТОВ 
Сергей ФИЛАТОВ
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Рассказы
НЕДОИГРАННАЯ ПАРТИЯ
Сегодня его очередь играть белыми. А значит – на своей доске, своими фигурами. Так сказать, полное преимущество своего поля и физическое осязание незримой духовной связи со своей «армией». Впрочем, «армией», даже в шахматном понимании, эти незамысловатые склеенные картонные кубики с нарисованными на них изображениями шахматных фигур чёрного и белого цвета назвать сложно.
Но Семёна согревает мысль, что «шахматы» эти свою героическую историю имеют. Несколько комплектов таких шахматных досок, просто отпечатанных на обыкновенной картонке с наборами кубиков-фигур, были изготовлены в 1943 году для шахматного турнира, проходившего в осаждённом блокадном Ленинграде. Тогда, несмотря на сжимающееся кольцо фашистских полчищ, город жил, люди работали, производили всё для фронта, всё для победы и, чтобы ещё более утвердиться духом и мыслью в неизбежности Победы, проводили такие вот шахматные турниры. Почти как в довоенные годы.
В своё время эту блокадную шахматную доску и набор кубиков-фигур подарил Сёмке отец, которому они в свою очередь достались от деда, а тот должен был тогда, в том далёком 43-м, участвовать в турнире. Но не случилось. Деда, буквально накануне, срочно с другими рабочими-ленинградцами откомандировали на несколько дней на копку траншей и обустройство блиндажей для очередной линии обороны. Оттуда он не вернулся…
А шахматы, которые ему успели выдать, остались у его сына – Сёмкиного отца, тот передал их по наследству вместе с этой историей Сёмке. Впрочем, это тогда он Сёмкой был, когда отец вручил ему собственноручно изготовленный для семейной реликвии красивый футляр, где бережно хранил разлинованную, как и положено, на шестьдесят четыре чёрных и белых квадрата картонку и кубики с обозначением фигур. Сказал торжественно:
– Храни, Семён. Да деда вспоминай. А может, и к шахматам как дед пристрастишься, когда попозже…
Как в воду батя глядел. Спустя время, когда уже на заводе у станка стоял, Семён действительно пристрастился к этой увлекательной игре, неоднократно побеждал в заводских соревнованиях. Даже теорией серьёзно начал заниматься, решал замысловатые этюды, рассматривал различные известные в шахматном мире дебюты… Словом е2-е4 – ход был сделан, начало положено. Может быть, и дальше в этом направлении совершенствовался бы, по крайней мере, все задатки к тому у него были неплохие и интерес имелся.
Но двинули его по профсоюзной линии сначала в цехе, потом дальше – в завком, даже членом крайкома профсоюза от завода был, а потому на шахматы как-то времени меньше оставаться стало, не до этюдов и дебютов за всеми общественными заботами.
Впрочем, совсем шахматы он не забросил, даже уровень соревновательный повысился, теперь Семён Семёнович, как истинный профсоюзный активист, участвовал во всех краевых профсоюзных первенствах практически постоянно. Справедливости ради отметим, что звёзд с неба на этой ниве он не хватал, но в первой пятёрке сильнейших краевых шахматистов-профсоюзников стабильно присутствовал. И такая стабильность результатов похоже даже льстила его самолюбию: ну и что – что турнир общества «Трудовые резервы», зато он в «краевой пятёрке», а это чего-то да стоит.
Сегодняшняя партия должна была состояться в небольшом скверике, неподалёку от фонтана. Именно здесь стоял их с Сергеем Николаевичем Шиловым – его неизменным и единственным нынешним визави в шахматном противостоянии – столик с двумя удобными скамейками по разные стороны. Место вполне располагало к неспешным, вдумчивым шахматным баталиям между двумя интеллигентными пенсионерами.
Как это обычно бывало, в дебюте один из них, допустим Сергей Николаевич, объявлял, двигая вперёд белую пешку:
– Начнём, что ли, по-английски: с2-с4.
Именно Сергей в той конкретной партии начинал и играл белыми, и сражение происходило на его доске, такие уж правила, они негласно установили: кто начинает, того и доска. Причём в данном конкретном случае именно доска. Внешне это напоминало миниатюрные шахматы, те самые, когда маленькие туристическо-походные пластиковые фигурки втыкаются в отверстия на доске с помощью сделанных на их нижнем основании специальных штырьков. Только вот и доска, и фигурки со штырьками у Сергея были выполнены из самого настоящего кедра. Вырезаны изящно, мастерски.
Понятно было, что резчик, изготовивший их, недостатком времени явно не страдал, скорее напротив. Но сложившиеся обстоятельства накладывали на его творческий полёт определённую ограниченность в тематике: фигурки были выполнены строго с лагерным уклоном. Вот пешки: белые – это зэка, чёрные – вертухаи; кони скорее похожи на овчарок; башни как вышки, ну и другие персонажи зоны – есть, конечно, и кум, и смотрящий…
Насколько Семён знал из их бесед, а уже года два как они в этом скверике с Сергеем фигуры двигают, шахматы у его визави тоже от деда, также через отца. Дед у Сергея из репрессированных, как бы раскулаченных, из тех, что потом реабилитировали и, к счастью, не посмертно, как это в то время зачастую бывало. Нет, вернулся Серёгин дед, и уже среди родных, дома в мир иной отошёл, достойно упокоился. А шахматы – так действительно, оттуда с зоны привёз: ему кто-то из солагерников подарил.
Ещё когда теорией шахматной интересовался, читал Семён про различные такие лагерные шахматные наборы, много разных вариантов в литературе было представлено: и полностью из картона сделанные, наподобие блокадных, и даже из спичек… Или вот, к примеру, один из таких сохранившихся, пожалуй самых сегодня известных в литературе, так уж совпало – Серёгиным однофамильцем в 1937 году в ГУЛАГе сделан. Этот, представленный в книге крохотный набор из спичек и картона чудом с того времени уцелел, а вот автор его – некто инженер Шилов, в том же 1937 скончался на зоне.
– А начнём, что ли, по-английски… – Сергей насмешливо смотрит на Семёна, мол, что вы на это нам ответите?
– Ну-ну. Англичанин… Борис ты наш, Джонсон…
– Сам такой. Я с ним и… рядом не садился!.. Ни с ним, ни с Сунаком ихним…
– Рассказывай! Поди, спишь и видишь себя где-нибудь на Бейкер-стрит с принцем аглицким за чашечкой какого-нибудь чая Ричард…
– Ага, и Скрипалей я отравил.
– Ну, вот и признался. Сам. Как в Евангелии писано: «Ты сказал». – Хоть и шутит Семён, но чувствуется в его словах некий ироничный подтекст, какое-то плохо скрытое несогласие с Сергеем, бывает так, когда неважно в чём, но возразить собеседнику просто внутренне необходимо. – А вот так вам е7-е5 – получите, распишитесь…
И так всегда, постоянно у них в разговоре в каждой фразе подковыривание друг друга, и хода на доске без «шпильки» не проходит – это у них как в китайской чайной церемонии одно из обязательных условий.
– Конечно, это сейчас мы Евангелие цитируем, а раньше… теперь и позабыли поди, как на своих партконференциях в президиумах восседали да народу мозги затуманивали, за коммунизм агитировали!..
– Во-первых, не на партийных, а на профсоюзных. А во-вторых, ваши же общие интересы на тех конференциях отстаивали…
– Ты уж определись – ваши или общие… Да и по поводу отстаивали… Так отстаивали, что и участки под дачки в первую очередь получали, и машины…
– Ну, началось… Старая песня. И награды, и участки, и машины – выделяли достойным! И не бесплатно. Ты сам это прекрасно знаешь…
– Ну да, достойным; тем, кто достоял, чтобы начальству в рот первым заглянуть да вовремя поддакнуть…
– Тебя послушаешь, так только подхалимов и карьеристов награждали…
Сергей в ответ только усмехался, видно было, что не переубедить мужика, но Семён всё же твёрдо стоял на своём:
– Много было людей достойных, и просто так за красивые глаза награды никто не раздавал. Вот ты!.. Что ты сам-то сделал, чтобы награду от государства заслужить?..
– Я не за награды работал, просто честно за станком вкалывал, пока вы там на заседаниях штаны просиживали…
– Просиживали… Много ты понимаешь. Мы там серьёзные вопросы обсуждали!
– Серьё-ё-зные… Кому чего выделить, а кому и ничего – мол, и так обойдутся… Да ещё как народа на торжественное поболе загнать, массовость показать… чтоб потом перед начальством отчитаться.
– Не показать, а обеспечить. И не для начальства, а для общей пользы – и культурный уровень людей повысить, да и настроение поднять… Что, разве концерты на торжественных плохие были?!
– Разные были… Не в этом дело. Люди свои планы на свободное время строили, а тут вы со своим торжественным – мол, не придёшь, премию не жди.
– Ну а как ещё каждому объяснить, если люди своей же пользы не понимают! Да и не лишали никого премий за то, преувеличиваешь ты.
– Это, если с твоей стороны смотреть – преувеличиваю… Конечно, не за явку лишали, находили потом за что… А по поводу настроения, я так тебе расскажу: когда собака радуется – она хвостом крутит. А попробуй-ка развесели её – покрути-ка за хвост!.. Так она тебе обрадуется, мало не покажется!
– Всё тебе не так, да не то… – кипятился Семён. – На всё у тебя критика готова… А сам-то ты хоть что-то предложил или сделал, чтоб что-то улучшить?..
– Хм-м, улучшить… Не до того было, работал я, материальные блага создавал, пока вы там решали и улучшали…
– Зря ты иронизируешь. Мы не просто решали, мы – ответственность на себя брали за всех вас. А ты?
– А всех-то спросили? Кто-то делегировал вам ту ответственность!? Вот и дорешались, такую страну просра…
Вредный он – Серёга, поперечный, хотя в чём-то, наверное, и прав, страну действительно профукали, да только кто ж знал, что так оно обернётся… Как-то стремительно всё раскрутилось и понеслось: горбачёвы, ельцины да чубайсы с гайдарами… Сразу и не сориентируешься – где красное, где белое, где Кибальчиш, а где Мишка Квакин... В итоге вышло как вышло – был эСэСэСэР, нет эСэСэСэРа… Сейчас много об этом говорят – кто прав, кто виноват… Только толку от тех разговоров…
Парк, где их с Серёгой столик стоит, – старый, тополя там большие, тенистые, берёзы кудлатые, развесистые, есенинские. А недавно городской совет ветеранов в самом центре парка место определил – решили высадить там саженцы лип. Небольшие, хрупкие, приживутся ли?..
Зато именные, каждая деревянной обрешёткой огорожена, а на обрешётке – деревянная табличка прибита с надписью, всё как положено: фамилия-имя-отчество того кто высадил, какого числа… Там и его Семёна Семёновича липка есть, он навещает её постоянно, как в парке бывает, следит: если всё нормально, весной, должно, примется его липка, по крайней мере, он на то очень надеется.
Перед высадкой Семён и Сергею предлагал прийти, саженец бы для него нашли, конечно. Не пришёл – как есть поперечный. Так он Семёну и сказал тогда:
– Я свои саженцы у себя рядом с домом посадил, не один, как вы, – три. А этот «парад» ваш… с табличками да с именами… показуха, как всё у вас!.. Только оркестра и перерезание ленточки не хватает, – Серёга презрительно усмехнулся.
– Всё у тебя так, везде одна показуха мерещится, что ни делается – всё у тебя для галочки… А почему не допускаешь, что люди просто от души собрались и что-то полезное сделали?.. Ну высадили саженцы – и для души радостно, и для всего общества польза.
– Потому что вижу, для чего делаете. Главное – обозначиться да табличку покрепче прибить…
– А может, подводит тебя нынче оно, твоё зрение?
– Пока не жаловался. Только не верю я, когда строем, с музыкой да с флагами… Почему просто сделать нельзя, без всякой шумихи?
– Не ве-ерю… Тоже мне Станиславский!.. Как был ты, Сергей, единоличником всегда, так единоличником и помрёшь. Одно слово, как есть – кулак.
– Слышь, за словами-то следи…
– Ладно, погорячился. Только, всё равно одиночка, единоличник…
– Зато ты коллективист хренов! А-а… – Сергей обижено рукой махнул.
Не то чтобы совсем разругались, но ушёл Сергей явно с холодком в душе.
Это разговор как раз в прошлую игру у них случился. Проиграл Семён тогда, обидно проиграл, отвлёкся за разговорами и зевнул ферзя… Впрочем, он всегда начинать нервничать, когда разговор переходил в поле их главного антагонизма «личное – общественное», ну никак он понять не мог, откуда у Сергея такое неприятие всего коллективного, всего важного и нужного, как он был уверен, чего тот ерепенится-то всегда? Вот и горячился Семён, отстаивая своё, можно сказать, годами нажитое убеждение «сначала общественное, потом – личное».
Конечно, про кулаков – лишнее вырвалось, знал ведь он о Серёгиной семейной драме, а с другой стороны, сам-то Сергей чего?.. Всё поперёк да поперёк… Выходит сам виноват, чего провоцировать. Вот и нарвался.
Так и разошлись, неприветливо попрощавшись. Какой-то осадок неприятный в душе у Семёна после того. До сих пор не прошёл… Скребёт где-то изнутри, а ведь в чём-то прав Сергей. Он и сам на себе это недавно почувствовал. Решил дома стояки поменять. Ну и по старой памяти на завод, в профком. Раньше-то он такие вопросы на «раз-два» решал. Позвонит в цех паро-водоснабжения, с начальством договорится. Они и пришлют слесаря. Ну, заплатишь потом что-то в заводскую кассу чисто символически, всё равно дешевле, чем со стороны калымщиков звать. Зашёл в профком, а там его бывший зам – молодой парень, он сам паренька этого из цеха сюда перетащил, – сидит в его кресле, развалился:
– А-а, Семёныч! Привет! Ты чего к нам?
– Да вот… – объяснил ему Семён суть проблемы.
– Поменять оно, конечно, можно. Да только у нас теперь новый директор, новые порядки… Нынче тебе здесь насчитают – и материалы, и работу, и общезаводские… – короче – по полной! Нанять дешевле будет.
– Раньше своим делали…
– Раньше много чего не так было. Вот и ты раньше в этом кресле сидел, а теперь, видишь, я за всех тут отдуваюсь… Опять же, сам сказал, своим… Ты вот давно на заводе работал?
– Да два года уж как на пенсии…
– Вот видишь. У нас на заводе, конечно, как раньше – пенсионерам почёт и уважение, но скидки – увы! – не предусмотрены. На всём нынешняя администрация экономит, в том числе и на «своих»…
– Понятно. – Семён развёл руками. – Коли так, бывайте тогда. Пойду калымщиков искать.
С того случая уяснил как-то для себя: пока в кресле, вопросы решаются и все тебе рады… А коли сам просить пришёл, новые, они о твоих былых заслугах – знать не знают, помнить не помнят или не хотят. Хотя – здороваются…
Погода нынче – тёплая, осенняя. Небо над парком чистое, глубокое, так и проваливаешься с головой в эту густую бездонную синеву. Листья с деревьев падают медленно, неторопливо, расчерчивая воздух, вот и на их с Сергеем столике небольшая кучка листьев образовалась, ярко жёлтые: тополиные да берёзовые. Смахнул Семён кучку рукой аккуратно на землю, поле для шахматной баталии очистил…
Однако что-то Серёга задерживается, минут двадцать как уже подойти должен. Семён и к липке своей в гости зайти успел, поздоровался, проверил: стоит липка – к зиме готовится, хрупкая, беззащитная. Пожалуй, попозже, как снег выпадет, надо будет её прикопать, особенно корневище… Чтоб не замёрзла, зима неизвестно какая будет…
Однако, где же все-таки Сергей? Не терпится Семёну отыграться, реванш за прошлый раз взять. Сегодня у него и доска «своя» – блокадная, дедовская, и белыми он начинает!.. Нет, в этот раз ему обязательно нужно победить!.. Да где ж он, в конце концов!.. Неужто, всё же обиделся?
Семён вспомнил: как-то раз ему нужно было срочно зайти в магазин, как раз в той стороне, где Сергей жил. Вот и дошли они вместе почти до Серёгиного дома, там и распрощались.
– Ну ладно, я дома почти. Твой магазин вон там, а я вот здесь живу, на четвёртом этаже балкон видишь? – Попрощался с Семёном Шилов.
Семён глянул тогда мельком – балкон, конечно, не запомнил – но вежливо кивнул, мол, понятно, пожав Сергею руку:
– Ну ладно, бывай здоров…
И всё же, невзрачную панельную пятиэтажку машинально отметил в памяти…
Квартиру Сергея Семён уже у бабушек узнал, на лавочке у подъезда сидели:
– Шилов… это который Сергей Николаевич… Так то – тринадцатая… Однако у них в тринадцатой позавчера поминки были…
– А что случилось-то? – спросил машинально.
– Что-что… Как везде нынче – онкология… – успел услышать он вслед.
Еще в подъезде, пока по лестнице на четвёртый этаж поднимался, почувствовал какое-то неясное беспокойство, щемящее ощущение чего-то тревожного внутри, что вызывало сильный дискомфорт, как и эти пыльные, давно небелёные стены подъезда. Вот он – четвёртый этаж, тринадцатая квартира…
Дверь ему открыла пожилая миловидная женщина в чёрном платье, невысокая, хрупкая, с большими стального цвета грустными глазами. «Наверное, жена», – подумал.
Она как-то очень безучастно, вопросительно посмотрела на него.
– Мне бы это… э-э Сергея… Шилова… – растерявшись, ещё ничего не понимая, пролепетал Семён.
Лицо женщины напряглось, обозначив глубокие морщинки вокруг глаз, словно она попыталась внутренне сосредоточиться, наконец, видимо что-то сообразив, спросила:
– Вы, наверное, Семён?
– Да.
– Сейчас.
Она резко повернулась и быстро ушла куда-то в комнату, не закрыв дверь, но и не пригласив его пройти. Озадаченный таким её немногословием и непонятно холодным приёмом, он так и остался стоять на лестничной клетке перед порогом. Слышал, как женщина с кем-то переговаривается в комнате, скорее всего с девочкой лет десяти:
– Анюта, ты не видела, где у папы шахматы?..
– Не-е, не видела.
– А ладно, вот, сама нашла.
Когда женщина снова вышла к Семёну, он всё ещё так и стоял в недоумении.
– Вот, Сергей велел вам отдать. – Она протянула ему те самые шахматы, вырезанные из кедра.
Заметив его нерешительность, сказала тоном, не терпящим возражений:
– Берите, не отказывайтесь. Ему они теперь ни к чему, мы его позавчера проводили… А это один из последних его наказов мне. Берите. Негоже волю усопшего нарушать.
ЧУЖОЕ ВРЕМЯ
Вообще-то с рожденья звался он Павел Семёнович Зайцев. Павел понятно, потому как дед у него был такой по материнской линии; Семёнович – тоже ясно, потому как отца Семёном нарекли, к слову, тоже в честь деда – Павлова прадеда стало быть; фамилия, конечно, незвучная – Зайцев, но не Жлобин же какой-нибудь… А этот глупый хвост-погоняло «заяц-отказанец» прилип к нему после одного нелепого случая. Случай был такой…
…Впрочем, наверное, не с того начнём. Фамилия, она, как известно, свой отпечаток тоже на человека накладывает, не зря видно говорят, как вы корабль назовёте – так он и поплывёт… Робость и нерешительность частенько в самый сложный момент охватывали его сущность, и ничего он с этим поделать не мог. Сто раз зарекался – потвёрже надо быть, посмелее, а порой и пожёстче, но…
Вот, к примеру, стоят люди на автобусной остановке – много людей, – вдруг, как это всегда бывает, появляется человек – вида бомжеватого, состояния весьма сомнительного – то ли «недоперепил», то ли с утра проснулся, а опохмелиться нечем. А надо.
Понятно, заботы у него теперь об одном, где-то «найти». Где? Да хоть у людей добрых спросить… А как определить, кто из стоящих на остановке – добрый? Мается человек, но делать-то что-то надо. И подходит он не к кому-нибудь, а именно к Паше:
– Слышь, братишка, выручай! Трубы горят, душа лекарства просит…
– Чего?! – Павел искренне удивляется.
– Чего-чего, соточку подкинь! Помру ведь…
– А вчера-то чем думал? – Павел пытается строгость в голосе включить, но слишком уж как-то неубедительно. Да и жаль ему бомжеватого, а ну как и вправду помрёт, он о таких случаях слышал: человек вовремя не опохмелился, и сердце у него отказало…
– Вчера вроде чем-то думал, а вот сегодня стыдно за вчера, – непонятно с чем соглашается человек (человек ведь!), но соглашается. – Только ты того, не жмись, соточку подкинь, здоровье поправить…
Зайцев глядит на бомжеватого пристально, и искренне не понимает, как же так можно – опуститься до такого состояния. Но всё-таки жалость в нём побеждает – ох уж она эта жалость! – спрашивает у бомжеватого:
– Хватит соточки-то?
– Хватит, – уверенно говорит человек. – Здесь вон в киоске Машка-продавщица боярышник продаёт… Настойку в фунфыриках, своим. Как раз по сотке…
– А ты-то свой?
– А чё, по мне не видно!..
– Видно, – соглашается уже Павел и достаёт сто рублей, протягивает собеседнику. – На вот, полечись, болезный…
– Спасибо, братишка! Как говорится, не оскудеет рука дающего…
– Главное, чтобы берущему во благо… – усмехается иронично, но по-доброму Зайцев.
– Не сомневайся. Истинно – во благо…
Или вот ещё часто бывает – кондукторы в транспорте. Те вообще мимо Паши пройти не могут. Идёт такая тётка по салону, шумит:
– Билетики, билетики… Кто тут ещё у нас не обилечен? – И глядит пристально не на кого-нибудь, прямо на Зайцева. Хотя народу в салоне полно.
Как-то неудобно Павлу от этого взгляда становится, ведь ещё три остановки назад он рассчитался, хочется ему съёжиться под взглядом кондукторши, а ещё лучше просто исчезнуть от стыда. Тётка видит его эту растерянность и ещё больше акцентирует ситуацию:
– Вот вы, гражданин, что у вас?
Зайцев торопливо лезет в карман, достаёт скомканный билет, показывает кондукторше.
– Чё ты мне в нос-то билетом тычешь! Разверни и покажи. Чтобы я номер увидала!
Павел подчиняется, разворачивает, показывает.
– Так-то… – довольная что ей удалось смутить Павла, ухмыляется тётка. – А то скомкают, да ещё в нос тычут… – И дальше назидательно Зайцеву: – Билеты нужно предъявлять кондуктору в развёрнутом виде… Мало ли что, может ты зайцем едешь!
И уже идёт дальше:
– Билетики, билетики…
А Павел доволен, что наконец-то отвязалась, а то весь вагон на него смотрел пронзительно, точно пытались понять: заяц – не заяц – стыдно-то как, будто и правда без билета едет. И это не раз, не два – постоянно с ним так, будто на лбу у него заглавными буквами написано – ЗАЯЦ.
Ну вот, теперь, когда с фамилией более-менее определились, впору и об этой дурацкой кличке рассказать, откуда это пошло. А дело было так, решили Павла Семёновича наградить губернаторской Почётной грамотой. Работы он не боялся, да и аппаратчик был отменный. А тут, накануне Дня химика – их профессионального праздника, разнарядка на завод пришла – выдвинуть от их предприятия на награды одного ИТР и одного рабочего. Покрутили в отделе кадров так, мол, и так, порешали и остановились в плане рабочей специальности на кандидатуре Павла Семёновича. А что, пока не награждался, работает мужик хорошо, можно сказать, ударно – достоин. Сочинили характеристику-представление, отправили в край, там тоже согласились – достоин.
А вручить её, грамоту эту, решили на краевом торжественном собрании, посвящённом этому празднику, в малом конференц-зале краевой администрации, ну и как водится у нас, в пятницу, накануне.
Всё бы ничего, только пришлось ради этого Павлу в краевую столицу ехать, а это, как ни крути, два часа туда, два обратно, да ещё и торжественное неизвестно сколько продлится. А он спланировал в субботу рассаду помидорную в землю высаживать, пятьдесят кустов. Вон они на подоконнике в ящичках, хорошо принялись, стоят крепкие – глаз радуют.
Погоду он на субботу посмотрел в интернете – тепло будет, самое время посадовничать. Оно ведь как бывает, по весне упустишь время, потом не нагонишь, всему свой срок, и помидорам – тоже… По рассаде видно – хороший урожай будет, по осени и банки закатает, и соку накрутит на всю зиму, ведь и то правда: нет по зиме закуски лучше маринованного помидорчика, да и соком томатным натуральным рюмочку запить ох как приятно. Вот и волновался Павел, вернуться бы из столицы пораньше, чтобы хорошо выспаться, да в субботу с утра пораньше в сад.
До краевого центра добирался автобусом, благо ему на работе официально командировку выписали, да денег на дорогу дали – туда-обратно, суточные, пусть и немного, но в пути перекусить вполне хватит.
По дороге стишок привязался: «Медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют…». Соседа вспомнил. Тот недавно в отпуск приезжал. Полгода как на СВО уехал, а перед этим встретились они с Володькой на 9 Мая. Павел туда от предприятия на возложение пришёл, теперь ведь как – парада нет, только делегации от предприятий венки возлагают. Оно и понятно, не дай Бог, какой-нибудь беспилотник прилетит, у них-то в городе основные предприятия, как-никак – оборонка…
В аккурат на День Победы вручили соседу медаль ордена такого-то и такого. Заслужил. Посидели они с Володькой потом, выпили немного, не без того. Сосед Паше порассказывал, как там «за ленточкой»… К чести Володькиной, и он не только сам говорил, но и у Паши сильно интересовался: как на заводе дела, во сколько смен они работают.
– Вы давайте-давайте здесь старайтесь!.. Снаряды нам там ох как нужны, – искренне сетовал Владимир. – Не хватает нам снарядов…
– Да вроде работаем, не ленимся, – деловито отвечал Павел. – В три смены теперь вкалываем.
– Во-во, давайте, давайте…
А через неделю Володька уехал. Опять туда, на СВО. На прощание пожал Паше руку, и, не до конца ещё протрезвевший, признавался соседу:
– Ты знаешь, там как-то всё понятнее: вот она – ленточка, за ней враг. Стреляй в него, и ты – прав! А здесь – нет ленточки, а… врагов – не меньше, только притаившихся… И ничего ты с ними не сделаешь…
Впрочем, Павел и без Володькиных слов сам это всё прекрасно понимал.
В столицу на награждение Павел прибыл за час до начала назначенного времени, обратный билет на автостанции сразу брать не стал, кто его знает, когда это торжественное закончится, но на всякий случай поинтересовался расписанием – автобусы каждый час ходят, последний в семь вечера, и с билетами вроде свободно. Успеет, должен успеть…
А вот командировочное в администрации он сразу отметил, чтобы потом время не терять.
– Проходите на второй этаж, – любезно предложила ему девушка в канцелярии, поставив в удостоверении штампики «прибыл-убыл». – Там в холле перед конференц-залом диванчики есть, можно подождать, отдохнуть с дороги…
– Спасибо! – вежливо поблагодарил Павел.
В холле действительно было уютно. Там уже сидели несколько человек, видимо тоже в ожидании торжественного.
Павел присел рядом с мужчиной, вероятно, приезжим, который с любопытством осматривал обстановку холла, картины на стенах, большую люстру под высоким потолком, с огромными сияющими подвесками.
– Красиво! – Мужчина кивнул в сторону люстры. – Подвески как сверкают. Хрусталь…
– Наверное, – согласился Павел. Спросил. – Вы на награждение?
– Да. Из соседнего района. В школе работаю…
– В школе? – искренне удивился Зайцев. – Вроде же к празднику?..
– Ну да, химию преподаю…
– А, тогда понятно. А я на химзаводе, аппаратчиком, процесс веду…
– С наступающим праздником вас!
– Спасибо. Вас тоже!
Обменявшись любезностями, они разговорились на общие темы, чтобы как-то скрасить ожидание.
Здесь же, в холле, среди других суетился рыжий очкарик, по всему видно – сотрудник краевой администрации. Он подходил ко всем, что-то отмечал у себя в рабочем журнале, дорогом, в кожаной обложке, такие обычно у начальства, специально для записей, с рабочим ежедневником. Удобно. Все дела по дням расписаны заранее, потом только отмечай галками – что выполнил уже, что нет.
Этого рыжего Павел сразу про себя «чубайсом» окрестил, не со зла, просто – рыжий. Хоть и худой он как дрыщ, но так уж в народе с недавних пор у нас повелось, коль рыжий, значит – чубайс.
Вот и у Павла в цеху кобель молоденький приблудился рыжий. У входа ему подстилку положили, миску поставили, так и прижился он. Девчонки-аппаратчицы его подкармливали, из столовой что-нибудь приносили, вернутся с обеда, позовут: «Чубайс, Чубайс», а он подбежит и ждёт, пока они ему угощение в миску выложат. Но они тоже – девки есть девки – коварные, не сразу ему еду в миску кладут, стоят – руки за спину прячут, вроде как догадайся у кого, в какой руке? Он мечется от одной к другой, а они хохочут: «Ну что, рыжий, заблудился, у которой из нас ваучер?».
Насмеются вдоволь и дают, добрые: «Ладно, на! Заслужил, Чубайсик ты наш... – Гладят. – Хороший… Не то что тот – в телевизоре».
Вот и этот рыжий по холлу мечется от диванчика к диванчику, и к Павлу с его соседом подошёл:
– Добрый день! Я Анатолий, из службы протокола. Вы у нас откуда? Давайте я вас отмечу…
«Надо же, Анатолий, – про себя улыбнулся Зайцев, – поди ещё и Борисович…».
– Так, из района… учитель химии. – Суетливый старательно отметил в журнале соседа. – А вы значит с химзавода… аппаратчик… Зайцев… Павел Семёнович? – Открыжил и Павла. – Ну вот и прекрасно, и интеллигенция, и рабочий класс – все у нас будут единопредставлены… Ждите. Губернатор скоро подъедет.
Павел на время глянул, вроде до начала пять минут осталось. «Чубайс» его этот взгляд перехватил, сказал:
– Задерживается губернатор немного, в соседнем районе детский садик сдавали, вчера отремонтировали… Вот, решил сам ленточку перерезать. Ждите. Скоро будет.
– А здесь у вас столовая есть? – поинтересовался химик. – Перекусить успеем, а то я в дороге как-то не сподобился…
Рыжий глянул на часы:
– Здесь рядом, на площади, кафе. Как выйдите из администрации – справа. Только минут через сорок нужно быть.
– Минут через сорок!.. – удивился Павел. – Это – скоро?..
– Что вы хотите – губернатор! У него каждая минута, знаете сколько стоит? – назидательно пояснил рыжий.
– Понятно… – не то согласился, не то не согласился Зайцев. – Уж, наверное, дороже, чем у нас…
Иронию последней фразы Павла Рыжий не услышал, он уже опрашивал следующих ожидающих людей на соседнем диванчике, объяснял им вежливо:
– Задерживается губернатор немного. Нужно подождать…
– Вы это… перекусить не желаете? – спросил у Павла сосед-химик. – А то пойдёмте за компанию…
Зайцев пожал плечами, мол, чего не сходить, всё равно ждать:
– Пошли.
В кафе Павел отметил: готовят здесь вкусно. Но – це-е-ены!.. заоблачные… – конечно же, с их заводской столовой никак не сравнятся, раза в три, точно, повыше.
«Столица, – иронично подумал он, и дальше с пониманием: – Да ещё самый центр города… Понятно, спрос есть, вот и согласно количеству предложений цена здесь такая… А то, возможно, и кто-то из чинуш по теневому этим кафе владеет…».
Химик, судя по его реакции, тоже явно был сильно ценами обескуражен, он растеряно листал меню. Делал удивлённые глаза... В итоге они с Павлом заказали по супчику, второе – что подешевле было: пшёнку с котлетой, ну и чай…
Пообедали достаточно быстро, в гораздо меньше назначенных рыжим чубайсом сорока минут уложились. А когда вернулись в фойе, смогли лицезреть, что картина здесь не изменилась. Все собравшиеся также скучали в ожидании, один мужчина даже слегка вздремнул, сидя, счастливо посапывал, видимо что-то хорошее во сне увидел.
«Счастливчик! – молча позавидовал Павел. – А тут сиди и переживай: успеешь – не успеешь на последний автобус… Нет, надо, надо успевать, край голова… Рассада помидорная, она ждать не будет».
Полчаса прошло… потом ещё час… вот и с соседом-химиком уже обо всём они переговорили, сначала в кафе, а всё оставшееся здесь в холле. Многое Павел про него узнал, благо сосед не из молчаливых: Фёдор он, пятнадцать лет после института в сельской школе химию преподаёт, женат давно, двое ребятишек – девочка… и ещё девочка… Десять и пять им, одна учится, вторая в детский садик ходит.
Про себя соседу тоже практически всё уже рассказал, даже немного подустал от общения. Меж тем тревога внутри нарастала, вместе с ней росло и раздражение: и как можно так людей «мариновать» – не помидоры же! Сами ведь время назначили! Люди вон со всех районов понаехали, сидят ждут! Конечно, всякое бывает, понятно – губернатор он – но не на три же часа опаздывать, раз-твою-так (это уже сильно про себя подумал)! Его Пашино время ведь тоже чего-то да стоит!..
– Слушай, – сказал Фёдору. – Пойду-ка чего-то поузнаю…
Фёдор молча кивнул, иди, мол.
– Может у рыжего… – сам себе сказал Павел. – Где его искать?
– Чего искать-то! – искренне удивился Фёдор. – Вон же ясно написано «протокольный сектор». Там он – морда протокольная…
И точно, рыжий был там. Сидел, откинувшись на спинку кресла на колёсиках, но рука застыла у телефонной трубки в ожидании скорого звонка.
– Ну чего, – спросил Павел, – скоро твой будет?
– Скоро. Ждите товарищ… – Рыжий полистал рабочий журнал, вспомнил, – Зайцев…
– Сколько ещё?.. – Павел чуть не захлебнулся от негодования. – И так три часа здесь сидим!..
– Губернатор себе не принадлежит. Он заботится о таких тружениках, как вы! – вежливо сказал.
– Забо-о-отится, ежь твою кочерёжку!!! – Павла уже несло. – Пусть о жене заботится, а мне его заботы – ровно по колено!..
– Не волнуйтесь. Через полчаса будет.
– Вот, пусть сам себе грамоту и вручает!.. Или лучше пусть – сам знаешь куда! – её себе засунет!..
– Павел Семёнович, спокойнее. Наберитесь терпения. Ещё полчаса…
– Чего-о! Полчаса!.. У меня – помидоры!..
– У губернатора тоже не огурцы.
– Всё!.. Поехал я! Так и скажи, отказываюсь я от его грамоты почётной!
– Успокойтесь. Дело ваше, – Рыжий был невозмутим. – А грамоту мы вам по почте отправим.
– Отправляйте!!! 659… – Павел заучено, нарочито чётко отбарабанил свой почтовый адрес с индексом. – Ж-ж-ду!
– Найдём, – спокойно, подчёркнуто вежливо и безразлично кивнул головой чубайс.
Вот такая история. Рассказал он потом мужикам в цеху всё это. Поржали. Кто-то ещё ехидно подковырнул:
– Эх ты, заяц-отказанец… За банку помидоров от губернаторского рукопожатия отказался! Хотя, твоя правда, а то бы сейчас до сих пор с немытыми руками ходил…
Ишь ты, пое-эт, твою дивизию! Вроде, и глупость мужик сказал, а к Павлу прилипло – «отказанец», да «отказанец», им-то мужикам чего, лишь бы посмеяться. Над чем? Ведь не в помидорах же дело. Просто до сих пор Павлу непонятно, если человек чужое время совсем не ценит, как же он своё-то планировать может, да и по должности так получается, что не только своё…
А грамоту ему и вправду на завод потом переслали, не соврал на этот раз рыжий. Только после этого Павла от завода уже ни к каким наградам не представляли. Что сделаешь, не его нынче время.
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Если смотреть сверху, из окна шестого этажа, то и прихрамовый парк, и небольшой треугольник соснового бора перед заводоуправлением – как на ладони. Даже невольная ассоциация возникает, словно у тебя перед глазами развёрнута вычерченная чьей-то твёрдой рукой прямо там, на земле, огромная схема в масштабе один к одному, с подробной детализацией: с церковью, с различными фигурами, высеченными из камня и отлитыми из бронзы, установленными на бетонные постаменты.
Большинство скульптур сгруппированы вокруг храма: вот Мария Магдалина, вот апостол Пётр, Никола-угодник, святые Пётр и Феврония Муромские… здесь же, рядом, немного поодаль, символы российской державности – сам Пётр Великий, крепостные пушки, такие же были установлены здесь на стенах некогда возведённого сибирскими казаками сторожевого острога…
Алексей знает, что всё это – и храм, и святые, и пушки – новодел. Но всё равно, собранная здесь воедино история с первого взгляда впечатляет своей насыщенной концентрацией и невольно будоражит воображение. И даже та беспорядочность, хронологическая невыстроенность всех запечатлённых в парке событий и персонажей не умаляет этого ощущения грандиозности – созданного здесь разновременного среза нашей российской истории.
Всё это – дополненное как бы аллеей славы, чем-то совсем не отдалённо напоминающей голливудскую «аллею звёзд», с той лишь разницей, что здесь, перед заводоуправлением, собраны местные, канонизированные православной церковью святые; люди знаменитые своими деяниями, в основном уроженцы здешних мест, прославившие их так или иначе, начиная от миссионерской деятельности и просветительства, лицедейства и сочинительства, заканчивая ратными победами и созданием различных видов вооружений, – и всё это подчинено, по замыслу человека создавшего это разнообразие, чему-то одному.
Чему? Алексею изначально было трудно определить общую идею этого чудного, на первый взгляд, парка перед заводской проходной. Впрочем, думается, не только ему. Но так бывает, сначала задумываешься над чем-то, потом привыкаешь, и далее всё воспринимается уже вполне естественно: коли оно есть, значит – так и должно тому быть…
Там же, в парке, в самом его начале, если идти к управлению от трамвайной остановки, слева – стелы с именами знаменитых заводчан, уже ушедших из мира сего, а справа от вымощенной дорожки, недалеко под сосёнками, – скамеечка, на которой будто бы только что присела бронзовая Наталья Николаевна Гончарова. А перед ней в полный рост – гений русской словесности – Александр Пушкин, видимо читает ей только что написанные стихи. Конечно, в отношении к Пушкину я непременно сказал бы почтительно Александр Сергеевич, но у поэтов, тем более гениальных, как известно, отчеств нет. Только Отечество. С самого младенчества – от сказок верной всему изначально русскому Арины Родионовны, с которых, собственно, всё и началось, и до того дантесовского выстрела, который для всего гениального в России почти также неизбежен и губителен.
Чуть ниже, ближе к кованой оградке, охраняющей эту территорию от лишней суеты и приземлённости, которая в больших количествах исходит от проходящей вдоль всего парка линии городского трамвая, – здесь, тоже среди сосен, расположились они, персонажи русских сказок. Золотая рыбка, вынырнувшая из бассейна-моря, рядом мужик и медведь, которые не то бревно пилить собираются, не то до сих пор вершки с корешками поделить не могут…
Вообще-то, по задумке создателя-вдохновителя парка – второго директора завода, не мужик это, а Серафим Саровский, который, как известно, умел находить язык со всеми дикими обитателями леса. А мишка, ну, просто в гости к нему по-соседски заглянул.
Но в народе прочно укоренилось, что и медведь, и батюшка Серафим – не библейские вовсе, а сказочные. Наверное, потому что большинство людей предпочитают видеть то, что им в данный момент увидеть хочется. Вот и прилипло к Серафиму с мишкой это простонародное «мужик и медведь».
Как знать, может быть именно по причине такой огромной сюжетно-смысловой концентрации, несмотря на отдалённость от жилых городских кварталов, и привлекают людей – и парк этот сказочно-былинный, и храм этот необычный. Здесь каждый может найти для себя всё необходимое его душевному состоянию на любой вкус и цвет. Опять же сосны, запахи бора… И если повернуться к «пентагону» – как на местном диалекте негласно здание заводоуправления называют – задом, а к лесу передом, то вполне можно ощутить столь желаемые душе и покой, и умиротворение.
Люди даже специально приезжают сюда на трамваях, на личных авто, а кто-то и пешком приходит. Либо свечку в храме поставить за здравие, за упокой ли, либо новорождённого окрестить, или просто под соснами прогуляться… Действительно, и храм, и парк среди горожан популярностью пользуются, и нередко где-нибудь на улице совсем в другом конце города или же в общественном транспорте, в случайных разговорах услышать можно:
– А вы-то со своей где венчались?
– Так, в парковом храме.
– У «пентагона»?
– Да, место известное, там многие нынче венчаются…
Пять дней в неделю из своего окна шестого этажа «пентагона» Алексей план парка наблюдает, потому как работает там, в «пентагоне» соответственно в конструкторском бюро. И чертежи со схемами, естественно, для него дело привычное: на столе они у него в огромном количестве развёрнуты. Ну и за окном, если сверху смотреть…
К слову, есть ещё один храм, тоже заводской, тоже работниками завода отстроенный. Его ещё первый директор ставил. Только он, храм этот, не здесь, а на слиянии двух рек находится, в близлежащем пригороде, как раз там, где тот первый директор коттеджный посёлок задумал строить для работников предприятия.
Первым делом – всё честь по чести, храм на въезде в село возвели, на пригорке, среди небольших домиков, окружённых нехитрыми огородами местных поселковых жителей. А сам посёлок коттеджный – чуть дальше метров на триста-четыреста решили заложить. Там как раз старые дома заканчивались, вот и надумали, как бы продолжение села построить.
Поначалу дело быстро пошло, да как всегда у нас бывает, что-то такое обязательно случится, чтобы на хорошем деле на долгие годы крест поставить. Несколько коробок под коттеджи уже отстроили, хозяева заселяться начали, но не успели всё до ума довести. Как раз в то время прозвучало на всю страну громогласно объявленное «необходимо на́чать».
И на́чали: пошло-поехало… то «новое мы́шление» провозгласят, то виноградники в Крыму да на Кубани повырубают, чтобы народ самогоном спивался… Словом, хаос… или полный консенсус с неуправляемым умопомрачительным ускорением.
А директор завода, тот, что первый, он вполне советского воспитания придерживался, потому как взращён был ещё на светлых идеях построения развитого социализма, ну и как далее принято думать было – коммунизма. Такие, как он, как во всеуслышание продиагностировал позже один небезызвестный жуликоватый деятель перестроечных времён, просто «не вписывались в рынок», в силу воспитания не смогли. Как, впрочем, и ещё миллионы граждан Союза. Переживал он сильно эту ситуацию, да так и ушёл человек с теми переживаниями раньше времени, а посёлок стоять остался сиротливым, недостроенным.
Кто-то, конечно, из вновь вселившихся, успел всё же постепенно немного свой участок и дом облагородить, но часть коробок так коробками и стоят. До сих пор.
А жаль, поскольку место-то для строительства и жилья со всех сторон неплохое выбрано: бор сосновый – вот он рядом, река внизу широкая, мощная – с сибирским размахом, полноводно течёт; опять же слияние – знаковое место – всего в километре ниже храма расположено, да и сама церковь красна – светлая, стоит на пригорке, что парит. А главное, ничего здесь ей любоваться не мешает: с любой из четырёх сторон света ничто ни купола с крестами, сияющими золочёными, ни башенку колоколенки белостенную – от взора не загораживает. Стоит храм там, где ему и должно стоять.
И ещё, если от него вниз к реке по тропинке не полениться спуститься, – рядом с берегом речным, прямо из глинистой кручи струйка родниковая пробивается. Сам родник оборудован, облагорожен, всё как надо: труба из нержавейки прямо из откоса наружу выведена, желобок деревянный от неё, чтоб вода по нему стекала, а дно ручейка от жёлоба до самой речки мелкой галькой выложено, да крупным речным песком посыпано. Вода в том роднике всегда холодная, даже в самый жаркий летний зной. Над родником, над жёлобом навес поставлен, под ним беседка, чтоб можно было спокойно посидеть в теньке, на речку посмотреть, подумать о своём да о мирском. Над входом в беседку икона Божьей матери, Казанская, а на одном из столбиков, на которых сверху навес лежит, алюминиевая кружка на гвозде подвешена, для них же, для путников. Захотел кто водицы родниковой – испей, пожалуйста.
Многие вспоминают того первого директора. По-разному. Кто-то добрым словом, кто-то не очень. Вроде как в вину ему ставят, что дело с посёлком для заводчан до ума не довёл. Только неправильно это, не по-христиански…
А у Алексея такое в памяти отложилось, заходил он к директору ещё в те лихие – от слова лихо – времена, в девяностые, как раз насчёт коттеджа своего переговорить хотел, как ему дальше быть. Взять-то коробку с участком, он взял, но её отделывать ещё надо, забор ставить – участок огораживать. Хотел ссуду у предприятия попросить, также как на приобретение. Хотя вроде и видел, что вокруг уже делается, в стране, на заводе. Вон во всех цехах отопление прижали донельзя, даже в «пентагоне» все в тёплых душегрейках сидят – понимал, нет нынче денег у завода. Но всё равно подумалось, а вдруг!..
Никакого вдруг – не случилось. Директор во время разговора с ним какой-то усталый, рассеянный был – точно и не здесь вовсе, не с ним разговаривал. Пуховик на плечи накинул, говорил, как бы оправдывался перед Алексеем, виновато, но по-дружески. Давно они друг друга знали, да видать и не первым из заводчан Алексей к нему с подобным вопросом зашёл:
– Не знаю, Леша… Сам видишь, продукция наша нынче не нужна стала. Заказа от государства нет. А та мелочёвка, которую мы на свободную продажу на свой страх и риск делаем, даже наши расходы на тепло не покрывает… Так что не знаю, чем тебе помочь.
Покурили они тут же в кабинете. Закурить-то директор предложил. Алексей удивился даже, неожиданно как-то: раньше в управлении попробуй-ка – закури, даже на лестничной клетке, увидит кто из начальства, а тем более сам директор, друг – не друг, сразу штрафом огромным огребёшься, а тут…
Видимо и действительно дела на заводе не ахти – ещё больше утвердился в своей мысли Алексей. А директор достал сигарету, было протянул Алексею пачку с тремя цифрами «555», но Алексей машинально отодвинул:
– Я свои. Привычнее… – Достал из кармана куртки пачку «Петра»...
Дальше разговор у них как-то не склеился, помолчали, да и чём говорить-то, когда и так всё понятно.
– Вот такие у нас дела, – будто бы и Алексею, но куда-то в сторону, неизвестно кому – может себе – сказал на прощанье директор, затушив сигарету.
Алексей тоже погасил свою. Попрощался. Вышел.
…Когда там, внизу, по парку гуляешь, как-то иначе всё воспринимается: и не план перед тобой расчерченный, а точно идёшь лесными тропинками и из эпохи в эпоху плавно перемещаешься, из декорации в декорацию. Вот крепостная стена острога, вот самодержец, вот пушки – ведь именно по его, по Петровскому именному указу острог здесь поставлен был, дабы границы южные Государства Российского от джунгарских орд охранять. И жгли кочевники острог, и теснили казаков с этих мест назад в степь, да только государева воля непреклонна, сказано – здесь острогу стоять, стало – так тому и быть. Дело государево казачки до конца довели…
Сам храм, хоть и новодел, но видно, денег заводских на него не пожалели. Купола золочёные, точнее из нержавейки сварены с нитрид-титановым покрытием. Такие и в изготовлении безопаснее, чем по амальгамной технологии, и стоят эти титановые гораздо дольше, ни влага, ни перепады температур их не берут, как в умных книжках Алексей читал, лет сто простоят, и всё будут сиять как новые.
А сколько средств вложено в роспись сводов внутри, для этого специально художников из соседней области приглашали, иконостас тоже мастерами-краснодеревщиками изготовлен, настоящими, а сколько ещё снаружи храма – в оградку кованую, в отливку статуй… Даже посчитать всё это, пальцев не хватит. Но – красиво!
Впрочем, как в каждой красоте, здесь тоже свой изъян есть. Во второй половине дня, если солнечно на улице, тень от «пентагона» и храм и статуи своим мороком укрывает: не так уже и купола храмовые сияют, и статуям как-то мрачновато в тени становится, стоят мёрзнут. И совсем уж неестественно надо всем этим светлое синее небо высвечивается, будто лубок какой, вроде цвет у неба яркий, но так и хочется сказать почему-то – ядовитый…
Нет, не зря, не зря наши деды да отцы храмы издревле так ставили, чтоб они крестами своих колоколен поверх всех строений в округе возвышались, да чтобы перезвоны от них полями расходились, да по берёзовым околкам далече вокруг оседали. А звонари, когда рассыпали эти звоны по округе с колоколенок, и сами радовались, и радость эту, небесами им даденую, народу щедро дарили. Недаром же, как начинался перезвон, люди, которые в то время к обедне шли, промеж собой переговаривались, мол, это Ванька-звонарь (Мишка, Гришка…) блажит – радуется. Сейчас он ближе всех к небу, даже самого батюшки.
Вот и нынче пятница, народ возле храма толпится, молодёжь в основном. Не иначе – венчание. Ну да, конечно, вон молодые: жених в строгом чёрном костюме, невеста в белом подвенечном платье… А вот и колокола – перезвон пошёл. Но звуки далеко не уходят, какие в соснах блуждают, а большую часть всё же «пентагон» в себя всасывает, что пылесос бездонный.
Однако свадьба у храма к звонам прислушивается, народ вверх глядит, на колокольню. Звонаря там почти не видно, только верёвки точно сами по себе дёргаются, да очертание какой-то тёмной фигурки просматривается – кто он? Ванька? Мишка? Гришка? – за те верёвочки дёргает?.. А звоны сыплются, вот и Пушкин глаза поднял, и Наталья Николаевна смотрит из-под шляпки задумчиво, рыбка из фонтана ещё больше высунулась, мужик с медведем замерли, про вершки с корешками забыли…
Эх, звоны, звоны, как же окрыляете вы душу любого русского человека, русского в самом широком пушкинском смысле: «И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык…»
Вот, видать, и второй директор из тех же самых побуждений и храм, и парк этот вокруг храма затеял, всё сюда постарался собрать, что русскому человеку не чуждо, что его волнует и одухотворяет. Широко, по-русски, с размахом. Да и что ж в том плохого-то, спрошу, для людей же делано…
Он, второй директор во времена первого замом был. Мужик неплохой, принципиальный. Правда, близко с ним ни по работе, ни по жизни Алексей не сталкивался, но от людей много хорошего слышал. Да и за дело второй взялся по-новому, в духе времени, при нём предприятие снова в гору пошло…
Точку эту на остановке Алексей случайно обнаружил. Трамвай ожидал, да случайно вверх на храм глянул. А навстречу ему луч солнечный, прямо в глаза брызнул. Хоть и ослепил, но, однако, успел Алексей сообразить, что луч солнечный – прямая, соединившая снизу-вверх три точки: это место на трамвайной остановке, навершие креста на колоколенке и ещё верхнюю – срез крыши «пентагона». И пазл как-то сложился в голове в один миг. Ещё подумалось, местами бы точки поменять: остановка – крыша – навершие, правильнее бы было.
Вспомнил к месту, как со вторым директором разговаривал, по тому же самому вопросу, что и с первым, ведь в жизни как заведено: сына родил, яблоньки да вишню на новом участке посадил, хочешь не хочешь, дом нужно достраивать…
– Позже, Алексей, позже… – заверил его собеседник. – Сейчас главное ещё часовенку поминальную в парке достроить, все свободные средства туда направляем…
Всё Алексей понял, плечами пожал, мол, позже так позже. Всё это он знает прекрасно, ведь у нас так – приоритет общественного над личным…
Курить, конечно, они в кабинете со вторым тоже не курили, к тому времени снова в управлении строгие порядки ввели. А как, иначе нельзя – заказы у предприятия появились, деньги пошли, значит, работать надо. А в работе, что первым делом? Правильно, дисциплина и порядок.
Одно, пожалуй, насторожило: уже прощаясь, второй как-то между делом, словно нечаянно проговорился:
– Такой парк с храмом отстроим!.. Всем на удивление! Это не церковка у слияния…
Вроде бы и ничего такого не сказал, но всё же осадок неприятный у Алексея остался.
А вот сейчас солнце брызнуло в глаза, точно осенило Алексея словом – гордыня… Но тут же по маковке тюкнуло, а кто он, Алексей, чтобы судить чьи-то деяния?.. Кто ему полномочия такие дал?!
Осенило… и всё – сразу тучка подошла!
Вспомнил и другое, когда на завод приезжали опыт перенимать директора да делегации с других заводов – второй их всех лично по парку всегда проводил, рассказывал: как его строили, какие мастера сюда руку приложили, сколько средств и труда в парк да в храм вложено…
Видимо, кого-то из коллег этих, в гостях побывавших, закусило, зависть в сердце затаил. Ну и подставил второго в министерстве, мол, с жиру бесится мужик, не знает, куда деньги девать, храмы строит, статуи дорогущие заказывает…
К чести своей, сразу практически затушил Алексей в себе это «прозрение», точно так же как сигарету тогда в кабинете первого. Мелькнуло, и забыть надо.
Почему? Да потому, что старания завистников даром не прошли, второй – он тоже не так давно упокоился. И как в Писании сказано: «Не суди, ибо судим будешь». Как знать, что про нас самих после говорить будут. Потому-то об усопших – либо хорошо, либо – ничего. Либо – третье ещё есть – правду. Впрочем, только один Господь Бог разумеет, кому и что из нас отмеряно, и что после останется.