Олег КУИМОВ 
Олег КУИМОВ
ПРОГУЛКА ПО МОСКВЕ
Рассказ
Войдя в вагон, Сергей с радостью отметил, что народу совсем мало. Оно и понятно – воскресенье. Перрон за окном сдвинулся с места и поплыл прочь от набиравшей ход электрички. В тот же миг двери с шумом распахнулись, пропуская внутрь двоих мужчин лет пятидесяти с микрофоном и синтезатором.
– М-да, ещё не все мастодонты вымерли… – усмехнулся кто-то за возвышавшимися перед Сергеем спинками мягких сидений новой модели.
– Да уж… – протянул такой же невидимый собеседник. – Мастодонты неконтролируемой стихийной инициативы. И это в эпоху глобализации.
«Раз-раз, – попробовал один из музыкантов, высокий очкастый мужчина с убранными в хвост длинными волосами под старомодной высокополой шляпой. Не обращая никакого внимания на «гастролёров», Сергей достал блокнот, авторучку и стал записывать мысли, возникшие ещё возле кассы. Далеко не все эти записи пригодятся для будущей прозы, но некоторые окажутся очень даже к месту. В любом случае занятно будет пересмотреть свои размышления спустя время. Большинство из них вдруг утратят первоначальный блеск и окажутся обычным шлаком, и лишь некоторые неожиданно обретут качество кирпичей, выстраивавших текст, или даже драгоценных камней, ради которых, собственно, и создавался сюжет. Ещё на школьных уроках литературы вместо конспектов Сергей записывал в тетрадь сочиняемые на ходу смешные сказки. Затем, уже учась в пединституте, так же для развлечения писал рассказы, особенно увлекали юмористические, чтобы повеселить парней из своей комнаты в общежитии, и даже взялся было за повесть, которая из-за недостатка времени получалась сырой и скомканной.
При всё при этом Сергей и помыслить не мог, что баловство перерастёт вначале в увлечение, а позже – в потребность, которая в конечном итоге приведёт к тому, что его станут величать писателем, хотя сам он стеснялся столь громкого, как сам же шутил, «титула». Да, его охотно публиковали в различных журналах. Три-пять раз в год, а в удачный и почаще, в них появлялись его свежие рассказы – на том всё сочинительство, по сути, и заканчивалось. И всё же редакторы в общем-то отмечали талант начинающего писателя. Сергей и сам ощущал в себе достоинство одарённого человека, причём, будучи самокритичным, и творческую недостаточность тоже вполне осознавал. Однако его самолюбие вчера получило хороший щелчок по носу.
Из любопытства Сергей отправил на какой-то сетевой конкурс свежий рассказ, в который вложил часть души и даже немного внутренне оголился. Хотелось увидеть, как оценят его новое детище. А оказалось, что конкурс открытый, с обилием комментаторов и комментариев. И всё бы ничего, но такого унижения в критике он прежде не испытывал; даже огрубевшие от тонн графомании редакторы не позволяли себе подобных выпадов. Чтобы отойти от переживаний, он и отправился побродить по старой Москве, тем более что стояла любимая для прогулок пора золотой осени.
А горькие мысли не отставали: «Может быть, стоит послушаться жену и бросить всё? Наташа и так ругается, что никакого толку от этого бумагомарательства: денег нет, не высыпаюсь, устаю. А если и вправду я занимаюсь не своим делом? Графоманов расплодилось столько, что читателей уже днём с огнём не сыщешь – все писатели. А вдруг и я один из тех же самых графоманов, просто завышенная самооценка мешает это увидеть? Рассказов-то стоящих и в самом деле кот наплакал».
А «гастролёры» вдруг вполне прилично запели. И слушая мягко окутывающий вагон красиво поставленный голос певца Сергей подумал, что тот, скорее всего, в прошлом был связан с эстрадой. Но ещё более увлекли слова самой песни – старой, ещё советской, исполнявшейся когда-то Александром Градским: «Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять!».
С Курского вокзала Сергей сразу же поехал на Кропоткинскую. Пройдя немного вверх по Гоголевскому бульвару, свернул на Сивцев вражек, а затем, через несколько минут, остановился в раздумье: здесь… или пройти ещё прямо? – и, определившись, свернул на одну из малолюдных улочек, уводящих в узорчатое переплетение подобных же тихих улочек старой Москвы. Пройдя немного, он опомнился и решил узнать название улицы. На ходу повернул голову на табличку, замеченную им на фасаде дома через дорогу. В тот же миг он почувствовал какое-то движение перед собой и резко остановился, едва не наскочив на невысокого пожилого мужчину. «Откуда он появился?» – с досадой подумал Сергей и тут же сообразил, что тот, наверное, вышел из-за стоявшей у обочины машины.
В профиль мужчина очень походил на одного из любимых им актёров – Михаила Андреева. И когда тот развернулся, Сергей поразился: да это же и в самом деле Андреев! Популярный артист ещё той, советской, эпохи.
– Здравствуйте, – сдержанно, чтобы не показаться навязчивым, произнёс Сергей.
Андреев бросил на него рассеянный взгляд погружённого в собственные мысли или переживания человека.
– Здравствуйте, – так же сдержанно ответил артист и развернулся в сторону ближайшего двора, но Сергей, упреждая его движение, заговорил торопливо:
– Простите, пожалуйста, за беспокойство. Я вырос на ваших фильмах. Вы же представитель старой советской школы. Сейчас артисты недотягивают до того уровня.
Андреев чуть поморщился с плохо скрываемой досадой и пожал плечами:
– Приятно, конечно, слышать, но позвольте с вами не согласиться. И сейчас есть прекрасные актёры. Лёша Гуськов, Женя Миронов, Лёша Серебряков, Володя Машков…
Сергей, всё ещё находясь в растерянности от встречи с такой артистической глыбой, перебил его, тут же испугавшись собственной бестактности:
– Простите, я не знаю вашего отчества.
Андреев снял очки, протёр их и только затем ответил, посмотрев прямо в глаза Сергею:
– Иванович.
Сергей решил не обращать внимания на вежливую сухость в поведении актёра и протянул ладонь.
– Михаил Иванович, разрешите засвидетельствовать вам своё почтение. Не откажите пожать вам руку. Я вырос на ваших фильмах, – повторил он, преодолевая смущение от пристального взгляда.
А Андреев и в самом деле не отрывал от него оценивающего взгляда, как бы решая про себя: позволить-не позволить принять такое панибратство, и наконец протянул свою руку в ответ – всё с той же сдержанностью, но как бы приоткрываясь мелькнувшей в глубине глаз искоркой искренней улыбки.
– Вы очень хорошо говорите, – произнёс он, – немного старомодно, как начитанный человек, но всё равно приятно слышать. Особенно теперь, когда большинство даже два слова могут связать только при помощи гаджетов.
– Да я отчасти имею некоторое отношение к литературе.
– Это как так – отчасти, да ещё и некоторое? – ироничная улыбка оживила лицо артиста.
Сергей смутился: не любил он рассказывать о своём увлечении. Ему казалось, что таким образом он возносит себя над обычными людьми, а перед чего-то добившимися, собственно, и похвалиться-то нечем. Но уж коли заикнулся, то теперь придётся объясниться. К тому же, заметив в глазах актёра доброжелательность, Сергей почувствовал, что перед таким неординарным человеком можно немного и приоткрыться.
– Да я писатель. Правда, – Сергей чуть виновато усмехнулся, преодолевая смущение, – местного разлива. Так, пишу немного, скорее, балуюсь… для души.
– О-о!.. – Андреев одобрительно наклонил голову. – Творчество – это прекрасно. Оно формирует более разностороннее восприятие бытия, даёт дополнительную окраску жизни. И на каком бы уровне вы ни были, это всё равно приносит огромную пользу. Может быть и такое, что эта польза окажется только для вас, а не для остальных. Что ж, и так бывает. В любом случае это отдушина. А что вы, кстати, пишете?
Сергей смутился ещё больше, потому что вроде как заявил себя писателем, а таково ли оно на самом деле?
– Да так… рассказы в основном. Правда, вот недавно повесть закончил.
– О-о!.. – ещё более одобрительно посмотрел на него Андреев. – И о чём же? Надеюсь, не фэнтези.
– Да нет, что вы! – поспешил откреститься Сергей.
Андреев неожиданно нахмурился, глядя куда-то за спину Сергея. Тот машинально оглянулся. Две женщины средних лет, проходившие вниз по улице, разве что не свернули себе шеи, бесцеремонно не отрывая глаз от артиста, пока не скрылись за углом дома.
– Но ведь это же дикая пошлость! Это… это… – Андреев, казалось, вот-вот закипит от возмущения при виде высоко оголённых ляжек одной из них. – Красота должна быть сокрытой. Она… у-у... – сердито выдохнул артист и тут же овладел собой, заговорив проникновенно, как бы взывая к совести, – она должна нести тайну, даже, в конце концов, содержать возможность дофантазирования. Это же немыслимо: женщины утрачивают в себе чувствование красоты.
Он замолчал, недовольно качая головой.
– Да, это уж точно, – поддержал его Сергей.
– Кстати, извините, – заговорил артист, меняя тему. – Может, вы куда спешите, а я вас задерживаю?
– Нет, совершенно никуда не спешу, – поразился Сергей, почувствовав внезапную перемену в настроении актёра. – Напротив, решил вот прогуляться по центру. Я ведь приезжий, с Урала. Сейчас, правда, в Подольске живу, но центра почти не знаю.
– А, ну тогда хорошо. Да, и о чём же вы пишете?
– Я-то?.. – Сергей задумался. – Трудно так сразу ответить – не задумывался как-то. Ну… реализм, конечно. Самый незатейливый реализм в чистом виде. О жизни. Стараюсь хоть как-то помочь читателю стать лучше, участливее друг к другу.
Сергей почувствовал неловкость от такой откровенности перед незнакомым в общем-то человеком, однако от неподдельного внимания, с каким его слушал Андреев, приободрился.
– Правда, я и так мало писал, а в последнее время вообще почти перестал. Мне кажется, литература, как и всё искусство, не в состоянии изменить человека. Культура подменила собой религию, и сама, заняв не принадлежащее ей по праву место, не справилась со взваленным на себя грузом. В общем, ни душу отдельного человека она не в состоянии исправить, ни человечество спасти от самоё себя.
Андреев согласно кивнул.
– Да, я с вами почти полностью согласен. Почти! – сделал он значительное ударение на последнем слове. – Справляется или не справляется культура со своей задачей, а правильней сказать, ролью, – вопрос второй. Однако же выскажу своё мнение: нельзя отказываться ни от чего, что способствует преображению человека.
Услышанное удивило Сергея: актёр, а тут на тебе – слова религиозного философа.
– Если творчество способно вызвать в человеке слёзы сострадания и нежелание приносить ближнему боль, то это уже что-то! – Андреев сжал перед собой кулак, как делали его герои в фильмах, и вдруг резко сменил тему. – А у вас книги есть?
Сергей в смущении почесал крылышко носа.
– Да вот потому я и сказал вам, что к литературе имею неполное, если так можно выразиться, отношение. Всего две книжицы, два сборника рассказов за свой счёт, всего лишь по пятьсот экземпляров.
– Ну, в наше время пятьсот экземпляров – это уже неплохо. А вообще, вам, наверное, под пятьдесят, верно?
– Да, пятьдесят.
– А почему тогда так мало написали?
– Ну, вы же, наверное, и сами понимаете, что нормальная литература сейчас не прокормит, а бульварной заниматься претит. Все эти дешёвенькие детективчики, романчики про любовь-морковь с постельными сценами – нет! – Сергей досадливо махнул рукой. – Пусть этим женщины занимаются. Сейчас как раз пришло их время. Мужчинам ведь надо семьи кормить – когда писать-то? Вот и приходится учительствовать, а это отнимает уйму времени и сил. Столько никому не нужной писанины…
– А что вы преподаёте? – живо спросил Андреев? – Не литературу случаем?
Сергей улыбнулся:
– Нет, географию в школе – в Царицыно. В Москве всё-таки платят значительно больше, чем в Подольске.
– Да, работа с детьми – это в любом случае достойно уважения. Состоитесь вы как писатель или не получится – не столь важно, если вы хороший учитель. Разрешите, теперь я вам руку пожму, – остановился Андреев, и оба негромко рассмеялись, во второй раз пожимая друг другу руки, уже крепче.
– Между прочим, ваши книги где-то продаются?
– Нет, по знакомым раздал, по друзьям, по родственникам, сколько-то – в библиотеки. Самое интересное, что ещё и брать не хотят. Вот Донцову – давай! А неизвестный писатель мало кому нужен, пусть это даже новый Достоевский. И магазины не берут. В общем, сложно с этим сейчас. До читателя попробуй доберись. Может, кого-то бы и увлекли мои рассказы, а так… да… – махнул рукой Сергей. – Хорошо, хоть в журналах ещё публикуют. Хоть кто-то да прочтёт. А то получается, для себя одного и стараюсь, если уж так, по большому счёту.
– И в каких же журналах вы печатаетесь?
– Ну, из известных – в «Нашем современнике», «Москве», «Неве», «Севере».
– О-о!.. – уважительно протянул Андреев. – Я с Леонидом Бородиным дружен был при его жизни, и со Стасом Куняевым неплохо знаком. «Современник» его частенько почитываю. Может, вдруг когда и вас читал?
Сергей виновато улыбнулся:
– Вряд ли. У меня там только два рассказа выходило. «Боцман» и «Силуэт в окне».
Разверзнись сейчас перед ним земля – Сергей поразился бы меньше, чем той перемене, которая вдруг произошла в Андрееве. Тот застыл, приоткрыв рот, а затем озарился радостной улыбкой.
– Вы!!! Тот самый Оленин?!
Сергей не понимал, что происходит.
– Да… Но откуда вы меня знаете? Печатаюсь я в основном в провинциальных изданиях, а в столичных – нечасто.
– Да вы что!!! – воскликнул Андреев. – У нас с вами сегодня складывается забавная традиция пожимать друг другу руки. Позвольте, – он с силой, от всей души, сжал вдруг вспотевшую ладонь Сергея. – Мы ваш рассказ «Силуэт в окне» всем театром читали. Вот уж не думал, что так вот совершенно случайно столкнусь с его создателем. Да это же глыба, а не рассказ. О таких тонких вещах как природа красоты и ответственность за её чистоту… ну, знаете, побуждает задумываться. Это же настоящая литература. – Морщины на лице прославленного артиста разгладились, и он показался Сергею гораздо моложе. – Да вы же сами не понимаете, что сотворили. Пишите! Обязательно пишите. Ни в коем случае не прекращайте писать. Ни в коем! И вообще… ваш рассказ такое может сотворить! Да вы сами-то хоть понимаете?! У нас… гм… негоже выносить сор из избы, в общем, знаю одну молодую актрису, очень, кстати, красивую – по-настоящему, не только внешне. Так вот, больше года она встречалась одновременно с двумя мужчинами – с одним из наших же молодых актёров и с сыном одного из очень богатых и влиятельных людей. Встречалась и не могла определиться. Одного любила, а второй обеспечивал финансово и имел допуск в круг современной знати. Так сказать, с одной стороны великий дар, а с другой – великое искушение. Понимаете, если ориентироваться на ваш же рассказ, то получается, что красота низвергалась до ничтожества. Вот так вот она и сама мучилась, и любившим её людям мозги пудрила. Может, оно и дальше так бы длилось – не прочти она вас. В итоге вышла замуж за нашего актёра. Бывает, и ссорятся, ругаются – актёры почти все эмоциональные и несдержанные – что поделать, но главное – в любви живут. Понимаете, осознание красоты, ощущение, что она живёт и внутри тебя, – очень важно для человека, оно способно вырвать его из неслыханной грязи, из внутреннего ада и самоосудительного отчаяния, но более важно осознание ответственности за эту красоту и понимание того, что она, по большому счёту, нам не принадлежит. Внешность это ведь всего лишь обёртка для души: кому-то повезло оказаться в хорошей, кому-то не повезло. Внутренняя, и только внутренняя красота определяет суть и, к слову, развивает внешнюю, каким-то образом воздействует на неё. Никогда не задумывались об этом?
– Да, – согласился Сергей, – мне тоже приходили такие мысли.
Андреев вдруг заговорил оживлённо и, жестикулируя, сложил перед грудью в чашу раскрытые вверх ладони, как бы выражая жестом желание передать непередаваемое.
– …Это лишь дар свыше, но никак не наше достижение. Ни в коем случае! Ни в коем! Могли получить, а могли и не получить, кому-то другому бы досталась. Но самое главное – без неё нет жизни, человек без неё обречён. Чувствование красоты меняет нашу природу.
Андреев замолчал, посмотрел на экран скромного кнопочного телефона и продолжил:
– Да, время поджимает. Ладно, не буду говорить высокопарно, хотя очень бы хотелось. Скажу проще: в присутствии красивой девушки собственная грязная обувь и одежда у любого нормального человека вызывает особенный стыд. И это касается не только внешнего вида. Рядом с красотой хочется быть лучше, ну или, на худой конец, хотя бы лучше выглядеть. Вот в этом понимании всё и заключено. И слова Достоевского о том, что красота спасёт мир, в том числе и об этом. Прикосновение к красоте вызывает правильные мысли, они вызывают желание правильных поступков. И как итог – желание быть настоящим человеком, то есть опять же нести в себе красоту. Всё так просто. Но главное, что вот именно ваш рассказ и приводит к цепочке подобных заключений. Надеюсь, я не очень скомканно изложил. Вы ведь меня поняли?.. Да?
– Конечно! Самое интересное, что вы нашли в рассказе больше, чем я сам туда сумел вложить. Так, интуитивно ощущал при написании, но так, как вы… – Сергей виновато улыбнулся и развёл руками: – До такой глубины я не доходил. Тот самый случай, когда произведение оказывается умнее своего создателя.
– Да это вполне естественно. Задача писателя – подталкивать к размышлениям, чтобы человек не превратился в вечножующее двуногое. К сожалению, любая, даже самая глубокая мысль от употребления затирается и теряет свой первоначальный блеск. Тютчев, скорее всего, именно это и имел в виду, когда писал: «Мысль изречённая – есть ложь». Пока она внутри вас, она – откровение, событие в вашей жизни, – в конце концов, ценная находка, тешащая самолюбие первооткрывателя. Но как только она становится достоянием других людей, то превращается в общеизвестную истину. А это уже банально. И всё равно писатель должен искать и обретать эти откровения и делиться ими с людьми. Разве это не счастье?
– Пожалуй, вы правы, – согласно кивнул Сергей.
– Вот видите! Мы прекрасно понимаем друг друга, а значит, взаимопроникаемся добрым в нас. И так жить гораздо теплее, – широко улыбнулся Андреев. – Так ведь?
– Конечно… – улыбнулся в ответ Сергей.
– И кстати… – Андреев поднял вверх указательный палец, как бы подчёркивая важность своей мысли, – я только после вашего рассказа, после определённых размышлений, пришёл к выводу, что истинная красота заключена в скромном достоинстве. Именно оно увлекает в женщине и манит неглупого человека по-настоящему, а не фальшиво, как обманка. И без него красота несовершенна. Глянешь на подобную девушку и – пропадё-ёшь, – махнул рукой Андреев с весёлой улыбкой. – А все эти куколки-барби с однотипным взглядом, которыми заполнено сейчас всё пространство бытия, – такая чушь беспросветная, что жить становится страшно.
Возвращаясь домой, Сергей вглядывался в мелькавшие за тёмным окном электрички дома, подрастерявшие своё золото кроны деревьев и думал о том, что всякое доброе дело обязательно вознаграждается. И порой в тот самый момент, когда ты оказываешься на краю пропасти, вдруг протягивается рука, рождённая тем самым добрым делом. И Сергей знал, что будет писать. Во что бы то ни стало! И обещание самого Андреева о содействии в выходе его книги в одном из православных изданий убеждало в том, что всё настоящее обязательно пробивает самую толстую корку льда – пусть не прямо сейчас, и может даже не завтра, но всё равно пробивает.
Думая так, Сергей открыл записную книжку и прочёл запись, сделанную утром: «Каждый труд обязательно вознаграждается, совершенно каждый. И лишь у меня всё не как у людей. Пишу, стараюсь, а зачем – непонятно. Кому сейчас нужна литература? И стоит ли вообще писать?».
Напевая про себя засевший в голове с утра отрывок песни Градского: «Может, я это – только моложе. Не всегда мы себя узнаём…» – Сергей положил записную книжку в карман куртки и наклонил голову, чтобы в отражении оконных стёкол никто не смог увидеть его счастливой улыбки.