Андрей ПЕТРОВ. ИСКРЕННЕ О СОКРОВЕННОМ. О книге рассказов Артёма Попова «Олимпийский мальчик»

 

Андрей ПЕТРОВ

ИСКРЕННЕ О СОКРОВЕННОМ

О книге рассказов Артёма Попова «Олимпийский мальчик»

 

Северодвинский писатель Артем Попов выпустил новую книгу «Олимпийский мальчик» (Вологда, 2024). Это автобиографическая повесть в рассказах. Предметом описания стало сокровенное, личное, получилось исповедально-искренне, потому что про себя: то, что помнится, то, что дорого, то, что болит, потому что стыдно, потому что – безвозвратно.

Почему «Олимпийский мальчик»? Так родился автор в 1980-й Олимпийский год – многие детали той эпохи в книге зримо, ощутимо, дотошно воссозданы. А еще в названии самоирония: вовсе не спортсмен, не олимпиец герой повести. При желании в названии можно усмотреть намек и на античный Олимп как что-то высшее, недостижимое, но какой творец не стремится к самосовершенствованию, к восхождению на творческий Олимп.

В качестве своеобразного оправдания – почему вдруг автофикшн – приводятся, скажем так, футуристические предположения Льва Толстого: «Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения… Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни».

В авторском вступлении со странным названием «И немного про меня» (а вся-то книга про кого?) помещено пронзительное признание, точнее цитата, но явно автор с ней соглашается, примеряет на себя: «У кого-то прочитал, что вся наша жизнь по большому счету – преодоление одинокости». Именно так, не одиночества, а одинокости как некого экзистенциального состояния, одинокость – нечто отвлеченно-абстрактное, но в то же время вполне себе ощутимое.

Еще из вступления: «Эта книга не летопись большой страны, а история маленького человека». И опять литературные ассоциации не дают покоя, понятно, что речь идет о ребенке, но и литературный тип «маленький человек» сам собой всплывает, тем более идет знаковое противопоставление: большая страна – маленький человек.

В книге три части: первая о городском детстве (строго говоря, и о юности тоже), вторая – о деревенском, третья – уже о взрослом человеке.

Первая часть названа «Всё бывает в первый раз», и говорится в ней об этих самых «первых разах»: первые шаги, первые радости и обиды, страхи и надежды, ну и, конечно, первая любовь.

В название первого рассказа вынесена фраза санитарки роддома: «Много вас…». Не раз мы слышали и слышим нечто подобное – обидное, унизительное. Но ведь можно повернуть и по-другому: «Нас много – родом из 1980-х»: о поколении, у которого общие воспоминания, сходные жизненные ситуации. Да и только ли у этого поколения? Ценность книги как раз в узнаваемости, в типичности: много нас…

«Отложенное счастье» – тоже довольно емкое название рассказа, в нём не обреченность, а предчувствие. Здесь говорится о детстве в закрытом городе, сам факт закрытости города накладывает определенный отпечаток: «Плохого мы не видели ни в жизни, ни в телевизоре…». Колоритные детали, подлинные имена и названия – всё это подкупает, располагает к себе, притягивает.

Вот и школа, об этом в рассказе «Почти Ленин». Конечно, с кем и сопоставить созвучную фамилию, ведь Ленин был повсюду. «Быть в меру активным, но сильно не высовываться – вот что успел вынести из идеологии пионерии» – тоже «почти Ленин». И тут же о дружбе с хулиганами, о чувстве жалости к оступившимся: хотелось разгадать «секрет плохого поведения».

«Как я не стал хирургом» – о выборе жизненного пути, о первой пробе в профессии-мечте, которая так и осталась неосуществленной, но не перестала быть менее притягательной.

Рассказ «Артон» – о студенчестве на филфаке. Что за слово такое? Да просто некий кентавр (или по-научному контаминация) из двух имен – Артем и Антон. Есть у этого слова и автор – староста группы, о ней в рассказе с горечью и с благодарностью: «Но как же нам без старосты?».

Вторая часть книги (самая объемная) с говорящим названием «Откройте, свои!» рассказывает о деревне, о деревенских людях, о счастливом деревенском детстве. Уже хорошо знакомые по предыдущим книгам писателя рассказы: «Родные маячки», «Капка», «Терпеливица», «Лесной капитан». «Прилетит вдруг волшебник…» органично вписываются в эту искреннюю, исповедальную повесть. Щемит сердце, наворачиваются слезы… Судьбы людей – самых простых, казалось бы, ничем не выдающихся – трогают, не оставляют равнодушным, порой потрясают. Тут найдется место и безжалостным по отношению к себе признаниям-откровениям автора: «Но я до сих пор краснею, когда вспоминаю…»; «Не будет мне прощения!»; «Господи, как стыдно!».

Для меня название рассказа, завершающего эту – деревенскую – часть книги «Живее живых» прочно связано с названием оптимистичного несмотря ни на что цикла миниатюр Артема Попова «Еще поживем…».

Третья часть названа «Сочинитель». Так и слышится самокритичная авторская ирония: «Ну и сочинил!». Здесь о первых журналистских материалах, о газетных буднях, о первых шагах на писательском поприще, собственно сочинительстве. Но главное здесь – дань благодарности учителям-наставникам, ушедшим и ныне живущим. А еще нельзя пройти мимо такого категоричного утверждения: «Никогда не считал и не называл себя писателем. Когда человек так гордо говорит о себе – это, как мне кажется, тревожный звоночек». Веришь, что это не кокетство, не поза, а твердая позиция.

В финале повести автор приводит слова своего учителя в писательском деле Александра Ивановича Казинцева: «В каждом вашем произведении должен быть свет». Именно такое ощущение и возникает, когда читаешь Артема Попова. Помнится, у меня сам собой родился заголовок статьи о его книге «Избачиха» – «Тихий и нежный свет». Это главное в творчестве писателя.

Завершает книгу краткая официальная информация об авторе, однако с фотографии на нас смотрит Артем-первоклассник (в руках у него «Букварь»), тот самый олимпийский мальчик – сосредоточенный, серьезный, погруженный в себя.

Книга – это не только текст. Важно, как этот самый текст представлен: крупный шрифт, части отделены друг от друга чистыми листами с заглавиями, уютный карманный формат. У этой книги – великолепная обложка. На иллюстрации Игоря Волкова заснеженный пустырь, на котором стоит ржавая ракета, устремленная в небо (такие были привычны на дворовых детских площадках), перед ступеньками, ведущими в кабину ракеты, замер в нерешительности мальчик в шубе и шапке, с воротником, перевязанным шарфом концами назад, – типичный советский ребенок. И безграничный простор…