Михаил СИПЕР 
Михаил СИПЕР
НЕ СОБЛЮДАЯ ПРАВИЛ
ЧЕБУРЕЧНАЯ
Есть на Сухаревской чебуречная,
Я был ею в момент покорён.
Ей судьба уготована вечная,
Потому что она – вне времён,
Потому что она – нашей юности
Не раскрошенный в пыль островок.
И внезапно во мне возникает стих,
Ибо прозой сказать я не смог.
Мы стоим за немыслимым столиком,
Наливая себе «жигули»,
В чебуречной не стать алкоголиком
На свои трудовые рубли.
Есть в том радость мужская, суровая,
Вожделение для языка,
И течёт сок мясной, словно новая
Ароматного счастья река.
Быстро дно у тарелки означится,
Опустеет бутылочный ряд,
Но серьёзна в окошке раздатчица,
А в глазах – торжество чертенят,
И к столу многослойное здание
Приплывёт на разносе опять.
Будто некий спецназ на задании –
Не научены мы отступать.
Постаравшись пореже сутулиться,
Разбредёмся по странам чужим,
Лягут под ноги странные улицы,
И затянет окрестности дым.
Жизнь привыкла нас, сука увечная,
Из огня снова в пламя бросать…
Есть на Сухаревской чебуречная,
Это, братцы, нельзя описать.
* * *
Прости, Господь, за грубость языка,
За робость, уводящую в сомненья,
За то, что не приемлю вдохновенья
От взгляда Твоего сквозь облака.…
Прости, что я не жгу Тебе свечей
И жизнь свою веду не по скрижалям,
А тех, кто слепо верит, – просто жаль их,
Уснувших под журчание речей.
Прости, Господь, за то, что не блюду
Твои законы, правила, заветы,
За то, что сам ищу себе ответы,
Но не убью, да и не украду.
Когда в уста вливает время яд,
Когда ужасны и дела и речи,
Я буду жить, Тобою не замечен,
Не слушая, что люди говорят.
Всего и надо – верить в чистоту
Мелодии душевного покоя.
Прости, Господь, что мне родней мирское,
Доверенное белому листу.
Я смерть друзей оплачу, как потерю,
А не счастливый в кущи переход.
Я пробиваюсь к истине, как крот…
Прости за то, что я в Тебя не верю.
РЕВДА
Я не Жора Помпиду,
По Монмартру не иду,
Что ни лето, уезжаю
Я в далёкую Ревду.
Ожидают там леса,
Утром – солнце и роса,
И в ночи сквозь писк комарий
Под гитару голоса.
Там друзья мои живут,
Волны мерно в скалы бьют,
Там на пасеке старинной
Пчёлы не кончают труд.
Вдалеке от всяких мод
Знаю я, что каждый год
Над Оленьими ручьями
Голубеет небосвод.
Что мне у судьбы просить?
Чтоб я мог рюкзак носить,
Чтоб, доживши до июня,
Снова радость замесить.
И опять увижу я
Ту поляну у ручья,
Где сквозь поросли берёзок
Пролегает колея.
Я с прохожими в ладу,
И «Пошёл-ка ты в Ревду!»,
Как призыв к любви и счастью,
Я бросаю на ходу.
Так что, жди меня, Ревда!
Облаков прошью стада,
Прилечу, и будет лето!
Остальное – ерунда.
* * *
Уже написан текст, прямой и резкий,
В нём отразились горечь и беда,
Но даже если повод очень веский —
Не нажимайте ENTER, господа!
Горит в желудке чистым жаром Chivas,
Отмщенье мне, и аз тогда воздам!
Но двадцать раз вздохните и, прошу вас,
Не нажимайте ENTER, господа!
Он другом был. Она – почти женою.
Но слово… Слово рушит города.
Чтоб не остаться с совестью больною,
Не нажимайте ENTER, господа!
Когда поймёте, что одни в печали,
А голова по-прежнему седа,
То, что бы вам по злобе ни кричали,
Не нажимайте ENTER, господа!
* * *
Генка, ты скоро умрёшь.
Скоро умрёт и Маринка.
Дом из густого суглинка
Вас ожидает, ну что ж…
Мы ведь умеем летать,
Сразу всё станет иначе.
Я обниму тебя, старче.
Будем часы коротать.
Кинотеатр «Заря»
Красит ночные сугробы.
Сдвинем рюмашки мы, чтобы
Выжить внутри декабря,
Ну, а потом – ни одной.
Станем дышать белизною.
Правда, неплохо со мною?
Не умирай же, родной.
Генка, так дымно вокруг…
Это от «Примы» с «Памиром».
Не овладеть целым миром,
Что ж, кочумаем, мой друг.
Братка, пойми, ты неправ –
Банка с вареньем конечна.
Можно вгрызаться беспечно,
Это забава забав.
Сохнет вино на губах,
Губы засохнут на лицах.
Снег на страницы ложится,
Ветром сдувается прах.
Не довелось подмести
В дальнем углу коридора.
Генка, умрёте вы скоро.
Так оно будет. Прости.
БАНАЛЬНОСТЬ
Несмотря на всю ничтожность бытия,
Несмотря на непрерывный волчий вой –
Будем вместе навсегда и ты, и я,
И зелёная листва над головой.
Несмотря на то, что солнца мутен круг
И что мрачные толпятся облака –
Неизменно слышен слева мерный стук,
И в моей руке опять твоя рука.
Хоть пугают почерневшие кусты,
Я уверен, что надеялся не зря,
Не смотря на стены, лужи и мосты,
На тебя одну без устали смотря.
ТИМУРУ КИБИРОВУ
Средь творческих сортиров
Одна отрадна весть –
Ещё Тимур Кибиров
На белом свете есть.
Пусть он меня не слышит,
Но вести неплохи –
Вовсю Кибиров пишет
Бессмертные стихи.
Живу себе в Коньково,
Брожу, где он бывал,
Беру, как он, спиртного
Под вывеской «Квартал».
«Островитянов» – имя
Не чуждое для нас,
И каждый легитимен
В ночи нетрезвый глас,
И каждый сердцу близок
Таджик, узбек, еврей.
Сюда не нужно визы,
Закрытых нет дверей.
Не поломав устоев,
Воспел он свой район.
Когда-то был Запоев,
Теперь Кибиров он.
Теперь он светоч слова,
Теперь – король пера.
И выкрикнуть готова
Гортань моя с утра:
«Не надо нам шекспиров,
Что хочут в душу влезть.
Ура! Тимур Кибиров
На белом свете есть!».
ШЕСТЁРКЕ
Ты палочки за кухнею носил,
А чтобы дуть, так это мимо кассы.
Здесь не татами, здесь не надо сил,
От мандража не писай в маракасы.
Тебя учили лабухи хай-класс,
А ты их слил, присвоив нагло трости.
Закочумав, забыл законы масс:
«Зажавши парнус, не канают в гости».
Ты отлабал три свадьбы вместо двух,
Не катит здесь музон такого роду.
Ты видишь, что народ друшляет вслух?
Хиляй на коду, чувачок, хиляй на коду.
* * *
Каёмку кружки крупной солью посоли.
На липкий стол, пропахший бывшей рыбой,
Ты положи свои короткие рубли.
Что нам теперь Мальдивы и Карибы?
Шипит окурок в мрачной луже у стола.
Скажи, когда нам дождик был помехой?
Нас не касаются погодные дела.
Сегодня Вовка в небеса отъехал.
Сидим, у воблы нежно рёбрышки сосём.
Уже второй за скомканное лето…
Был-был, и нету. Это коротко, но всё.
А что ещё, когда был-был, и нету?
У павильона мнётся очередь всегда,
При входе в рай – шумливая толкучка.
Хозяйка, нам бы повторить ещё сюда!
Хоть заорись. Она не слышит, сучка.
Что смотришь, парень? У меня всё нормалёк.
Ещё круган – и можно дуть до хаты.
Так незаметно день меж пальцами протёк.
Есть чёрточка, а по бокам – две даты.
КОРАБЛЬ (песня)
В пыльной плюшевой каюте, там, где лампочка за сеткой,
Тонкий луч через стекло с трудом пробился.
Слышно, как романс старинный исполняется соседкой,
И понятно мне, что новый день родился.
А на палубе матросы драят крашеные доски,
Яркий блеск забрать у солнышка пытаясь.
Сигареты и сигары, трубки или папироски
Пассажиры зажигают, просыпаясь.
Припев:
Это розовое небо зреет до аквамарина,
Неизменна каждый день сия картина.
И одни и те же лица, и удачи наши мелки,
Застывает время воском на тарелке.
Всё, что было – не хранится, наша память – ведьма злая,
Высыхает локон в старом медальоне.
Что ты можешь? Где ты будешь? Позабыл свои дела я,
Ничего в душе не плачет и не стонет.
В горнем облаке есть облик бородатого мужчины,
Кто-то сверху на меня глядит уныло.
И на тонкой-тонкой плёнке зеленеющей пучины
Отражение лица его застыло.
Припев:
В суете ежеминутной всё сжимается до точки,
Даже нету места маленьким любовям.
А приятные минуты нашей бренной оболочки
Очень редко в паутине дней мы ловим.
И ни острова не видно, ни дымка родного дома,
Ни гнездовья для услады птичьим стаям…
Так несётся, каравелла, белым парусом влекома.
А куда ж нам плыть? Мы до сих пор не знаем.
ЭТО ЖИЗНЬ
Встретились как-то два юдофоба,
И оказались евреями оба.
ВЕРОНИКА
Люблю я имя Вероника,
В нём вера и победа есть,
В нем отсвет не лица, а лика,
В нём и любовь, и боль, и честь,
В нём полумира содроганье,
В нем нервный оклик: «Не балуй!»,
И листьев шелест под ногами,
И безотрывный поцелуй.
Люблю я имя Вероника…
Когда неясен путь во мгле,
Когда дошла судьба до пика,
И нету места на земле,
И опустел сосуд скудельный,
Что раньше нам надежду лил…
В ночи бесплодной, безраздельной
Твой Лик мне утешеньем был.
* * *
Мы пили водку в ЦДЛ,
Где жёлтый свет предсмертно тлел,
Где раньше было столько дел,
А ныне – пусто.…
Мой собутыльник был очкаст,
Из тех, кто точно не предаст
Ни за улыбку высших каст,
Ни за «капусту».
А там, за столиком в углу,
Где тени люстры на полу,
Ни к городу и ни к селу
Сидят таджики
И что-то странное едят,
О чём-то странном говорят,
И странно в воздухе парят
Слова и блики.
Мы говорили о судьбе,
И о себе, и о тебе,
Лабал нам некто на трубе
В большой колонке.
Царило счастье от ума,
Буфет стоял, как терема,
И, слава богу, – ни письма,
Ни похоронки.
Ночной Никитской сладок лик,
Лови, раззява, этот миг,
Ведь всё на свете transitsic,
Что впору плакать.
Но ночь нетрезвая моя
Твердит – достойны бытия
Пузырь, соломинка и я.
Конечно – лапоть.
* * *
Напиток из краника ржавого
Меня охладит, кучерявого,
Что тяжесть кармана дырявого,
И лёгкость полночная дум?
Бумага под ручкою светится,
За всё мне сегодня ответится –
Быть узником лунного месяца
Написано мне на роду.
Послушайте, Лазарь Исакович,
Ватутина-восемь-баракович,
В колхозе-кострово-кизякович,
Вы помните лес над водой?
Немало проделано лажи-то,
Немного за годы те нажито,
И даже порою мне кажется,
Что я не бывал молодой.
А помните пыльную улицу,
К забору бегущую курицу?
Прошу – перестаньте сутулиться,
Нам выглядеть стройно не влом.
Оркестры гремят похоронные,
Любови горят незаконные
И бродят стихи неучтённые
Во тьме за оконным стеклом.
* * *
Не вхожу в чужие сени, не сажусь в чужие сани,
Не навязываюсь в братья охамевшему зверью.
Не рыдай ты мене, мати, не топлю я грусть в стакане,
А улыбку свято помню невесёлую твою.
В этот вечер не до песен, мир стал шумным и постылым,
Дождь, неистово отвесен, на брусчатке умирал.
Что-то где-то в рельсу било, что-то в дальней роще выло,
И куда исчезло небо? Я-то знаю, что не брал.
Не мяучь, пушистый ангел! В темноте, да не в обиде
Проживем остаток лета и начало сентября.
Наша жизнь потом предстанет в удивительнейшем виде –
Что-то здорово и славно, что-то полностью зазря.
Надо мною гордый «роджер» даже в лучших снах не реет,
Я от этого, поверьте, не заплачу, не умру.
Сбережёт от поруганья, приютит и обогреет
Норка славная поэта, занавеска на ветру…
* * *
Квартиры, где я жил, всегда тихи,
Как книги, пересыпанные пылью.
Ты можешь не читать мои стихи,
Достаточно услышать шелест крыльев,
Достаточно всмотреться в полумрак,
Завидев мимолётное движенье.
Когда вокруг всё выглядит не так,
Запомни наших звёзд расположенье,
Запомни этот ветер молодой,
Несущий запах зелени и тлена.
Уже неважно, кто там над водой –
Что трое нам, когда бы не Елена?
Кому теперь нужна любовь моя?
Её цена низка на нашем рынке.
Ты видишь лист опавший? Это я,
Ещё не растворившийся в суглинке.
ПАРЕНЬ
Во мне совсем нет лоска,
Не в перстеньках рука,
Я родом из Свердловска,
Дитя Втузгородка,
Где Малышева тихо
Впадает в УКМ,
И где живет чувиха,
Достойная поэм.
Мне город предоставил
Асфальта серый шелк.
Не соблюдая правил,
Я жил, и плыл, и шёл.
На улице Культуры
С Серёгой пили ром,
Он крепче политуры,
Но страшен, как погром.
Спасибо же Фиделю
За этот химикат.
Попьёшь его неделю –
И прямо к чёрту в ад.
В ночи на ВИЗ-бульваре,
А утром – Семь Ключей.
В избе чайку заваришь –
И снова ты ничей.
На Крауля у Генки
Глотали всё подряд.
Валялся я у стенки
И в том не виноват.
Ах, молодость, беспечность,
И хочешь, да не спишь.
Над крышей – бесконечность,
А в окнах – не Париж.
Я рифмы гнул руками,
Вбивая в тесный стих.
Мы были дураками
В мечтаниях своих.
Ни искры в драгметалле,
Ни полная мошна
Меня не привлекали
В то время ни хрена.
Я был прочней тростинки,
Задрочишься согнуть,
И ветер на плотинке
Мою наполнил грудь.
Немного нас осталось,
Кто грызть умел кисель.
Хотя чуть-чуть казалось
Оттуда и досель.
И волосы и зубы
Сказали мне: «Кильдым!»,
А в небо те же трубы
Пускают тот же дым,
В свече немного воска,
И догорает зря…
Я родом из Свердловска,
Кепарь и прахоря.
* * *
мне в стекло стучит зелёный словно лампа попугай
никакой не надо музы посмотри и стих слагай
не забудь про ассонансы за питьём и за едой
будь ты дома или в небе или даже под водой
нет бессмертья врал арсений сколько брошено сетей
поломал иголки «зингер» вставь мои из-под ногтей
мир с годами обретает необычно мерзкий вид
очень чешутся лопатки это крылья или СПИД
открывай глаза художник и не предавайся сну
я тебя возьму за кисти и к величью прикосну
мир начнёт стоять на спинах у двенадцати котов
будь готов пускай кричат мне я и так уже готов
хоть бывал я на босфоре но не видел шаганэ
сосчитай меня природа абуль фабуль доманэ
я не старый это морок забодай меня коза
нет морщины а дорожку процарапала слеза
художник художник художник молодой
нарисуй мне девушку юной не седой
* * *
Понимаешь, душа Тряпичкин,
Время – деньги, а бабы – дуры.
Погружался не раз я лично
В эту область родной культуры.
Зачеркнув телефон в блокноте,
Я прощался. Меня прощали.
Помня всё о жене и Лоте,
Не копался в былой печали,
Рассуждая спокойным тоном
О клубке ядовитых гадов,
Не молился чужим иконам
За бронёй золотых окладов.
Мучит совесть? Как это дивно!
Самоеды – лихая каста.
Продавался я непрерывно,
Покупали меня нечасто.
Ежедневное тутти-фрутти
Наполняет моё корыто.
Мы, Тряпичкин – одно по сути.
Потому говорю открыто.
Я стараюсь не сильно гнуться,
Но природа покажет класс мне,
Где дожди о брусчатку бьются,
Разбиваясь при этом насмерть.
* * *
Пусть на ошибках кто-то учится,
Но я себя не обвиню.
Давайте, чтобы впредь не мучиться,
Я вас построчно сочиню.
Сирень вокруг возникнет залпами,
Мелькнут стрижи на вираже…
Давайте, встретимся внезапно мы
И не расстанемся уже.
Меня ведь сразу не осудите
За то, что ваш прославил лик?
Давайте, вы всё время будете,
Не пропадая ни на миг.
С собою так непросто справиться,
Особенно при свете дня…
Давайте, я вам буду нравиться
И вы полюбите меня!
!