Валерий ПЕТУШКОВ. АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ. Рассказ

 

Валерий ПЕТУШКОВ

АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ

Рассказ

 

Сошлись мы с ним с первых дней, ну может, в первый месяц нашей собственнической, дачной хозяйственной жизни. Когда у каждого появился свой давно мечтаемый кусок земли, окаймлённый четырьмя колышками, площадью в шесть сотых гектара. Шесть соток!

Остальное – голо. Прикорнуть негде, ни днём ни ночью. Мне вскоре прикорнуть удалось благодаря приятелю, где-то он смог надыбать старый вагончик со старого ГАЗика. Это уже был рай. По крайней мере, между субботой и воскресеньем было где переночевать.

Пригласил Александра Ивановича к себе. Так оно и пошло. Он лет на десять старше меня. Сам с Рязанщины. Последние сорок лет водопроводчик, газовщик, сварщик, слесарь, сантехник и т.п. На все руки, и все по шестому разряду. Ну, а до того – «из детей войны». Отец в первые дни был призван на фронт. До него даже не доехал, эшелон попал под бомбёжку.

– «Семья-то большая»: мать, три сестры и я – мужик. Двенадцати годов. Как у нас, в деревне, война проходила – отдельный разговор, – вспоминал Александр Иванович.

И начинал свой долгий рассказ.

 

***

Я дорос до призывного возраста. По всем показателям первый парень на деревне. Не считая того, что лихо играю на гармошке, не говоря уже о балалайке. Девки прохода не давали: «Ну, Саш, сыграй!».

Я не ломался, шпарил без отдыха: и русского, и цыганочку, и полечку, и вальсы. На пятачке дым коромыслом. Ну, а насчёт голосистости – говорить нечего. Рязанский хор из Москвы никогда без призов не приезжал. Рязанскую «Приходите свататься, я не стану прятаться…» вся страна по радио слышала.

Вызвали от военкомата на медкомиссию. Человек двадцать с округи. Ни одного не забраковали. Мы ж деревенские, на свежем воздухе, при земельке на трудоднях. Никакой работой ни испужаемся. Ждали армию тогда с нетерпением не только мы – вся родня. И все с нескрываемой гордостью и с воображалистостью.

Военком… в руках несколько листочков: «Макаров Александр Иванович?».

– Так точно! – в коридоре военкоматские проинструктировали, как надо отвечать на вопросы начальства.

– Мы вам предлагаем служить в воздушно-десантных войсках Красной армии. Нашему военкомату выделили одно место, в Тульскую дивизию. Недалеко от дома. Вы согласны?

– Так точно!

Вот так я стал ВДВэшником: 41-й полк, Тульско-рязанской воздушно-десантной дивизии.

 

***

Самый лучший кусок моей жизни 1949-1952 годы. Пятьдесят второй – это сверхсрочный. Предложили, я не отказался.

Служба у меня шла как по маслу. По всем позициям. Все нравилось, ото всего получал удовольствия. Не говоря о кормежке – по высшей норме армейской. Плата за прыжки. Но главное – то, что только в ВДВ: четкость, краткость, строгость, жёсткость, все по секундомеру. «Делай как я. Только так, и ничего прочего». Весь день расписан поминутно.

Как-то:

– Рядовой Макаров, выйти из строя!

Вышел.

– Молодец, Макаров! От лица командиров объявляю тебе благодарность.

– В нашей деревне все такие.

– Отставить! Как надо по форме?

– Служу Советскому Союзу!

– Вот, то-то же. Становись в строй.

Приучили, что лучших нет. Все лучшие. В ВДВ нету Я. Есть Мы! Вот откуда взялось «Никто кроме нас!».

Ну, а насчёт «Первый, пошёл!» – мне, и вправду, доставалось чаще всего.

Вот автомат Калашникова: сборка – разборка, чую, как два пальца! Мы ж пацанами промеж собой соревновались, кто быстрее вслепую лошадь запряжет. Там тоже технология, свои операции, каждая свой черёд имеет, от и до, и только так. Я чаще других оказывался в первых.

Что такое автомат Калашникова, Василич, ты знаешь? Вот назови, из каких частей он состоит. Слушай:

Степень, гребень, рукоятка,

Рядом пуговка с курком,

Боевая есть пружина

И ударничек с бойком.

С первого раза запомнил – и до сих пор. Вот, какими приемами нас тогда обучали. Для меня это было совсем просто: я же рязанский, на частушках вырос: «Ах, нахал ты мой нахал…».

А так, Василич, – 60 прыжков с парашютом, четыре парада воздушных в Тушино, восемь парадов на Красной площади.

В Тушино парадом все разы командовал Василий Сталин. А я был «Первый, пошёл!». Пошел, чеку выдернул, спускаюсь, глазею: трибуну вижу, а Самого никак не улавливаю. Зато он-то меня видел. Первого.

Парады на Красной площади, 1 Мая и на Октябрьскую для воздушно-десантных войск были в сухопутном варианте, на машинах. За всех десантников выступал наш Тульский 41-й полк. Я по правому борту, который ближе к мавзолею. Отчётливо вижу товарища Сталина. Каждый из нас считал, все его внимание, улыбки, помахивание рукой предназначались конкретно ему. Я так же считал.

 

***

– Василич, мы тут Зоей в электричке ехали. Напротив старики, он и она. Тоже дачники. Разговорились. Они уж несколько лет сажают картошку своим способом. Помощников нету, а копать по весне, да ещё по дёрну, непросто, сил уж маловато. Умные люди научили, как делать. Надрежь дёрн квадратом, 20 сантиметров на 20, с трёх сторон. Приподними его, запихни под него картошку, росточком поближе к щели. Чтобы в эту щель росток быстрее выскочил. И до осени.

– Саш, а что ж вы, рязанские, тыщу лет на картошке сидите и до сих пор до этого не додумались?

– Василич, старуха даже перекрестилась: ей-богу, сказала.

– Без проблем, Александр Иваныч, у меня под бугром луговина есть хорошая. Сажай.

Через пару дней пришел. В пакете десятка полтора отборных клубня с готовыми ростками.

– Чего так мало? – спрашиваю.

– Для первого раза хватит. Пошли, Василич, а то дождь обратно пойдёт.

Посадили всё по инструкции. Будем ждать. Неделю, две, месяц ждали. Что-то она не пошла. Посмеялись друг над другом.

Что-то не пошло. А может, у кого другого пойдёт?

 

***

 Александр Иванович любил меня проверять на вшивость. По-доброму.

– Василич, а ты видел, как на возах сено возят?

– Видел.

– А сверху на возу, вдоль, жердина лежит, верёвкой к телеге притянутая. А как она называется?

– Вага.

– Правильно. А как называется стержень между передней осью телеги и самим кузовом?

– Шкворень.

– А что такое хомут?

– Саш, это когда ты на своей Зое женился, вот тогда на свою шею на всю жизнь тот самый хомут и надел.

– И то правда. А низ хомута бечёвкой стягивается. Как её зовут?

– Супонь.

– А клин, который колесу с оси не дает спадать?

– Чика.

– А …?

Пройдёт дней пять.

– Василич, а вот ...?

– Гуж, что ли?

Почти на все вопросы я ему отвечал правильно. И когда он с вопросами своими уж выдохнется.

– Василич, а откуда ты это знаешь?

– Саша, дорогой, я ж авиационный институт заканчивал. Который из твоих окон виден. МАИ.

 

***

Встретились.

– Василич, а ты ко мне смог бы зайти. Пособить мне надо.

Дело есть дело, надо – значит надо. Прихожу. Он на кухне. При плите. Кашу рисовую варит.

Как-то, ещё раньше, я к нему попал.

– Василич, я тут обедаю. Давай тебе кашки налью. Рисовой.

– Давай.

Я был в полном отпаде. По-моему, никогда такой каши не ел. Расхвалил его, насколько интеллигентности хватило. И вправду. Готовка еды на даче, когда был один, труда никакого не составляла. Но больше всего он любил варить рисовую кашу. Именно – варить. Мне казалось, больших удовольствий ему и не требовалось. Сам процесс: стоя, наблюдать сверху, и мешать – мешать тридцать минут непрерывно.

Я бы так никогда не стал. Но рисовую кашу варить научился. В пакетиках.

 

***

Мои дети – внуки, любили, когда Александр Иванович заходил к нам. Под берёзкой – стол на четырёх ножках из кругляшек, две скамейки вдоль, столешница из обрезной доски. С моей Анютой вдвоём они ни разу не пропустили, чтобы не сразиться в подкидного. Азарт самый неподдельный, кому в дураках остаться. Раз десять-пятнадцать – это уж обязательно.

– Как успехи? – спрашиваю.

– Анютка обратно в передовиках – 7:5.

С внуком Федькой – там больше по водопроводной части. В пять лет всё знал: труба полудюймовая, а эта в три четверти, это муфта, а это сгон, ключ разводной и газовый, 27 на 25, тройник, и …

– Бабуль, позови деда, пусть машину отгонит. Я водопровод тяну, а она мешает.

Дед идёт, отгоняет. Как-то Александр Иваныч принёс ему в пакете водопроводные причиндалы всякие: у него запас под крыльцом на три пятилетки.

– Дед, ты посмотри сколько мне «добра подвалило». Дед, гайка на трубу не накручивается.

– Заржавело. Иди в тисках прогони.

Пошёл, прогнал.

Александр Иванович прозвал его сантехником. Федьке это очень понравилось. Любил, чтобы после всех водопроводных работ – «руки ни за что не отмоешь», все в мазутно-ржавом въевшемся покрое. Начинались разборки с дорогой бабушкой. Оба получали от этого огромнейшее горячее мыльно-щелочное удовольствие.

– Баб, ну сначала надо прорезиненной ветошной тряпочкой протереть.

 

***

– Василич, а ты знаешь почему немец до Рязани не дошел? Она ему очень нужна была. Чтобы Москву с тылу взять. Обогнул он Тулу, соваться туда и не стал. Непростой орешек. Въезжает к нам, в Рязанскую область. А она вся целиком в танковых гусеничных следах по свежему снежку пропечатана. «Да у них тут, у русских, в засаде не одна танковая дивизия припрятана, – думает в панике. – Разведка прохлопала!». А серьёзно: тут русский дух, тут Русью пахнет.

Вот, Василич, что значит – рязанский лапоть. В войну-то кроме лаптей, другой обуви и не было. Ничего, обходились. А если ещё анучки шерстяные да оборочки без узелочков, жить можно. Я и сам лапти плёл. До войны это дело больше было стариковским. Ничего, я освоил. Бывало, бабы приходили: «Саш, плести лапти – не женское дело». Ни одной не встречал, чтоб плела. Они по другой части.

 

***

А мужиков в то время: вот я, да ещё трое-четверо, как я – по 12-13 лет. Гужтранспорт в колхозе тогда целиком был на нас. За каждым лошадь была закреплена. Не, не мы за ней. Трудодни колхозные надо было зарабатывать работой.

Весь уход за нами, сбруя, телега, сани тоже за нами. Это, не считая работы. С раннего утра до позднего вечера. На ферме, в поле. Транспортная туда-сюда, особо ответственно – это перевозки на железнодорожную станцию постановочно продовольственные, лесозаготовительные.

Вот зима, Василич… Нам с Петрухой досталось ехать на станцию, километров 7-8, по лесу, дороги полузаметны. Запозднились. А надо дрова для топки паровозов, угля не хватало. Сдали, как полагается, быстрей домой отчаливать, вечереть начало. Хорошо, что вдвоём. За этим тогда колхозное руководство отслеживало: мало ли, что в дороге, да ещё зимой.

– Н-но, голубчики!

Я впереди, Петруха за мной. Стало темнеть. Почти совсем стемнело. Лошади устали с дороги (какая там дорога!). А ещё полпути. Лес. Тревожность, само собой, стала подбираться всерьёз. И не спроста: «Уу-у!». Волки. Их тогда в войну в лесах, да ещё зимой, было полно. Впереди, совсем недалеко, несколько пар горящих глаз, жадно ждущих, уверенных и самодовольных. Лошади это поняли раньше нас. Стали фыркать, дёргаться, чувствуется, что они рассчитывают на ездоков, надеются, что мы, люди, должны найти выход из положения. Прорваться нам не удастся, это точно. Я слегка дёрнул на себя поводья. Лошадь сразу поняла. Остановилась.

– Петруха, тащи быстрей факел! Быстрей, быстрей!..

У каждого из нас в санях было по корзине бересты. В свитках, сухих. И по факелу, на конце палки такая же береста, только куском побольше и полохматистей. Деревенские испокон знают, что для таких случаев это самый верный способ. С божьей помощью мужикам чаще удавалось выходить из таких ситуаций.

Я чиркнул спичкой – тоже чтоб обязательно всегда были при себе, – Петрухин факел вспыхнул сходу, от него зажег свой.

Как старший, приободрился, прикрикнул:

– Петруха, не трусь! Прорвемся. Сразу не торопимся. Сильней махай факелом, ори во всю глотку! И моли Господа.

– Господи, спаси и сохрани… Спаси и сохрани…

Ну, а что волки? Они же тоже неглупые. Поняли, что этот случай не про них. Придётся ждать следующего.

 

– Спасибо тебе, Господи. Спасибо тебе, Господи.

 

***

– Василич, откуда у тебя мальва взялась? Ты по осени обязательно мне откопаешь. И знаешь почему? У нас в палисаднике под окошком, сколько себя помню, всю жизнь росла. Разного цвета, крепкая, лопушистая. Мать, покойница, её очень любила. Всем домашним наказывала, чтобы просто так её не рвали. Самой нужна была. Понятно, для красоты, для приятности. Чтоб соседи завидовали, такой ни у кого не было. Хоть и ухода особого не требовала. Растёт себе да растет. Мальва в начале августа цвести начинает. А мать держала её обязательно до 1 сентября. Потом уж говорила, специально к этому дню: «Так, детки в школу шли. После войны, радости там мало было. Лишку совсем никакого. Одни, особенно первоклашки, озабоченные, понурые, думают о чем-то. Которые постарше – те повеселее. Со смешочками, похихикивают».

«Тётя Даша, дай цветочков для школы».

Мать не жалела: сколько унесут. Первоклассникам – самые лучшие в ручонки совала. По головке погладит: «Деткам учиться надо. И стараться. Будь умничкой».

В наших краях, ещё с довоенного времени было заведено: детишек 1 сентября в школу всей деревне провожать. Все вываливали. Особый почёт, конечно, учителям. Каждый хотел обязательно персонально поклониться учителке: «Марья Ванна, вы уж там моего…».

К осени мой куст разросся. Я его разбил пополам: «тебе половина и мне половина». Вспомнил, Сашу. Я эту мальву купил у себя на Преображенском рынке. И каких только фильдеперсовых теперь не продают. Из оранжерей, ботанических садов, бельгийских, чилийских, гондурасских. Вспомнил:

Я не люблю шикарные цветы…

Чего же не любишь ты, зануда?

Я тетку Марью старую люблю, это моё.

Свою половину Александр Иваныч разбил не на две половины. Пояснил мне, непонятливому:

– Один куст посажу на своем участке, в палисаднике, перед окошком, как у матери моей было, а второй – при въезде в наши «Россы». И будет она, наша Мальвуша, встречать каждого входящего своей улыбкой и добротой. И в ответ ей обязательно ответят тем же.

Растут эти две девчушечки, уже невесты. Почётно, достойно и красиво несут свою службу. Службу, возложенную на них старым десантником, урождённым деревни Демидово, Шацкого района Рязанской области.

 

***

В таких ситуациях я его никогда не перебивал, не останавливал. У меня под берёзой приятно было сидеть. Слушай себе да слушай.

Он рассказывал. Нет, скорее сказывал. От него как бы выходило, а в меня само собой входило. Прикрою глаза, а мы оказывается не у меня на даче, а там, на его деревенском, еле живущем кладбище, сидим в холодке, за загородкой, на старой почерневшей лавочке. И он рассказывает:

– Раньше хоть добираться было проще. На Щелковской, на автовокзале сел – и до Шацка.

У сестры переночевал, на следующий день – в свою деревню. Когда колхозы-совхозы были, туда добираться было несложно. Уазики междеревенские ходили. Попуточка идет: садись, дед, подвезу. После матери там сестра осталась. Летом при ней дети-внуки бывали. Дом совсем старый, но, говорит, жить ещё можно. Иногда я у ней на пару-тройку дней задерживался. Чем-нибудь подсоблю, подправлю, с деревенскими про жизнь посудачим, и про ту и про нынешнюю.

Но главное-то: на кладбище, мать проведать. Каждый год, ни одного не пропустил.

Могилка наша – из всех ещё более-менее. Завсегда с пустыми руками к ней не приезжал. Еще в Москве, загодя, все заготовлю: краски, гвоздики, инструмент какой надо, штакетник даже как-то вёз. Для деревни излишку не бывает – все пригодится.

Скамеечку сделал. Чтобы было на чем посидеть, поговорить.

Зайду, она уже ждёт. Поздоровкаемся, год не виделись. Посидим, поговорим, помолчим.

Про московскую жизнь доложу. Вот внуки, Алешка и Игорь, институты закончили, женились. У Алешки – двое. Пацаны. Это уж твои праправнуки.

Расскажу ей, что с деревней сталось. Что дом вот-вот. Да и округа вся опустела, все заброшено. Ни одной коровы не осталось. Тогда, мать, гораздо лучше было.

Тема деревни её интересовала больше, чем московская.

Вот и кладбище уже не то. Могилок свежих совсем нет. Помирать уж некому. Молодняк, бурьян, борщевик (и какой дурак его завез!). И загородочек, что раньше были, голубеньких, нету. Все с землёй сравнялось. Все землёй сталось.

Можь, Василич, так оно должно и быть. Сходи на московское кладбище: хоромы на загробную жизнь стали ставить.

От матери уходить не торопился. И иногда подумаю, вот и мне сюда бы. Да кто же сюда меня повезёт.

 

***

Звоню своему приятелю:

– Борис Михалыч, ты ж в Совете ветеранов всех десантных войск. Говоришь – и не просто, а в президиуме. Заслуженный из заслуженных. Не считая генеральских чинов. С вопросом я к тебе.

– Что у тебя за проблема?

– Есть у меня приятель, по даче, постарше нас, ему 93. ВДВэшник.

Рассказал, какой.

– Организуй от твоего Совета ему, как там у вас принято, торжественный документ. Грамоту, адрес, благодарность или что ещё.

– Валера, сделаю.

Это было лет семь тому назад.

Не успели…

Он умер 23 февраля двадцатого года, в день его Советской Армии – день в день.