Андрей КАНАВЩИКОВ. КРОЛЬЧАТА ЦЕЛЫ И НЕВРЕДИМЫ. О книге стихов Ольги Филипповой

Андрей КАНАВЩИКОВ

КРОЛЬЧАТА ЦЕЛЫ И НЕВРЕДИМЫ

 

Филиппова О.Ю. По течению слов. – М.: ИД «Сталинград», 2015. – 170 с.

--------------------------------------------------------------------------------------------------

В предисловии к новой книге стихов Ольги Филипповой, которая живёт в ростовском городе Каменск-Шахтинский, член Союза писателей России из Архангельской области Галина Рудакова отмечает идеальный поэтический слух, сочетание изысканности форм и словесную чуткость. Автор не столько произвольно конструирует собственное пространство, сколько именно отдаётся языковой инерции, оставаясь в этом течении самостоятельной и оригинальной.

…Вполне адекватен,

только ждёшь втихаря,

что бурлящим потоком подхватит.

Точно так же несло

звёздный свет и сухую листву бы

по течению слов,

дескать, плавали – знаем… И любим.

 

Многие, наверное, по некоторым начальным стихам Филипповой уже готовы с приговором: подражание Бродскому. Как же, говорят такие читатели, вот знакомая интонация, и вот принцип рифмовки похожий, и дыхание строф вполне укладывается в символику первого тома собрания сочинений Иосифа Бродского.

В действительности, диктат языка, о котором говорил Нобелевский лауреат, человек времени диктатур и массового тоталитарного сознания, термин не вполне оригинальный. Являясь новым лишь по своей политической заострённости и трактовке, жёстко привязанной к двадцатому столетию.

Если же говорить не об оригинальности термина, а о сути явления, то обращаться следует совсем к иному источнику, к Пушкину и его известному:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботы суетного света

Он малодушно погружён;

Молчит его святая лира…

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснётся,

Душа поэта встрепенётся,

Как пробудившийся орёл…

 

Сказал бы Бродский или не сказал свои слова – разницы немного. Поскольку поэзия изначально и во все времена невозможна без вот этого, не Бродским открытого и озвученного, состояния готовности к «священной жертве», готовности отдаться мощному течению «божественного глагола», того самого течения слов, о котором говорит Ольга Филиппова.

Да, стилистическая основа её стихов по ряду формальных признаков поспешно может быть отнесена к модернизму. Но опять-таки лишь поспешно, с некоторым произвольным усилием. Потому что, если не стремиться найти у Филипповой Бродского, то его там и не найдёшь.

Многое зависит от ожиданий читателя и того, какое у него «тысячелетье на дворе». Что читатель полагает отправной точкой своего эстетического ожидания – Бродского или Пушкина? А уже, что он ожидает, то и получает на выходе.

Облик ночи в лунном свете

сдержан и темноволос.

Треплет неуёмный ветер

перегибы вербных лоз.

Будет весь плетень в прорехах,

будет в лужах первый лёд,

и петух, прокукарекав,

просо звёздное склюёт.

 

Признаем, что при явном модернистском влиянии, пишет Ольга Филиппова всё-таки в совсем иной для модернистов плоскости. Совсем иным вдохновляясь и совсем иные цели своим обращением преследуя. Используя инструментарий модернизма, но находясь в русле классической, гуманистской, русской традиции.

В этом отношении показательны стихи «Морозко», отсылающие к известной сказке:

…Сорочьи клювы щёлкали, 

плыл эхом голос мачехин. 

Оставлена под ёлками, 

дыханьем греет пальчики.

Назад ещё надеется 

вернуться. Но без спросу ж как?..

– Тепло ли тебе девица? 

– Тепло… Тепло, морозушко. 

 

Как нетрудно заметить, Филиппова не опошляет и не искажает сюжет сказки, не глумится над её героями, не воспринимает суть происходящего лишь как повод для новой циничной интерпретации или ремейка. То есть речь идёт не о создании новой, модернистской, реальности, не о новом синтезе старых цитат, но всего лишь об использовании более современных выразительных средств по сравнению с классической традицией.

Что такое модернистское искусство, если говорить очень коротко и без долгих лирических отступлений? Это эпатаж с подтекстом, этакий коллективный датский радиоведущий Асгер Юль, который 25 мая в прямом эфире убил 9-недельного крольчонка Алана, чтобы «заставить людей задуматься и спровоцировать дискуссию».

У Ольги Филипповой все крольчата целы и невредимы. И дискуссии она провоцирует совсем иными, классическими средствами:

…дождевая вода не кипит,

а пузырится лишь. Но готовы

Небеса завести в тупик

безобидным вопросом: «Кто вы?».

Мы не сразу себя узнаём,

нас нельзя просто взять и обрамить,

Словно тёмный оконный проём

или фото на долгую память.

 

Часто в разговоре о балансе классического и новаторского вспоминается Борис Пастернак с его «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту». При этом ещё чаще забывается, что поэтическая формула не является и не может являться средством не эмоционального, но логического доказательства.

Во-первых, Пастернак написал свои строки в 1931 году, то есть совсем не находясь «в конце». Во-вторых, за строками про «неслыханную простоту» следует практически противоположное утверждение, существенно меняющее и смысл первоначального утверждения:

Но мы пощажены не будем,

Когда её (простоту, – А.К.) не утаим,

Она всего нужнее людям,

Но сложное понятней им.

 

Уточняющее утверждение Пастернака не только не добавляет ясности, но словно бы сводит к новому поэтическому парадоксу даже уже обозначенный парадокс. Превращая постулат о движении к «простоте» в дилемму между нужным и понятным, когда сложное проще, чем простое. Реально Борис Леонидович после нескольких словесных реверансов вновь возвращается к диалектической многозначительности, когда в сказанном можно увидеть и одну сторону, и другую, и обе стороны сразу.

Можно ли попытаться выйти из этого логического парадокса? Можно, если не смешивать традицию как таковую и современность языка как объективную данность, которая мало зависит от воли конкретных индивидов и опирается, скорее на принцип «божественного глагола», чем на сознательный выбор между простотой и сложностью. У Филипповой именно об этом:

...Завуалировав слегка

боязнь переступить межу,

вздыхала глупая строка:

«Закончусь, но не доскажу,

кто и над чем всегда мудрит,

когда иного не дано».

Классический размер и ритм

с ней были явно заодно...

 

Хорошо. Пример Пастернака можно назвать не слишком характерным, поскольку по части простоты один Нобелевский лауреат не далеко ушёл от другого. Но можно обратиться даже к имени Александра Твардовского, который начал с частушечной «Страны Муравии», а при пути «к концу», наоборот, всё более усложнял и свой лексикон, и свой технический арсенал.

Так, у него появляются совсем модернистские образы вроде шепелявящего дождя (стихи «Чуть зацветёт иван-чай…»), в «Байкале» вдруг вылезает нарочито авангардное ударение «От скальных круч Хамар-Дабана Сплетает гор своих венец Он – мирового океана На этой суше посланЕц», а «Московское утро» поднимает устами некоего редактора ещё совсем недавно немыслимый для автора «Тёркина» филологический вопрос:

Прочтите-ка сами – не слева направо,

А справа налево: двусмысленно, право…

 

Да, автор обижен и раздосадован словами редактора, но потом досада «рассосалась помалу» и приходит понимание, что помимо явной, вполне может существовать и иная, потаённая правда:

Не так ты уж беден и в нынешнем разе:

Не всё на прилавке, а есть и на базе!..

 

Появляется у зрелого Твардовского и ощущение «божественного глагола», который волен диктовать автору свои законы, но никак не наоборот. Даже время не может, по словам Александра Трифоновича, «сладить» со «стишком»:

За каким-то минучим сроком –

И у времени с языка

Вдруг срывается ненароком

Из того же стишка –

Строка.

 

Поэтому не просто логичнее, но и исторически вернее всегда стараться разделять собственно словесную оболочку и душу текста. Авторские предпочтения и то русло, из которого автор не может уклониться.

Часто говорится про единство традиции и современности, но очень редко показывается, что это такое во плоти. Ольга Филиппова сумела приблизиться к данному пониманию и явить оригинальный слепок собственного поэтического мира, слепок очень современный, с модернистским арсеналом рифмовок, строфики, образного ряда и в то же время жёстко привязанный к русской литературе.

В Шекспире Андерсен погряз.

Пить иль не пить? На этот раз

вот в чём вопрос. Хотя и гол

давно затасканный глагол,

но излучает свет пророчеств,

и ночь становится короче.

 

Её стихи не просто современные хорошие стихи хорошего поэта, который мастерски владеет словом, прекрасно себя чувствуя и в больших формах, и в жанре миниатюры. Она не просто вполне овладела словесным богатством предшествующих периодов, искусно плетя самые причудливые кружева, вплоть до совершенно экзотических вензелей:

В моём окне цветущий майский сад,

который тень свою очерчивает резко

по бликам солнечным. Пойди дождём завесь-ка

и выгни ветром, чтоб метнулся весь, как

олень, рога закинувший назад.

 

Гораздо важнее, что в стихах Филипповой при всей её авангардно-модернистской языковой подготовке постоянно прочитывается классическая основа с однозначными русскими корнями. Как в стихах «Про Емелю», буквально напитанных фольклорным духом и просто не звучащих без этой фольклорной константы:

Заглянул Емеля снова

в прорубь тёмную небес,

ахнул только и за словом

солнечным в карман полез.

…С недалёкого пригорка

шёл июнь за январём.

Если выронишь ведёрко,

снег растает, грянет гром.

Дождь прольётся, в каждом звуке

разболтав как на духу

обо всех проделках щуки,

не желающей в уху.

 

Показательно, что русская основа здесь не осмеивается или извращается, но именно осмысливается на новой языковой базе. Течение слов, подвластное воле Аполлона и Пушкина, увлекает автора, но руль и ветрила вполне даже чувствуются. Причём, от книги к книге эта тенденция становится лишь более явной.

Ольге Филипповой можно пожелать сейчас только возможно большей творческой активности. Чтобы те ростки современного прочтения традиции крепли и из робких ростков превращались в полноценные растения. Но это уже, как она сама того захочет.