Сергей ЛУЦЕНКО 
Сергей ЛУЦЕНКО
ГЛАВНОЕ СЛОВО
Рассказы для семейного чтения
ЗАВЕТНЫЙ ЛИСТОК
Мальчик с Дедушкой весь день ходили по древнему, дремучему лесу, между бездонных болот. Они нашли много хороших грибов, и корзины их были наполнены доверху. «На всю зиму теперь хватит! – от души радовался Мальчик. – И солёные будут у нас грибочки, и сушёные…». И Дедушка ласково улыбался ему в ответ.
И день был улыбчивый, тёплый, и красивые разноцветные листья так и смеялись под лучами весёлого солнышка. Мальчик любовался листьями и, налюбовавшись, бережно прятал приглянувшиеся в карман своей курточки. И ему казалось, что они греют его, эти чудесные листочки. Наверное, оттого Мальчику всё время хотелось петь…
В ещё не опавшей листве возились и щебетали весёлые птахи; у корней сновали юркие мыши; изумрудные ящерицы, разомлев, блаженствовали на полянах… Все от души радовались милому солнышку, а за ними зорко следила белоснежная Ласка, казавшаяся такой ласковой, такой безобидной. Но… есть хочется каждому, и Ласке тоже, и никто не любит, когда у него бурчит в животе.
Меж тем, смущённо зарумянившись, солнышко тихонько попрощалось со всеми, положило под щёку ладонь, укрылось тучкой и заснуло за синими реками. И Мальчик с Дедушкой пришли домой.
Заждавшаяся Бабушка скоро приготовила вкусный ужин. Прихлёбывая душистый чай, приправленный ложечкой земляничного варенья, они неспеша рассказывали друг другу обо всём, что случилось за день… Ах, как хорошо, как уютно было в домике на опушке дремучего леса! В лесу, конечно, тоже было неплохо. Особенно, если, как Дедушка-лесник, знаешь каждую тропинку, каждый овражек на много-много часов ходьбы в любую сторону… Но теперь там и темно и глухо, и из каждого куста, кажется, смотрят на тебя чьи-то светящиеся глаза… Бр-р-р! Даже из окошка смотреть не хочется!..
Вскоре у Мальчика начали слипаться глаза. Он разложил на подоконнике листья, по примеру солнышка укрылся поуютней и, положив под щёку ладонь, только было собирался уснуть, как вдруг в окошко кто-то тихонько постучал: «Тук-тук-тук».
«Кто бы это мог быть? Наверное, вечерний Ветер, пролетая мимо домика, попрощался и пожелал мне доброй ночи, – подумал Мальчик. – Спасибо, милый Ветер», – прошептал он, засыпая. Но снова, теперь настойчивей, раздалось: «Тук, тук, тук!».
«Нет, это не Ветер!» – и Мальчик поднялся с кровати и потихоньку выглянул из-за занавески. На окне сидела маленькая Синичка.
– Здравствуй, Синичка, – удивлённо прошептал Мальчик. – Почему ты не спишь?
– Здравствуй! – прощебетала Синичка. – Я не сплю потому, что ты унёс мой самый любимый листочек, и теперь мне нечем укрыться. Верни мне его, добрый Мальчик!
Не смог отказать ей Мальчик: приоткрылось окно – и Синичка унесла в клювике берёзовый листок.
Только он улёгся поудобней, как в окошко снова постучали. То была Горлинка, которой нечего было положить под голову. И она унесла с собой листок ольхи. Теперь Мальчик, ожидая лесных гостей, уже не отходил от окна. Чуть не перебудившему весь дом Дятлу понадобилась его шапочка, чтобы не так зябко было спать. И Мальчик отдал ему осиновый листик. И снова «тук-тук-тук». Это Щеглу, чтобы записать ноты, понадобился кленовый листок. Буквально через минуту Поползню, чтобы укрыть свои запасы, понадобился листик лещины. А вслед и Куропатке захотелось получить назад свою любимую скатёрку – и Мальчик отдал ей ивовый листок с опушки леса. И ещё прилетали гости, и все остались довольны – даже Сойка-сплетница получила в подарок жёлудь. И хоть она его тут же выронила, но возвращаться не стала, посчитав всё это за надёжное вложение: когда тут вырастет дуб, желудей прибавится в тысячу раз, не меньше! И она сделала вид, что так и было задумано… Одному Воробью ничего не досталось, но он не обиделся, ведь он круглый год питался крошками с бабушкиного стола и сегодня подкрепился неплохо.
Тут бы нашей сказке и конец, но Мальчику захотелось проверить, не осталось ли ещё что-нибудь в кармане его курточки. Он потихоньку, чтобы не потревожить стариков, пробрался к шкафу – и на его ладони очутился самый последний, самый чудесный листок! Пробила полночь, и он вдруг засветился нежно и таинственно, и руке стало тепло. Жаль Мальчику было расставаться с такой чудесной находкой, но он был добрый и честный, и потому положил листок на подоконник и принялся ждать. Прошли полчаса, и час, и половина второго часа. Никто не появился, никто не постучал клювиком в окошко. «А-ах… – зевнул Мальчик. – Спать очень хочется. Пусть, раз никого нет, этот листок пока погостит у меня… Нет, подожду на всякий случай ещё немножко…». И он прислонился щекой к прохладному подоконнику…
И вдруг откуда-то издалека, из самой глухой чащи донёсся плач. Страшно стало Мальчику. У-у! Как темно в лесу! У-у-у! Как гудит полночный ветер, пролетая над холодными вершинами старых деревьев! Но ещё больше Мальчику стало стыдно за то, что кому-то он причинил неприятность и что кто-то в ночной чаще мается без своего листочка.
Мальчик, не зажигая лампу, наскоро оделся и тихонько выскользнул за дверь. Ветер тут же взвыл и толкнул его в спину, а древний лес застонал, надвинулся и протянул свои чёрные корявые руки. Но Мальчик не поддался страху и направил свои шаги в самую чащу. Не выбирая тропинки, он шёл и шёл на тихий отчаянный плач. Да и не то что тропинку – даже пальцы своей руки нельзя было разглядеть. Ветви хватали маленького путника за плечи, корни ловили за ноги, и чьи-то большие красные глаза смотрели из кустов, и что-то огромное ухало, выло, клокотало.
Шаг… Ещё шаг… Трясина… И влево трясина, и вправо… «Всё, не могу больше. Прости меня, и не плачь. Мне не дойти. Может, ты прилетишь? – в отчаянии прошептал Мальчик, доставая заветный листок. – Появись, пожалуйста…».
И вдруг чащобы и топи расступились, и ветер стих, и даже как-то потеплело. Из-за свинцовых туч выглянула большая белая луна, и глазам Мальчика открылась уютная светлая поляна. Посреди поляны рос огромный Дуб. Далеко залетевший листик с этого чудесного Древа и посчастливилось вчера поймать Мальчику…
А на Дубе дремала сама луна, только теперь она переливалась всеми цветами радуги. «Так вот почему светло!» – сквозь слёзы улыбнулся Мальчик. И вдруг луна расправила разноцветные крылья, и из ветвей Дуба полилась несказанная песня. Наверное, так поют ангелы на небе…
«Ах, вовсе это не луна!» – опомнился Мальчик. И тут он догадался, что так радуется своему листику чудесная Жар-птица, и ему тоже стало хорошо.
– Здравствуй, прекрасная Жар-птица, – произнёс он. – Не плачь. Я принёс твой листок.
– Здравствуй и ты, смелый Мальчик! – молвила Жар-птица. – Ты не побоялся прийти в самое глухое время в самую страшную чащу. Спасибо тебе за доброе, отзывчивое сердце. Я отблагодарю тебя по-царски. – И Жар-птица достала из правого крыла самое красивое, самое жаркое перо. – Вот твоя награда, милый друг. Это перо приведёт тебя домой. Но это ещё не всё… А теперь ступай… – и на прощание она погладила его по щеке и расчесала спутанные волосы.
Мальчик, от души поблагодарив Жар-птицу, радостно отправился в обратный путь. И ни разу не сбился, не оступился – он словно шёл не по лесной чащобе, а по самой ровной и светлой дороге, и дивная песня всё время сопровождала его…
Что же осталось ещё сказать?
На рассвете Мальчик благополучно вернулся домой и, прочитав молитву, лёг в постель. А когда он проснулся, Бабушка и Дедушка ахнули и заулыбались: Мальчик превратился в Юношу, прекрасного, как сказочный принц. «Как повзрослел, как похорошел наш внук! – шептали старики. – А прошла, кажется, одна только ночь…». И Юноша смотрел на них и радовался, что у него есть такие чудесные Дедушка и Бабушка. Ведь они подняли его, поставили на ноги, и вот теперь он может утешить их старость…
У Юноши было доброе чистое сердце, и стало оно ещё прекрасней, и прожил он долгую-долгую и светлую жизнь; и слава о нём разнеслась по всему свету. Разные люди – бедные и богатые, счастливые и измученные – шли и шли к его домику на опушке древнего леса, чтобы послушать самые прекрасные на земле песни. И каждый находил здесь то, к чему стремился многие годы…
Это был последний, самый главный дар вещей Жар-птицы.
БЕЗДОМОВНИЦА
Пригрело мартовское солнышко, и на окно выползла погреться старая Оса. Она была коварна и зла, а за время зимовки характер у неё испортился окончательно. Оса была в общем-то довольна жизнью, но на всякий случай по старой привычке изгибалась и целилась в кого-то своим страшным жалом. И понапрасну: не считая двух заспанных мух, боязливо жавшихся в уголке, вокруг никого не было.
Осу не зря боялись пуще грозы. Она поколола насмерть много мух, бабочек и пчёл. Ни одна паучья сеть не могла выдержать силу её крыльев. А однажды она даже обратила в бегство кошку.
И вот Оса уже хозяйкой ходила по окну. Пока ей было неплохо, даже чуть-чуть весело. Победоносно посматривая на робких отощавших мух, она поднималась почти до самого потолка и съезжала, и взбиралась снова. Но время шло, и Осе надоело это однообразное движение. Она устремилась на улицу, однако попасть туда никак не могла, так как забыла ход, по которому осенью забралась в тёплую уютную комнату.
И тут дверь открылась, и в комнату вошли дети. Девочка была ещё маленькая, а Мальчик – постарше. Мама поручила им полить и подкормить растения и обобрать сухие листочки, если они вдруг появились. Каких цветов тут только не было: и царственная Лилия, и нежная Фиалка, и роскошная Орхидея, и щедрая Азалия, и неприхотливый верный Бальзамин, и пёстрая Традесканция, и живучая Толстянка, она же Денежное Дерево. Не один год жили тут и целительное Алоэ, и вездесущий Фикус; и даже угрюмому Кактусу-великану, пожелтевшему от времени, нашлось место в углу. Всех не перечислить, да никто и не обидится, ведь растения не так тщеславны, как люди.
Пока Мальчик взбирался на табуретку, чтобы набрать в ведёрко воды, Девочка любовалась цветами. Она гладила листочки, целовала бутоны и что-то ласково им шептала. Наконец она подошла к самой красивой Орхидее. И только она успела коснуться лепестка, как притаившаяся Оса ужалила её в палец. Девочка вскрикнула, но удержалась и не заплакала. Она только удивлённо и укоризненно посмотрела на Орхидею и прошептала: «Что же ты колешься, ведь ты не кактус!».
Осе можно было и не кусать Девочку. Но старой злодейке захотелось показать, кто тут главный. Мухи тихонько зашептались в углу. Цветы вздрогнули, но промолчали. Одна лишь Лилия укоризненно покачала головой и еле слышно вздохнула: «Как не стыдно… Здесь приличное общество, а вы…». Орхидея, правда, собралась ответить по существу, но события развивались так стремительно, что её просто не стали слушать. Оса же напугалась сама, но не раскаялась ничуть. Будут знать, кто в доме хозяин!
Мальчик услышал, как вскрикнула сестрёнка, и тотчас бросился на помощь. Увидев злую встопорщенную Осу, он уже намерился взять мухобойку и разделаться с нахалкой как следует, но Девочка стала просить не убивать злюку: «Пусть живёт, она ведь божье создание, хотя и ядовитое». «Будь по-твоему, сестрёнка!» – сурово произнёс Мальчик и, схватив Осу тряпкой, отправил её в форточку. Оса сердито гудела, дёргалась, изгибалась, чтобы укусить Мальчика, но, по правде сказать, делала она это больше для виду. Она была рада, что так легко отделалась. И то сказать: и себя показала, и свободу получила заодно!
«Подумаешь, дворец! – ядовито усмехалась Оса. – И что там смотреть: мухи какие-то полудохлые да цветки-недомерки. Мёда днём с фонарём не сыщешь, одна пыльца, да и та жалкая, фу. Подумаешь, орхидеи! То ли дело – свобода!».
Итак, выброшенная в форточку Оса была и рада и горда. Но тут к ней пришло ещё и удивление: земля была белым-бела! Да, с крыши обильно капало, и Осе это было хоть и не совсем приятно, но привычно: она хорошо знала, что такое дождь. А вот снег… Оса его никогда не видела, лишь однажды подслушала у пролетавших ворон, что бывает такое чудо на свете. И она решила не обращать внимания: подумаешь, экая невидаль – снег!
Однако, погуляв немножко, Оса почувствовало, как что-то её сковывает, будто она летела сквозь постоянно густеющий воздух, а вскоре уже – будто сквозь воду. «Дело неладно», – подумала она, и хотя местность была известна давно, решила от дома не отдаляться. «А лучше всего – спрятаться в какой-нибудь норке, осмотреться и тогда уже решить, как быть дальше». Подумав так, Оса нырнула в ближайшую щель.
Тепло было там, уютно. «Самое место пересидеть денёк-другой», – решила Оса. Подумала – и в тот же миг раздалось сердитое гудение и послышался треск. Навстречу Осе двигался, угрожающе размахивая когтистыми лапами, чёрный коренастый Жук.
– А, старый знакомый! Приветствую тебя! – закричала Оса. – А я вот к тебе в гости. Не возражаешь?
– Возраж-ж-жаю! – яростно загудел Жук. – Помнишь, как ты Бабочке, моей подруге, все крылышки исколола? Насилу мы её тогда отходили. И меня колоть пыталась, помнишь? Но ничего у тебя не вышло: латы у меня хорошие. Ну да теперь ты у меня дома, и разговор у нас будет иной.
Оса, напружинившись, приподнялась… и попятилась к выходу. «Нет, не одолеть Жука, – подумала она. – Панцирь у него больно крепкий и подогнан хорошо. Куда ни бей, везде броня. Ещё жало повредишь. К тому же развернуться тут негде. Да и что я тут забыла? Пыль, теснота… Гиблое место, одним словом». Попятилась Оса – и вылетела из уютной щёлки. А Жук наполовину высунулся – и лапами на прощание помахал. Мол, знай наших!
Полетела Оса искать другое пристанище. «А что если через какое-нибудь окно пробраться в другую комнату? В тепле-то лучше». – Только подумала – и вот он, подходящий лаз. Нырнула в него Оса и стала пробираться вглубь. Ползла-ползла – и вдруг перед нею открылся неведомый закоулок. И была эта комнатка полна какими-то смутно знакомыми Осе шелестящими звуками, несущими тревогу и страх. Как будто предки Осы, отделённые от неё миллионами поколений, о чем-то пытались ей сказать сквозь немыслимую толщу лет.
После яркого мартовского света Оса не сразу разглядела, что это покачивались и шелестели аккуратно развешанные сухие мухи, бабочки, оводы, комары… Присмотрелась Оса – и многих узнала. Это были старые знакомцы: одни раздражали её своей суетливостью, и она гнала их прочь; другие сами бросались врассыпную, едва заслышав шум её крыльев.
И вдруг сквозь сухой тревожный шелест послышались мягкие, вкрадчивые шаги. Страшно стало Осе, потому что знала она, чьи это мохнатые лапы ступают навстречу. Сеть их хозяина не напугала бы её на открытой местности, ибо не раз Оса показывала силу своих крыльев, ног и челюстей. На крайний случай она ударила бы Паука, вонзила в него своё страшное жало, а после выпуталась бы непременно. Но тут… «Что там, на выходе из этой гнусной паучьей норы? А может, там опять заправляет противный Мальчик? И сколько впереди рядов этой страшной липкой сети? К тому же нет никакого разгона, никакой возможности для манёвра», – подумала Оса – и заторопилась назад.
На улице, полетав немного, Оса вновь почувствовала эту странную сковывающую силу. «Нет, очень высоко я забралась! – решила она. – Опущусь-ка я пониже, к самой земле. Там, может, и климат теплее, и души добрее».
Сказано – сделано. Полетела Оса вдоль дома у самой земли. Полетела неспеша, потому что сил оставалось совсем немного. И увидела она небольшую норку – такую малую, что едва-едва протиснуться можно. «Вот и славно, – подумала Оса. – Наконец-то я нашла себе домик. Теперь отдохну и отогреюсь». Только подумала, как из норки один за другим вышли три муравья. Увидели Осу – и закивали ей приветливо, замахали лапками. Мол, лети, подруга, сюда, мы тебе так рады, так рады! У нас для тебя всё приготовлено: и вкусная еда, и мягкая постель. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Не стесняйся, золотая, живи хоть до лета!
А про себя думают: «Только бы клюнула Оса, только бы согласилась залезть в нашу норку. Мы могучи, нас не сосчитать, и подземелья наши бесконечны. Навалимся разом, утащим её в самые дальние, самые укромные ходы, а там разорвём на кусочки – каждому достанется. Отощала за зиму Оса, да на первое время сгодится».
Поняла старая Оса их уловку, взмыла из последних сил, села на ветку яблони и задумалась. Глубоко и горько задумалась Оса. И вот-вот открылось бы ей главное – такое, что полетела бы она к Мальчику и Девочке и нашла самые-самые важные в жизни слова…
Но подобрался и сковал её мартовский холод, и оцепенела она на своей веточке, и погрузилась в сон. И снилось ей, что Жук обхватил её лапами, и танцуют они на орхидее какой-то весёлый немыслимый танец, а все вокруг смотрят и смеются….
А в это самое время мимо пролетал голодный Воробей. Заметил он Осу и схватил её. Не сумела Оса попросить у него пощады, а может, не захотела вонзать в его клюв своё ядовитое жало. И вдруг Осе показалось, что старый добрый Воробей несёт её в свой уютный домик, где их ждут настоящие друзья и где всегда будет светло и тепло…
ГЛАВНОЕ СЛОВО
Как всегда, в роли зачинщика выступил Ветер. Несколько раз облетев вокруг Дома, он уселся на крышу и принялся раскачиваться в разные стороны. Но не надо ругать Ветер – он по большому счёту неплохой малый. А сегодня ночью он к тому же поцеловался с Луной, и поэтому у него было игривое настроение. Может, Ветру просто хотелось излить кому-нибудь душу, а может, потанцевать или даже побороться с кем-то – в шутку, конечно. И, наверно, Дом приглянулся ему больше всех.
Дом, страдающий старческой бессонницей, тут же очнулся от своего короткого забытья. Задрожали стропила, задребезжали окна, заскрипела входная дверь... Среди всей этой чехарды, если хорошенько прислушаться, можно было уловить не только отдельные слова, но даже расслышать вполне связные предложения. Очень интересно слушать чужие разговоры, не так ли? Хотя это, право, не совсем прилично. Но в сказке многое дозволяется, и поэтому – не подойти ли нам поближе?
А вблизи стало понятно, что это спорят между собой Дверная Ручка и Замок.
– Я – самая главная в Доме! – сияя, говорила Дверная Ручка. (Вообще, она, когда была в ударе, любила блеснуть. Не считая небольшой щербинки с внутренней стороны, была у неё такая слабость. А сегодня, под разрумянившейся Луной, она и вовсе расцвела – загляденье просто!)
– Я – самая главная! – гордо повторила она. – Нет без меня жизни. Ни шагу не ступите без моего позволения.
В ответ на её похвальбу то ли раздался хриплый возмущённый кашель, то ли кто-то насмешливо заскрежетал. Это, не стерпев такое неслыханное нахальство, разразился эмоциями главный Замок.
– Хватит хвастаться, старая! – послышалось нам. – Пользы от тебя – разве много! Впускаешь, мол, выпускаешь. Да если бы не я, ты всех подряд привечала бы, старая негодница. Если бы не я, ты всё хозяйское добро вмиг промотала бы…
Очень обидно было Дверной Ручке слушать такие слова, и, поднатужившись, она уже собралась выпалить, что без неё любому Замку, даже самому наиглавнейшему, грош цена, но… Луна вдруг спряталась за облако – и блестящее красноречие оставило огорчённую Дверную Ручку.
А Ветер тем временем беспокойно заворочался на крыше и, безуспешно вглядываясь в ночное небо, принялся вздыхать о Луне – протяжно и тяжело.
– Эх! – скептически скрипнула Дверь. – Молодёжь, что тут скажешь. Сколько вас на моём веку поменялось! О чём вы спорите? Не было бы меня, и вы оказались бы не нужны. Помните, что вы все – мои подданные. Прошу раз и навсегда это уяснить. И вообще, вмешиваться в ваши глупые разговоры считаю ниже своего достоинства. А лучше всего их вовсе прекратить – мир от этого не оскудеет.
Тут снова показалась красавица Луна – и Ветер подпрыгнул от радости.
– Ах! – вздохнул старый Дом. – Я тоже всё помню! Ты, например, Дверь, за сто лет у меня уже третья. Погоди, не кряхти. Я так скажу: вы, двери, всё железней становитесь, всё изощрённей, а души людские – всё неприглядней. Потому что света и добра в них всё меньше и меньше. Самая первая моя Дверь была сработана из благородного дуба, и шли по ней разные затейливые резные узоры, и была она в меру одарена бронзовыми украшениями. Конечно, вмешиваться в подобные разговоры та Дверь не стала бы. Только не из-за гордыни своей, а потому, что они, эти разговоры, были другие. Ручка была тогда пониже, чтобы дети могли до неё запросто дотянуться. Да и Замок был поскромнее. То ли мимоидущие люди были более честные, то ли хозяева жили скромно, а может, и то и другое – но в Доме, то есть во мне, было уютней и теплей. Помню, собиралось много друзей, вечерами они играли на скрипке, читали друг другу стихи и часто улыбались. Всё было вроде бы так хорошо, но откуда-то налетела страшная Буря – твоя, Ветер, прабабка. Налетела она – и как щепку вырвала Дверь и унесла её, и ранила мои глаза-окна, и разметала все великолепные книги, и людей вымела враз, словно сухие листья. Кого-то она хватила оземь недалеко в лесу, кого-то унесла далеко за моря-океаны. Я сам еле устоял. Тяжелые времена тогда наступили. Несколько лет я обходился вовсе без Двери, и сквозь моё сердце летели полночные вьюги. А после пришли другие люди, и поставили они новую Дверь. Была она, конечно, намного проще своей предшественницы – сосновая. Лишь спустя годы она примерила суровое тёмное платье, по которому были рассыпаны рифлёные гвоздочки – но тепло держать пыталась изо всех сил. Люди открывали её усталые, а бывало, и раненые. Они запевали песни, и песни эти были суровые и горькие. Но время шло – и снова поселились во мне улыбки, и дети, и книги. И в другой раз было: только Буря та была поистине ужасна – не было другой такой Бури на Земле. На чёрных крыльях её сидели пауки, и она была люта и ненасытна. И скосила она своими крыльями, и пожрала миллионы человеческих жизней. Никогда мне не было так больно! Люди победили её, сломали её проклятые чёрные крылья, сорвали с них паучье племя. Разве только один паук смог скрыться и затаиться до времени…
Идущие к Свету выстояли, победили. И снова – в который раз! – затевались споры, как сделать жизнь лучше, светлей. А после эти прекрасные споры сошли на добычу еды и всяких тряпок. Ушли и они, победители, – ушли тихо и безропотно. А теперь с тобой, несокрушимая бронированная дверь, мне холодно и грустно. Ты как постылый протез. И кажется, что нет тебе сносу. Ныне во мне, в Доме, впервые за сто лет нет ни одной книги. Зато во всю стену, где некогда красовались чудесные книжные полки, – огромное плоское, с позволения сказать, лицо, то и дело бесстыдно искажающееся и изрыгающее всякую непотребщину. А ещё есть такая штука, люди называют её смарт… смартфон. И практически не выпускают из рук. Противная штука, скажу вам, фальшивая. Всё подмигивает и поквакивает. С виду такая безобидная, а вцепилась в людей всеми щупальцами, проникла в мозг и поработила душу. Я, Дом, всё пытаюсь её подальше спрятать, а они, глупые люди, всё её находят. А вон, сбоку, второй поработитель (главный-то рабовладелец подальше будет, повыше) – с позволения сказать, бар с кичливыми и самодовольными постояльцами. Правда, долго они не задерживаются, ведь их, вытряхнутых до капли, всё чаще и чаще вышвыривают в мусор руки моих новых хозяев. Да хозяева ли они? Да, плохие времена настали на Земле...
– Что знаешь ты про времена? Что знаешь ты про войны? – раздался голос, тихий и спокойный. Но веяло от него такой мощью, что даже Ветер на крыше замер и прислушался. – Ты ведёшь достойные беседы, но… Я, Земля, многое могу рассказать, да только ваше время не безгранично. Выдержите ли вы? И всё ж немного послушайте. Десятки миллионов лет здесь бушевали океаны огня. А после десятки миллионов лет простиралась немыслимая бездна вод, и солнце появлялось над ней раз в десять тысяч лет. Прошло несметное число веков, пока не схлынули эти великие воды, и ещё несметное число веков, пока на побережье на появился привычный вам человек. И ещё неимоверное число веков минуло, пока человек не возвёл своё первое жилище. Это был твой пращур, Дом. Ныне от него не осталось и пылинки, и только в моей памяти хранится он. Как и миллионы других, павших от дыхания времени или от непомерных людских безумств… Когда-нибудь, Дом, и ты превратишься в прах, и прах твой развеется и растворится в Вечности. И тогда я не только ласково приму тебя в свои недра – я проведу тебя по лабиринту времён, где всё ты узнаешь сам…
От всего услышанного Ветер заволновался, как ребёнок, а Дом содрогнулся и поник. Земля помолчала всего одно мгновение (а Дом состарился на сто лет) – и продолжала: – Я не хвалю себя, как вы, но не будь меня, где и чьи стояли бы дома, куда и кого вели бы дороги? Но даже я, ваша Матерь, не главная. Я сама – пылинка в бесконечных пространствах Вселенной. Учёные говорят одно, богословы – другое. О, дети, дети! Никто всего не знает до конца – даже сама наша Праматерь Вселенная. А она много, неимоверно много знает! Как твои наблюдения, старый Дом, ничто по сравнению с моими великими знаниями, так и мои знания – ничто по сравнению с мудростью Вселенной. Но даже её многие миллиарды лет – пылинка. Есть та, кому доступны практически все тайны мироздания, но не стоит понапрасну беспокоить её – владычицу Вечность. Я могу попытаться передать частицу того, что Вечность когда-то рассказала Вселенной, а та, баюкая меня во младенчестве, напела мне. Как Вселенная не смогла бы вынести всё чудовищное знание Вечности, так и я не смогла бы вынести всё знание Вселенной и погибла бы от избытка его. Много напевала мне Вселенная о Вечности, миллионы лет напевала, но так и не сказала миллионной доли всего, что узнала. И я, Земля, щадя вас, скажу вам только самую малую малость из того, что смогла понять и запомнить.
«Только единицы из твоих несметных будущих детей, Земля, – только избранные смогут приблизиться к пониманию одного моего мгновения, – так говорила Вселенная, по-своему передавая Слово Вечности. – Я дарю им эту возможность. И не только им… Для того, чтобы в мирах светилась Тайна, нужно знать, что она существует и стремиться хотя бы немного приблизиться к её постижению. Пусть дерзают избранные, пусть всматриваются и вслушиваются в меня! Дары мои несметны и бесценны. Я, Вечность, объёмлю всё. Всё в моей власти. Всё подчинено моей силе. Я созидаю и разрушаю Вселенные – мириады Вселенных. Я – воплощённое Знание. Но даже я, Вечность, не знаю всего до конца. Потому что есть Некто – Тот, Кто стоит надо мной…».
Но довольно. Я, Земля, говорю о запредельном – и у меня всё холодеет внутри. Лучше я напоследок скажу своё, в муках рождённое слово. Может быть, оно окажется не менее важным и нужным, чем величайшие тайны Вечности и Вселенной. Я скажу тебе, Дом, о Человеке. А ты попытайся какой-нибудь благоприятной ночью, когда в мир приходят волшебные сны, внушить это слово ему. И пусть тот Человек понесёт его дальше, дальше, во все мои пределы. Я могла бы это сделать сама, напрямую, но… Страшно отдалился от меня, оглох Человек. Это он отравляет меня своими жуткими ядами, уничтожает мои жизнедарные леса, целится друг в друга (а через себя – и в меня) своими проклятыми ракетами. И, боюсь, теперь он сможет понять всё только через ужас, через боль. Если бы люди знали, как я не хочу этого последнего моего разговора! Да, поистине страшен Человек! Люты, черны его деяния. Но нет ничего прекрасней изначальной души человеческой – ведь её принёс сюда Тот, Кто стоит надо всем. Без Человека, без его прекрасной души я была бы намного беднее. Я помню, как вырвался из его уст первый звук – и вскоре, через несколько сотен тысяч лет прозвучало первое слово. Я, Мать Земля, хорошо помню его… И Слово это было – от Него и о Нём. Было Им. А затем через несколько тысячелетий родилась и первая песня. Почти одновременно с Поэзией и Музыкой родилась Живопись. Так что они – родные и любящие сёстры: Поэзия, Музыка, Живопись. А после Человек научился так подбирать и складывать камни, что они заговорили, запели: родилось великолепное Зодчество. А для того, чтобы камни в полную силу заговорили и запели, в мир пришла Наука. Конечно, она пришла не только и не столько для этого, и вселенские начала её (как, впрочем, и Поэзии, и Музыки, и Живописи) гораздо глубже и таинственней, но пока остановимся на этом. Я сейчас хочу показать тебе, Дом, что в мире живут не только ужаснейшие пороки, но и прекраснейшие создания человеческого духа. И они должны восторжествовать!
Суть жизни, её высшая цель и радость не в золоте и не в набитых деньгами кошельках. Они, вернее, то, что стоит за всем этим, – несут разъединение, а значит, гибель для людей. Суть жизни, смысл её – в одухотворённости Человека, в его стремлении к прекрасному. Я, Земля, смотрю на такого возвышенного Человека (ах, как он редок!) – и радуюсь, и благодатно плачу. Потому что я тогда чувствую: я буду жить долго, очень долго и счастливо. Почти вечно! Так пусть Человек становится прекрасней – каждый миг. Пусть такой Человек стремится в небо. Пусть! Любая дорога, если она освящена добрыми помыслами, открыта для него. Только живи в любви и стремись к совершенству! Я же, в свою очередь, буду жить миллиарды лет – и благоговейно и благодарно лелеять прекрасное человечество в своей бирюзово-изумрудной колыбели…