Анатолий АВРУТИН. Я ПРОСТО ВЫБЕГАЛ ЗА КИПЯТКОМ… Поэзия

 

Анатолий АВРУТИН

Я ПРОСТО ВЫБЕГАЛ ЗА КИПЯТКОМ…

 

* * *

Снилось мне, что Рубцов предлагает сдружиться домами,

Потому что друзья согревают, от горя храня:

«Был бы ты в тот момент…
                                 и, как друг, просто встал между нами…

Может, я бы остыл… И она б не убила меня…».

 

Он, конечно же, прав… Но как быть? Между нами эпоха.

Я бы встал между ними, но время, увы, развело.

Я б дыханье вдохнул в друга после последнего вздоха,

Я бы солнца плеснул, чтоб в зрачки воротилось светло.

 

Я бы женщине той, что ещё улыбается мило

С той журнальной страницы, где ценится новая ложь,

Хмуро глянув, сказал: «Вы немного остыньте, Людмила,

Научитесь прощать… Он же гений! А вас не поймёшь…».

 

Может, вправду тогда, чуть остынув, она б отступила?

Может, вправду и он в ситуации той протрезвел.

И вернулась к нему та волшебная силушка-сила,

За которую прежде поэтов вели на расстрел...

 

Что эпохе пенять? Нынче гениев нет и в помине.

И домами поэты не очень-то любят дружить.

Просто мрак за окном…
                                Просто чайник всё стынет и стынет…

Просто тоньше и тоньше сознания бледная нить…

 

* * *

Сплелось, перепуталось – кто разберёт,

Что это за таинство – русский народ?

Откуда берёт он вселенскую ширь?

Здесь русский – татарин, и русский – башкир.

А горец, жену оставляя и мать,

В бою будет русским себя называть.

И Родина вся у них – Вечная Русь,

И мать их напутствует: «Только не трусь!».

Напутствует воина старый отец:

«Нет в мире отважнее русских сердец!

Отважнее – нет, и доверчивей – нет,

И в этом секрет наших славных побед!».

…Где нынче хазары и те племена,

Что русскую землю терзали сполна?

Где половцы, где тот воинственный сброд,

Что вечно с мечами стоял у ворот?

Но, острым держа свой калёный булат,

Всегда был на битву готов Коловрат.

И, символом старых и новых побед,

Готов был схватиться с врагом Пересвет.

И пусть враждовали друг с другом порой

Князья… Брат на брата – вышагивал строй,

И русский же город порою горел

От русских шальных огнедышащих стрел.

И пусть кто-то верил, что здесь навсегда

Чужая орда, Золотая Орда…

Но вновь находился средь массы людской

То Дмитрий Пожарский, то Дмитрий Донской.

А всех лже-Димитриев выгнали прочь,

И пушки палили в победную ночь.

И Стенька – разбит и коварно пленён,

Не взял бы подмоги от вражьих племён.

Башку перед казнью склонив на плечо,

Не взял бы подмоги у них Пугачёв.

На плаху взошёл, после всех неудач,

И русским мечом мрачный русский палач

Отсёк ему русскую эту башку –

Случалось такое на русском веку.

Осмыслив, что русских нельзя покорить,

Примчались французы, чтоб русским «служить»,

Потом, ухмыляясь, пришла немчура…

Для вида по-русски кричали: «Ура!»

И, наполучав православных имён,

Всходили на русский заманчивый трон.

А дальше – известно… И брызгала вновь

За Русь непокорную русская кровь.

И колокол бил там, где, выстроясь в ряд,

Шли с русскими рядом башкир и бурят,

Вставали, обиды забыв поскорей,

Сапожник-еврей и художник-еврей.

Хоть вслед им грозили, срываясь на крик,

Кабатчик-еврей и еврей-ростовщик…

Ведь Родина общая – Вечная Русь.

И мать им велела: «Ты только не трусь!».

Напутствовал воина старый отец:

«Нет в мире отважнее русских сердец!».

И как не послушать героя-отца?

Вот так и живем… И вот так – без конца!

 

* * *

На златом крыльце сидели…
                          Детская считалка

На златом крыльце сидели,

Момент не очень оценив,

Царевич в воинской шинели –

Так ослепительно красив;

Сапожник, что рукою ловкой

Мог подогнать любой каблук;

Портной… У каждого винтовка.

И под сердечный перестук

Они вдыхали с яблонь запах,

Подобный терпкому вину.

А завтра им – кому на запад,

Кому – в другую сторону…

А из окна – того, что слева,

Сомнений чувственных полна,

На них глядела королева,

Что ни в кого не влюблена.

Их провожал дорожный камень

И сад, что нехотя отцвёл…

На той войне царевич канул,

Домой сапожник не пришёл.

Портной убит шальным снарядом –

Нет похоронки на него.

А королева? С нею рядом

Враз не осталось никого…

Под вечер, глядя вдаль устало,

Уже у жизни на краю,

Оно порою повторяла

Считалку детскую свою:

«На златом крыльце сидели…».

И бормотал поникший сад

Про три пробитые шинели,

В которых не пришли назад.

И свет не гас в оконце слева,

Где ночью мучилась без сна,

Без подданных – не королева,

И не вдова… и не жена…

 

ГОЛОС КРОВИ

Ты этот век каким ни назови,

Не станет он иных веков суровей.

Он тоже весь испачканный в крови

Настолько, что своей не чую крови.

 

Пусть говорят, что есть у крови зов,

Я кровью захлебнусь, не слыша зова.

И чувствую – моя живая кровь

Быть выше чьей-то крови не готова.

 

А потому печален мой удел –

Кровавая струя кровянит камни.

Ничьей чужой я крови не хотел,

Да и своя давно не дорога мне…

 

По-слу-шай-те!.. В багрянце всё кругом!

Но жаждется иным кровавой славы.

Не сплюнуть, не сглотнуть кровавый ком,

И мир вокруг – безумный мир кровавый!

 

И пусть твердят, что есть у крови цвет, –

Кто не согласен, те не обессудьте! –

Я знаю – это ложь, у крови нет

Ни правоты, ни истины, ни сути!

 

Есть только право сильного – опять,

Чужую кровь в свои вливая вены,

Кровь восславлять… И вновь не замечать

В своей крови вселенской перемены.

 

* * *

Всё решено на небеси.

Столетья кратки, как мгновенья…

И вся история Руси –

Одно великое сраженье.

 

И пусть опять за веком век

Летит, всей сущности не зная,

Для поднебесья человек –

Всего лишь дырочка сквозная.

 

Подобна дырке от гвоздя,

Оставшейся в стене Вселенной,

Что не заметил, уходя,

Во тьме предшественник надменный.

 

Через неё сочится кровь –

Тысячелетьями сочится.

И в Древнем Риме воет вновь

Врага вскормившая волчица.

 

Хоть Древний Рим давно не Рим,

И мы давно уже не скифы –

Под бравый возглас «Повторим!»

Нам сладко вслушиваться в мифы.

 

А сущность в чём – поди, спроси…

Живём, гадая – или-или?

Всё решено на небеси,

Мы лишь решенья не спросили…

 

И гнёт к земле липучий страх

В минуту горькую иную –

Что будет, коль на небесах

Замажут дырочку сквозную?

 

ПЫЛЬ

Серая пыль над дорогой пустой,

Серые птицы в причудливом гаме.

Это судьба… Не дано нам иной –

Пыль бесконечная под сапогами.

 

Ветер… От пыли не видно ни зги,

С пылью смешался и запах ковылий.

Серою пылью полны сапоги,

Ноздри полны одуряющей пыли.

 

Те, кто по пыли шагать рождены,

Молча бредут от бессилья к бессилью…

Серою пылью их души полны,

Очи забиты слепящею пылью.

 

Серой пылищи причудлива вязь…

След наступает на след осторожный…

Пылью и сами в пути становясь,

Люди по пыли шагают дорожной.

 

Так, от попутчиков неотличим,

Одолевает и вёрсты, и мили

Пыли клубок… И клубятся над ним

Пар от дыханья да облачко пыли…

 

Я РУССКИЙ

1.

Я горжусь, что я русский…
                 Из газетного интервью

Мне стыдно, что я русский.
     Из другого интервью той же газете

Допоздна всё читаю под лампочкой тусклой,

Всё грущу от прочитанной галиматьи.

От «горжусь, что я русский»,
                               до «стыжусь, что я русский»

Только жирная лужа рекламной статьи.

 

Что ж, родительской кровью так просто гордиться –

Ни заслуги твоей, ни какой-то вины

В том, что выпало здесь тебе русским родиться,

А не в знойных просторах чужой стороны.

 

В том, что голубоглаз… И что любят девчата

Эту стать и шальные порывы твои.

Лишь Всевышний да тётка-судьба виноваты,

Что поют под окошком твоим соловьи.

 

Что прищур твоих глаз озорной и не узкий,

И не тёмен ты кожей… И духом горяч.

Что язык твой родной – не малайский, а русский…

Лучше ты над Отчизной своею поплачь.

 

Что предали её, а потом и продали,

И что всё началось не вчера, не сейчас…

Среди тех, кто накликал все эти печали,

Большинство – с той же русской упрямостью глаз.

 

А сегодня летят в тебя взгляды косые,

И навис над тобой мировой исполин…

Но когда у тебя за спиною Россия,

То ты – русский… А кровь оставляй для былин.

 

Кровь оставь для легенд и народных преданий,

Если в русскость порывы всех наций слиты.

Кто стыдится – не русский, будь он из Рязани,

Из Калуги, Воронежа иль Воркуты.

 

2.

В нерусских больше русскости порой,

Чем в русских – тех, что русскостью кичатся.

Они за Русь идут на смертный бой,

И только одного в бою боятся –

Что скажут: «Ты – не русский, ты – чужак,

Не может быть, чтоб ты – за Русь душою…».

Отвага никнет… Торжествует враг…

Обида покрывает души ржою…

И, может быть, ушёл бы батальон,

С позиций унося своё геройство,

Но помнит воин – если русский он,

У русскости есть подлинное свойство –

Рвануть рубаху и вперёд, на меч,

Ведь в памяти строка, как жилка, бьётся,

Что «если и придётся в землю лечь,

Так это ж только раз…». Увы, придётся…

А тот, в чьей власти выдать ордена,

Отложит папку, где лежат приказы:

«Погиб почти по-русски, сатана…

Трёх русских спас, пройдоха узкоглазый…».

 

БУРЛАКИ

Всё бурлаки идут бечевой…
                                    Н.Некрасов

И фонарщиков нынче не стало,

И старьёвщика ты не найдёшь…

И таксист, от поездок усталый,

На извозчика мало похож.

 

Но в толпе безразличных и всяких,

Пожелавших лишь славы и благ,

Всё идут бечевою бурлаки,

И на прочих не смотрят никак.

 

Всё идут себе… Тянут-потянут…

Полмгновения передохнут,

Чью-то матушку тихо помянут…

Не нужны ни охрана, ни кнут…

 

Добровольно… Сквозь мель, буераки,

Лишь душевным порывам верны,

Тянут каждое дело бурлаки,

Старых волжских бурлаков сыны.

 

Им страна отвечает усмешкой –

Мол, иные пошли времена.

А они только: «Взяли… Не мешкай…».

И плевать, что смеётся страна.

 

За Отчизну готовые к драке

От рожденья до смертных минут,

Всё идут бечевою бурлаки,

Всё Державу свою волокут…

 

ПЕТРАРКА И ЛАУРА

Было лето… В июле в Италии жарко,

Бог прозрачного неба не хмурил.

И сонеты писал восхищённый Петрарка

О своей недоступной Лауре.

 

А она, отчего-то грустя между делом,

Не мечтала стать музой поэта.

И лицом хороша, и заманчива телом,

Хорошела в то знойное лето.

 

Но заботы иные её одолели,

Далека от сонетов Лаура.

Верный пёс околел… Долго дети болели.

Да и муж всё поглядывал хмуро.

 

Что ей нищий поэт?.. Полоумный – и точка.

Не уйти же к нему в самом деле.

Но порою стиха долетевшая строчка

Обжигала… И будто летели

 

Всё одна за другою греховные мысли,

Все уклады в душе разрушая.

В хитроумных сонетах не очень-то смысля,

Всё ждала, всё гляделась, нагая,

 

В позолоту зеркал пред молитвой вечерней,

Молодой красотой наливаясь.

Зеркала ей клялись, что Венеры венерней

Наготы острогрудая завязь.

 

А Петрарка строчил про душевные бури –

Этот первый поэт из поэтов.

И не ведал того, что, женясь на Лауре,

Не писал бы бессмертных сонетов.

 

СТАРОЕ ПИАНИНО

«Толик хочет играть… Пианино купили…» –

Поголоска такая пошла по родне.

Помню, чёрную крышку впервые открыли,

И отец одним пальцем сыграл о войне.

А потом к нам учитель пришёл, растеряха –

Он то ноты терял, то большие очки.

Помню, как я заплакал над фугою Баха,

Что врывалась и в душу, и в кровь, и в зрачки…

Быстро понял – мне быть музыкантом не надо,

Не по мне это – гаммы часами играть.

Пару пьес разучил, а еще «Серенаду» –

Шуберт в дом поселился… И плакала мать.

Я давно позабыл тайны этой науки,

Сыновьям подарил пианино… И вот.

Сын мне «Мурку» играл… А потом уже внуки

Всё лупили по клавишам… Просто… Без нот…

Пианино молчит – в доме нету талантов,

Лишь порою заходит на торт и чаёк

Кто-то из даровитых друзей-музыкантов,

И тогда оживает оно на часок.

В доме Моцарт звучит… Я ж гляжу виновато,

И мне всё же сегодня дороже вдвойне

Тот нехитрый мотив, что отец мой когда-то

Одним пальцем неловко играл о войне.

 

СОСЕДИ

Нынче вспоминается всё чаще

Трёхэтажный наш кирпичный дом,

Шурка Бобух в курточке кричащей,

Дядя Гриша пьяненький при нём.

Эрик Асмоловский с голубятней,

Дядя Лёня с вечным домино…

Мне сегодня сделалось понятней

То, что душу полнило давно.

Помнится – весь дом за дядей Лёней

Прибегал… Тот мрачно брал ключи…

Каждый мнил, что он – не посторонний,

Каждый торопил: «Сильней стучи…

Слышишь – Эрик Галку бьёт нещадно,

Как она, бедняжечка, орёт…»

Дядя Лёня, ключ находит: «Ладно…».

Двери открываются… И вот

Галка в синяках, в ушибах тело,

И «ночнушка» порвана к тому ж…

Но кричит: «А вам какое дело?

Ну, ударил… Он на то и муж…».

И соседи, взгляды опуская,

Проклиная этот свой порыв,

Уходили – баба, мол, дурная! –

Осторожно двери притворив.

Мне поныне видится сквозь годы –

Дядя Лёня в стареньком пальто,

Что твердит растерянно у входа:

«Не зовите больше, если что…».

 

* * *

Искажённый свет сквозь призмы окон

Искажает свет других окон…

Тишина… Уснувший женский локон

В белизну подушки погружён.

 

Сон ушёл. И хочется так мало

В час, когда ты мучишься без сна –

Чтобы тишины не искажала

В тишине другая тишина.

 

Чтобы в немоте равновеликом

Крике, что рождается в груди,

Было всё моим неслышным криком –

Без кричаний вдовьих впереди.

 

Чтобы что-то светлое взметнулось

К свету, где начало всех начал.

Чтобы утром женщина проснулась

И шепнула: «Как ты тихо спал!..».

 

* * *

Мы с Родиною ехали сначала

В одном составе… В горле горький ком.

Состав ушёл. С ним Родина умчала –

Я просто выбегал за кипятком.

 

Я вслед кричал, махал рукой составу,

Орал, что стрелку кто-то перевёл.

Локомотив вдали гудел картаво,

Вплетая в дым трёхцветный ореол.

 

Я знал, что рельсы в бок поедут скоро,

И что вагоны рухнут под откос,

И только фото бравого майора

Взметнётся выше вспыхнувших берёз.

 

Мы с ним в купе о многом говорили,

Он водку пил, а я холодный чай.

Он фото показал дочурки Лили,

И медсестру припомнил невзначай…

 

Попутчики, конечно, сожалели,

Что их сосед от поезда отстал.

Но мчал состав… Соседи пили, ели…

А я им вслед надрывисто орал.

 

Напрасный крик… Куда теперь – не знаю.

Трёхцветный дым за лесом изнемог.

Но я всё так же кружкою махаю,

На рельсы вылив ржавый кипяток.

 

* * *

Я сам себя караю слепотой,

И, сам себя карая, прозреваю…

И вижу город в дымке золотой,

Веранду, где завидно выпить чаю.

 

И выплывают женские черты

Из забытья, из юности далёкой.

И всё гадаю – ты или не ты,

Печаль строфе оставив пятистрокой.

 

Да, это ты, перчатку уронив,

Проходишь между столиков неспешно.

Твой робкий взор всё так же сиротлив,

А в глубине – всё тот же ад кромешный.

 

Сквозь толщу лет к тебе не подойти…

Но и вот так – сквозь даль, без приближенья,

Я вижу все кромешные пути,

Где тень твоя оставит отраженья.

 

И знаю точно, что нас ждёт потом,

Когда ты вновь рассеешься в тумане.

И снова станет домом старый дом,

И всё пройдёт – я это знал заране.

 

Когда опять наступит слепота,

Когда уйду в себя, себя не зная,

Когда вокруг измученного рта

Вновь проползет морщинка золотая.

 

* * *

Проснувшись, я рисую на листке

Дорогу к огоньку в холодной келье.

Там всё строчит, от мира вдалеке,

Седой монах, забывший о безделье.

А, впрочем, он и детство позабыл,

И мать с отцом, и светскую науку…

Стоит над ним архангел Азраил

И всё ведёт иссушенную руку.

Выводит он, за годы приустав,

Чеканных букв таинственные строки.

Не вправе в той строке солгать устав * –

Всё станет явным, пусть в иные сроки.

А он не лжец, хоть велено солгать,

Победою представив пораженье:

Посечена в куски родная рать,

Князь не привёл подмоги во спасенье.

Темна строка… Сквозь ржавые века

Дойдёт до нас провидческое слово.

Пока же полночь… Хлеба ни куска,

А утром за письмо садиться снова.

И медленные буквы выводя,

Запечатлеть стареющим уставом

Всю горечь лет, что истово летят

В железный век, гремя запором ржавым.

----------------
        *Устав – старинный рукописный церковный шрифт

 

ТРОИЦА

Нельзя работать… Троица… А он

Всё тарахтит, не ведая печали.

– Егорыч, ты крещён иль не крещён?

– Крещён… Да вот косилку на день дали…

 

А он ведь прав, безгрешный человек,

Наивно согласившийся – греховен.

Пусть на дворе давно железный век,

Растёт сорняк… Скоси – и грех условен.

 

Сбегает пот на хмурое чело,

Насквозь промокла с дыркою рубаха…

Лишь отмахнётся: «Солнце напекло…

Дочь залатает… Шустрая деваха…».

 

Что тут сказать? Деревня – шесть калек,

Пяток старух, козлёнок желторотый,

Да этот вот безгрешный человек,

Что в Троицу опять грешит работой.

23.06.2024

 

* * *

Плохо вымощен, не знаменит,

Этот город под сердцем болит,

Сквозь года обращаясь в химеру.

Это я ль в магазинчик пустой

Всё спешил сквозь кустарник густой?

Это мне ли кто-то пел под «фанеру»?

 

Городишко, где был я влюблён,

Где до срока состарился клён

И досрочно состарилось небо…

Тусклый воздух других городов

Я повторно вдыхать не готов –

Мне б туда, чтоб проплакаться немо.

 

Это здесь остановка моя,

Где стоял я, обиду тая,

А та женщина не приходила…

А когда наконец-то пришла,

Все признанья мои отмела,

Улыбнувшись: «Любовь – это мило…».

 

Это здесь я потеряно брёл,

Это здесь тот багульник расцвёл,

Что зачем-то мне снится ночами.

Здесь за мной увязался щенок,

Что всё тихо скулил возле ног,

А ворона смеялась над нами.

 

Как давно это было!.. Уже

Я стою на таком рубеже,

Где с годами так хочется к маме…

Мне архангел твердит Гавриил,

Что он тоже когда-то любил,

А кого – позабылось с годами…

 

* * *

Рудин, Чацкий, Рахметов, Базаров –

Русской классики облик и глас…

Сколько было словесных пожаров,

Сколько диспутов было о вас!

 

Утопилась в грозу Катерина,

И Каренина шла к полотну…

Всё в минувшем давно, всё едино,

Всё смешалось в картинку одну.

 

У истории столько изломов,

Столько ужасов, столько пропаж!

Покатил в экипаже Обломов…

Как хоть выглядел тот экипаж?

 

Вновь Печорин одёрнул тужурку,

И Онегин бредёт средь молвы.

У Ростовых танцуют мазурку…

Позабыты мазурки, увы…

 

Всё в минувшем давно, всё далёко,

Век железный отправил на слом

Даже чёрную музыку Блока,

Что курсистки вдыхали в альбом.

 

Не познавшие литературы,

Без души накуражившись всласть,

Дети века летят с верхотуры,

Не мечтая в романы попасть.

       г.Минск