Вадим СИРОТКИН. ДРАГОЦЕННОСТИ. Рассказ

Вадим СИРОТКИН

15.10.2024

390

7

ЦИКЛ: Лауреаты орловского всероссийского конкурса
«Хрустальный родник» 2024

Вадим СИРОТКИН

ДРАГОЦЕННОСТИ

Рассказ

Когда мне было шесть или семь лет, мама пугала меня тем, что отдаст в детский дом. Не идёшь спать, не доедаешь суп, плачешь после отказа от покупки игрушки – собирайся. Вот прямо сегодня. Никаких «мам». Да, прямо сейчас. Я почему-то до сих пор вспоминаю тот усталый взгляд, который сопровождал эти слова, то пугавшее меня равнодушие в голосе, с каким она это произносила. И я по-прежнему не нахожу им объяснений. Как можно своего ребёнка… Несколько раз она даже собирала мои вещи в дорожную сумку, брала какие-то документы и только у самого порога, застегнув на мне старенькую куртку, разворачивалась и запиралась в своей комнате. Я слышал её тихие всхлипы, но ничем не мог помочь: мне было запрещено заходить за эту дверь и многие другие, которые не всегда были очевидно обозначены в пространстве. Под угрозой того же детдома.

Уже столько лет прошло, а эти воспоминания по-прежнему пульсируют в моём сознании точно свежая рана. Казалось бы, столько всего было пережито и оставлено в прошлом, но эта часть жизни засела глубоко в настоящем и покидать его не собирается. Моя мама была соткана из струек сигаретного дыма на кухне, горького вкуса обезболивающих, запиваемых крепким кофе, угрюмого молчания и фортепианной классики. Она была образом, запахом, звуком. В ней не было места для нежности, ласки и признаний в любви. Словно она была «не отсюда». А я был маленький и просто хотел, чтобы у меня была мама. Настоящая. Как у всех.

Когда мне было шестнадцать, я впервые сформулировал для себя, что у меня нет матери: она мне чужая, и я ей чужой. Мы почти перестали видеться и совсем не разговаривали: пара сухих слов утром перед тем, как она уходила на работу, и тройка таких же – по вечерам, если я будил её своим поздним возвращением. А она почти всегда просыпалась.  Или вовсе не засыпала. Тогда я впервые подумал, что перспектива отправиться в детский дом сама по себе не такая страшная, какой казалась в детстве: я осознал, что могу справляться без неё. Я хочу справляться без неё. Мама уехала, пропала без вести, умерла. Мамы никогда и не было вовсе.

Когда мне был двадцать один год, она действительно умирала. Я сам делал ей уколы опиоидов, действия которых хватало на полчаса. В лучшем случае. Мне пришлось оставить свою жизнь где-то на её прикроватной тумбочке, где-то рядом со всеми шприцами, ампулами и блистерами; похоронить вместе со сном и надеждой на то, что когда-нибудь всё наладится. Я не помню даже, как мама выглядела в то время: в памяти всплывают только жёлто-зелёная кожа в постоянно закисавших синяках и такой же закисавший голос. И стоны. Отчётливее всего я помню запах, который окружал маму: запах боли и беспомощности. Однажды после очередной дозы лекарств мы смогли немного поговорить. Тогда она впервые призналась, что никогда не отдала бы меня в детский дом. Что бы ни случилось. Слёзы скатывались с её высохшего лица падающими звёздами. Я плакал вместе с ней, с каждой новой такой звездой повторяя единственное желание. «Живи. Живи как можно дольше. Пожалуйста». Тогда мы обнялись в последний раз. Мы оба это понимали. Я попросил у неё прощения за всё, что ей пришлось со мной пережить. Она попыталась по привычке махнуть рукой в ответ, но резко провалилась в сон. Спокойный и тихий сон о мире без обид, боли и злости. Мама никогда не проснётся. Кто-то включил во мне беззвучный режим и потушил свет.

На её похоронах в моей голове постоянно прокручивалось одно и то же воспоминание, как я, карапуз пяти-шести лет, ждал возвращения мамы из магазина. Несколько часов, пока не стемнело. От необъяснимого страха её исчезновения я залез на подоконник, открыл форточку и стал кричать проезжающим под нашими окнами машинам просьбу привезти мою маму. К тому времени, как она вернулась, я спрятал все наши «драгоценности» под подушку: хрустальную вазочку для варенья, мамино колечко с рубином и скромные наручные часики. Увидев заплаканного меня в коридоре, она взяла мои мокрые от слёз щёки и попросила прощения: заболталась с соседкой у подъезда. Я так и не успел спросить, правда это была или нет. Женщина «не отсюда» возвращалась домой. Гроб исчезал под новыми и новыми горстями влажной земли, а я только и думал о том, чтобы выйти к дороге и кричать вслед каждой из проезжавших машин просьбу вернуть её, мою сложную, часто невыносимую, но бесконечно любимую маму, снова оставившую меня совсем одного. Мою единственную драгоценность.

На днях исполняется уже семь лет, как она не возвращается, а я всё высматриваю её за окном среди прохожих. Как в детстве. Знала бы ты, мама, как мне не хватает твоего строгого взгляда поверх газеты. Всё бы отдал, чтобы снова встретить его своим. Мама, где ты теперь? Возвращайся. Я тебя жду.

г.Ульяновск