Дмитрий ЕРМАКОВ. ПО ПРОЧТЕНИИ ШУКШИНА. Главы из книги «От земли. Василий Шукшин»

 

Дмитрий ЕРМАКОВ

ПО ПРОЧТЕНИИ ШУКШИНА

Главы из книги «От земли. Василий Шукшин»

 

«Вот бы снять!»

И вновь обращусь к Василию Белову. К его книге о Шукшине (в не меньшей степени и о себе). Белов вспоминает их первую совместную поездку в родную беловскую деревню Тимониху и разговор, состоявшийся между ними…

«Осенью, кажется, 1964 года, после очередного нервного срыва он безуспешно гасил своё отчаяние сухим вином. Мне хотелось хотя бы на время оторвать его от семейного дискомфорта, от недружелюбной киношной среды, и я предложил ему поехать ко мне в деревню. Он согласился охотно».

Опускаю описание их пути до Вологды и далее разъезда Кадниковский и ещё по узкоколейке. И вот они одни в лесу по пути к Тимонихе… «Лесное безмолвие изредка прерывалось звучными очередями. Эту пулемётную дробь запускали дятлы, смело долбившие своими носами сухую древесину. Я вспоминал Александра Яшина с его незабвенным Бобришным Угором. Для чего дятлы долбят? Мы поговорили о головной боли, которая почему-то никогда не преследует эту нарядную птицу, но тайга навевала Шукшину другие, более трагические темы. Он говорил о народных страданиях, о лагерях. Мы снова упёрлись в Андропова...

Макарыч поведал мне об одном своём замысле: «Вот бы что снять!». Он имел в виду массовое восстание заключённых. Зэки разоружили лагерную охрану. Эта история произошла где-то близко к Чукотке, потому что лагерь двинулся к Берингову проливу, чтобы перейти на Аляску. Макарыч оживился, перестал оглядываться: кто мог, кроме дятла, нас услышать? Конечно, никто. Сколько народу шло на Аляску и сколько вёрст им удалось пройти по летней тайге? Войск для преследования у начальства не было, дорог в тайге тоже. Но Берия (или Менжинский) послал в таёжное небо вертолёты… Геликоптеры как их тогда называли. С малой высоты почти всех беглецов расстреляли. Макарыч задыхался не от усталости, а от гнева. 

Расстрелянные мужики представились и мне. Поверженные зэки, так чётко обрисованные в прозе Шаламова, были ещё мне не известны. Читал я на эту тему всего лишь одного Дьякова (Василий Белов упоминает Бориса Александровича Дьякова, автора «Повести о пережитом» (о ГУЛАГе), первый сокращённый вариант которой был опубликован в журнале «Звезда» в 1963 году, а более развёрнутый вариант в журнале «Октябрь», в июльском номере за 1964 год. К моменту разговора с Шукшиным Василий Белов мог читать оба журнала. – Д.Е.). Шукшин поведал мне свою мечту снять фильм о восставшем лагере. Он, сибиряк, в подробностях видел смертный таёжный путь, он видел в этом пути родного отца Макара, крестьянина из деревни Сростки…».

Наверное, не только мне сюжет задуманного Шукшиным фильма напомнил рассказ Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачёва» (рассказ, видимо, вырос из эпизода большого шаламовского очерка «Зелёный прокурор», и очерк и рассказ датированы 1959 годом). События происходят вскоре после Великой Отечественной войны, когда лагеря наполнились недавними военными, ещё имевшими силы, умевшими обращаться с оружием, готовыми бороться за свою свободу (лагерники с 30-х годов или умерли, или смирились), группа заключённых (не весь лагерь, а лишь двенадцать человек) разоружает лагерную охрану, убив при этом нескольких охранников, захватывает оружие и движется в сторону аэродрома, чтобы захватить самолет и перелететь в США, на Аляску (среди беглецов военный лётчик). Идти до Берингова пролива не было никакого смысла – он хоть и не широкий, но всё же около ста километров. Конечно, были подняты войска, был бой, были убитые солдаты, из бежавших живым взяли одного – тяжелораненого, сам организатор побега майор Пугачёв застрелился.

Никаких вертолётов не поднимали (наверное, их и не было), но в шутку кто-то из начальства сказал: мол, надо было поднять самолёт и сбросить на них бомбу… Шаламов писал очерк и рассказ по слухам, не называет год, название лагеря… Но то, что подобные восстания и побеги не только могли быть, но и были – не вызывает никакого сомнения. Не только одиночные побеги, но и лагерные восстания бывали и в 30-е годы, особенно же участились после войны. Кстати, очень похожий на описанный Шаламовым случай есть и в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына (вероятно, речь и идёт об одних и тех же событиях).

Вряд ли Шукшин читал Шаламова, если бы он пересказывал рассказ (в самиздате шаламовская лагерная проза уже ходила), он бы и сказал, что это Шаламов. Но он вероятно слышал те же слухи, что и Шаламов, с наслоениями домыслов, перемешанные с рассказами о других восстаниях и побегах.

Вообще, знали ли в то время Шукшин и Белов Шаламова и его судьбу? Не знаю. Вот Солженицына знали оба (Белов позднее и лично и довольно близко будет знаком). Оба читали «Один день Ивана Денисовича», обсуждали (об этом вспоминает Белов). Но «Архипелаг...» в то время ещё не написан.

А историй, подобных той, что рассказал Шукшин, по стране ходило множество, что и неудивительно – вряд ли была семья в СССР, которой так или иначе не коснулся ГУЛАГ...

А уж семью Шукшиных-то коснулся напрямую – Василию было три года, когда арестовали его отца Макара Леонтьевича. Макар Шукшин был членом колхоза «Пламя коммунизма» в селе Сростки. Далее делаю выписку с сайта «Открытый список», посвященного жертвам политических репрессий: «16 марта 1933 года сотрудники Старо-Бардинского районного отдела ГПУ вызвали его на допрос по подозрению во вредительстве. На допросе Макар Леонтьевич отверг все выдвинутые против него обвинения, но 24 марта его арестовали, а 29 марта и двух его дядей – 49-летнего Игнатия Павловича и 46-летнего Михаила Павловича <…> Макара, Михаила и Игнатия Шукшиных отвезли в Барнаульскую тюрьму, где и проходили допросы. Всего в селе Сростки было арестовано 88 человек (население села – две с лишним тысячи человек – Д.Е.)». По этому абсолютно сфабрикованному делу были расстреляны 39 человек, остальные приговорены к заключению… Макар Леонтьевич Шукшин расстрелян 28 апреля 1933 года (ему был всего 21 год), реабилитирован в 1956 году. Как мог не думать, не помнить об этом Василий Шукшин (он ещё долгое время надеялся, что отец жив)? Что испытал в 1956 году, когда узнал о реабилитации отца, ввиду отсутствия состава преступления… Это было – в нашей стране людей расстреливали без всякой вины, отправляли на неимоверные страдания в лагеря ГУЛАГа (всем соскучившимся по «твёрдой руке» напоминание).

Вот что томило его душу… Приведу ещё цитату из «Тяжести креста»: «И вспомнился скорбный мартиролог, записанный в рабочую тетрадь режиссёра в какой-то короткий промежуток между съёмками: «Отец – расстрелян. Дядя Иван – расстрелян. Дядя Михаил – 18 лет отсидел в лагере, погиб на Колыме. Дядя Василий – сидел в тюрьме, попал в четвёртый раз. Дядя Фёдор – умер в тюрьме. Дядя Иван Козлов – погиб на фронте. Дядя Илья – погиб на фронте в Финскую. Дядя Пётр – погиб на фронте. Двоюродный брат Иван – убит сыном из ружья. Двоюродный брат Анатолий – трижды сидел в тюрьме, готовится в четвёртый раз». Этот список, как говорил Макарыч, был не полным…».

Но характерно, что Шукшин хочет снять фильм не просто о лагере, о страшной жизни в нём. Он хочет снять фильм о восстании, о недолгой, но свободе… И о гибели… Он был реалистом и понимал, что снять такой фильм невозможно. Поэтому он пишет роман и готовится снять фильм о Разине, поэтому снимает фильм о Прокудине…

Гибнет Разин (и реальный исторический, и романный), гибнет Макар Шукшин, гибнет Егор Прокудин… Да и смерть Шукшина (я отвергаю версию об убийстве) – не гибель ли в поисках свободы?

Так неужели же русскому человеку за свободу одна расплата – смерть?

 

«Перезвоны» – по прочтении Шукшина

«Перезвоны» – одно из главных произведений великого русского композитора Валерия Гаврилина, его признание в любви России, имеют подзаголовок – «по прочтении Шукшина».

Не «посвящается Шукшину», а именно «по прочтении» (не «просмотра», опять же заметим)…

«В «Перезвонах» я слышу голос народной жизни во всем её разнообразии. Слышу отзвуки древних языческих заклинаний, причетов, свадебных и праздничных песнопений, чуется в них ярмарочное многоцветье и мощь колокольных благовестов…» – писал об этом сложном, многогранном и едином в этой сложности произведении Василий Белов.

Но почему Шукшин?.. Да, конечно, и в его творчестве то же многоголосье, и признание в любви к своему народу и к Родине, но ведь это какое-то особое впечатление должны были оказать именно его произведения, чтобы появился такой подзаголовок. Среди друзей и близких знакомых Валерия Гаврилина и тот же Василий Белов, и композитор Георгий Свиридов, и Валентин Распутин… Гаврилин, напомню, так и не написал (есть свидетельства, что даже исполнял, но не успел записать ноты, что мне кажется маловероятным) ни одного произведения на стихи Николая Рубцова. Он говорил о том, что не решается взяться за его стихи. При том, что едва ли не на каждое стихотворение написаны песни самодеятельными и профессиональными композиторами, на самые известные стихи – по несколько вариантов, в большинстве случаев мелодии этих песен значительно уступают по глубине рубцовскому тексту. Это я говорю для того, чтобы подчеркнуть требовательность к себе Валерия Гаврилина. И конечно, не может быть и речи о случайности его подзаголовка.

Вот, что сам Гаврилин пишет:

«Я не был знаком с Василием Макаровичем, хотя, казалось бы, должен был, где-то рядом, близко проходили наши пути. Он хотел, чтобы я писал музыку к фильму по его сценарию «Мой младший брат», но совместная работа не состоялась, не успели... Живет песня «Два брата» на слова Виктора Максимова, которая должна была войти в картину.

Еще раз я «встретился» с Шукшиным, когда Михаил Ульянов пригласил меня писать музыку к спектаклю «Степан Разин» по кинороману «Я пришел дать вам волю» в Театре имени Вахтангова. Из музыки к спектаклю в «Перезвоны» вошли два фрагмента (имеются в виду «Смерть разбойника» и «Ерунда»).

А подзаголовок... То, что Шукшин исповедовал, над чем мучительно думал, постоянно отзывается во мне. Корни его искусства глубоко уходят в родную землю». (Из: А.Тевосян «По прочтении Шукшина (Хоровая симфония-действо «Перезвоны» В.Гаврилина) // Музыка России. Вып. 7. – М., 1988. – С.238-255.)

В «Перезвонах» несколько глав или отдельных номеров: «Весело на душе», «Смерть разбойника», «Дудочка», «Ерунда», «Посиделки», «Ти-ри-ри», «Вечер», «Воскресенье», «Ночью», «Страшенная баба», «Белы-белы снеги», «Молитва», «Матка-река», «Дорога». Это как сборник рассказов. И названия вполне «шукшинские»… 

Георгий Бурков вспоминал, что, даря ему незадолго до своей смерти последний сборник рассказов, Шукшин попросил: «Постарайся прочитать как целое»). Вот и «Перезвоны» надо постараться «прочитать» как единое произведение, в котором и раздумья о русском характере (от Ивана-дурака до Стеньки Разина), и колокольный звон, и скоморошины, и плач, и молитва…

Слова в «Перезвонах» народные, Альбины Шульгиной и, в основном, самого Гаврилина, стилизованные под народные.

Откуда же в нём эта народность? А оттуда же, откуда и у Шукшина, – от земли, от военного детства (хотя Гаврилин младше Шукшина на десять лет)…

Вот как сам Валерий Гаврилин вспоминал детские годы на берегу Кубенского озера: «Перед войной мать перевели работать в детский дом, в село Воздвиженье, и там я прожил до десяти лет.

Впечатления этих лет незабываемы для меня. Детдом, где работала моя мать, помещался в огромном соборе, два нижних этажа которого были жильём, а в третьем всё сохранилось, как в прежние времена, – вплоть до прекрасной росписи на стенах и куполе. Я очень любил там бывать и смотреть на картины и на голубей, которых было множество.

Помню первое кино в нашей деревне: как мы, ребята, не знали, куда смотреть, и по ошибке смотрели в начале сеанса на киноаппарат и на динамо, которое крутил киномеханик, казавшийся нам чудо-человеком, счастливцем, избранником судьбы, которому мы дружно завидовали. Помню посиделки с их грустными песнями и гулянки по праздникам, когда из разных деревень в одну стекаются толпы весёлого народа, каждая толпа со своими песнями и частушками и со своим гармонистом.

Когда я сам уже стал сочинять музыку, эти картины человеческого несчастья и радости, в какой-то период жизни забытые мною, стали восстанавливаться с большой ясностью, и многое я стал понимать лучше, стал понимать, почему я не любил, когда моя мать, потерявшая моего отца (он погиб под Ленинградом и похоронен в Лигово), пела песню «Разлилась Волга широко, милый мой теперь далёко», а на словах «до свиданья, мой дружочек, я дарю тебе платочек» я разражался слезами…».

Всё это и было детством Валерия Гаврилина, его жизнью. И всё это стало и его музыкой.

Той детской памяти хватило Валерию Гаврилину и на «Русские тетради» и на «Перезвоны»…

«Музыка Гаврилина вся, от первой до последней ноты, напоена русским мелосом, чистота её стиля поразительная. Органическое, сыновнее чувство Родины – драгоценное свойство этой музыки, её сердцевина. Из песен и хоров Гаврилина встаёт вольная, перезвонная Русь. Но это совсем не любование экзотикой и архаикой, не музыкальное «штукарство» на раритетах древнего искусства. Это – подлинно. Это написано кровью сердца. Живая, современная музыка глубоко народного склада, и – самое главное – современного мироощущения, рождённого здесь, на наших просторах», – писал о нём другой великан нашей музыки – Георгий Свиридов.

Да, были в творчестве Гаврилина и лёгкие песенки типа «Дайте музыку…», были и пронзительные до слёз, как «Мама»… Много хорошей музыки… Но именно «Перезвоны» считаются (и, наверное, по праву) – вершиной его творчества (в 1985 году за «Перезвоны» Валерий Гаврилин удостоен Государственной премии СССР). И навсегда уже связано с ними имя Василия Шукшина…