Анастасия ЧЕРНОВА. ЧТО ПРОИСХОДИТ В ГОРНИЦЕ? Фрагмент из книги «Лирика Николая Рубцова...»

 

Анастасия ЧЕРНОВА

ЧТО ПРОИСХОДИТ В ГОРНИЦЕ?

Фрагмент из книги «Лирика Николая Рубцова в контексте русской народной традиции»

 

Стихотворения Николая Рубцова, пожалуй, одни из самых загадочных в мировой культуре. Они передают сокровенную тайну и красоту окружающего мира. Сквозь временное и повседневное поэт видит и постигает вечное. При этом мистичность его образов нисколько не связана ни с прямым описанием фантастической ситуации, ни с многозначительным и весомым умолчанием. Всё очень просто. Даже незатейливо. Ну, что может быть очевиднее, разве кто сомневается, что

Звезда над речкой – значит, ночь.

А солнце – значит, день.

Тем неожиданнее внутреннее свечение, что возникает за текстом. Дымка. Полуявь-полусон. Мгновение – и дневной мир, удобный и привычный, мерцая, выплывает чудесным видением. И невозможно уже понять, кто изображён в стихотворении: обычные жители Вологды, что спешат по тёмным улицам домой, или тени, бесплотные души, тревожной чередой возникающие из тумана. Как это возможно? Ведь всё так знакомо! Всё просто – до улыбки?!

Или... не так просто? Попробуем разобраться.

 

Обращаясь к единичному и конкретному фрагменту человеческого существования, к случайному, на первый взгляд, мгновению, которое вот-вот исчезнет навсегда, Николай Рубцов выявляет вечные и неизменные закономерности невидимого идеального мира. Так проявляется способность к широчайшему обобщению, которое происходит не любыми путями, но согласно традициям, определяемым народным мировоззрением.

Так, тип художественного конфликта первого поэтического сборника Николая Рубцова «Волны и скалы» соответствует, по нашему мнению, сказочному противоположению мечты и действительности, чудесного иного царства и своего, условно-реального мира. При определённых художественных предпосылках мечта и реальность могут соединиться, образовав особый идеальный замкнутый мир. Рассмотрим это поэтическое явление на примере одного из самых загадочных стихотворений Николая Рубцова «В горнице».

Обращаясь к этому стихотворению, исследователи (А.К. Передреев, В.В. Кожинов, М.П. Лобанов, Н.Н. Зуев, И.Г. Панова) отмечают, с одной стороны, удивительную простоту, даже элементарность поэтического мира, а с другой – наличие разнообразных символов. Впрочем, одно другому не противоречит: за простотой, как утверждают критики, скрывается глубинный символический пласт.

Современников Рубцова удивляла эта странная, будто даже несвоевременная, чуждая бурному веку космических открытий и новых технологий простота его художественных образов. Такой творческий подход казался устаревшим; простые, «наивные» стихи Рубцова далеко не всегда воспринимались читателями и слушателями. Николай Попов в своих воспоминаниях рассказывает, как однажды поэт читал свои стихи: «Как-то на одной из студенческих вечеринок читались стихи – по кругу. Кому-то было тесно во Вселенной, он задевал волосами звёзды. У другого играли ассонансные рифмы вроде «интересно – интеллекта», в белых стихах третьего рифма роскошно отсутствовала... Настал черёд поэта-первокурсника из Вологды. И произошла некоторая заминка: больно уж всё просто, даже наивно было в его стихотворении. Так и было сказано: мол, парень ты хороший, но поэзия – дело серьёзное. Дружески похлопали автора по плечу».

Несмотря на то, что произведения, отделанные по последней эстетической моде, набирают всё большую популярность, Рубцов следует своим путём, не обращает внимания на современные художественные веяния. Так зарождается новое направление, в котором за внешней простотой и непритязательностью формы скрывается сложный и богатый мир, до конца не объяснимый. И литературоведы, и простые читатели обычно замечают: что-то привлекает, завораживает в его стихах, но что именно – объяснить сложно; можно только почувствовать.

Несмотря на различие жизненного опыта, исследователи творчества Рубцова подмечают в стихотворении одни и те же символы: горница, звезда, красные цветы, лодка и река. Они-то как раз и транслируют тайный смысл высшей, невидимой реальности.

«Здесь всё символично, – говорит Ирина Панова. – Горница – душа поэта, его искусство; вода – символ чистоты, очищения души; красные цветы – память о матери («Нёс я за гробом матери / аленький свой цветок»); лодка – как у Харона, перевозчика в страну мёртвых у древних («С правого берега на левый, / среди цветов в обыденном гробу...»).

Для того чтобы уяснить значение художественных образов и прочитать в их сплетении скрытый сюжет, сначала необходимо определить пространственно-временную основу стихотворения, границу между земным миром и тем светом.

В стихотворении «В горнице» земной мир и тот свет оказываются едиными:

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмёт ведро,

Молча принесёт воды...

 

Красные цветы мои

В садике завяли все,

Лодка на речной мели

Скоро догниёт совсем.

 

Дремлет на стене моей

Ивы кружевная тень.

Завтра у меня под ней

Будет хлопотливый день!

 

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды

Лодку мастерить себе...

С одной стороны, ничего сверхъестественного вроде бы не происходит. В горницу заходит матушка, приносит воды, а лирический герой между тем, мысленно обозревая свой садик, собирается в скором времени заняться налаживанием хозяйства: починить лодку и полить красные цветы. С другой стороны, стихотворение исполнено таинственного смысла.

Матушка приносит в горницу ведро воды. Андрей Грунтовский высказывает предположение, что «вода, разумеется, не для опары принесена, а для омовения». Но для нас здесь возникает вопрос: для чего могла использоваться вода, набранная в ночное время. Ведь по народным поверьям, ходить ночью за водой категорически запрещено, это то самое время, когда вода становится нечистой и обретает отрицательные магические свойства: «...широко известный запрет ходить за водой ночью мотивировался тем, что в ночное время вся вода в источниках оказывается «нечистой», что в ней «дьяволы купаются» и т.п. По сербским поверьям, набранная ночью вода, безусловно, нечистая, не годится пить такую воду. Кроме того, в «ночной воде» (т.е. принесённой в дом ночью), по представлениям белорусов, нельзя купать младенца и стирать его пелёнки, иначе на ребёнка «нападут ночницы». Вообще тёмное время суток (как и темнота во время солнечного затмения), согласно народным представлениям, негативно воздействовало на качество воды, набранной в такие моменты. После захода солнца не принято было ходить за водой, и уж, во всяком случае, такую воду не использовали для пития или для купания младенцев. Исключение составляют праздничные дни, «когда – как считалось – в полночь происходят чудесные превращения с водой, она якобы сама собой очищалась в источниках, становилась здоровой, целебной, сильной либо превращалась на короткий миг в вино, кровь, молоко или золото. Именно перелом суточного или сезонного времени воспринимался как момент радикальных перемен в природе, как время чудесных превращений с водой. Поэтому в праздничные дни за водой ходили в полночь, на рассвете, до восхода солнца».

Думается, найти и указать причину (если это вообще возможно), по которой матушка ночью пошла за водой, не столь важно. Существенно другое: необычность и неоднозначность самого действия, наделяемого в народных представлениях мистическим смыслом.

Молчание матушки также переводит событие из обычного мирского измерения в область таинственного, ведь «молчание – форма ритуального поведения, соотносимая со смертью и сферой потустороннего», более того, «отказ от речи часто выявляет принадлежность некоего лица к потустороннему миру и сверхъестественным силам».

Сакральный смысл художественных образов ночной воды и молчания подтверждает справедливость утверждения исследователей творчества Рубцова, что поэтическое действие стихотворения «В горнице» совершается не в обыденной реальности, но на границе с тем светом. При этом тот свет и этот оказываются едиными.

Матушка переступает временную границу, является из мира усопших, но её приход никак не нарушает тишины и покоя светлой горницы. Ничто не тревожит лирического героя, ничто не угнетает, как, например, в стихотворении «Памяти матери»:

Вот он и кончился, покой!

Взметая снег, завыла вьюга.

Завыли волки за рекой

Во мраке луга.

 

Сижу среди своих стихов,

Бумаг и хлама.

А где-то есть во мгле снегов

Могила мамы.

 

Там поле, небо и стога,

Хочу туда, – о, километры!

Меня ведь свалят с ног снега,

Сведут с ума ночные ветры!

 

Но я смогу, но я смогу

По доброй воле

Пробить дорогу сквозь пургу

В зверином поле!..

 

Кто там стучит?

Уйдите прочь!

Я завтра жду гостей заветных...

А может, мама?

Может, ночь –

Ночные ветры?

В этом стихотворении чётко вырисовывается картина двоемирия: существует пристанище живых – комната лирического героя, а где-то далеко, во мгле снегов, простирается царство усопших – кладбище. Этот и тот свет направлены друг к другу: с одной стороны, лирический герой стремится «по доброй воле» навестить родную могилу, а с другой – сама матушка стучится в дом. Покой кончился не из-за смутных видений, пугающих звуков, но именно из-за трагической разобщённости двух миров. Ночная пурга, препятствующая желанной встрече, сродни дьявольскому наваждению: «Меня ведь свалят с ног снега, / Сведут с ума ночные ветры!». Не случайно в народе «...опустошительные бури и зимние вьюги почитались порождением нечистой силы – рыщущими по полям бесами».

Пространственно-временные координаты стихотворения «В горнице», напротив, образуют идеальное царство, существующее обособленно, вне линейных законов земного времени. Противоречие между невидимым, идеальным миром и реальностью оказывается полностью разрешённым благодаря символической многомерности стихотворения. Горница, матушка, звезда, цветы, лодка и другие символы в одинаковой степени принадлежат сразу двум мирам: как небесному, так и земному. Например, свет звезды «как бы соединяет земное и небесное, настоящее, прошлое и будущее» [И.Панова. «В светлой горнице», 2008]. В литературно-фольклорной традиции символы не только обобщают и замещают то или иное событие, предмет или понятие, но и (что самое главное) – раскрывают его бытийную сущность.

Как верно замечает Н.П. Бабенко (на примере прозы Бориса Зайцева): «образы церкви, креста, небесных светил в произведениях писателя возводят к высшей реальности и приобретают значение символа: за миром вещей и явлений – феноменальным миром – встаёт мир невидимый, идеальный, ноуменальный».

В лирике Николая Рубцова действуют те же художественные законы, особенно наглядно они выражены в стихотворениях «Душа хранит», «Ферапонтово». Здесь образ Святой Руси представляет собой сотворённую вечность – сакральное пространство, которое никак не меняется во времени. Такие же духовные параметры характеризуют идеальное царство и в стихотворении «В горнице». Даже то, что подвержено разрушению (в садике завяли цветы, догнивает лодка), не исчезает окончательно и бесследно, но должно обновиться («буду поливать цветы», «буду до ночной звезды / лодку мастерить себе»).

Приведём пример изображения идеального царства в творчестве других писателей. Иван Никитин в стихотворении «Музыка леса» (1855) описывает таинство захода солнца, чудесную игру света, теней и облаков. Розовый лес, открытые небеса, гряда облаков, превращающиеся в медные горы, мосты и золочёные дворцы, как предметы волшебного иного царства, исполнены золотого сияния. Тихая музыка леса навевает лирическому герою воспоминания:

Разливайтеся,

Звуки чудные!

Сам не знаю я,

Что мне весело...

 

Всё мне кажется,

Что давным-давно

Где-то слышал я

Эту музыку.

 

Всё мне помнится

Сумрак вечера,

Тесной горенки

Стены тёмные.

 

Огонёк горел

Перед образом,

Как теперь горит

Эта звёздочка.

 

На груди моей

Милой матушки

Я дремал, и мне

Песни слышались.

 

Были песни те

Звуки райские,

Неземная жизнь

От них веяла!..

 

И тогда сквозь сон

Всё мне виделся

Яркий блеск и свет

В тёмной горенке.

 

Не от этого ль

Так мне весело

Слушать в сумерки

Леса музыку,

 

Что при ней одной

Детство помнится,

Безотрадный день

Забывается?

Никитин прямо сравнивает песню матушки с райскими звуками, «яркий блеск и свет» в тёмной горенке, мерцание лампады перед иконой, похожее на свет звёздочки, матушка – всё навевает лирическому герою ощущение неземной жизни. Это ощущение можно назвать вечным, оно повторяется вновь и вновь, когда звучит на закате дня таинственная «музыка леса». Художественные описания в стихотворениях Ивана Никитина и Николая Рубцова во многом перекликаются: действие происходит в ночное время, «сквозь сон»; в полутёмной горенке Никитина горит звёздочка лампады, в горнице Рубцова светло от ночной звезды, при этом на стене дремлет «ивы кружевная тень».

Если стихотворение Рубцова устремлено в будущее («буду до ночной звезды / лодку мастерить себе»), то взгляд Никитина обращён к прошлому («детство помнится»). Детское воспоминание преображает «безотрадный день», два мира – идеальный и реальный – оказываются едиными.

Ощущение соприсутствия божественного мира передаётся двояким образом: как трагическая разобщённость между земным и небесным миром, с одной стороны, и как их духовная цельность – с другой.

Герой волшебных сказок отправляется на поиски чудесного тридевятого царства, тридесятого государства, которое оказывается мифическим царством мёртвых. В стихотворениях Николая Рубцова лирический герой точно так же желает пересечь границу обыденности, устремляясь к далёкому и неведомому миру. Сквозь пургу и ночные ветры он мечтает попасть на могилу матери или, например, – в другом стихотворении – жаждет найти таинственные зелёные цветы на белых стеблях, увидеть которые, хотя они и не существуют в земной реальности, стало для него неиссякаемой душевной потребностью:

Остановившись в медленном пути,

Смотрю, как день, играя, расцветает.

Но даже здесь... чего-то не хватает...

Недостаёт того, что не найти.

 

Как не найти погаснувшей звезды.

Как никогда, бродя цветущей степью,

Меж белых листьев и на белых стеблях

Мне не найти зелёные цветы...

Идеальность мира в народном поэтическом творчестве предполагает возможность такой полноты жизни, когда зелёные цветы не только вырастут, но окажутся близкими и доступными для человека, ищущего их. «Вот в этом, можно сказать, четвёртом измерении, – писал о Николае Рубцове Роберт Винонен, – коренится его своеобразие и его значение для поэзии наших дней. Он не искал для своих стихов совсем уж необыкновенного слова. Но и в том, что ему удалось сказать, чувствуется знание какой-то невидимой в быту границы, за которой угадывается нечто нравственно незыблемое, где обрываются большие и малые неправды и обиды. Остаётся лишь Добро, безгрешность и святость...».

Иной мир стихотворения Рубцова «В горнице» так же, как и в сказке, соответствует царству мёртвых, чудесному инобытию, которое, однако, следует отличать от полного небытия. Без этого важного уточнения наше представление о художественных особенностях стихотворения будет неполным.

В волшебных сказках прослеживается разделение мёртвых на сущих в инобытии и ушедших в небытие. Если из инобытия умершие могут не только подавать определённые сигналы, но даже вернуться, пройти путь в обратную сторону, как, например, в сказке «Жена-покойница», то для небытия характерно полное и окончательное уничтожение: так исчезает, рассыпаясь в прах, нечистая сила, если её окропить святой водой (сказка «Упырь»). Герой волшебной сказки стремится попасть именно в инобытие – в тридевятое царство, тридесятое государство, для этого, однако, он должен внутренне или внешне измениться. По наблюдению О.Г. Щербининой, переходным мостом из одного мира в другой нередко служит чудесный сон. «Сновидения воспринимались в древности как реальный потусторонний мир, куда на время отправляется спящий. Не удивительно, что для отправки на тот свет герою нужно заснуть. А потом опять поспать, пройдя в обратном направлении». Так проясняется скрытое значение сказочных формул: «Ложись-ка спать, утро вечера мудренее», «Ты сперва напои-накорми, да спать уложи, потом и выспрашивай!».

Если мы обратимся к первому варианту стихотворения, то заметим, что автор прежде всего описывает своё ночное сновидение. Первый вариант стихотворения так и назывался: «В звёздную ночь». Единство прошлого и настоящего претворяется здесь в чудесном сне, оживляющем «тысячи безвестных лет». В этой иной реальности, окутанной сном, лирический герой обращается к матушке с вопросом:

– Матушка, который час?

Что же ты уходишь прочь?

Помнишь ли, в который раз

Светит нам земная ночь?

Но матушка, как в первом, так и во втором варианте стихотворения, ничего не отвечает. Близость смерти ощущается по сгущению тишины, которая является прообразом запредельной божественной тишины, отображением той вечной тишины, что ждёт нас, «по молчанию людей, как будто хранящих какую-то невыразимую тайну».

Подчеркнём, что смерть в народном восприятии не равна состоянию небытия. Мир усопших вечно жив, это – инобытие, которому лирический герой оказывается сопричастным благодаря сну. Так же, как и в волшебной сказке, сон служит переходным мостом между разными измерениями:

Сколько же в моей дали

Радостей пропало, бед?

Словно бы при мне прошли

Тысячи безвестных лет.

 

Словно бы я слышу звон

Вымерших пасхальных сёл...

Сон, сон, сон

Тихо затуманит всё...

Происходит смысловое сближение темы смерти и главного христианского праздника – Воскресения Христова. Несмотря на то, что сёла давно вымерли, пасхальный звон церквей слышен так же явственно, как и тысячу лет назад. Временный свет «земной ночи» соединяется с праздником Вечного Воскресения.

Такое сближение является не единичным, но постоянным и закономерным явлением в лирике Николая Рубцова. Например, в стихотворении «Конец» завершение жизни также связано с пасхальными образами весны и колокольного звона:

Смерть приближалась,

                                 приближалась,

Совсем приблизилась уже –

Старушка к старику прижалась,

И просветлело на душе!

 

Легко, легко, как дух весенний,

Жизнь пролетела перед ней,

Ручьи казались, воскресенье,

И свет, и звон пасхальных дней...

Кладбище, могилы которого пребывают в состоянии сна, приравнивается к временному пристанищу, к переходному «пункту» в инобытие. Так возникает представление, а то и ощущение, что миры живых и усопших разделяет некоторая граница: пространство спящих могил. В черновом варианте стихотворения «Конец» сохранились такие строки:

А он, взволнованный и юный,

Как веселился! Как любил!

Как за оградою чугунной

Покоил сон родных могил!

Как герой волшебной сказки, засыпая, переступает из одной реальности в другую, так и в стихотворениях Рубцова чудесный сон, окутывая земной простор, раскрывает иное, существующее вечно царство.

Сохранилось воспоминание поэта Сергея Багрова о том, как Николай Михайлович распевал своё стихотворение «В звёздную ночь»: «Долго сидели мы так, отдыхая. Потом Николай поднялся. Взглянул в окно на покрытую снегом реку и запел <...>. Голос Рубцова плыл на спокойной задумчивой ноте. Я забылся, что я за столом. Песня схватила меня за самое сердце и понесла куда-то сквозь стены дома, и я разглядел большое село над рекой с белокаменной колокольней, откуда звонил и звонил старолицый звонарь. Былое смешалось с сегодняшним, было грустно, но и отрадно, как на вокзале или на пристани, когда уезжает кто-то из близких, однако твой друг остаётся с тобой и снова споёт тебе лучшую песню».

Ощущение нездешнего мира связано с грустью, но грустью особого рода – светлой, зовущей в неведомую даль.