Владимир ОДНОРАЛОВ. В ЭТОЙ ВЕЧНОЙ ПОВЕРКЕ АЛМАЗНАЯ ЕСТЬ НОВИЗНА! Поэзия
Владимир ОДНОРАЛОВ
В ЭТОЙ ВЕЧНОЙ ПОВЕРКЕ
АЛМАЗНАЯ ЕСТЬ НОВИЗНА!
РОДНОЙ УГОЛ
Тёплый дом, в который мы входили,
Остывает и остыл давно,
И воспоминанья отдалились,
Потускнели, как в немом кино.
Есть ли силы, чтоб вернули прежнее
Ощущенье мира и тепла,
Времени бездонного, безбрежного,
Крепости родимого угла?
СОЛОВЕЙ
Соловей не поёт, не свистит, не воркует,
Не исходит на щёкот,
как сказал неизвестный поэт.
Уточню от себя – соловей откровенно ликует,
Каждой майской звезде
посылая особый привет.
Это только у нас, у людей,
звёзды, в общем, почти безымянны,
Он же, маленький, помнит звенящие их имена,
Иногда окликает. И вот что особенно странно –
В этой вечной поверке алмазная есть новизна!
МОЛИТВА
Такая внезапная жажда,
Как смерть, как любовь, как беда,
Молиться и плакать о каждом,
О каждом, ушедшем туда.
Легко ли, тепло ли, светло ли
Им там, за созвездьем ковша.
Быть может, там в неге и в холе
Вовек пребывает душа?
Но тяжесть вины и ответа
За всё, совершённое тут.
За бедную нашу планету…
Молитвы и слёзы текут.
ГРИНЁВ
«Докучен груз отеческих преданий,
Постыден византийской веры гнёт.
Нам, познающим тайны мирозданья,
Ужели луч свободы не сверкнёт?» –
Так думал век дворянский, просвещённый,
И, задыхаясь от державных пут,
Родной стране, ещё не обольщённой,
Приготовляя свой, гуманный бунт.
И чужестранный призрак гильотины
Косил на Русь кровавым резаком…
А старый воин прошлого картины
Перебирал в душе пред камельком.
Меж воровской петлёй – и царской плахой,
В степи, где правят голод, огнь и дым,
Где бродит смерть прилипчивою свахой,
Он пролетел, как ангел, невредим!
Среди неправд, среди таких страданий
(Не сочинить за письменным столом)
Он шёл на свет отеческих преданий,
И был спасён Божественным Крылом.
Но сыновья не слышат вразумленья.
Увы, сердца свободою горят!
И зреет для бескрылых поколений
За бунтом бунт, под сенью адских врат.
ПУШКИНУ
Полно, музыка, играть.
Стихни, смех и говор бойкий.
Пушкин едет умирать
В свой последний дом на Мойке.
Грустно, грустно, брат Данзас!
Завершён кровавой вехой
Вечер любящего нас
Девятнадцатого века.
А грядёт двадцатый век,
Празднословный и лукавый.
По числу кровавых вех –
Самый, может быть, кровавый.
Кровь и копоть застят свет,
Всё, что свято, – сокрушили…
Без твоих стихов, поэт,
Мы б его не пережили!
ВОСКРЕСЕНЬЕ
День пасмурный, и тусклые грачи
Лениво ковыряют рыхлый снег.
Но вот уже всю ночь текут ручьи,
Весне-грязнуле укорота нет.
То снег, то дождь завесят окоём,
Тепло и сыро в городе моём.
И хочется за город, на простор,
Где чёрный лес становится цветным,
Где ручейков невнятный разговор
Покажется и внятным, и родным.
Где тоже нет январской белизны,
Но всё же чище воды у весны
В старинных соснах парка на заре
Великопостный, храмовый настрой.
И тенькают синицы на дворе,
И березняк румянится корой.
И тайно снег пронзают иглы трав,
И Он воскреснет, смертью смерть поправ!
БАСНЯ
Некто судака поймал случайно,
Но рыбак осудит новичка:
Мол, удачей этой чрезвычайной
Не гордись! Поймал на дурничка!
Соловьиного достойно пенья
Воспоёт он прикорм, грузила,
Надобность везенья и терпенья,
Чтоб законно рыбина пришла.
А поэт проснулся спозаранок,
Что ему там бросилось в глаза?
Ну, допустим, что горшок герани,
Да старушки старенькой слеза…
Пишет он, забыв про прикорм правил,
С вечной этой дрожью новичка…
А глядишь, и стих изрядный справил,
Так сказать, поймал на дурничка!
НЕВА
А.Толстикову
Трудно течь ей покорно и кротко,
И она только в редкие дни
Отражает дворцы и решётки,
А в погожие ночи – огни.
Как река эта робко ликует
В окруженье блистательном их,
Словно долго и глухо тоскует
О песках и болотах своих.
ЧЕРЕДА
Всё как будто старинным идет чередом:
Тёплым «снегом» осыпало дом.
Восхищается весь православный народ:
Знать, черёмухе выпал черёд!
Вот сирень распустилась – черёд для неё.
Сотня пташек об этом поёт.
И настанет июль, может, будет среда,
Зацветёт и сама череда.
Мы давно зацвели, а когда отцветём –
Даже близко «не вемы о том!».
КАЗНЬ
Гитлер вышел отменно страшён.
Нам хватило как раз пластилина.
На осине какой-нибудь длинной
Был достоин повешенья он.
Из лучины, за пару минут
Мы для казни снаряд снарядили,
Из верёвочки петельку свили,
И – повесили сатану!
Веселило повешенье нас,
Не боялись мы быть палачами.
Только детство у нас за плечами,
А повешенный – сатана.
Мне тринадцать, напарнику шесть.
Вот, повесили; вот, веселились!
Распалились, а не утолились,
И решили проклятого сжечь.
И соломка, и спичка нашлась…
Но хозяйка, Клавдия-казачка,
Не дала новым катам потачки,
Запретила ненужную казнь.
Не едину оплакала смерть:
Гитлер этот – не враг он ей разве?
Но не жалует катов и казней –
Да и сено могло погореть!
ТЁПЛЫЕ ЗИМЫ
Сыплет крупа иль порхает снег –
Там хорошо, где нас нет.
Бывало, увидишь неба лоскут,
Синий-пресиний, в южном углу,
И так и подумаешь – плохо тут,
А там – не скучает никто по теплу.
Там зреют плоды и ручей журчит,
Сыта и согрета всякая тварь,
И вот – улетают туда грачи,
Поскольку грядёт листобой-октябрь.
А мы остаёмся зиме в полон,
Мы как-то привыкли её любить.
Снег, немота ольховых стволов,
И радостно лёд в роднике дробить.
Сыплет крупа иль порхает снег,
Там хорошо, где нас нет.
Только не знаю, верна ли теперь
Эта старинная стих-строка?
Снег – то идёт, то уходит в прель,
Долго не замерзает река.
А на далёких, на тех югах
Тоже не ладно, не хорошо.
На голенастых своих ногах
Грач-зимовальщик бродить пошёл.
Не пожелал от добра добра
Где-то в чужой стороне искать.
Плохо везде – он, конечно, прав,
Тёплые зимы – тоска, тоска.
* * *
Ели, пили,
себя хвалили
А грехи на других валили,
И теперь вот сидим и плачем:
Можно было прожить иначе!
Ели, пили,
себя хвалили…
И куда ж это мы приплыли?
РУБЦОВУ
Я не выпил с ним столько,
чтоб так называть его – Коля.
Но из наших, из русских, –
любому он Коля вполне.
Отыскавшийся брат,
перешёл он пустынное поле,
Не сгорел, не утоп он в солёной волне.
Как трагично ясны судьбы
наших последних поэтов!
Прозвенел – и убит,
и не каждому камень иль крест.
Но подобно звезде –
путеводным, негаснущим светом
Верно светят они
всем плутающим душам окрест.
Скачет Коля Рубцов
по холмам задремавшей отчизны.
Видит рой саранчи –
это новых захватчиков рать.
Как черны их уста,
как пиры их похожи на тризны!
Они учат нас жить, не умея людски умирать.
На моём языке не последняя песня пропета,
Не последний младенец ещё голосит на Руси,
Скачет Коля Рубцов –
просыпайтесь, встречайте поэта!
Эй, десантник, не спи, и в окошке огня не гаси!
КАМЕННЫЙ КОРАБЛЬ
В том, что под Богом наша земля
Убеждает крепость в море соловом,
Чудо каменного корабля,
Сотворённое плотью и словом.
Помолчи минуту, ты слышишь стон?
Здесь каждый камень омыт кровью.
Для меня это выше, чем Парфенон,
Пирамиды Египта и пепел Трои.
Потому что сегодня читаешь ты
Этой каменной книги скрижали-страницы;
Потому что сияют его кресты,
Нерушимы стены и зорки бойницы.
Потому что Россия моя цела
И растут её дети в радостной вере.
Я хочу, чтобы вечно она цвела,
До второго пришествия – по крайней мере!
УЧЕНИЦЕ
По четыре строки на каждой странице,
Две строчки плачут, а две – смеются.
Так вот пишет моя ученица,
Такие вирши ей удаются.
Мне она теперь – как сестра ведь,
Отчего же ей не поётся?
Только плачется, только смеётся…
Ничего не могу исправить,
Ученицей пусть остаётся!
НАСЛЕДСТВО
По лесам, по лугам, по порубам
Птичий гвалт славословит весне.
Блещут, словно органные трубы,
Сосны в тихой своей новизне.
По берёзкам зелёное пламя
Побежало дорогой за край,
И как истово путь этот манит,
Словно истинно выведет в рай!
Как влечёт! Заменить его нечем.
Вод живых и стоячих игра;
Словно серый окатистый жемчуг,
Лягушачья мерцает икра.
Меж стволов медуниц аметисты,
Чистым золотом блещут жарки,
И сверкает алмазом лучистым
Вся роса на цветах у реки.
Вот богатство – владей без расписки!
Это всё не собрать в сундуки.
Пусть канючат по евро-английски,
Что Иваны мы все, дураки.
Не понять этим толстым и ладным,
Что Иван – молодец и мастак –
На Кощея ходил не за златом…
Впрочем, можно ответить и так:
Вот у нас было славное детство,
Научило внимать и любить.
Невозможно такое наследство
За каменья и злато купить!
АНАТОЛИЮ САВИНОВУ
Жизнь плетётся, а время-то мчится!
С сыновьями ему повезло –
На хорошей машине проститься
Привезли в родовое село.
И торчит он, как гвоздь, на погосте,
В заграничной фуражке смешной.
Здесь рассыпались прадедов кости,
Как вчера здесь простился с женой.
Там поодаль стояла церквушка,
Как старушка, мудра и светла,
Но её «за понюх», за полушку
«Комсомольская юность» смела.
Взором долгим он дали голубит
И позьмо, на котором пожил…
Ничего не пропало, что любит,
А точнее сказать, отлюбил.
УСПЕНЬЕ
Здравствуй, мама. Кончен бой жестокий,
А в бою не каждому везёт.
Тело моё выловил в потоке
Наш лихой комвзвода – вот и всё.
Вот и всё. Душа парит над миром,
Над теплом озябших наших крыш.
Ей вожди понятны и кумиры,
Ей видны и Бёрды, и Париж.
Внятны ей хохла с кацапом споры
И чужое слово, без огня,
И араба каркающий говор,
Наконец попавшего в меня.
Хорошо, что в баньке перед боем
Крестик твой не позабыл, не снял.
Ах, какая синь меня покоит,
И какой покой меня обнял.
Жалко только – не увижу друга,
В роще за Уралом снегирей,
Золотым девчонкам Оренбурга
Не сорву форштадтскую сирень.
Нету наших девушек красивей…
Но и сини этой краю нет…
Мама, я спасён со всей Россией,
Ты не убивайся обо мне.
ДУБ И ЖИВОПИСЕЦ
Маэстро упрямый и гордый
Являет уменье и нрав –
И живопись спорит с природой
(Конечно же, спор проиграв).
Полотна – всего лишь полотна,
Им рано иль поздно, но тлеть;
А эти созданья – свободно
И в небе живут, и в земле.
Растят семена золотые
Для новых каких-то планет,
Что нынче пока что пустые
В кромешной летят глубине.
Они, несомненно, дозреют,
Сподобятся жизнью цвести,
Их юное солнце согреет,
Такое, как наше почти.
Готовы их долы под бремя…
Тогда-то с остывшей Земли
Доставит им нужное семя
Пылающий ангел – болид.
* * *
Пытливый маэстро под дубом
Картину как древо растит,
Но внемлет ли разумом грубым,
О чём он ему шелестит?
СВЯТИКУ И ЗЛАТЕ
В каждой комнате цветы,
Гости дорогие!
Из подземной тесноты
Вырвались – живые!
И фиалки, и жарки,
Ноготки, ромашки,
Луговые васильки,
Розовые кашки…
На меня они глядят
Золотым и синим.
Каждый год они хотят
Расцветать в России.
Кто придумал их, когда?
Ничего не знаем.
Знаем, что не навсегда
Эта радость с нами.
С нами – Троица сама
Лето воспевает…
И неважно, что зима
Всё-таки бывает.
* * *
Мы вроде бы жили и были,
Потом я забыл о жене,
Но всё-таки болью и былью
Она оказалась во мне.
А внучкам своим пропел я
(И будущим их мужьям)
Про звёзды над вечною елью,
Которую вырастил сам.
* * *
Надо бы краше,
Надо бы выше,
Да денег нету,
И всё ж –
Пью за тебя, моя крыша,
Хоть и течёшь!
КЛЮЧ
Студён, крапивою колюч,
Под лопухами дремлет ключ.
И дремлют сами лопухи
Под сенью девицы-ольхи.
Ольха не дремлет никогда,
Она, как талая вода,
Шумит, то тише, то – сильней…
А небо – выше и синей
Ольхи и моего стиха,
И к небу тянется ольха…
* * *
Первый снег, а может, и последний,
Лепит прямо в душу и в лицо.
Мыслей гениальных или бредней
Вроде замыкается кольцо.
Мысль сгорит, как порох, как полова,
Снег с водою талою уйдёт.
Может, зря мы поклонились Слову,
И Оно, как призрак, пропадёт?
В мире шестерёнок и пружинок
Я гвоздочка даже не создал,
Но и восхитительней снежинок
Ничего на свете не видал.
Срок придёт – машина станет ломом,
Лебедину песню отсвистит…
А снежинка, созданная Словом,
Снова прямо в душу залетит.