Владимир ПРОНСКИЙ. СКОПЕЦ. Рассказ

 

Владимир ПРОНСКИЙ

СКОПЕЦ

Рассказ

 

Миша Букреев женился поздно. У некоторых сверстников уж бегали детишки по посёлку, а он в тайне от всех дожидался, когда окончит школу Светка-соседка. Влюбился он в неё после демобилизации, когда она заканчивала седьмой класс, но никогда не оказывал внимания, зная, что она дружит с одноклассником Родионовым – коренастым и губастым здоровяком. И что Миша мог поделать, если Светлана после школы собиралась выйти за Родионова замуж. Будучи мягким и неконфликтным, Букреев не отваживался мешать ей, хоть как-то намекнуть, что неравнодушен. Ему оставалось ждать, когда она подрастёт и обратит внимание на соседа – тонкого и хрупкого в кости, и от того не по-местному изящного. Он был подвижен, умным взглядом радовал собеседника, много читал и совсем не походил на грубого водопроводчика птицефабрики; ему бы работать учителем или в библиотеке книги перебирать.

Светка после окончания школы устроилась секретарём в поселковую администрацию, всегда хорошо одевалась, в любое время года благоухала цветущей белой акацией и оттого казалась приехавшей из волшебного райского места, где нет плохих людей, хотя все знали, что духами её снабжает отец – вахтовик газового промысла. Когда Миша видел её с матерью, то не понимал, почему они так отличаются внешне: Полина – крестьянка крестьянкой, а Светка – первая модница в посёлке: слегка полноватая, фигуристая блондинка – глаз не отвести от её алых сочных губ. Что и говорить, с такой приятно хотя бы поздороваться, но она будто не замечала никого, а Букреева воспринимала как отсталого перестарка. Обидно, конечно, делалось от такого отношения, но вскоре удивила смена её настроения, когда она погрустнела и сникла, словно увядший цветок. Говорили, что она и на проводах Родионова в армию не появилась, и провожала его другая девчонка.

Очарованный этими слухами, Миша легко отозвался на Светкину просьбу, охотно согласившись починить электрическую розетку, хотя сперва удивился:

– А отец-то чего же?

– Хватился! Уж вторая неделя, как уехал на вахту. Мама вчера пришла с фермы, попробовала включить утюг, а её током шибануло, с испуга ударилась о шкаф – всё плечо синее.

Букреев взял из дома отвёртки, пассатижи, изоленту. Розетка действительно искрила, и он легко устранил неисправность, а когда разогнулся, чтобы уйти, Светка пригласила к накрытому столу. Букреев не понял, что всё это ради него, спросил:

– Гостей, что ли, ждёшь?

– А ты разве не гость?

После ничего не значащих реплик всё остальное происходило будто во сне. Он сел за стол, откупорил бутылку вина, они выпили, попробовали клубники. От такого внимания Букрееву голову будто снесло. Он ничего не помнил, что происходило далее, как оказался рядом с соседкой, а она целовала и твердила, чуть ли не задыхаясь:

– Люблю, люблю, люблю…

Он тоже что-то говорил, а после не мог поверить, что свершилась давнишняя мечта.

Вроде бы никто в посёлке ничего не узнал, но и никто не удивился, когда они через месяц поженились. После свадьбы Миша оставил Светлану у себя, и это не понравилось его матери, хотя она никогда по-настоящему не укоряла. Скажет: «Отца на тебя нет!» – и отвернётся, заплачет: мол, а дальше сам догадайся. Миша стал сиротой в середине 90-х после гибели отца – шофёра-дальнобойщика, возившего трикотаж с поселковой ткацкой фабрики. При каких обстоятельствах погиб, так и не узнали, а нашли его недалеко от трассы с пробитой головой и изуродованным лицом, опознали по наколке на плече: «Не забуду мать родную и отца духарика». А фура с тканями пропала бесследно. Миша знал: будь отец живым, он одобрил бы его мужское решение, а Светка не заслуживает холодного к себе отношения.

Мало-помалу обвыклись, особенно, когда она забеременела и стал заметен животик. Сноху мать стала считать за свою, хотя она особенно не переживала: чуть чего не по ней – домой убегала. Да и чего стесняться-то, когда родители рядом живут. И всё-таки жизнь стелилась не самая плохая: Светка вскоре в декрет ушла, Миша продолжал работать слесарем.

Вот только когда она родила мальчика, и вскоре вернулся из армии её бывший парень, то до Букреева дошли слухи, что Родионов грозился по пьянке отомстить и забрать к себе Светку, пусть и с чужим ребёнком. В чём-то Миша мягкий, даже робкий, а тут, как-то встретив Родионова у магазина, схватил за ворот:

– Если к ней прикоснёшься – убью!

Припугнул Букреев соперника, но не знал, что у того на уме. Когда узнал, было поздно. Встретил его пьяный Родионов с дружком через неделю после стычки, загородили тропинку на птицефабрику… Букреев отступил в сторону, пропуская парней, внутренне напрягся, ожидая самого худшего. После первого удара он удержался на ногах, а после второго оступился, упал навзничь, попытался вскочить, но потерял равновесие и сознание… В памяти отложился лишь удар Родионова ногой в пах. Второй удар он уже не чувствовал, а третий тем более.

Нашли его шедшие с работы птичницы. Вызвали «скорую», отвезли в районную больницу, где ему, полуживому, сделали операцию, и Букреев стал скопцом. Узнал он об этом лишь через три дня, на перевязке. Ещё после операции он почувствовал, что с ним что-то не то, а когда спросил у полной, но подвижной медсестры подробности, она не сразу, но, как могла, всё рассказала. У Букреева полились слёзы, она же прижала его к своему тугому халату и ничего более не говорила – не мешала выплакаться. Потом промокнула тампоном ему слёзы, вздохнула, сама готовая заплакать:

– Держись, парень! Всякое в жизни бывает. У тебя есть сынишка, так что думай о нём. А те, кто сделал это, – не мужчины, а выродки. Их Бог накажет!

Михаила навещала в больнице мать, несколько раз появлялась Светлана: жалела мужа, сюсюкала с ним. Она пока ничего конкретного не знала о его ранении, а он понимал, что рано или поздно рассказать ей придётся.

Через две недели Букреева выписали, отвезли домой. Мама взяла отпуск, помогала ему всячески, а Светка перестала показываться, поверив слухам о ранении мужа. Появилась она, лишь когда стало известно, что Родионова и его дружка осудили, будто до последнего дня надеялась, что они отделаются условным наказанием. Её предательство разрушило Михаила. «Родионова она, что ли, боялась? Было бы кого?! – думал он и кривился, словно от настоящей боли. –  Хороша жена, ничего не скажешь!». Поэтому, как-то увидев около дома, сказал прямо и откровенно:

– Понимаю, что такой я не нужен тебе, поэтому лети на все четыре стороны. Не держу и держаться не думаю.

Она вспыхнула румянцем от обиды и фыркнула:

– Тогда нам говорить не о чем! Когда подам на развод, думаю, возражать не будешь?!

От её откровения стало неожиданно свободнее. Он легко победил в себе гнетущее состоянием. «Ничего, всё наладится, – думал Букреев, – и не с такими ранениями живут!».

Выздоравливал Михаил долго и болезненно. Мать пылинки сдувала с единственного сына. Когда он немного оклемался и собирался выйти на работу, она, излишне восприимчивая и окончательно расшатавшая нервы, неожиданно сама слегла от переживаний. В больнице её восстановили от лёгкого инсульта, а когда сын доставил домой – её разбило по-настоящему. И теперь болезнь требовала постоянного ухода. Миша уволился, оформил маме инвалидность, и стали они жить на её небольшие деньги. И всё бы ничего, но как-то Светлана заявила Букрееву:

– Ты думаешь сыну алименты платить?!

– Рад бы, да не работаю – нет возможности. Сама же знаешь. Могу помогать с маминых пенсионных денег…

– Себе их оставить!

Чувствуя правоту, Светлана разговаривала грубо, издевательски, зная, что денег сейчас не добьётся, а напомнить бывшему мужу, ткнуть носом в нерадостные обстоятельства очень хотелось. Миша переживал из-за этого, но грубого слова сказать не мог. А уж чтобы попросить на денёк сына Шурика – у него и язык не поворачивался. Он лишь наблюдал за ним издали: как вырос из коляски, как начал на следующий год бегать по травке около дома. Даже пытался заманить его к себе, когда Света была на работе, но её мать не разрешила, правда, около крыльца поиграть с сыном позволяла.

– Миша, я всё понимаю, но ничего не могу поделать с дочерью. Если узнает, что Сашенька был у вас, то разнесёт меня по кочкам. Рьяная она стала, запуталась в жизни. Мне бы её пожалеть, поговорить по-хорошему, дочь всё-таки, но она всё равно ведь по-своему сделает. Жалко её, и внучка жалко, да и вас с матерью. Как она?

– Лежит, а встаёт лишь по необходимости.

– Хотя бы так, а то вообще беда.

Букреев на бывшую тёщу не обижался, понимая, что её душа разрывается в жалости ко всем. Ведь всегда были добрыми соседями, не было ни склок, ни вражды, это лишь в последние годы что-то случилось. И всё, как виделось Букрееву, из-за Светкиного вздорного характера. Ведь она же, она всё перевернула, сама же заманила в постель, желая насолить Родионову – это он только позже понял. А чего добилась? Или отомстила так? И ещё неизвестно, кому именно, если более всех сама страдала – оттого и бесилась, и по-мужицки рычала на всех. И всё-таки мало-помалу сынок его подрос, начал при встрече улыбаться и называть папой, да по-другому и быть не могло.

Мама Букреева умерла неожиданно, когда уж ему казалось, что начала поправляться – по комнате ходила самостоятельно, пусть и с ходунками. Как-то утром обнаружил её холодной. И душа оборвалась, сразу рой мыслей и забот. Соседи собрали денег, и похороны состоялись, как и положено, на третий день. После кладбища скромно помянули, и стал Миша жить один.

Первым делом решил вернуться на работу, но его не приняли, сказали, что фабрика банкротится, и что дальше будет – неизвестно. Ткацкая фабрика в посёлке закрылась давным-давно, и поэтому работы теперь не сыскать. Надо куда-то уезжать на заработки, а кто где ждёт?

Без денег он совсем отощал, хорошо, что стояло лето и появилась молодая картошка – ею он и питался, понимая, что так жить бесконечно невозможно. А тут неожиданно досрочно вернулся из заключения Родионов. Как-то Миша увидел его и сердце ёкнуло, заколотилось. Он по-настоящему растерялся. Прошёл мимо него, хозяином развалившегося на Светкином крыльце, сделав вид, что не заметил. Хотя это так и было, и он теперь не существовал для него. Букреев думал, что Родионов повертится-повертится у Светки и заберёт к себе в соседнее село, но тот неожиданно прижился, начал работать водителем в администрации. И тогда Миша понял, что надо уезжать – всё равно куда, лишь бы подальше от этого отморозка, потому что рано или поздно им не миновать стычки, и тогда уж – Букреев это знал твёрдо – ему терять будет нечего. Остужая себя и вспомнив о сыне, он поддался благоразумию и вскоре собрался на заработки. Но нужны деньги хотя бы на дорогу и на первое время, а где их взять? И тогда вспомнил о Михееве – армейском дружке, жившем в райцентре.

На следующий воскресный день, отключив свет, радио, раскрыв пустой холодильник и выставив горшок с геранью во двор под водосток, он отправился к Михееву, зная, что только от него можно ожидать поддержки. Дружка застал дома, коротко рассказал в саду свою историю, а когда всё изложил, вздохнул:

– Вот такая у меня жизнь-жестянка, Вадим! Если ты не поможешь, то помочь некому!

Сразу тот ничего не ответил, сидел на скамейке и что-то чертил прутиком на земле. Потом словно очнулся, взглянул на армейского товарища, когда-то спасшему ему жизнь на учениях, вытащив из-под опрокинувшегося и загоревшегося грузовика, вздохнул:

– Тебе не позавидуешь! Но делать нечего – надо менять жизнь. Помогу – вопросов нет, конечно, в твоей ситуации надо переселиться в другое место. Так спокойнее, если уж у вас такая вражда пошла. И ты прав, по-хорошему она не закончится. У меня дядька живёт в Подкопаеве, он – фермер: пашет, сеет, молотит. Сейчас развивает хозяйство, ему нужны рабочие руки. Может тебя взять. А дом свой продашь, там другой купишь, ещё и в наваре останешься.

– Так-то было бы неплохо, но уж больно не хочется ехать в незнакомую местность. А в посёлке у меня мать с отцом похоронены. Да и сын есть.

– А как же на заработки собрался?

– Это другой почин. Съездил, например, в Москву, а вернулся – под ногами родная земля. Вот в чём дело-то! – Миша вздохнул.

– Тогда езжай. Могу и телефончик дать своего кореша, с которым учился, теперь он в коммунальной конторе сантехником работает. Как раз по твоему профилю. Зовут Алексеем. Приедешь – позвони ему, скажи, что от меня и всё такое.

– Может, сразу сам позвонишь? – робко предложил Миша.

– А ты молодец, куёшь железо, пока оно горячо!

Вадим дозвонился, коротко объяснил ситуацию, и, видимо, услышав положительной ответ, улыбнулся:

– Вот видишь – везёт тебе!

– Теперь и ехать не страшно! – вздохнул Миша.

Букреев на радостях хотел в тот же день отправиться, но Вадим удержал:

– Ну и кому ты нужен в воскресенье, да к вечеру? А завтра с утра пораньше рванёшь, к обеду будешь в Москве, а там Лёха всё объяснит. А пока у меня заночуешь. Жена сейчас соберёт обед, хряпнем по рюмашке.

Хотя и приветлив Вадим, гостеприимен, а всё равно ночевать в чужом месте не очень-то комфортно. Всё равно, что в больнице. Но деваться некуда, и Миша готов был на всё, лишь бы уехать, заработать денег, уж сколько – неважно, главное, не чувствовать себя должником.

На следующий день он добрался до столицы, встретился с Алексеем – примерно ровесником, крепким и уверенным в себе, и, неожиданно быстро устроившись на работу и заняв угол в снимаемой артельно двухкомнатной квартире, отправился с земляком по вызовам. За неделю освоился и стал работать самостоятельно. Вызовов много, люди все разные, но он ни с кем не конфликтовал. И не отлынивал от работы, а сказал диспетчерам, чтобы не стеснялись и вызывали в любое время суток, тем более что стал хорошо зарабатывать – никакого сравнения с птицефабрикой. И хотелось поскорее рассчитаться с Вадимом и помочь сыну. Теперь всё изменится. И плевать ему на всяких родионовых. У него есть сын, и он его отец.

Полтора месяца он отработал в столице, скопил приличную сумму, экономя на всём, и ехал на две недели в свой посёлок героем. Ему очень хотелось всем рассказать, чего добился, и теперь ни перед кем не будет прятать глаз. В райцентре он сразу зашёл к Вадиму, но его не оказалось дома, тогда отдал деньги жене, позвонил товарищу и поблагодарил, как мог. Букреев спешил в посёлок, спешил увидеть сына, обнять, поцеловать и подарить плюшевого медведя. Когда добрался, проветрил дом, включил холодильник, подключил газ, со двора принёс зеленевшую герань, на вольном воздухе полыхавшую алыми цветами; цветок под дождями и солнцем распустился на удивление буйно и празднично. Миша подумал: «Вот и иной человек, как цветок: сменит жительство и настроение становится не похожим на прежнее!».

Заметив соседа, к нему заглянула тёща. Её измождённый вид, чёрный платок будто обожгли, а немного непонятные слова добавили неясности:

– Вот и Миша вернулся… Мы тебя ждали. Сашенька все глаза проглядел.

Букреев замялся, растерявшись от её слов, а более от вида бывшей тёщи.

– У нас горе-то какое – Светлана разбилась на машине. Вместе с шофёром, – залилась она слезами.

– С Родионовым, что ли? – всколыхнулся Букреев и часто задышал.

– С ним, с ним, окаянным… Прости, Господи! Они поехали в райцентр и с грузовой машиной столкнулись. Вчера сороковины были.

– Саша где?

– Спит… Каждый день Свету вспоминает и тебя зовёт… Ох, горе-то какое. Пойдём к нам. Он вот-вот проснётся, тебя увидит – обрадуется… А я уволилась, с Сашенькой сижу. – Тёща мелко задрожала, уткнулась в ладони, а он не знал, что сказать ей.

– Перестань, Полина! Пошли к сыну, я подарки привёз!

Сынишка, проснувшись, сперва посмотрел на бабушку, потом на Букреева и, узнав, подбежал к нему и обнял.

– Ну, вот, сын, ты и дождался папку! – он чмокнул светленького, со спутанными со сна волосами Сашку в щёку, поднялся с колена и отдал ему пакет с подарками, но сын даже не заглянул в него.

– Ты не уедешь? – спросил он, и только услышав от отца «нет», начал изучать подарки.

В этот вечер Букреев долго занимался сыном, ползал с ним на коленях, катая машинки, а потом сели ужинать. И столько была радости в Сашкиных глазах, так неотрывно он смотрел на отца, что, вспоминая события последних лет, Букреев едва сдерживался, чтобы не прослезиться. Он хотел забрать его к себе, но Полина засомневалась:

– Погоди, Михаил, пусть денёк-другой освоится и тогда с тобой поживёт. Я разве против.

Со следующего дня Сашка, окончательно привыкнув к отцу, почти две недели жил с ним, только кормиться они отправлялись к Полине. Стоял тихий и тёплый сентябрь. Миша выкопал остатки картошки, отдал её Полине и начал подолгу гулять с сыном по посёлку, ходил в лес за опятами, на фабричный пруд кормить уток, и ему очень хотелось, чтобы люди видели их и радовались вместе с ним. В последние годы соседи мало разговаривали с Букреевым, будто были виноваты перед ним, зная его историю и остерегались сболтнуть лишнего. Теперь же, замечая его улыбающимся, улыбались в ответ, спрашивали о работе в Москве, интересовались ценами, столичными порядками. И если прежде Миша считал, что земляки чёрствые и равнодушные, то теперь изменил мнение о них. В чём-то сдержанные, в чём-то даже стеснительные, они не будут ни с того, ни с сего в душу лезть. Сам поделишься о чём-нибудь, тогда и они расскажут о своих радостях и заботах.

Букреев всё-таки уехал через две недели, но за это время он окончательно сдружился с сынишкой, жил вместе с ним, а когда собрался уезжать, то объяснил, как мог:

– Вот съезжу, денежек заработаю, и опять мы будем вместе. А пока ты поживёшь с бабушкой и дедом. Ведь правда же они хорошие?

– Бабушка лучше… – признался сын и рассмешил признанием.

– Редко он видит деда. Тот, не хуже тебя, по вахтам мотается. Сам же знаешь.

Уезжая, Букреев оставил денег, впервые обнял Полину, поблагодарил за сына и пообещал, что всё сделает, чтобы облегчить его сиротскую теперь судьбу.

Она вздохнула:

– Не переживай, Миша. Мы теперь одна семья – нам надо вместе держаться! – и посмотрела на Букреева словно на собственного сына.

У него замлела душа от таких приятных и запоминающихся слов. Полина и Сашка вышли проводить его. Поцеловав сына, он ходко отправился к автобусной остановке, оглянулся, помахал им, даже остановился. Потом, поудобнее закинув рюкзак на плечо, шагал и шагал, зная, что они будут ждать его возвращения, а ему теперь есть к кому возвращаться.