Владимир ПРОСКУРЯКОВ. КОАЛА. Рассказ

 

Владимир ПРОСКУРЯКОВ  

КОАЛА

Рассказ

 

1.

Это было… давно. Наше уважаемое областное управление отправило в один из районов группу сотрудников на оказание шефской помощи в уборке льна. Старшим был назначен я, но отнюдь не потому, что обладал каким-то выдающимся организаторским талантом, а лишь по той причине, что был в группе самым старшим по званию, только что получившим погоны капитана. К слову сказать, погоны эти были скорее символическими, поскольку в повседневной службе форму мы никогда не надевали, да никогда и не видели друг друга в форме. Новые погоны, отпоров прежние, моя жена аккуратно пришила к парадному кителю, который никогда не покидал шкафа.

…Бескрайнее совхозное поле изрядно раскисло от осенних дождей. Липкая красная глина тяжёлыми комьями повисала на резиновых сапогах, отваливалась и повисала вновь, отчего передвигаться было непросто. Куртка с капюшоном давно намокла от мельчайшей, висящей в воздухе плотным туманом измороси… Куда ни кинь взгляд – бурьяны, бурьяны, постепенно растворяющиеся в пелене непогоды. Но именно в этих бурьянах, в уже побуревших, но ещё упрямо стоящих, жёстких, как палки, колючих стеблях осота и лежали, плотно прижавшись к мокрой земле, тощие рядки льна. Лён нужно было «поднять» – так назывался этот агротехнический приём, предполагающий, что стебли льна головками вверх собираются и ставятся на поле ровными шалашиками или «пирамидками» с расширенными основаниями и заострёнными верхушками. Трудно сказать, какой «теоретик» от льноводства посчитал, что в таком стоячем положении лён будет сохнуть в поле, открытый всем дождям и туманам.

Народу на огромном поле было немало, сюда приехали «шефы» из самых разных организаций области и учреждений района. И это было оправданно, ведь ни одна сельхозкультура, культивируемая в родном Нечерноземье, не требует такого объёма ручного труда, как лён. Для полноты «положительных» впечатлений добавлю, что поднять из осота стебли льна, отделить от них всякие прочие сорняки, собрать лён в изрядный сноп, который и поставить потом шалашиком – «бабкой», – все эти операции провести в перчатках довольно сложно. Пальцы могли быть чуткими и аккуратными только в тонких медицинских перчатках, но они превратились бы в лохмотья в первые же несколько минут работы.

Итак, мрачный, в тон мерзопакостной погоде, народ красными, мокрыми, скрюченными от холода руками поднимал лён, и льняные бабки очень медленно, но неуклонно заполняли край огромного, в пару километров длиной, поля. Где-то, неумело или небрежно поставленные, бабки скособочились или вовсе свалились набок, но их уже никто не поправлял.

Примерно через три часа работы, неведомо по чьей команде, люди потянулись к стоящему на краю поля огромному навесу. Там уже дымился костёр, но языкам пламени не дотянуться было до шиферной кровли, расположенной на высоте нескольких метров. В самом конце длиннющего навеса ещё лежали старые, почерневшие рулоны соломы, один из которых «шефы» быстро растаскали себе на подстилки для отдыха.

Тепло костра вместе с привезёнными термосами сделали своё благое дело. Люди отогрелись, заговорили, послышались шутки, смех… Интерес публики, которую представляли в основном женщины, вызвала моя команда, состоящая сплошь из молодых, спортивного вида, мужиков.

– Откуда вас, таких красавцев, собрали? – поинтересовалась дама в фуфайке и нахлобученной на самые глаза спортивной шапочке с поникшим помпоном.

– Да мы с курсов счетоводов! – не задумываясь, весело отшутился я.

Ответный хохот надолго перекрыл прочие реплики.

– А девчонок на ваши курсы берут? – со смехом спросила одна молодуха. – Я бы пошла…

В тон её шутке я ответил:

– Ну и зря! На наши курсы мужиков только женатых принимают…

Молодуха в долгу не осталась:

– А наплевать, я отобью, который понравится!

Женский весёлый гомон продолжался ещё долго, но я обратил внимание на небольшую фигурку, которую не портила даже блестящая от влаги обвисшая куртка, на миловидное лицо, на внимательные, но серьёзные, голубые, как льняной цветок, глаза. Миниатюрная блондинка смотрела на меня и не смеялась. Я отреагировал:

– А вы, девушка, почему грустите – на курсы не берут?

Среди ответного женского хохота я услышал:

– Зачем Наталье курсы? Она сама учительница…

 

2.

Прошло несколько дней. Нас по-прежнему возили в микроавтобусе за десятки километров на это проклятущее поле. Весь основной состав шефов уже перезнакомился, здоровался при встрече и знал друг друга чуть ли не по именам. Хорошо, что погода наладилась, и нам не было необходимости ходить на перерыв до ставшего уже далёким навеса. Освоившись, к обеденному костру мы доставали из кошёлок кроме термосов ещё и фляжки… так, «по чуть-чуть», для сугреву.

Как выяснилось, Наталья преподавала в средней школе райцентра географию и биологию. Я поинтересовался:

– За что же вас так надолго на поле сослали?

Ответила учительница очень спокойно и рассудительно:

– Мои предметы не из числа профилирующих. Программу наверстать сумеем. Ну и потом… я одна в нашей школе ничем не обременённая, бездетная.

Естественно, уточнять, «безмужняя» ли она, я не стал.

 

Работа наша подходила к концу, и поле, сначала казавшееся бесконечным и гладким, теперь стало колючим, как ёжик, из-за бесчисленного множества льняных снопиков. Однажды во второй половине дня к нам подъехала кавалькада из УАЗиков. Секретарь райкома, сопровождаемый директором совхоза и множеством мелких чинов, горячо поблагодарил шефов за оказанную помощь и заверил, что заработанные нами денежки (оказывается, нам ещё и зарплата полагалась!) будут перечислены совхозом в наши организации, где мы их и получим в самые ближайшие дни.

Я слушал его и думал с иронией: «Он сам-то в это верит?».

Визит начальства означал окончание нашей полевой вахты, и разъезжались мы в тот день немножко грустно, без обычных шуток и трёпа. Прежде чем забраться в свой микроавтобус, я подошёл к Наталье попрощаться. Она, как всегда – серьёзная, внимательно посмотрела мне в глаза, потом взяла своей тёплой рукой мою кисть, раскрыла мою ладонь, вложила туда какой-то комочек, крепко сжала мои пальцы, закрыв ладонь, и без слов ушла к своему автобусу. Я ощутил в руке клочок бумаги и понял: это номер телефона…

С мятого клочка бумаги цифры перекочевали в мою записную книжку и долго мучили меня раздумьями и сомнениями. Конечно же, мне очень понравилась эта голубоглазая учительница! Я уже знал, что она одинока, одинока там, в своём районе, куда её направили на работу восемь лет назад после окончания университета. Не сумела Наташа построить там свою семейную жизнь, не нашла – с кем… Возвращаться назад в городскую родительскую квартирку не захотела, да оттуда ещё и младшая сестра-студентка не выпорхнула. И привыкла горожанка-учительница к непростой сельской жизни! Огородов, конечно же, не завела, но свои деревянные полдома – служебную квартирку и территорию с клумбами содержала в порядке.

Не позвонить я просто не мог, это было бы элементарно невежливо. Получилось бы точно по поговорке «С глаз долой – из сердца вон!». Поэтому, выждав неделю, однажды вечером, перед уходом со службы, я набрал заветный номер. Голос я узнал сразу, поздоровался: «Добрый вечер, Наташа!».

Я умышленно не представился, но в ответ услышал:

– Добрый вечер! А я уж думала – не позвоните…

Мы долго говорили ни о чём, но я убедил свою собеседницу перейти на «ты», что она и сделала легко и просто. Вероятно, заочное общение тому способствовало…

 

Месяца два мы общались друг с другом на расстоянии, прежде чем я решился предложить ей встречу. У меня планировалась командировка в область, а значит, у меня будет в полном распоряжении служебная машина и реальная возможность попутного заезда… Наташа согласилась, и встреча состоялась. Я не намерен описывать её в деталях. Приехал я к ней ранним вечером, когда уже стало темнеть, а уехал рано утром, пока ещё не рассвело. Я не сомневался в том, что доеду до дома, не спавши, но не представлял себе, в каком состоянии Наташа придёт на уроки в школу.

О чём только мы ни говорили ночью, во время отдыха! Но в голове моей прочно засели её слова:

– Наши отношения тебя ни к чему не обязывают. У тебя семья – и это главное, незыблемое. Заруби себе это, где хочешь. Заикнёшься когда-нибудь на эту тему – расстанемся навсегда…

А ещё я запомнил её довольно странное желание:

– Знаешь, я хочу уехать… навсегда… в Австралию.

Я удивился:

– Почему именно в Австралию?

– Сама не знаю… Но хочу именно туда! Там кенгуру, коалы…

– Крокодилы, акулы! – тут же подхватил я.

– К крокодилам и акулам я не полезу, но в Австралию хочу. Здесь меня особо ничто не держит.

– А как же язык, школа, дети?

– В Австралии полно наших, и школы русскоязычные есть…

Набор моих контраргументов иссяк, я не знал, чем ей ещё возразить. Но я прекрасно знал, что реализовать такую мечту Наташе будет непросто, ведь я служил в «конторе», которая напрямую занималась подобными вопросами. В принципе, я мог бы попробовать подыскать для неё какой-то гуманитарный канал, который не только придал бы её выезду из СССР благовидный предлог, но и помог бы с финансовой точки зрения. Но об этом я, разумеется, пока промолчал, полагая подобные обещания преждевременными.

Весной я побывал у Наташи ещё раз и привёз ей в подарок дорогой туристический путеводитель «Австралия», богато иллюстрированный великолепными фотографиями. Она была в полнейшем восторге, а особенно её умилил снимок полусонной коалы, прижавшейся к гладкому стволу эвкалипта:

– Какая прелесть!

Я посмотрел на неё, плотно прижавшуюся на диване ко мне, на её короткую светлую шевелюру:

– Ты на неё похожа, такой же плюшевый медвежонок!

 

3.

А летом Наташа сама приехала ко мне, когда моя семья отдыхала у бабушки в деревне. И ночью я сказал ей то, что очень не хотел говорить:

– Знаешь, нам придётся расстаться. Меня переводят на другое место службы…

Наташа обняла меня за шею:

– Значит, будем реже встречаться!

– Ты не поняла – меня переводят в другой конец страны…

И тут до неё дошло: это навсегда!

…На следующий день проводил её на автовокзал, поцеловал у ступеньки автобуса, ничуть не опасаясь случайных знакомых. И мы долго, насколько позволил водитель автобуса, смотрели друг на друга… в последний раз.

До отъезда у меня было две недели, но я не стал больше звонить Наташе. Слишком больно было бы прощаться с ней ещё раз.

 

На свою малую Родину я возвратился через двадцать один год. Служба меня, пенсионера, уже не тяготила, и я с благословения семьи позволил себе поездку на родину. Остановился у старого друга, у него же выпросил на денёк машину, чтобы съездить… Я не знал, там ли Наташа, скорее всего, что нет. Но я знал её дом. И ещё я твёрдо знал, что не прощу себе такой возможности, если не проверю...

Приехал я быстро, нашёл улицу… Но дом, та бревенчатая махина на два крыльца, был уже нежилой. Кровля не была нарушена, но пустые дверные и оконные проёмы говорили обо всём…

Я толкнул жалобно взвизгнувшую покосившуюся калитку, прошёл, продавив сгнившие доски крыльца, в дом. Там было пусто, даже облезлые обои не были знакомы. Вероятно, после Наташи здесь жили другие люди.

Снова скрипнула калитка. К крыльцу осторожно пробиралась какая-то старуха, прижимая к груди плоский матерчатый свёрток. Я вышел навстречу.

– Ты, батюшка, кого здесь ищешь? – подозрительно оглядывая меня, спросила бабка.

– Учительница… Наталья здесь когда-то жила…

– Уехала она. Давно уехала. Вот вещицу одну мне оставила, чтобы передать…

– Что за вещицу? И кому вы её передать должны?

– Книжку! А передать тому человеку, который что-то об этой книжке знает.

Старуха развернула свой свёрток, и я увидел путеводитель «Австралия»…

Я осторожно взял его в руки:

– Эту книжку я ей подарил!

Старуха утвердительно кивнула:

– Всё верно, правильно книжку отдаю. Бери, милый!

Выехав в обратный путь, я надолго встал у железнодорожного переезда. Проклятый шлагбаум упрямо мигал красным, не желая переключаться. Я взял путеводитель, стал перелистывать… И вдруг я заметил продавленные на плотной глянцевой странице следы карандаша, старательно стёртые ластиком. Я присмотрелся и обомлел: это был неуклюжий рисунок медвежонка, явно выполненный детской рукой…

Я с трудом, едва не расталкивая очередь, вывернул из своего ряда на встречный, развернул машину и погнал её обратно, благо, что успел отъехать только на несколько километров. Подъехав к дому, я нетерпеливо посигналил, поскольку не успел заметить, из которого дома выходила бабка. Но она услышала, вышла вновь:

– Что забыл, батюшка?

– Мать, скажи, Наталья одна уехала?

– Это как же одна – с сыном, конечно…

И тут старуха обомлела: до неё дошло, что это мой сын, и я ничего не знаю о его существовании.

– Мать, расскажи, сколько ему?!

Старуха задумалась:

– Так… уехали они лет десять назад… И мальчонке было что-то около того! Я его хорошо помню… Ну-ка, сыми кепку-то, сыми!

Бабка внимательно оглядела моё лицо:

– Да твой, милок, твой, не сомневайся! Уж больно похож… А может, зайдёшь, чайком угощу!

– Нет, спасибо тебе, мать, поеду я.

– Ну, тогда с Богом!

Старуха повернула у своей калитке. И тут я вспомнил:

– Мать, прости, Христа ради! Главного-то я не узнал: куда уехали-то?

– А я разве не сказала? Далече, сынок, очень далече – аж в Австралию! И чего ей туда прихотнулось?

Я помолчал, потом тихо ответил:

– Коала ей очень нравился.

– Это кто? – не поняла бабка.

– Медвежонок такой… он только в Австралии живёт…