Виктор ПЛОТНИКОВ. ДУША ЖИВАЯ. Рассказ

 

Виктор ПЛОТНИКОВ

ДУША ЖИВАЯ 

Рассказ

 

Женька сидел за столом и не замечал, как мать, прислонившись к печи, строго смотрит на него.

– Ты будешь есть или нет? Мямлишь, мямлишь, как будто в тебя силой вгоняют.

Женька поспешно схватился за вилку, но тут же отложил в сторону. Сполз с та­буретки, и не спуская с матери глаз, попятился к выходу.

– Ты куда? Стой, говорю!

Но Женька уже выскользнул на улицу.

Времени Женьке никогда не хватало. Це­лый день крутится, а к вечеру забот еще больше. Вот и сейчас, выбежав на улицу, он бросился к Наташе, с ней они закон­чили третий класс. Жила Наташа на этой же стороне, что и Женька, только подальше, за церковью. Как раз напротив избы деда Авдея. Не успел перейти дорогу, как наткнулся на Сметану.

Сметаной Игоря Смирнова прозвали за цвет волос. Во всей деревне белей головы не было, даже у деда Авдея. Игорь был на голову выше Женьки и на два года старше. Тощий, высокий, он походил на щепку. Его часто бил пьяный отец, и Сме­тана вымещал обиду на всех, кто подвер­нется ему под руку.

Игорь обошел вокруг Женьки, как бы примериваясь, что же с ним сделать. И вдруг достал из заднего кармана ши­роких шаровар кусок сахара.

– Ешь.

Женька недоверчиво покосился на Сме­тану, но взять не решился.

– Бери, если дают. Сегодня я добрый.

Женька сунул сахар в рот и тут же сморщился – сахар был пропитан одеко­лоном. Сметана показал Женьке кулак:

– Только выплюнь. Вкусный сахарок? То-то, жуй. Без папки, наверное, тяжело. Мамка сахару не дает. – Сметана знал, как не любил Женька, когда ему напоминали об отце, и поэтому продолжил: – Некому тебя защитить, горе ты мое.

И тут Женька не выдержал. Забыв о страхе, он выплюнул сахар и что есть си­лы ткнул Сметану головой в живот. Сме­тана от неожиданности сел на землю, но тут же вскочил и бросился за Женькой.

Женька стремительно помчался по де­ревне, надеясь укрыться за домами, но рас­стояние между ними быстро сокращалось. Сметана протянул руку, готовясь схватить беглеца за плечо, но тут Женька резко оста­новился и присел. Игорь налетел на Жень­ку – и, поднимая пыль, покатился по дороге.

Неизвестно, чем бы все это кончилось для Женьки, но тут на дорогу вышла На­таша.

Из всей деревни Игорь слушался только Наташу. Женька всегда удивлялся, как она его не боится. И сейчас Сметана стоял перед Наташей, не зная, что делать. Злость на Женьку у него не прошла, но и оттолк­нуть руку Наташи он не решился.

– Ой, Игорь, ты весь в пыли. И штаны порвал.

Увидев на коленке дырку, Сметана даже застонал от злости, и хотел снова броситься за Женькой, который стоял поодаль. Но Наташа не пустила. Она знала, как отец бьет Игоря за любую провинность – рем­нем, изо всей силы. В такие минуты крик Сметаны разносился по всей деревне.

И поэтому Наташа предложила:

– Пойдем к нам, я зашью. И ты пошли с нами, – сказала она Женьке.

Некрашеные полы в доме Наташи были чисто выскоблены и вымыты. Женька с Игорем скинули сандалии и зашлепали по светлым половицам.

Заштопав дырку, Наташа подала штаны Сметане. Игорь долго рассматривал место, где была дырка, и украдкой поглядывал на Наташу. Он хотел что-то ска­зать, но при Женьке не решился. Преж­де чем уйти, Игорь показал Женьке кулак, но сделал это без охоты, скорее по при­вычке.

– Ты где был?

– Так… – Женька неопределенно пожал плечами.

– Давай сходим за отваром? У нас ба­бушка кашляет. От всех лекарств отказы­вается. Говорит, только из рук Таисы возь­му, остальное – одно прегрешение.

В деревне бабка Тася была вместо ле­каря. Врач далеко, в райцентре, а она всегда под рукой.

Еще издали они увидели, что батожка у дверей нет, и стали подниматься по от­логому косогору, тянувшемуся от дороги до серого плоского валуна, вросшего в зем­лю у самых дверей. Не успели подойти к дому, как навстречу им вышла Таиса.

– Что, милые, запыхались? Жарко? Я сейчас.

Она скрылась в дверном проеме и, не задерживаясь, снова появилась на пороге с банкой, перевязанной чистой тряпицей.

– Возьми, Наташенька. Попьет денька два и о кашле забудет.

Женька смотрел на Таису во все глаза. Однажды он зашел в сени и был пора­жен обилием развешанных по стенам пуч­ков сухой травы, толстой, свисающей с по­толка паутины и жирных, ничего не пугаю­щихся пауков. В душе он считал Таису колдуньей. Наташа всегда смеялась над ним. Вот и сейчас, когда отошли от дома Таисы, она сказала:

– Ну что, попьем живой водички?

– Живая не живая, а лечит, – сердито ответил Женька.

– Ну и что? Про целебные травы везде пишут. Любой отвар приготовить можно.

– Что же тогда все к бабке Тасе идут? Кроме неё никто не берется лечить. На­верно, знает она потаенные слова...

– Не смеши. Вечно говоришь глупости.              

Женька обиделся и ускорил шаг. Он свернул с дороги и пошел по тропинке между огородами. Наташа послушно ша­гала за ним. Они поднялись на горушку. Здесь тропинка вилась по задам огородов и местами сбегала вниз, к ручью. Ручей был настолько мал, что кошки перепры­гивали без труда. Вдоль ручья лежали большие, заросшие мхом камни. Они при­сели у одного из них, и все вокруг из­менилось: исчезла за горушкой деревня и ничего, кроме журчания воды, не стало слышно. По небу плыли облака, медленно вспениваясь и меняя причудливые очер­тания. Весь мир растворился в этом бездонном небе.

Сколько они так просидели, Женька не знал, но солнце заметно сместилось в сто­рону. Наташа, словно очнувшись от сна, испуганно вскочила.

– Женька, что ты наделал! Опять мне из-за тебя попадет.

Женька, не зная, что сказать, растерянно смотрел на неё.

– Да бежим же быстрее! – Наташа схватила Женьку за руку и потащила за собой наверх.

Не успели они добежать до огородов, как пошел густой теплый дождь. Тучи не было видно, а дождь все шел и шел. Женька сбросил с себя рубашку и бежал, стараясь прикрыть Наташу и банку с от­варом.

Показалась старая баня. Вбежали в низ­кий темный проем, и Наташа, поставив банку, принялась выжимать полы платья. Женька, насквозь мокрый, отбросил ру­башку в сторону и выскочил наружу.

– Сумасшедший, – Наташа смотрела на него восторженно и обеспокоенно, – прос­тудишься!

А Женька бегал по пузырившимся лу­жам, размахивая руками и что-то крича. Дождь кончился так же неожиданно, как и начался.

– Жень, ты не ходи со мной, – Ната­ша пригладила его мокрые волосы, – мама увидит: и тебе и мне попадет, а так я что-нибудь придумаю.

Женька стоял возле бани, разбросав руки в стороны. Вода все еще стекала с его го­ловы, плеч. Когда Наташа скрылась за калиткой, Женька не удержался и подо­шел к дальнему углу огорода, откуда весь дом Наташи виднелся как на ладони. Рядом с прошлогодней поленницей, потемнев­шей, укрытой еще с зимы кусками толи, отец Наташи колол дрова. Женьке захотелось подойти и стать рядом, но он остался сидеть на корточках и не встал до тех пор, пока не ушел отец Наташи.

Вернувшись домой, Женька снял в сенях мокрую рубашку и хотел прошмыгнуть ми­мо матери незамеченным, но не тут-то было.

Клавдия, увидев сына, только руками всплеснула.

– Ты же насквозь мокрый! А ну – быстро на печь. Я сейчас затоплю.

Женьку не нужно было упрашивать, и он тут же, обрадованный, что все обошлось без ругани, забрался на печь. Подложив под голову старые валенки, Женька стал рассматривать на потолке пожелтевшую бумагу в темных разводах. Запах теплой фуфайки закружил голову, и Женька не за­метил, как заснул. Проснулся он от ти­шины. Отогнув угол ситцевой занавески, Женька увидел сидевшую за столом мать. Она держала в руках фотографию отца и тихонько плакала. С тех пор, как отец ушел от них, она часто рассматривала его фотографию, особенно зимними вечерами, когда возвращалась с посиделок и думала, что Женька спит. В такие минуты по её щекам текли слезы, и Женька не знал, что делать, сам с трудом сдерживался, чтобы не плакать.

Услышав шорох, мать убрала фотогра­фию и подошла к печке.

– Выспался? Что ночью будешь делать?

Женька сладко улыбнулся и потянулся к матери. Как он ни старался скрыть пе­чаль, но Клавдия почувствовала его настроение.

– Вставай. Сейчас чай будем пить и сказки рассказывать.

Женька оживился и быстро спустился с печки. Они часто рассказывали друг дру­гу разные истории. Особенно Женьке нра­вился один рассказ, который он готов был слушать до бесконечности. И сейчас он спросил:

– Мам, а ты расскажешь о Лиане?

– Я столько раз рассказывала, не на­доело?

Женька помотал головой и поудобней устроился на стуле.

Клавдия медленно, с трудом подбирая слова, начала рассказ:

«Давно это было иль недавно, не знаю. Для кого как. Для тебя, конечно, давно, а для меня не очень. Была я еще в ту пору совсем девчушкой, когда услышала эту историю. Как мне рассказывали, так и я расскажу.

Никто не помнил, откуда пришли Лиана с матерью. Пришли как-то незаметно. Уст­роились в заброшенном доме и прижились там. Девушка была уж очень хороша и всем сразу понравилась. Приветливая, трудолю­бивая. Все что-то делает, да делает с песней. Работает, как танцует, все в руках спорится. Правда, имя у неё было уж очень вы­чурное, но и к нему привыкли.

А мать скуповата была. Все накопить денег побольше мечтала. Да и с лица страш­новата. Непонятно, в кого и дочь уро­дилась. И жил еще в нашей округе мель­ник. У него мельница стояла недалеко от моста, где речка отворот делает. Да что я тебе говорю, сам знаешь.

Так вот, жил этот мельник один. Жена у него умерла, а детей не было. Жил в стороне от всех. Нелюдимый был. Разное про него поговаривали: мол, и колдует, и золотишко выплавляет. В общем, дурная слава шла. Точно никто ничего не знал, но нехороший человек был – нищему ко­рочки хлеба не вынесет. Прослышал он про красоту Лианы и приехал на неё посмот­реть. Приглянулась она ему, и задумал он на ней жениться. Уж как там все произош­ло – неизвестно, но сама мать и повезла дочь на мельницу. Все скрывала от Лианы о замужестве, а в дороге-то сказала. Как она, грешная, плакала, причитала, но все равно мать привезла её на мельницу.

Видят, мельник идет, улыбается. А Лиа­на и стоять не может, ноги подкашиваются. Подтолкнула её мать к мельнику, она шажок сделала и только руки мельника её коснулись, она замертво и упала.

Похоронили её у нас на кладбище. После этого мать Лианы куда-то пропала, а дела мельника шли все хуже и хуже, пока и он куда-то не исчез. Все было бы ладно, да прошло какое-то время и появилось на могильной плите её изображение. И кто смотрел на него, тот становился немножко не в своем уме. Все уйти куда-то стре­мился, все искал чего-то. С тех пор стали люди обходить стороной то место. А потом и слух пошёл, кто полюбит её по-настоящему, у кого будет чистое сердце и добрые помыслы, тот смо­жет встретить её на жизненном пути».

Клавдия стала прибирать со стола, украд­кой посматривая на сына.

– Что притих?

– Мам, ты веришь в это?

– Маленькая была, верила, – Клавдия весело рассмеялась и обняла сына. – Глу­пый ты у меня.

Женька осторожно высвободился из объятий и сказал:

– Ничего не глупый. Правда все это.

– Правда, правда. Иди, ложись. Мне ра­но вставать.

Женька понимал, что мать не верит в собственный рассказ, но он-то знал, что все это правда. Впервые услышав о Лиане, он долго не решался сходить на кладбище, но однажды, поборов все страхи, пошел. В центре погоста, где тихо теснились бе­резы, Женька нашел старую могилу. На потрескавшемся могильном камне были вы­биты слова, которые Женька не смог про­читать, и было на этом камне изображение молодой женщины. Женька долго всматри­вался, пока полуистёртые черты лица не ожили, и Женька не увидел девушку. Она печально улыбнулась, и Женька услышал вздох, донесшийся откуда-то сверху. Тогда он испугался и убежал. Но вскоре снова пришел на могилу, и с тех пор, когда ему было грустно, часто приходил на кладбище.

Женька улегся на остывающую печь и, засыпая, решил завтра обязательно навес­тить Лиану.

Слабое тепло от печки, смешанное с запа­хами валенок и старой одежды, окутало Женьку и быстро унесло в мир сновиде­ний. Женька любил сны. По утрам он не сразу открывал глаза, а старался припом­нить все, что прошло через его сознание за ночь. Когда ему было тревожно и оди­ноко, снилась Лиана. В такие ночи Женька беспокойно улыбался и чуть слышно бес­связно бормотал. Иногда он приподнимался на постели, протягивая руки перед собой. Клавдия пугалась, прижимала сына к гру­ди и тихонько дула в лицо. Женька приоткрывал глаза, взгляд его не был сонным, и внимательно вглядывался в пустоту. Он что-то видел. Клавдия это чувствовала, и сама пыталась рассмотреть, но это что-то для её сознания не было доступно. Ус­покоила её Таиса словами: «Не у всякого нынче душа к высокому тянется. Запря­тали её люди в темный угол. А у него душа живая, в мир просится».

Женька не боялся кладбища. Временами он чувствовал потребность оказаться в ти­шине и покое, где исчезала тревога, какую он смутно ощущал в окружающей его жизни. Он всматривался в фотографии умерших, в покосившиеся кресты, пытаясь представить всех, кто здесь лежит, живыми. Он не ощущал страха, но напряжение, какое его охватывало, как только он вступал на погост, покидало только за пределами клад­бища.

Дорога за деревней раздваивалась и раз­бегалась к районному центру накатанной, с выбитой колеёй песчанкой, а к дальним сенокосам протянулась широким про­селком, по которому при желании могла пройти и машина. Женька свернул на по­росшую травой дорогу и вскоре вышел к кладбищу. Шум деревьев, чем ближе он подходил к невысокому холму, нарастал. Первые кресты затемнели среди зелени, многие из них завалились набок. Ста­рые могилы, размытые многолетними дож­дями, бугрились зелеными кочками и вот-вот готовы были сравняться с землей. Женька вошел в плотную тень деревьев. Он прошел к месту, где покоится его пра­дед с прабабкой, постоял, всматриваясь в остатки сгнившего креста, лежащего меж­ду могилами. На самих могилах стояли новые кресты, но Женькин взгляд притя­гивали полуистлевшие куски дерева, которые, казалось, хранили какую-то тайну. В центре холма Женька присел у камен­ного надгробия, вгляделся в неясные черты выбитого в камне изображения. Чем дольше он смотрел, тем отчетливее проступало на камне юное лицо...

Но вдруг резкий холодный порыв ветра прорвался сквозь кроны деревьев и бросил в лицо Женьке горсть сухих листьев и пы­ли. Деревья, медленно раскачиваясь, засто­нали и затрещали. Не успел Женька ис­пугаться, как все успокоилось. И сколько Женька ни ждал, ни один листок не дрог­нул, ни одна травинка не шелохнулась. С трудом преодолевая в себе желание не двигаться, Женька поднялся. Выйдя на до­рогу, он свободно вздохнул и засмеялся слепящему солнцу. Снова яркие краски зе­лени окружили его и громкое, какое-то особенно яростно-задиристое пение птиц заполнило воздух. Женька вскинул руки к солнцу и закричал, не в силах сдер­жать переполнявшую его радость.

Он не повернул к деревне, а пошел в противоположную сторону, к речке. Тем­ный густой ельник подступил вплотную к дороге. Женька помнил, как года четыре назад он с испугом вглядывался в чернею­щие завалы и бегом преодолевал это место. В тот год к ним в последний раз приш­ли цыгане. Что их тянуло сюда? Но какой бы табор ни проходил через деревню, он всегда заворачивал к тихой речке и останав­ливался на ночлег у старой мельницы. В та­кие дни берег пестрел от разноцветных шатров, повозок, лошадей, бегающих цы­ганят и от роскошных юбок цыганок. Жень­ка просиживал на берегу реки до вечера и уходил с большой неохотой. Он подолгу не мог оторвать взгляд от блеска костров, от теней, метавшихся по всему берегу, от лошадей, слушая их негромкое ржание и всплески реки. И еще бог знает, что бередило его душу, вызывало беспокойство и тихую радость в груди. Для него этот волнующий мир был строго ограничен светом костров. Дальше, за отблесками огня, был мир зна­комый Женьке, а этот, что находился в освещенном диске мерцающего света, был совершенно непонятный и от этого еще бо­лее привлекательный.

Обратную дорогу через лес Женька бе­жал, не останавливаясь, и переводил дух только после кладбища, когда показыва­лись огни деревни. А на следующий день снова шел к речке в надежде увидеть цы­ган. Однажды, придя на берег, он не ус­лышал веселого шума. Все были сосредо­точены и серьезны. Шатры падали один за другим, вещи складывались на повозки. У Женьки перехватило дыхание, он часто-часто заморгал и только спрашивал:

– Вы что, уже уезжаете, уже уез­жаете?..

Он вдруг встрепенулся и бросился к од­ной из цыганок.

– Возьмите меня с собой, ну пожалуй­ста, возьмите. Я вам все буду делать, толь­ко возьмите!

Цыганка растерянно гладила Женьку по голове, а он уткнулся ей в колени, зарыл­ся в широкую юбку и не сдерживал слез.

Успокаивая Женьку, цыганка сказала:

– Мы возьмем, но ты обязательно дол­жен спроситься дома. Иди домой, скажи маме и, если она отпустит, приходи. Мы будем ждать.

Как Женька бежал! Подбежав к дому, он схватился за калитку, рванул на себя и, уже задыхаясь и хрипя, покачиваясь, во­шел во двор. Матери нигде не было. И тог­да Женька, схватив кепку и горбушку хле­ба, снова побежал обратно.

Уже издали Женька увидел опустевший берег. Цыгане покинули свою стоянку, и только разбросанные колья, остывшая зола, разноцветное тряпье, покрывавшее землю, напоминало о их недавнем присутствии. Женькины ноги подкосились, и он со стоном опустился на землю. Он чувствовал, как что-то прекрасное и хорошее было совсем рядом, нужно было только бежать чуть-чуть быстрее, но он опоздал. Совсем не­много опоздал.

Женька вышел на залесевший берег реки. Здесь несколько лет не косили, и кустарник надвинулся на прибрежный луг. Вода тихо струилась, обтекая вбитые в дно сваи. Сгнивший сруб мельницы развалился и почти не был заметен среди зарослей ма­линника. Женька прошелся по лугу, хотел перейти на другой берег, но побоялся сорваться со скользких, покрытых зеленым мхом свай. Где-то здесь, недалеко, плакала Лиана, когда её привели к мельнику, пла­кал и Женька, не успевший уйти с цыга­нами. Женька спустился к воде. На песча­ном дне лениво ползали раки, плавали маль­ки, а над ними покачивались лилии, и омут казался большим белоснежным ковром.

Немного посидев у реки, он направился в обратный путь.

Луна освещала деревню. Длинные зуб­чатые тени палисадников пролегли по до­роге. Тускло светились крыши домов, над которыми, как пеньки, торчали печные тру­бы. Женька поднялся к церкви. При лунном свете весь пригорок пересекали расплыв­чатые тени. Они преломлялись на церковной стене, линуя её ровными полосами. Окна домов желтели слабым светом, и дере­венская улица под нависшей луной рас­кинулась бесконечно в обе стороны. Женька подошел к подвешенной к березе рельсе с железным штырем. Много лет назад го­рел дом в деревне, и Женька помнил тре­вожный звон, всполохи на небе и крики людей. Женька осторожно потрогал штырь. Набравшись смелости, он коснулся штырем рельсы, прислушался к звуку металла. С до­роги послышались голоса, и Женька, испуганно вздрогнув, притаился у березы. Он сразу узнал дядю Мишу Смирнова и его соседа Завадина. Они с трудом держались на ногах. Они остановились на пригорке, и Женька хорошо их видел на фоне звезд­ного неба. Дядя Миша, прихрамывая, топ­тался около Завадина, стучал кулаком в его грудь и, всхлипывая, ругался:

– Ванька, зачем ты мне справку не дал? Я бы сейчас в городе жил, может, и не пил. Что я, хуже других был? Другим ты дал, а мне нет. Почему, Ванька? Я те­бе ящик водки споил.

– Оттого и не дал, что в колхозе не­кому было работать. А у тебя руки зо­лотые.

Завадин, проработав многие годы предсе­дателем, привык говорить громко и его го­лос гудел на всю притихшую деревню. Женька вспомнил жилистые, опухшие руки дяди Миши, ничуть не похожие на золо­тые, и улыбнулся, но тут же снова насторожился. Дядя Миша схватил за грудки Зава­дина и затряс, но Завадин даже не ше­лохнулся, а только угрюмо повторял:

– Не мог я, Миш, дать. Работать некому было.

– А водку пил?

– Пил.

– А справку на паспорт не дал?

– Не дал.

Дядя Миша неожиданно успокоился и не­громко запел. Завадин подтянул, и они, обнявшись, продолжили путь.

Далеко за деревней, у озера, чуть замет­но мерцал костер. Женька долго всматри­вался в маленький огонек, прислушивался к тишине и все думал о словах дяди Миши о какой-то справке. Разговор не был ему понятен, но отчего-то тревожно стало на душе. Женька закинул голову к звездам, но виделся ему не Млечный путь, а разва­лины мельницы у небольшого омута ти­хой речушки и большие плакучие ивы, раскинувшие свои ветви далеко над водой и застилавшие весь берег.

На следующий день Наташа поджидала Женьку около его дома. Как только он приблизился, поколебавшись, спросила:

– Жень, только ты не обижайся. Про тебя говорят, что ты по ночам на клад­бище ходишь. Вот выдумывают...

Женька осмотрел улицу, но, кроме копо­шащихся кур, ничего не увидел. Тогда он кивнул головой:

– Правда. Только не по ночам.

– Как, правда?!

Женька, что-то решив, протянул Ната­ше руку.

– Пойдем.

Замедлил Женька шаг только после пово­рота дороги, за которым показался холм и донесся протяжный плотный шум деревьев.

Наташа испуганно прижалась к Женьке.

– Жень, пойдем обратно. Я не хочу ту­да. Мне страшно.

Но Женька взял её крепко за локоть, и они медленно стали подходить к прибли­жающемуся холму.

– Жень, миленький, уйдем поскорей. Я больше не могу, – на глазах Наташи заблестели слезы.

Женька посмотрел на неё и улыбнулся.

– Что ты испугалась? Посмотри, как хо­рошо кругом.

Он потянул её за собой и взбежал на холм. На холме буйствовало солнце. Оно подсвечивало кресты, надгробные пли­ты, в его лучах ало горела земляника, щедро покрывавшая землю.

– А ты говоришь страшно...

Наташа все еще смотрела недоверчиво, но страх у неё прошел. Она осторожно присела на корточки, все еще боясь рвать землянику, которую Женька уплетал за обе щеки.

– Ты что, землянику сюда ходишь есть? Вот здорово! Теперь только мы с тобой будем знать это место и никому не скажем, хорошо?

Женька посмотрел на Наташу и вдруг поднялся.

– То, что я тебе сейчас покажу, никто не должен знать.

Осторожно пробираясь между кустами, они прошли к центру холма. Женька остановился у аккуратно убранного зеленого холмика. Наташа склонилась к могильной плите и вгляделась в выбитое в камне изображение.

– Кто это?

– Лиана.

Наташа с удивлением рассматривала ли­цо женщины.

– Значит, ты ходишь из-за неё? Но она мертвая. Понимаешь? Её нет и никогда не будет.

– Ты ошибаешься, она живая и еще вернется к нам.

– Сумасшедший.

– Правда, правда. Она даже разговари­вает со мной.

Голос Наташи сорвался, и она, чуть слышно, прошептала:

– Мне мама рассказывала про неё. То, что о ней говорят – неправда. Это обыкно­венная дочь помещика.

Лицо Женьки передернулось.

– Ничего ты не знаешь. Ничего.

 Наташа отступила от Женьки, но не заплакала. Сжала плотней губы и быстро пошла к дороге.

Догнал Наташу Женька у самой деревни. Наташа не обернулась, и Женька шел ря­дом, не зная, что сказать. Он чувство­вал, что обидел её, но чем – не знал. Вы­ручил его дед Авдей. Увидев Женьку с Наташей, он сноровисто поднялся с зава­линки.

– Куда, молодежь, путь держим?

– Так… – неопределенно буркнул Жень­ка, но шаг приостановил.

– А что вид такой удрученный?

Наташа выступила вперед.

– Да вот он все в какую-то ерунду ве­рит. Все чудеса ему мерещатся.

Рот Авдея пополз в улыбке.

– А ты, Наташа, очень-то на него не смотри, пускай верит. Кто его знает, вдруг и взаправду все это есть. Я вон думал, нет нечистой силы, выдумки. Ан нет. Вчерась вечерком сижу на крылечке. Тихо так кругом, звездочки на небе. Вдруг смот­рю – одна звездочка бочком, бочком и ко мне стала продвигаться. Я сижу жду. А она покачивается из стороны в сторону, и такая музыка от неё изыходит, что прямо ло­жись и помирай. Ну, думаю, бабка моя к себе зовет. Мой час настал. Пошел на печку. Лег. Сложил руки на груди и жду.

Женька с Наташей притихли, ожидая конца рассказа.

– Что дальше-то было? – Женька не­терпеливо подергал деда за рукав.

– А что было. Заснул. Сегодня утром просыпаюсь – живой. Ну и ладно, думаю, погожу еще к бабке-то идти. Похожу лучше в Таисиных женихах.

Наташа так и захлебнулась от смеха.

– Ой, дедушка, всегда вы рассмешите.

Дед посматривал на них, потихоньку ух­мыляясь в усы. Дав просмеяться, он посто­ронился, уступая дорогу, и еще долго, уже вернувшись на завалинку, довольно улы­бался.

Женька, простившись с Наташей, пошел не по дороге, а свернул на зады огородов. Большая луговина, заросшая густой высо­кой травой, начиналась сразу за деревней. Ветер слегка шевелил траву, и луг напоми­нал излучину реки, обрамленную по краям редким кустарником. Женька не утерпел, оставляя за собой узкий след, прошел на середину луга и улегся на мягкую траву. Бездонная ширь голубизны охватила его и понесла вместе с облаками. Казалось, земля ласково убаюкивала Женьку в своей колыбели, покачивая и боясь потревожить его мысли. Шум ветра сливался с ше­лестом травы, и нельзя было отделить одно от другого. Женька лежал в этом зеле­ном, колыхающемся море. Волны трав набе­гали на него, захлестывали и тут же успо­каивались, чтобы с новой силой попытаться скрыть его в своих объятиях.

Но тут со стороны дома Смирновых до­неслась ругань. Она показалась среди ти­шины настолько неестественной, что Женька встал и подошел ближе к огороду. Во дворе он увидел Сметану. Дядя Миша стоял рядом и твердил пьяным, заплетающимся языком:

– А я говорю, утопишь!

Женька присел за плетнем и решил пере­ждать, когда Игорь уйдет в дом. Сметана оттолкнул сверток, который протянул ему отец.

– Не буду.

– Не будешь? Да я тебя...

Дядя Миша схватил Игоря за рубашку и хотел сунуть ему за пазуху сверток. Сметана дернулся в сторону. Затрещала рубашка. Дядя Миша, не удержавшись, не­ловко упал на землю. Сметана отскочил от отца и бросился бежать через огород. Свер­ток упал и развернулся. Женька увидел на земле что-то копошившееся, живое. Он услышал слабый писк. «Котята… – пронес­лось в голове. – Топить заставлял».

Сметана перескочил изгородь и пробе­жал рядом с Женькой, но не заметил его.

Отец Игоря поднялся с земли. Высокий, небритый, он молча покачивался над пи­щащими комочками и вдруг стал топтать эти комочки сапогами. Женька метнулся к изгороди, но тут же ноги у него подко­сились, и он упал в траву. Женьку бил озноб. Ему казалось, что это его топчут ногами.

Он лежал на земле до тех пор, пока отец Игоря не ушел в дом.

Женька, обессиленный от пережитого, побрел вдоль огородов и вышел к церкви. Здесь он увидел Сметану. Игорь сидел, обхватив голову руками. Услышав шаги, он торопливо вытер слезы и с независимым видом встал перед Женькой.

– Что нужно? Проваливай, пока цел.

 Женька не обиделся на Сметану. Он по­дошел к нему и сказал:

– Ты молодец, что не стал топить. Не испугался отца. Ему что, трудно закопать? Моя мамка сама тайком закапывает, чтобы я не плакал.

Сметана, догадавшись, что Женька все видел, молчал.

– Почему он пьет все время?

Сметана вздрогнул, как от удара, и закричал:

– А тебе какое дело?! У тебя и такого нет. Безотцовщина!

Он схватил Женьку за грудки и толкнул в кусты, а сам побежал к лесу.

Слово «безотцовщина» Женьку больно резануло. Слезы накатились на глаза, но он не заплакал. «Был бы папка, никто бы меня не тронул. Где он? Почему не возвра­щается?». Захотелось от всех спрятаться. Женька подошел к сараю, стоявшему рядом с церковью, приставил доску и полез на крышу. С крыши сарая он дотянулся до церковного окна. Кроме пыли, покрывшей своды из красного кирпича, и паутины, свисавшей с некогда ярко разрисованных стен, теперь во многих местах облуплен­ных, и драной мешковины, лежащей на тарантасе, он ничего не увидел. Тарантас, без колес, с разбитыми рессорами и с трес­нутыми оглоблями, не сразу напомнил Женьке летний солнечный день, который отчетливо врезался в память лошадиным топотом и звоном колокольчиков.

В тот воскресный день проводились кон­ные скачки. Женька сидел на плечах отца. С высоты ему все было видно. Он хорошо помнил, что скачки выиграл дядя Миша. Его не хотели допускать к соревнованиям, но уважили военные награды и отдали луч­шую лошадь с тарантасом.

И вот этот тарантас лежал под Женькой разбитый и старый. Он напомнил Женьке летний солнечный день, такой веселый и незабываемый, быть может оттого, что Женька все происходящее видел с широких плеч отца. «Неужели он не знает, как нам плохо? Конечно, не знает, он бы вер­нулся, – от этой догадки лицо Женьки про­светлело. – Нужно его найти и все расска­зать».

Он знал, что отец живет в районном центре. До него тридцать километров. Лю­бая попутка подбросит. Женька спрыгнул с крыши и побежал к дому Наташи.

Наташа сидела во дворе и перебирала чернику. Увидев Женьку, она подошла к калитке.

– За тобой что, опять гнались?

– Нет. У меня к тебе дело. Мне в рай­центр нужно.

– Зачем?

– Нужно и все.

– Ты с матерью поедешь?

– Один. На попутках доеду. Мама ни­чего не знает. Ты вечером к нам схо­дишь и все расскажешь, чтобы она не волновалась.

– Женька, что ты выдумал? Нет, я сейчас все расскажу.

– Только попробуй. Я тебе как другу, а ты?

– Вдруг с тобой что случится? Кругом лес.

– Не случится. Я завтра вернусь.

Наташа, испугавшись за Женьку, не сдер­жала слово. Не успел он выйти из дерев­ни, как Наташа была уже на скотном дво­ре. Увидев Женькину мать, она закричала:

– Тетя Клава, беги быстрей! Женька ушел!

У Клавдии так руки и опустились.

– Как ушел? Когда?

– Только что пошел, в райцентр. Пеш­ком. Один. Я сразу к вам, его догнать нужно, он заблудится, – тараторила На­таша, еле успевая за Клавдией.

Женьку Клавдия догнала за околицей. Увидев мать, Женька припустил было бежать, но остановился. Мать подхватила его на руки и крепко прижала к себе.

Женька растерянно смотрел на плачу­щую мать. Не зная, как её успокоить, он сказал:

– Мама, не плачь. Я за папкой пошел. Он нам нужен. Мы вместе придем.

Клавдия заплакала еще сильней. Нако­нец она встала.

– Пойдем домой, сынок.

– А папка?

– Папка после придет. Сейчас ему не­когда.

Женька не стал спорить с матерью. За­чем расстраивать? Он знал, что найдет отца, и они будут жить все вместе.