Ольга РЫБАКОВА. ГОРОДОК НА НОВЫЙ ГОД. Рассказы

 

Ольга РЫБАКОВА

ГОРОДОК НА НОВЫЙ ГОД

Рассказы

 

РОМАШКИ. КЛЕВЕР. ВАСИЛЬКИ

 

Воробьи − суетливые птицы. Не могут замереть на месте. Прыгают, охорашиваются, щебечут, наклоняют головку то в одну сторону, то в другую. Василий Иванович наблюдал за ними уже некоторое время и пришел именно к этому выводу: суетливые птицы. Хорошее начало для рассказа.

Впрочем, при чем здесь воробьи? Начать рассказ лучше с разговора о крови. Кровь в организме человека непрерывно циркулирует по двум кругам – большому и малому. Непрерывно – значит всегда. Под «всегда» человек обычно понимает состояние или обстоятельства, не изменявшиеся в течение долгого срока, например, в течение его жизни. Порой случается так, что стенки коридоров, по которым движется кровь – артерии или вены, расширяются. Это называется аневризма.

Аневризма. От греческого «Arteriectasia» – частичное патологичное расширение артерии (реже – вены). Василий Иванович около минуты искал в интернете этимологию слова, но находил только эту фразу.

Когда ему сказали, что у него в мозгу аневризма, он сказал:

− Звучит красиво, но неприятно.

Он дослушал всё, что ему имели сказать врачи по этому поводу, коротко попрощался и вышел. Он дошел до парка и теперь сидел на скамейке и смотрел на воробьев возле лужи.

В парке было тихо. Солнце пробивалось сквозь листву и солнечными пятнами ложилось на лица проходящих по аллейке людей.

«Совсем по-серовски, − подумал Василий Иванович, − люди, освещенные солнечным светом».

Воробьи прыгали, а Василий Иванович смотрел на них. Он был больше обескуражен, чем опечален, свалившимся на него известием о болезни. Василий Иванович был писателем и, говорят, довольно неплохим. Все неплохие писатели так или иначе пишут о смерти. Бывает, что они делают это сотню раз и становятся с ней так близко знакомы, что уже ничего не боятся. В конце концов, написать о смерти можно сотню раз, а умереть на самом деле – только один.

Внезапно Василий Иванович вспомнил летние луга – зелено-желтое разнотравье, волной идущее по ветру. Когда-то он шел по этому лугу, задыхаясь от восторга. Поле казалось бескрайним, как море. Трава пружинила под ногами, стрекотали невидимые кузнечики, в ноздри ударял пряный аромат цветов. Ему казалось, что он может идти вечно и это поле никогда не закончится… и огромное счастье наполняло его до краев.

«Еще бы только раз…» − подумал он, с ожесточением растирая глаза. Слова комом встали у него в горле. Еще бы только раз увидеть, − хотел он сказать и не мог. Василий Иванович встал и медленно пошел по ровной асфальтовой дорожке.

Тридцать лет назад он уехал из России. Он говорил себе, родителям, всем окружающим, что больше так не может, что это выше его сил жить в этой беспомощности и страхе, в немом ужасе, обрушившимся тогда на страну.

− Бежишь, − сказал ему отец, − а от себя не убежишь, Васёк.

Он пытался оправдываться. Кричал, что это его жизнь, что он не хочет и не должен погибать тут во цвете лет на славу непонятно каким идеалам. Он был прав. Он и сейчас уверен, что был прав тогда. Но быть правым и поступать правильно – все-таки разные вещи.

Америка его приняла. Да, может быть, она не приобрела в его лице Бродского или Набокова, но он честно работал и честно жил, и к нему не могло быть никаких претензий. Быть гением – дар судьбы, а быть хорошим человеком – еженощный труд.

Василий Иванович иногда ездил на бывшую Родину. Когда на творческой встрече его спрашивали, скучает ли он по березкам, он говорил: конечно, конечно, это же наши корни, душа наша… и тонко улыбался. Он не лгал. Он просто не мог подобрать для себя определения того чувства, которое испытывает по отношению к стране, где родился, на языке которой мыслил и писал.

«Бывшая Родина» – ему не нравилось такое сочетание слов. Вообще, может ли что-то быть подлинно бывшим? Вот говорят: «бывший дом», «бывшая жена», «бывшие друзья» и значит, что эти события, места, люди прошли, исчезли с карты твоей жизни. Так ли это на самом деле? Ты не заходишь в дом, но он всё еще стоит. Ты можешь не говорить с женой, с которой развелся много лет назад, но от этого она не перестанет существовать и уж тем более не перестанет звонить с пустыми вопросами. С друзьями все понятно – интересы поменялись, стало не по пути, но они тоже спокойно продолжат жить и дышать вместе с тобой одним и тем же земным воздухом. Что значит бывшие? Что значит было? Если думать, что время едино в сути своей, значит, они все еще есть без приставных слов, обозначающих прошедшее действие. Да и в конце концов, даже если что-то у тебя было, а теперь нет − всё равно! Остались воспоминания, мысли, чувства – частицы того, что ушло. Всё это живет внутри тебя. А ты – здесь. Ты же для себя не бывший.

Из поездок он возвращался в Нью-Йорк. Говорил себе, что испытывает радость, когда изредка выбирается в Центральный парк и как турист кормит хлебом сдобных уток. При этом деревья были обычными деревьями, пруд прудом, а утки просто птицами. Он говорил, что ему нравятся высокие величественные стены университета с вековой историей, и он любит свой кабинет с окном во двор, где гуляют модные пестрые студенты. Приличное заведение, думал он рассеянно, не то что провинциальная серая школа с промозглыми классами и безликими коридорами, где было так весело, так легко.

…Василий Иванович достал из кармана мобильный телефон. Набрал номер.

− Лёша, − сказал он в трубку. – Лёша, я хочу поехать в Россию. Давай со мной? Куда? – он назвал город. – Когда? А посмотри, пожалуйста, рейсы. Хоть сегодня. Не шучу. Серьезно. Да, дело срочное. Я к тебе приеду.

Когда они переехали, Леше было всего три года. Он пошел здесь в детский сад, а затем в школу, а потом в колледж. Английский язык – родной, французский – учил в школе, русский – чтобы общаться с родителями, как он сам шутил. Чтобы этот странный мир принял их быстрее и охотнее, Василий Иванович сознательно выбрал для жизни дом подальше от русских кварталов. Так что в окружающей его сына среде улицы, учебных заведений, рабочем кругу привычнее было слышать «Алекс», но с несвойственной Василию Ивановичу сентиментальностью он упрямо звал его или «Лёшей» или – по случаю – «Алексеем».

Лёша отворил ему дверь квартиры.

− Вот, я посмотрел рейсы, − сказал сын, двигая к нему ноутбук. – Завтра утром удобный перелет, если тебе так срочно надо. Кстати, зачем?

− Ромашки, − сказал Василий Иванович, улыбнулся, добавил: − Клевер. Васильки.

− Что? – вежливо спросил Алексей и, кажется, вздохнул про себя. Он привык, что вместо вразумительных ответов на вопросы, от которых им хотелось бы уйти, люди, подобные его отцу, несут какую-то околесицу. Это называется «творческий человек».

− В детстве родители отправляли меня на лето к бабушке. Твоей прабабушке. Вера Афанасьевна её звали. Она очень рано вставала – деревня, хозяйство, понимаешь? Не понимаешь… Ничего. Я вставал вместе с ней в пять утра, а досыпали мы уже днем – устраивали себе перерыв на часок. Вечером, бывало, ходили через луг к лесу. Какой это был луг, Лёша! Ромашки, клевер, львиный зев, ковыль, пастушья сумка, васильки! − Василий Иванович чувствовал, что рассказывает сбивчиво, но ничего не мог с этим поделать. − Я часто пишу, что в мире всё скоротечно и ничто не стоит на месте. Всё меняется – это закон природы. Я думаю, а изменился ли тот луг? Может быть, я не прав. Может быть, есть вещи, которые остаются неизменными?

Лёша молчал. Он пытался представить себе луг и лес, но перед его мысленным взором возникали только аккуратные стриженные газоны.

Первое время было тяжело – это он помнил. Отец говорил – ни шагу назад, и сам, человек с высшим образованием, кандидат наук, шел разгружать вагоны. Алексей восхищался отцом, гордился тем, что может назвать себя русским. Хотя в глубине души он знал, что прежде всего он − американец с русскими корнями, каких много. Полностью понять то, о чем часто говорили его родители, в частности – отец, было для него трудно. Слова проговаривали знакомые, а их смысл упорно ускользал от него, будто бы они переходили на неизвестный язык, сотканный из воспоминаний, неуловимых сентенций другого мира, в котором сам Алексей никогда не жил. Другая прошивка. Другой культурный код, не поддающийся его неуверенным хакерским атакам.

− Ты хочешь полететь туда, в ту деревню? – спросил он, внимательно глядя на отца. – Увидеть тот луг?

− Да, − коротко ответил Василий Иванович. – Мне это очень нужно, Лёша. Полетели со мной.

Они приехали в аэропорт налегке. Алексею показалось, что была бы его воля, отец бы взял с собой только паспорт и очки.

− Мы ненадолго, − говорил Василий Иванович, почему-то отводя глаза. – Одна нога здесь, другая – там. Покажу тебе бабушкин дом. Могилы в порядок приведем. Троица недавно прошла. Надо.

«Столько лет было не надо, а сейчас вдруг понадобилось», − подумал Алексей, но промолчал. Пока ждали приглашения на посадку, он пытался гуглить слово «Троица». Поисковик выдавал информацию про богословские термины, праздники и многочисленные картинки с тремя скорбными ангелами.

− «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа…» − сказал Василий Иванович, мимоходом взглянув в его телефон. Объяснить не успел или не захотел – объявили их рейс и отец ушел вперед.

Тридцать лет – это много или мало? Звучит, как будто бы много, особенно если приплюсовать к ним предыдущие двадцать восемь. Василий Иванович не мог жаловаться на судьбу. Чем он может измерить качество своей прошедшей жизни? Написанными книгами, прочитанными лекциями, созданной семьей, количеством комнат, счетом в банке?

− Курицу или ягненка? – спросила милая китаяночка в кителе стюардессы.

− Курицу, пожалуйста, − сказал Василий Иванович. – И «Бейлис» с кофе, пожалуйста. 

Когда самолет наконец опустился в российском аэропорту, где у них была пересадка, Алексей отключил режим полёта на телефоне и увидел четырнадцать пропущенных от матери. Он удивился. Пересчитал: четырнадцать, двенадцать раз с интервалом в час и два звонка один за одним, когда они только вылетали. Он перезвонил.

Василий Иванович сидел на высоком стуле возле стойки и ждал заказанное капучино. Со странным умилением он смотрел новости, включенные на небольшом телевизоре над кофе-машиной. В новостях говорили на русском и субтитры шли на русском и не думали даже переключаться на какой-то другой язык. И мальчик за стойкой взял у него заказ на русском. Это было логично и выше всякой логики вместе с тем. Он помахал рукой Алексею, замершему на другом конце зала. Сын подошел и по его изменившемуся лицу, Василий Иванович понял, что раскрыт.

Бармен принес капучино в белых фарфоровых чашках на белых круглых блюдцах. На тарелочках лежали пакетики с сахаром и печенье. Василий Иванович пододвинул сыну его чашку, аккуратно надорвал пакетик с сахаром и высыпал ему в чашку. Сказал на английском:

− Две ложки, да?

− Мама говорит, что ей звонили из больницы, − резко сказал Алексей. – Ты сам все знаешь. Тебе нужно срочно начинать лечение. Мы летим обратно.

− Зачем? – буднично спросил Василий Иванович. – Чтобы я прожил еще неделю? Полторы? Или четыре дня? Так я лучше проживу их здесь. Прогуляюсь по улицам памяти, так сказать. В церковь зайду.

− Ты можешь прожить еще годы, − возразил сын, отрывисто дергая лямки рюкзака: вверх-вниз, вверх-вниз. 

− Тогда я вернусь и проживу, − просто сказал Василий Иванович.  – Лёша, пожалуйста. Я хочу пройтись по тому лугу.

− Этот луг могли закатать в бетон! – почти крикнул Алексей. Люди начали оглядываться на них.

− Возможно, − сказал Василий Иванович. Он снял очки и надавил пару раз на глаза, затем надел очки обратно. – Возможно, деревня сгорела, лес вырубили и устроили там мусорный полигон. Но если позволишь, я предпочитаю увидеть что-то своими глазами, а уже потом делать выводы. Ведь если этого не произошло, значит я смогу вернуться в прошлое. Если этот луг все еще там, значит в моей жизни было что-то… То, что было для меня всегда.

Лёша взял чашку с блюдца. Его рука немного тряслась и от того пышная белая пена капучино накатывала на бортики кружки, как волна в шторм на берег.

− Это глупости какие-то, папа, − сказал он беспомощно и сделал глоток из кружки. – Луг, цветы… я не понимаю, но если ты хочешь – поехали. Одна нога здесь, другая – там.

В пункте проката автомобилей они выбрали для путешествия серый и блестящий «Рено Каптюр». Василий Иванович помог сыну настроить местный навигатор и тихо дремал всю дорогу на заднем сидении. Нервы, долгий перелет, а потом еще объяснение с сыном совершенно его измотали. Правда, за час до конечной точки маршрута он проснулся и пересел на переднее сидение. С каждой минутой в нем нарастало болезненное возбуждение.

− Смотри, Лёша, там за деревьями болото, − говорил Василий Иванович, щуря глаза и промакивая со лба пот носовым платком. – Смотри, березы идут, а потом сосны… Я сюда последний раз на пазике добирался, с синими занавесками… а до этого поворота мы, бывало, на велосипедах гоняли с деревни. А вон там, видишь, остатки стен? Мой отец говорил, что тут цыганский барон дом построил, но долго не прожил − погорел…

Возле большого зеленого дуба Василий Иванович попросил остановиться. Шагах в двухстах отсюда виднелась белая табличка с названием деревни. Он вышел из машины. Лёша, хлопнув дверью с другой стороны, подошел к нему.

Василий Иванович смотрел на огромный луг, заросший путанной травой, в которой проглядывали синие васильки, розовый клевер, нежно-желтый львиный зев и белоснежные лепестки ромашек, шёлковых на ощупь. Ветерок гнал волну по высокой траве. Стрекотали кузнечики.

− Спасибо… − с трудом сказал Василий Иванович.

− Ладно, − сказал Леша, оглядываясь кругом с улыбкой. – Ладно, ты иди.

Василий Иванович потрепал его по плечу и сделал шаг в шелестящее марево трав. Солнце казалось белым и слепящим на бледно-голубом небе. Василий Иванович приставил руку к глазам и взглянул на этот яркий блестящий круг высоко над ним. В глазах у него резко потемнело. Он упал на пружинящий матрас трав и почувствовал душистый запах лета. Он не успел улыбнуться, хотя грудь его теснило безграничное искрящееся счастье до такой степени, что стало трудно дышать. Аневризма тут была ни при чём: у него не выдержало сердце.

 

ГОРОДОК НА НОВЫЙ ГОД

 

Света шла по дорожке парка, считая вдохи-выдохи и размеренно взмахивая палками для скандинавской ходьбы. На заснеженной баскетбольной площадке она заметила мужчину в черном пальто. Подойдя ближе, узнала соседа – дядь Славу. Знакомство их началось давно: она успела вырасти и повзрослеть, а дядь Слава состариться. Так что по летам он был, конечно, уже дед.

– Здравствуйте, дядь Слав! – громко закричала Света, останавливаясь на краю площадки.

Дед обернулся на голос и посмотрел на неё из-под нависающей шапки.

– Кто там? – пробасил он в ответ. Света подошла ближе. – Светлана, ты что ли?

– Я, дядь Слав, – отозвалась Света и огляделась. – Вы чем тут занимаетесь в потемках?

– Темно, светло, вот разница-то, – заворчал дед, снова взялся за лопату и принялся приминать снег. Сугроб перед ним был высоким. – Я же на пенсии. Мне хоть когда.

– А… – покивала Света. – А делаете-то чего?

– Так горку, – разъяснил дядь Слава и добавил, поразмыслив: – Ребятишкам. Кататься.

– Городок же на площади будет, дядь Слав. Там горки большие поставят, ёлку, аттракционы разные.

– Не поставят, – буркнул дядь Слава. Огляделся по сторонам – Света огляделась вместе с ним и заметила большое пластмассовое ведро. Дед взялся за круглую ручку и тихо пошел к одному из сугробов. Зачерпнул снега, вернулся обратно, высыпал на горку. Света взяла лопату и пошла вместе с ним к сугробу. Вдвоем они быстро насыпали новый ворох снега поверх утрамбованного слоя.

– Почему не поставят? – спросила Света.

– Так Мишка… − дядь Слава поднял палец вверх, – с девятого этажа, читал в тырнете, что у мэрии денег нет. Городка не будет. Не слыхала что ли?

– Да не может быть, дядь Слав, – не поверила Света. – Мишка не так понял. Не бывает так, чтобы без городка.

– Бывает, не бывает… – отозвался дед. – Дай лопату.

Света пришла домой, уронила палки в угол и встала у окна. Вдалеке, в парке, у одинокого фонаря маячила темная фигура − без устали собирая и утрамбовывая снег. Света вспомнила, как тысячу лет назад, когда она была маленькой и веснушчатой и все вокруг звали её Светочка, – каждую зиму дядь Слава и Валерка выходили во двор и строили горку. Строил, конечно, дядь Слава. Валерка крутился рядом, лепил снеговиков, валялся в снегу, хохотал и всячески наслаждался жизнью. Смотреть на это было невыносимо – поэтому Светочка быстро-быстро делала уроки и поглядывала в окно: караулила. Когда дядь Слава и Валерка выходили из дома, она стремглав неслась одеваться – влетала в шубу, впрыгивала в валенки и вываливалась из подъезда, чтобы скорей успеть к ним. Света и Валерка носились друг за другом по сугробам, визжали, как сотня чертенят, а дядь Слава делал вид, что вот-вот сыпанет им за шиворот снега с лопаты.

 

Света достала телефон. Набрала нужный номер. Замерла, вслушиваясь в гудки, протянувшиеся по воздуху в далекое-далеко.

– Да, – голос в телефоне был усталый.

– Привет, Валер! – Света выдержала паузу.

– Привет, – отозвался Валерка, а теперь скорее Валерий Вячеславович: грузный, немолодой, представительный дядька. – Случилось что, Свет?

– Отец твой, – засмеялась Света и поспешила продолжить, пока Валера не придумал себе плохого, – отец горку строит. Представляешь?

– Столько лет не брался, – сказал Валера и, кажется, улыбнулся – голос стал теплее. – Пусть занимается. А звонишь-то чего?

– Так, Валер, – замялась Света, – ты бы приехал. Помог. Ему теперь тяжело – возраст уже не тот.

Валера молчал в трубку. Она молчала тоже.

– Я весной собирался, – наконец сказал Валера виновато. – Работы много. Тяжело вырваться. Мы с детьми хотели в Казань на новый год – тур на три дня, знаешь?

– Знаю, – вздохнула Света.

– «Новогодняя сказка в Казани» − всё включено! – продолжал Валера. – Экскурсия по городу, банкет, программа «В новогоднюю сказку Иске Казан»…

– Ты читаешь рекламный буклет? – догадалась Света.

– Читаю, − признался Валера. – Фотографии красивые. Ёлки огромные, всё в огнях. 

– Понятно, – сказала Света и по её тону почувствовалось – понятно, Валера, всё. Езжай в свою Казань, да вообще куда хочешь езжай, о чем с тобой говорить.

 

Вечером следующего дня Света снова шла по парку. Она успела уже несколько раз сделать полный круг, а дядь Слава всё не появлялся. Наконец он показался из подъезда: с салатовым ведром, лопатой наперевес и зашагал к своей горке. Света изменила маршрут и решительно направилась к старику.

– Доброго вечерочка, дядь Слав! – сказала она, втыкая палки в сугроб. – Давайте, значит, мне ведро. Я набираю, вы трамбуете. Вдвоем веселее будет.

Дело у них и правда спорилось. Света носила снег. Дядь Слава ловко его прихлопывал. 

– Леденцов придёт, – говорил дядь Слава, размахивая лопатой. – Виктор Дмитрич.

– Скульптор-то? – спрашивала Света, припоминая дедушку из пятого подъезда.

– Ну, художник, – кивал дядь Слава. – Поставим снежного зайца для пущей красоты. Дмитрич сказал − зайца несложно. Заяц – не сфинкс.

Назавтра, и правда, пришел Леденцов – в очках, шапке-ушанке, желтом дутом пуховике. Принялся за зайца.

– Снегурочку поставили на площади, видали? – бодро спросил он. – Ехидная такая.

– Почему ехидная? – заинтересовалась Света.

– Глаза узкие, – пояснил Виктор Дмитрич, посмеиваясь в белые усы.

– Мишка сказал – китайцев набрали городок строить, – подладился тут же дядь Слава. – Никто больше не взялся за такие деньги. Мы лучше построим. 

– Мишке бы лучше учиться, а не в интернете сидеть, – назидательно сказала Света. 

Большую горку закончили вечера за четыре – помог Светин муж. Получилась хорошо: длинный скат, бортики, ступеньки – всё, как положено. Поодаль начали строить маленькую − для карапузни всякой, как сказал дядь Слава.

– Настоящий городок у нас, – с гордостью сказала Света, оглядывая преобразившуюся баскетбольную площадку. – Горки, скульптуры... ёлки только не хватает. Съездим на выходные в Лесхоз. 

В субботу встали пораньше, отправились за ёлками всей семьей − Света, муж Павел и ребенок номер один: Леночка. Привезли из питомника две хорошенькие сосны: для городка − побольше, для квартиры − поменьше. На площадке их уже поджидал дядь Слава. Рядом стояла картонная коробка. Павел торжественно установил новогоднее дерево в высокий сугроб.

– Вот, – сказал дядь Слава, подтащив коробку – Матвевна принесла. Я ей сказал, что ёлка сегодня будет. Она и принесла.

Света открыла коробку и на солнце засверкали стеклянные шары: красные-голубые-желтые-зеленые-серебряные – разные! У одних завитки на круглых боках, у других рисунки, у третьих блестящие полоски.

Начали дерево украшать. Леночка тоже помогала – подавала игрушки.

– Почему это ёлка, когда это сосна? – спрашивала она.

– Что нарядишь, то и будет ёлкой, – отвечала Света.

– Хоть на деда игрушки вешай, – поддержал дядь Слава.

– Ха-аа, дед-ёлка! – хохотала Леночка.

Повесили все шары из коробки, а всё равно не хватило. Света решила дома свои игрушки перебрать и снова прийти украшать. Вечером взглянула случайно в окно, а на ёлке – гирлянда горит! Побежала во двор. На каждой веточке – шишки, сосульки, фонарики, зайчики-белочки; на стволе – мишура, на верхушке – золотая звезда.

– Подружки Матвевны были – каждая по игрушечке нарядила, – рассказал дядь Слава утром. – Еще детишки прибегали из третьего подъезда, сказали, мамка отправила мишурой обмотать. Мишка гирлянду навертел. И Зоя Пална была – звезду приладила.

Горки залили. Виктор Дмитрич разошелся и сделал еще двух зайцев – целая скульптурная группа вышла. Дядь Слава каждый вечер обходил свой городок – смотрел за порядком: ребятни много на горках возилось, даже очереди бывали. 

– Сфотографируй на свой аппарат, – сказал он как-то Свете. – Чтобы ёлка, горки, заяц там один. Отправь Валерке.

– Вы вставайте тоже, – велела Света, доставая телефон.

– Не хочу, − запротивился дядь Слава. – Чо им на меня смотреть. Дед и дед. Городок отправь.

Света щелкнула площадку и украдкой – пока дядь Слава отвернулся – щелкнула и его тоже, как он стоит у ёлки, смотрит вверх на звездочку. Отправила снимки Валерке.

 

В новогоднюю ночь, уже в начале одиннадцатого, когда все устали от салатов и приступили к горячему, Света посмотрела в окно. На площадке, освещенной тусклым фонарем, между горок бродила темная фигура. Загорелась гирлянда на ёлке. Вместе с разноцветными лампочками что-то вспыхнуло у Светы внутри.

– Одеваемся! – скомандовала она семье. – Леночка – берешь бенгальские огни, Павлик – ледянки, идём кататься с горки!

Дядь Слава удивился, разглядев их веселую компанию.

– Вы чего это? – спросил он.

– Мы – кататься! – ответила за всех Леночка.

– Мы тоже хотим кататься! – закричали с дальнего края площадки и оттуда, из темного парка, вдруг выбежал круглолицый мальчишка в шапке с красным помпоном. Света даже глаза протерла – как похож на Валерку! Да вот же и сам Валерка – пыхтит, но спешит за сыном, тянет за собой снегокат.

– Что же это? – опешил дядь Слава, подслеповато прищурился. – Это кто там, Света?

– Папка, встречай! – смеялся Валера. – Светик, привет! Мы на последней электричке! Чуть не опоздали, впрыгивали в вагон!

– Валерик, ты что ли это? – не верил дядь Слава, хлопая сына по плечам, по спине. – Сашка тут? И Надя тоже?

– Все здесь, – рапортовал Валерка.

– Мы здесь, папа, здесь, – сообщала Надежда – Валерина жена, только что подошедшая с младшим сыном. – Иди, Артёмка, поиграй. Давайте – три раза с горки и пойдем смотреть президента.

– Дед, это ты построил? Сам построил? И зайцев тоже? – с восторгом спрашивал дядь Славу внук.

– Так я… – крутился дядь Слава, не зная на кого смотреть, – так мы… всем двором. Светланина семья помогала, зайцев Леденцов сделал – художник, помнишь, из пятого подъезда? Игрушки бабушки принесли − Матвевна, Зоя Пална, помнишь, Валера, Зою Палну? Звезду принесла, говорит, пошорканная, а я говорю − да в темноте не видать.

– Помню! – кивал Валерка. – Всех помню, и звезда хорошая!

Дети побежали на горки. Три раза прокатиться – растянулись на сто раз. Шумно катались, валялись в снегу, бегали между зайцами, как по полосе препятствий. Света зажгла бенгальские огни и вручила взрослым. Все разом начали смеяться, говорить и махать руками, и блестящим веером летели по воздуху серебряные потрескивающие искры.

– А как же огромные ёлки в Казани? – не удержавшись, спросила Света, когда они, отловив заснеженных детей, готовились расходиться по домам.

– Ты знаешь, – ничуть не обидевшись, отозвался Валерка, – там ёлки, может, и огромные, а здесь – живые. С Новым годом, Светик!

– С Новым годом! 

г. Каменск-Уральский