Андрей ФРОЛОВ. КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ЧУДА. Рассказ

 

Андрей ФРОЛОВ

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ЧУДА

Рассказ

 

Володька ждал чуда много лет. Зачем оно ему нужно, он не знал, как не знал и того, каким это чудо должно быть. Каждое событие в его жизни оценивалось по формуле «чудо – не чудо», и, можем вас заверить, критерии оценки были жёсткими. Достаточно сказать, что выигрыш в одной из многочисленных ныне лотерей пятидесяти тысяч рублей после всестороннего и глубокого рассмотрения чудом признан не был.

 

***

Родился и вырос Володька Метёлкин в семье, как принято считать, неполноценной. Отсутствие отца несильно угнетало здорового и бойкого мальчугана – его, отца, как бы и не было никогда, и даже в Володькиной метрике отчество было прописано по матери – Дарьевич. Детство Володьки едва ли можно было назвать безоблачным. Небо над его вечно лохматой головой частенько затягивалось тучами и извергало молнии, тщетно силясь попасть в вертлявую фигурку, снующую по грешной земле.

Мать учительствовала в городской школе и там же подрабатывала уборщицей. Постоянная занятость матери доходов больших семье не приносила, и из неё же проистекала этакая безнадзорность, которой Володька пользовался в полную силу неуёмного своего воображения. Чего стоил один прыжок с крыши трёхэтажной школы с парашютом собственного изготовления, который, конечно, не пожелал раскрываться. Последствиями подвига стали всего лишь строгий выговор в приказе по школе и слёзы матери.

Не очень пострадал Володька и во время традиционного весеннего катания на льдинах, когда две из них с глухим скрежетом сшиблись над ним, уже барахтавшимся в чёрной ледяной воде. Пробковым поплавком вынырнув в двадцати метрах от места трагедии, Володька бодро поплыл вразмашку к берегу. К потерям были отнесены шапка-ушанка, купленная матерью в начале зимы, и валенок, такой старый, что оплакивать его было бы позорно. Да и шапка удостоилась слёз исключительно Дарьи Петровны. Впрочем, она плакала скорее о своей несчастной судьбе, поскупившейся на отца для её ребёнка, а может, от радости за чудесное спасенье сына, который не схлопотал даже насморка… Их, женщин, не поймёшь, почему они часто плачут.

Вершиной детских приключений Володьки стало падение со стрелы башенного крана на строительстве моста через не шибко широкую в городе речку. Зачем он туда забрался, едва ли вспомнит теперь сам, но так или иначе, падая с тридцатиметровой высоты, Володька благополучно миновал все недостроенные конструкции моста и шлёпнулся прямиком в самое глубокое место реки, откуда спустя некоторое время всплыл ошарашенный, но вполне живой. Скажете, чудо? Нет. Мальчишеский максимализм Володьки Метёлкина чудес такого рода не признавал. Его чудо должно было быть особым, по-настоящему чудесным. И главное: оно должно было произойти обязательно.

 

***

Детство, расцвеченное полётами, и не только во сне, успешно завершилось. Ознаменовываясь редкими удачами на личном фронте и частыми успехами в труде, начиналась взрослая жизнь. Её начало в повествовании намеренно опускаем, поскольку ожидаемого чуда так и не случалось. Следует лишь сказать, что Владимир Дарьевич Метёлкин, несмотря на отсутствие в процессе воспитания его личности твёрдой мужской руки, бандитом всё же не стал. А получился из него человек достаточно скромный в быту и талантливый инженер, перспективу роста способностей которого ограничивали лишь скромные возможности проектной организации, где Володька трудился.

Женился наш герой, когда на горизонте его жизни уже маячил сорокалетний юбилей. Скажете, поздно? Ответим: нет, ибо твёрдо уверены, что всё в этой жизни вовремя и в свой черёд, даже чудо. К чуду, конечно, можно приравнять настоящую любовь, тем более с первого взгляда, тем более свалившуюся на слегка поседевшую Володькину голову внезапно, как кирпич в чистом поле.

Было так. Вечерами, возвращаясь со службы, инженер Метёлкин заходил в продуктовый магазин, расположенный напротив пятиэтажного дома, где и проживал Владимир Дарьевич в обычной однокомнатной квартире со всеми возможными на тот момент удобствами. Происходило это ежедневно, потому как запасать продукты впрок Володька не умел – попросту не видел в этом смысла.

Однажды, расплатившись за кефир, сосиски и хлеб, он поднял глаза на кассиршу, которую видел уже тысячу раз. Он мог легко узнать её по рукам, быстро и аккуратно считающим чужие деньги, но никогда не смотрел ей в глаза. А тут посмотрел…

Метёлкин не сразу понял, что погиб, сражён наповал стремительной лукавинкой карих глаз и тонкой улыбкой. Потом он ещё долго топтался по магазину, перебирая в кармане сдачу – монеты хранили шершавое тепло пальцев девушки. Он снова и снова возвращался в торговый зал и покупал ненужные дрожжи, ваниль, крабовые палочки. В четвёртый раз стоя в очереди к кассе, Метёлкин старался не смотреть на милое лицо кассирши, но удержаться не мог. Она коротко поглядывала на него, смешно хмурилась, заставляя Володькины глаза нырять в пол.

Подошла его очередь, и вместо того, чтобы протянуть деньги за приобретенные свечи для торта, Володька неожиданно для себя пробубнил:

– Выходите за меня замуж…

И наткнувшись блуждающим взглядом на табличку на груди девушки, добавил робко:

– Наталья Ивановна.

Поинтересоваться её семейным положением даже не пришло ему в голову. А может, и пришло, да он не успел додумать.

Девушка просто сказала:

– Я согласна.

Дальше Метёлкин помнил только, как протяжно ныло сердце, в глазах сквозь туман вспыхивали букеты неестественно алых роз, руки жили совершенно отдельной жизнью – прагматик-мозг просто не знал, куда их деть…

Из магазина они возвращались поздно вечером вместе. А за свечи в тот день Володька так и не расплатился.

 

***

За год семейной жизни было всё: и яркая, не поддававшаяся разумным объяснениям страсть, и спокойное тепло от простого присутствия человека, ближе которого нет. Были и размолвки. Нет, не те, что принято называть скандалами – с яростным битьём посуды, криками «Ненавижу!» и хлопаньем дверей. Несерьёзно это. Настоящую боль приносят молчаливые ссоры, когда близкие люди до рассвета сидят на крохотной кухне в невообразимой дали друг от друга, страдая от непонимания своего, казалось бы, второго «я», от приходящего именно в такие моменты неумения объяснить свою правоту. Было, наконец, рождение дочки – крохотной Анютки, заявившей о своем существовании в этом мире поначалу капризным писком, а потом умильным и быстро ставшим привычным агуканьем.

Порядок вещей, может, и менялся, но жизнь устаивалась и размеренно текла в нужном и единственно возможном русле. Все её коллизии по здравому размышлению воспринимались совершенно естественными, и чуда собой не являли.

 

***

Сорок первый Володькин день рождения отмечался в семейном кругу. Вечер был осиян ровным светом домашнего очага и овеян легкой грустью – года-то идут. А назавтра – благо была суббота – сослуживцы зазвали Метёлкина на рыбалку. Рыбаком он не был, но был именинником, и следовало «проставиться».

Разбив лагерь на берегу отдалённой речушки, готовили снасти, жгли костёр, выпивали, как водится, за Володькино здоровье, за клёв, за честную мужскую дружбу. Все друг друга уважали и допоздна вели задушевные беседы. Потом безмятежно спали в душных палатках, придавленных к земле звёздным июльским небом. Куцая летняя ночь пролетает быстро, и едва начало светать, протрезвевшие рыбаки уже пристраивались к своим удочкам, поёживаясь и позёвывая.

Володька стойко отсидел со всеми зорьку и даже поймал двух не слишком расторопных окуней. Дальше сидеть, глядя на впавший в спячку поплавок, было скучно, и, наказав то ли удочкам, то ли водным обитателям «ловись, рыбка большая и маленькая», Метёлкин отправился гулять по окрестностям. Поднявшись от реки на взгорок, он устало вытянулся на едва просохшей от росы траве. И так вдруг ему стало хорошо, как не было, наверное, никогда ещё в жизни.

Из прибрежных кустов доносились легкие шлепки снастей о воду и тихие возгласы рыбаков. Пахло мёдом, мятой и ещё чем-то, доселе незнакомым. Прямо перед носом, на ромашке, как на качелях, удовлетворенно урча, раскачивался полосатый шмель. А выше, невидимый, всё уверенней распевался жаворонок. А ещё выше – отчаянно синело небо, перечеркнутое белым расплывающимся следом сверхзвуковика. И всё вместе – обоняние, осязание, зрение, слух и что ещё там – сливалось в большое не квалифицированное наукой чувство: хорошо!

И чудо, то самое, которого Метёлкин ждал так долго и о котором стал уже забывать, произошло! Володька непонятно как оказался в кабине того, пролетавшего на страшной высоте, самолета, смотрел сверху во все глаза и видел!..

Видел жаворонка, зависшего в воздушном потоке; шмеля, одуревшего от цветочного запаха; себя, лежащего на лугу, разбросав руки; своих друзей, брезентовыми холмиками застывших над удочками.

Видел доброе морщинистое лицо матери с приставленной к бровям сухой ладонью. Мать смотрела вверх, на Володьку, и глаза её слезились, должно быть, от взошедшего солнца.

Видел огромные молочно-синие глазищи дочери Анютки, начинающие заинтересованно присматриваться к окружающему миру; её судорожно стиснутые маленькие кулачки – в них зажато так много всего, в том числе и Володькина судьба.

Видел свою Наташку, заботливо склонившуюся над детской кроваткой: волосы тяжело рассыпались по плечам, в свободном вырезе ночной сорочки упруго белеет грудь. Не та женская грудь, вид которой делает из мужчины вожделенного самца, а та, трогательная до пощипывания в носу, что рождает высокое чувство ответственности, готовность не раздумывая броситься на её защиту грудью собственной…

Володька парил в небе, не уклоняясь от летящих навстречу облаков, и вдохновенно орал:

– Вот же!.. Вот же оно!..

И, наверное, это оно и было. Его, Володькино, особенное чудо – его жизнь!