Константин КОЛУНОВ. СФИНКС. Рассказ

 

Константин КОЛУНОВ

СФИНКС

Рассказ

 

1.

Немцы играли с испанцами. Хорошо, что была ночь, и никто не мешал смотреть матч. Мухаммед Саид аль-Арьян сделал телевизор погромче, но так, чтобы через открытое окно не беспокоить туристов. Однажды на Мухаммеда пожаловались. Парочка вышла на балкон; молодые люди хотели послушать шум моря, пение цикад, шуршание ветра и шёпот звёзд, а вместо этого два часа слушали трансляцию с чемпионата мира по боксу. Ох, и ругался же тогда управляющий! Грозил оштрафовать, грозил уволить, да не просто уволить, а так, чтобы Мухаммеда больше нигде не взяли на работу охранником. Еле успокоился начальник. Мухаммед, когда на него кричали, сначала долго молчал, потом, если крик продолжался, сходу, без всякой подготовки тоже начинал громко, до крика отвечать. Говорил, что он – уважаемый человек, говорил, что его дед и прадед воевали за независимость Египта, говорил, что он не позволит никому разговаривать с собой грубо, говорил, что везде найдёт себе хорошую работу и сам скоро станет начальником.

– Мухаммед, – спрашивали его, – кем ты будешь управлять? Такими же охранниками? Или пойдешь в полицию и будешь руководить полицейскими? Или поступишь на службу в армию и там тебе доверят людей?

– А это моё дело, – отвечал Мухаммед и больше ничего не отвечал. Сколько потом ни пытались его разговорить, он не поддавался, смотрел в пол или в потолок, если дело было в помещении; если разговаривали с ним на улице, то он предпочитал смотреть вдаль, как будто там, вдали, что-то видел, и то, видимое, было куда лучше разъярённого начальника.

 

Мухаммеду Саиду аль-Арьяну было пятьдесят пять лет. У него был большой тяжёлый живот, такой же большой тяжёлый зад, и большая, как будто вырубленная из камня, голова. Глаза были немного навыкате, стригся он коротко, крупный мясистый затылок переходил в неповоротливую короткую шею. Носил он форму. Из-за формы тоже не раз спорил с управляющим. По мнению Мухаммеда он должен был ходить в одежде предков, то есть в галабее и сидери¹, на голове у него должна быть чалма или торбуш.

– Форма, – утверждал Мухаммед, – пришла с Запада от проклятых англичан и немцев. Любой настоящий египтянин это знает. Почему, – рассуждал он дальше, – Египет был под властью европейцев? Потому что египтяне, – Мухаммед сам же отвечал на свой вопрос, – позабыли наставления предков и потеряли дух свободы.

– Много говоришь, – ворчал управляющий, – сейчас другие времена, сейчас происходит глобализация, сейчас стираются границы. И вообще, – управляющий хорошо помнил, чем он управлял, – мы занимаемся бизнесом. Отель живёт за счет туристов, и все мы, – управляющий и себя включал в число всех, – кормимся за счет долларов и евро, которые нам привозят туристы. Поэтому, – управляющий подводил итог беседе, – чтобы я не видел тебя в галабее. Ещё раз наденешь её и вернешься в свою деревню. Там можешь ходить как хочешь: хоть голым, хоть в малае².

Мухаммед страшно обижался на сравнение с женщиной и на то, что его почти прямо называли деревенщиной, поэтому уходил он из кабинета управляющего отелем не прощаясь, громко хлопнув дверью, шепча проклятия и ругательства. Управляющий на такие пустяки не обращал внимания. Он давно знал Мухаммеда и цеплялся к нему скорее по привычке цепляться, чем по делу. Спорили они не только из-за формы и громко включенного телевизора. Управляющий, например, считал, что Мухаммед должен несколько раз в день обходить всю территорию «Менавиля», отеля, где и происходили наши события.

Мухаммед считал иначе.

– Вот, – говорил он, – пойду я на прогулку и сразу туристы полезут через забор, попрутся на закрытый женский пляж, растащут все шезлонги, не заметят акулу-людоеда, и у вас же, си³, начнутся проблемы.

– За шезлонги, – управляющий не любил, когда ему говорили «си», он считал такое обращение устаревшим и ироничным, – отвечает другой человек. И акулы – не твоя забота. Ты ешь по два часа, ты никаких акул в глаза никогда не видел.

– Ем я ровно столько, сколько надо, чтобы поесть.

Управляющий начинал злиться не на шутку.

– И спишь, – рычал он, – всю ночь, а должен охранять.

Если честно, то управляющий был прав. Мухаммед действительно ел очень медленно и спать ложился в час ночи, и спал до семи, и никакими приказами и уговорами его нельзя было заставить измениться. Мухаммеду некуда было спешить – пустыня не менялась, море так же шумело, дули одни и те же ветра и всегда в одном и том же направлении. Менялись туристы. Мухаммед знал, что они меняются, но сам этого не замечал – белые и белые, все на одно лицо.

 

2.

Мухаммед был родом из деревни Дамисна. К востоку от неё был хутор аль-Миниси, к западу – хутор аль-Мурда. Каждое утро можно было видеть, как из-за кромки поднимается в небо солнце, освещая реку – ар-Рашидию, рукав Нила, и все земли вокруг. Рядом с деревней Дамисна были еще три деревни: ас-Савалим, Кяфр Авана и Никля аль-Инаб. В Дамисне всего несколько строений были побелены известкой – голубятни, дом хаджи⁴ Хандави и контора. Кое-где виднелись редкие деревья: то высокая финиковая пальма, то раскидистая смоковница, то пышное тутовое дерево. Их зелень немного скрашивала скучную серость маленьких глиняных домов. В деревне было три мисрафа⁵, один тераа, девять водозаборных колёс – сакий, пятнадцать ослов, шесть быков, два из которых, благодарение Аллаху, покрывали всех коров в округе, трактор, молотилки, косилки, плуги, бороны, три улочки, бакалейная лавка и молельня с имамом. После хаджи Хандави, омды⁶, имама, старого учителя Мухаммеда Абу Хасана, закончившего когда-то Аль-Азхар⁷, огромным уважением пользовался тракторист Рашид Сидки, которого все почтительно называли «уста»⁸. Он носил замасленный комбинезон, такию (круглую вязаную шапочку) и старые стоптанные башмаки. Также жители деревни Дамисна уважали агронома, бакалейщика, охотника, конторщика, пчеловода и садовника, который ухаживал за большим фруктовым садом хаджи Хандави и по этой причине имел право есть манго, апельсины и гавафу⁹. Был в деревне собственный цирюльник. Он не только стриг и брил, но еще и лечил больных. Он постоянно носил с собой ободранный чемоданчик с инструментами и, встретив клиента, – а в деревне все были его клиентами, – усаживал его на край саки (скамьи) или на землю, где был хотя бы клочок тени, и начинал водить бритвой по лицу, заодно пересказывая все новости, комментируя каждую, по каждой высказывая своё собственное мнение. Цирюльник, в отличие от крестьян, хотя он тоже был крестьянином, носил чистый белый халат. За бритьё и стрижку он брал с клиента не деньгами, а натурой, пшеницей и кукурузой.

Всё в деревне шло своим чередом. Мухаммеду часто снились сны о деревне. Вот жаркий полдень, бескрайние поля. Солнце стоит прямо над головой. Предметы теряют свои очертания, принимают несвойственные им цвета. Низко клонится акация, еще ниже ива, сгибается камфарное дерево. Всё словно плывет в полуденном мареве. Жара приглушает звуки и висит над землей густым, совершенно прозрачным облаком.

Или Мухаммеду снилась деревенская ночь. Звезды. В полях тишина. Изредка нарушает тишину собачий лай или песня – где-то вдалеке едет на осле человек и поет. Без умолку квакают лягушки, трещат цикады, журчит вода в канале.

Ярким событием в те времена, когда Мухаммед был ребенком, считались выборы. День выборов – нерабочий день, праздник. В такие дни никто не работал в поле и скот оставался в загонах. Ранним утром жители Дамисны выходили из домов, обутые в башмаки на резиновом ходу, в яркие полосатые носки, одетые в чистые и разглаженные матрасами галабеи¹⁰. Жители голосовали, после чего от нечего делать болтались по коротеньким улочкам, заходили к бакалейщику, сапожнику, мяснику. Посещали кладбище, читали «Фатиху»¹¹, плакали. Выбирали часто – то в Социалистический союз, то в Национальное собрание, то в правление кооператива, то просто проводился референдум. На следующий день крестьяне напрочь забывали всю эту навязанную им политическую суету – они работали, и работа была главнее всего в их жизни.

В сентябре начинался сезон уборки хлопка и кукурузы, и повсюду наступало оживление. Вечерами перед лавками толпились сезонные рабочие, только что получившие от подрядчика причитающуюся им за день плату. Шумели по субботам базары. Многие справляли свадьбы.

В сентябрьские дни, ранним утром, по росе, все выходили на уборку хлопка, одетые в широкие, подвязанные у пояса галабеи. Старались собрать хлопка побольше, чтобы вечером побольше получить. В разгар хлопковой страды ели больше, чем обычно, ели сардины, рыбу, мясо. После работы пили чай по три заварки, курили наргиле¹², много раз меняя в нем воду.

Огромными кипами хлопок складывали под навес, где его сортировали, взвешивали.

В сезон хлопка осуществлялись заветные желания, строились дома.

Мухаммед помнил, как работники, в числе которых был его отец и дед, возвращались вечерами домой. На их волосах и на одежде лежал белый хлопковый пух. В полосатых узелках они приносили остатки еды. Женщины несли кто пустой кувшин, кто чайник, кто наргиле. Пели большей частью протяжные грустные песни. Кипы хлопка лежали под навесом. На каждой кипе зеленой краской было написано название хутора, указан сорт хлопка, его категория, вес и год сбора. По вечерам феллахи¹³ сидели на этих кипах, разговаривали, но никогда не курили, боясь обронить искру и спалить урожай. В сезон хлопка у рабочих появлялись в руках новые зеленые бумажки с характерным денежным запахом. Это был тот недолгий срок, когда бумажники раздувались от купюр, а крестьяне задирали нос и чувствовали себя гордыми и довольными. Среди рабочих встречались мастера рассказывать истории.

Прошло уже полвека, а Мухаммед хорошо помнил историю про девушку по имени Суйалима. Она была из простой семьи. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, отец отдал её в услужение к богатому хаджи, хозяину огромного хутора. Полгода она работала спокойно. Через полгода из Александрии приехал на каникулы сын хозяина – молодой красивый студент Хандави. К тому времени Суйалима была помолвлена с одним из крестьян своей деревни. Хандави очень глянулась Суйалима. Он стал ухаживать за ней и дарить маленькие подарки: то подарит флакончик дешевых духов, то коробку сладостей, то шелковый платок, то простенькое колечко.

И говорил он очень красиво. Говорил он: «О, Суйалима, ты прекрасна, как солнце, ты стройна, как газель, глаза твои – яркие звезды, волосы твои – самый дорогой шёлк, я люблю тебя, я готов жениться на тебе. Посмотри: ну чем я тебе не пара. У меня мягкие руки, нежная кожа, у меня богатый отец, он, когда мы поженимся, подарит нам собственный дом и красивый спортивный автомобиль. Мы будем целый день спать, есть, кататься. Мы посетим другие страны, о которых ты, Суйалима, даже не слышала. Мы будем жить в неге и довольстве, а потом у нас родятся дети и все они будут очень красивыми, как ты и я».

Суйалима какое-то время отгоняла прочь от себя Хандави, не брала его подарки или брала, но потом возвращала. «В самом деле, – как-то подумала прекрасная Суйалима, – зачем я буду жить в бедности, если мне предлагает руку и сердце такой милый и богатый молодой человек? Почему бы мне не ответить взаимностью на его ухаживания, ведь он так строен, умен, красноречив».

Однажды в жаркий летний полдень Суйалима убиралась в комнате Хандави и не заметила, как он вошёл. Хандави подошел ближе, взял руку Суйалимы и надел на один из пальцев новое красивое кольцо с цветным камешком, после чего поцеловал Суйалиму в губы. Она не убрала губы и тоже ответила поцелуем. Молодые люди крепко прижались друг к другу и не заметили сами, как сбросили с себя одежду и слились в одно целое. Через неделю Хандави уехал, чтобы продолжить обучение. На прощание он пообещал Суйалиме, что пришлет сватов в их дом. Дни шли за днями, недели за неделями, а сваты так и не приходили. Через месяц Суйалима поняла, что беременна. Через три месяца её беременность заметили мать, брат и отец.

Суйалиме пришлось рассказать всю правду об отношениях с Хандави. Отец и брат пошли к хаджи. Они потребовали, чтобы его сын женился на Суйалиме. Хаджи дал много денег и предложил помочь с абортом. Огромный позор и бесчестье легло на семью Суйалимы. Брат не выдержал позора и однажды подсыпал в питье для Суйалимы яд. Суйалима тем же вечером умерла. Было следствие. Брат не стал отпираться и его увезли в тюрьму. Родители Суйалимы остались одни и через год умерли друг за другом с разницей в неделю. Хандави навсегда забыл про Суйалиму и в скором времени женился на богатой девушке из самого Каира. Так закончилась эта печальная история.

Мухаммед, будучи взрослым человеком, много размышлял над судьбой Суйалимы. У него самого был взрослый сын и взрослая дочь. Слава Аллаху, слава Ахмеду ар-Рифаи¹⁴, оба нашли себе хорошую пару, оба имели детей, работу и регулярно звали старого Мухаммеда в гости понянчиться с внуками. А что было бы, если бы дочь Мухаммеда соблазнил какой-нибудь богатый бездельник? А что было бы, если бы его сын соблазнил какую-нибудь невинную девушку? Мухаммед подолгу размышлял над такими возможными перипетиями судьбы и всегда приходил к одному и тому же выводу: в его семье такое невозможно, в его семье дети росли с представлениями о чести и никогда бы не позволили себе таких безобразий, о которых говорилось в легенде о Суйалиме.

Претензии к детям у Мухаммеда все-таки были: сын и дочь жили в Каире и были чересчур современными. Дочь красилась, ходила то в джинсах, то в юбке, курила, не скрывала волосы и лицо, и работала на телевидении, где, как известно, нравственности и порядочности не бывает и в помине. С сыном вышла вот какая история. Он работал в туристическом агентстве и однажды привез в Менавиль толпу туристов то ли из Германии, то ли из России.

Мухаммед тогда сидел в будке на входе. Увидев сына он, естественно, покинул пост, чтобы поздороваться, обняться, расспросить о делах, о жене, о детях. Что же сделал сын? Он всего лишь пожал руку отцу и сделал вид, что они незнакомы. Мухаммед был в ярости: родной сын сторонится отца. Да где такое видано? Какой позор, какое унижение. Нет, этого оставить никак нельзя. Мухаммед дождался, пока сын закончил все дела, и снова подошел к нему. Сын сказал: «Прости, мне некогда» и был таков. Мухаммеда разрывало от злости: вот чему учат в столице – презирать и чураться родного отца! За такое поведение надо наказать сына, но как? И все последующие месяцы Мухаммед размышлял над будущим наказанием.

Размышлять-то он размышлял, да ничего путного не придумал. Бить сына не станешь, не признавать внуков – это себя не уважать, не разговаривать с женой сына – а жена-то его здесь при чем? Лишить сына наследства? Так наследство-то было невелико: старый дом в Дамисне и клочок земли – вот и все наследство. Ну еще древняя машина, хоть и на ходу, да одно название, а не машина. Что ж получается – наказать невозможно? А ведь оскорбление серьезное, глубокое, настоящее. А если простить? Еще несколько месяцев Мухаммед потратил на размышления о прощении. При этом он регулярно созванивался с сыном, в Дамисну привозили внуков, когда у Мухаммеда был отпуск, с женой сына Мухаммед тоже созванивался, благо времени у него было предостаточно. В итоге (спустя пару лет) Мухаммед помолился и спросил у сына по телефону:

– Хусейн, ты почему тогда не стал разговаривать со мной?

– Когда, отец?

– Когда приезжал с туристами в Менавиль.

– Не помню, – спокойно ответил сын, – наверное, был занят. А к чему ты спрашиваешь?

Ответ «не помню» прозвучал так легко, так естественно, что Мухаммед тут же забыл про все свои обиды и ответил:

– Ни к чему. Стариковская болтовня.

И разговор продолжился дальше.

 

3.

Мухаммед не захотел крестьянствовать, как его предки. В шестнадцать лет он ушел из дома и начались его скитания по городам в поисках заработка. Асьют, Исмаиилия, Танта, Суэц – города менялись, как рисунки в калейдоскопе. Первым делом Мухаммед решил попробовать себя в уличной торговле. Он торговал зажигалками, ручками, ножами, женскими платками, фесками, торбушами. Хозяева товара ему доверяли и были правы: Мухаммед отдавал вечером все деньги до последнего пиастра, ничего не оставляя себе, даже если продавал дороже, чем товар стоил на самом деле. Вскоре занятие торговлей ему наскучило. И в самом деле: целый день на ногах, целый день среди людей, суета, движение, все время надо кричать, чтобы подошли именно к тебе, не поесть спокойно, не попить, не посидеть в тенечке. Не нравилось Мухаммеду торговаться, а хозяева настаивали на торге, учили торгу, требовали больше денег. Не нравились ему и покупатели: так и норовят сбить цену, так и норовят облапошить юношу и купить нужную им вещь как можно дешевле.

Следующей работой Мухаммеда стала уборка помещений. Он убирался в разных забегаловках, в маленьких кафе, в кафе побольше, в ресторанах, в магазинах, у цирюльников, даже в мечетях и на кладбище. Платили везде мало, всего тридцать-сорок фунтов в месяц. В кафе кормили – это было большим плюсом, в магазинах разрешали ночевать, правда, просили приглядывать за порядком ночью. В мечетях и кормили, и было где перекантоваться среди таких же бедняков как он сам.

Устав от тряпок и метелок, Мухаммед подался в армию, благо ему исполнилось восемнадцать и он, в соответствии с законом о всеобщей воинской повинности, обязан был отслужить два года с последующим зачислением в резерв сроком на девять лет. Служить ему довелось в танковых частях, где его определили в автомеханики. Мухаммед на всю жизнь запомнил советский Т-72А, Т-7263 и американский М-60. С утра до вечера он копался в ходовых частях, отвлекаясь только на строевую подготовку, еду, сон и молитву. Мухаммед был аккуратным, исполнительным; если у него что-то не получалось, он говорил об этом честно и старался научиться, старался перенять опыт старших товарищей, чтобы больше не совершать ошибок. Он хорошо понимал смысл выражения «устав пишется кровью». Он понимал – сегодня ошибка, сегодня недочет, а завтра война, и люди могут погибнуть, если техника будет неисправна.

Из армии Мухаммед вышел сержантом, профессиональным механиком и даже получил предложение остаться на хороших условиях: армия обещала помочь с жильем, обещала хорошую зарплату и дальнейшее продвижение по служебной лестнице. Нет, Мухаммед не захотел служить. Ему нравился покой, ему нравилось созерцать мир, ему нравилось думать или не думать вообще. Потому он отказался от предложения и вернулся домой. Омда, деревенский староста, лично пришел в дом к родителям Мухаммеда. Он хотел поговорить, он хотел видеть героя. На омду огромное впечатление произвели петлички сержанта, выправка и краткость изложения, к которым Мухаммед так привык во время службы. Омда предложил Мухаммеду стать трактористом, благо в Дамисне был трактор, а старый тракторист месяц назад умер, и заменить его было некому.

– Ас-саляму алейкум, Мухаммед, – сказал староста, – у тебя будет хороший доход, ты сможешь выбрать себе в жены лучшую девушку, и у тебя будет возможность принести в её дом любой калым, который попросят её родители. К тебе будут обращаться «уста», ты будешь ходить в новом комбинезоне и новых башмаках, ты будешь самым нужным человеком в деревне, сам хаджа будет уважать тебя, как если бы ты был не простым крестьянином, а именитым горожанином. И ты поможешь, хорошо поможешь родной деревне. Нам не нужно будет искать тракториста, ведь найти его весной очень сложно и очень дорого.

– Ва-алейкум ас салям, уважаемый омда, – ответил Мухаммед. – В армии я был автомехаником. Я немного умею управлять танком. Трактор – не танк, боюсь, что не справлюсь, боюсь, что вы зря пришли ко мне с таким хорошим предложением.

– Мухаммед, – староста не сдавался, – Аллах велик, неужели он не поможет тебе?

– Аллах велик, омда, он создал людей, которые сделали танк и сделали трактор. В армии мне показали, как управлять танком. Нужен человек, который показал бы мне, как управлять трактором. Сам я не возьмусь за такое дело.

– Я покажу тебе, Мухаммед, там ничего сложного.

– Тогда я согласен.

Так Мухаммед стал трактористом. Хлопотная, надо сказать, работенка досталась ему. Трактор на самом деле оказался не танком, поэтому часто ломался, с ним надо было разбираться целыми днями. Новенький комбинезон, выданный Мухаммеду, за месяц так замаслился и потерся, что его было не отличить от старого. Новые башмаки, также выданные старостой, стоптались, потерлись, покрылись грязью и пылью. Мухаммед насквозь пропитался запахом солярки, руки его огрубели, под ногтями всегда была жирная черная полоса, ведь он чинил трактор, не защищая руки перчатками или рукавицами. Деревенские его уважали, деньги он на самом деле зарабатывал хорошие, и через год смог посвататься к красавице Фирдаус. С базара в субботу Мухаммед привез подарки невесте: платок на голову, покрывало, бутылочку духов, фрукты. Расстелив платок на полу, Мухаммед обратился к Фирдоус:

– Посмотри, – сказал он, – что я тебе принес.

Мать Фирдоус тут же подхватила:

– Гляди, дочка, что он тебе принес.

С очаровательной улыбкой Фирдоус подошла ближе.

– Нравится? – спросили её по очереди Мухаммед и мать.

Фирдоус от смущения закрыла лицо руками и убежала из комнаты.

– Что ж, – сказала ее мать, – Аллах послал тебя, Мухаммед аль-Арьян. Быть тебе нашей родней.

Так Мухаммед стал женихом, а его будущая жена Фирдоус невестой.

Помолвка проходила следующим образом. В углу комнаты в доме родителей Фирдоус сел маазун¹⁵. Собрались гости. У них были чистые галабеи, добродушные улыбки, грубые руки, потрескавшиеся ноги. У порога выстроились в несколько рядов башмаки без задников, сандалии, туфли на резиновом ходу. Все молчали, переглядывались.

– Славьте Аллаха! – воскликнул маазун.

– Нет Бога, кроме Аллаха! – дружно ответили гости. Всех начали обносить напитками. Маазун в это время читал нараспев Коран. После напитков настала очередь сигарет. Окурки усеяли пол. Лишь возле маазуна на полу было чистое место. Там была постелена баранья шкура, на ней стояло кресло, приготовленное для хаджи. Фирдоус сидела в окружении подруг. Те щипали её за ляжки и приговаривали: «Невесте синяки – подружкам женихи». Вышла мать Фирдоус, выкрикнула загруду¹⁶ и зашептала дочери на ухо:

– Уже написали брачный контракт.

Фирдоус была в слезах от страха и радости.

Маазун торжественно возгласил:

– Уста Басюуни, иди и спроси у невесты, кто её поручитель.

Басюуни (местный ветеринар, поэтому к нему обращались «уста») вошел в соседнюю комнату со словами:

– Кто твой поручитель, невеста?

– Отец, – ответила она, – кто же еще. Он мой кормилец.

Уста Басюуни возвратился к гостям. Среди них он увидел хаджи. Хаджи торжественно поздравил Мухаммеда и в ответ услышал:

– Да благословит тебя Аллах, отец хаджи.

– Поздравляю еще раз, – спокойно, – с чувством собственного достоинства произнес хаджи.

– А где же невеста?

Открылась дверь и с мокрыми красными щеками, со слипшимися от слез длинными ресницами на пороге появилась Фирдоус. Она скинула с ног красные шибшиб¹⁷, обернула руку покрывалом и поцеловала волосатую лапу хаджи.

Маазун начал читать:

– Слава Аллаху, сделавшему дозволенным законное бракосочетание и недозволенным – прелюбодеяния. Да пребудет мир и молитва с пророком его, рассеявшим светом своим черный дым язычества. Воистину повелел Аллах жить в браке согласно и в бесценной книге своей заповедал ясно: о люди, да убойтесь господа своего, создавшего вас, мужчин и женщин, из ничего. И сказал пророк его, да пребудет с ним мир и молитва; плодитесь и размножайтесь, а в Судный день с потомством своим без страха ко мне являйтесь.

На руки Мухаммеда и Фирдоус набросили белый платок. Женщины выкрикивали загруды. Маазун слова возгласил:

– Отдаю тебе в жены мою дочь, коей я являюсь поручителем, согласно книге Аллаха и сунне пророка его по обряду великого ислама Абу Ханифа ан-Нуамани, за калым, догоренный между нами.

Отец Фирдоус в точности повторил слова маазуна.

Маазун обратился к Мухаммеду:

– Беру её от тебя в жены, согласно книге Аллаха и сунне пророка его за калым, договоренный между нами.

Мухаммед произнес то, что от него требовалось. Гости начали поздравлять жениха и отца невесты. Отец невесты получил от Мухаммеда бумажку в пятьдесят фунтов, тщательно свернул и передал её жене. Та ушла в комнату и спрятала деньги в сундук на самое дно. Деньги потратят, чтобы купить Фирдоус свадебное платье, рубаху, золотые серьги. А на остальные деньги отдадут набить ватой матрас и две подушки.

Мухаммед корявыми буквами подписал брачный контракт. Помолвка состоялась, значит, скоро будет свадьба.

Ночь покрыла деревню тьмой. Звезды и луна смотрели на мир людей и удивлялись их суете. Поля отдыхал от зноя. Вода в каналах была неподвижной, черной и тоже думала о людях, как об очень беспокойных существах. Мухаммеда охватила огромная радость и такая же скорбь. Жизнь улыбалась ему и в тоже время была строга и требовала ответственности. Стало страшно: как это жена? как это дети? как это стать отцом, потом дедом? как это – состариться и умереть? На вопросы ответов не было. Были только новые вопросы, и всё «как» да «почему». Мухаммед вернулся к гостям. Праздник продолжался, и жизнь тоже продолжалась.

 

4.

Брак Мухаммеда был долгим, крепким, счастливым. Фирдоус оказалась женщиной трудолюбивой, с простым характером и простым взглядом на жизнь. Она часто повторяла: «Работай и всё у тебя будет», и сама первая следовала своей поговорке. У них с Мухаммедом родился сын, родилась дочь. Мухаммед зарабатывал хорошо, поэтому смог построить собственный дом. Рядом с домом он разбил маленький фруктовый сад и потом, когда кусты и деревья цвели, плодоносили, не забывал благодарить Аллаха за помощь в каждом деле, за каждый фрукт, за каждую каплю воды, дарованную для сада. Тридцать лет проработал Мухаммед трактористом, много сносил комбинезонов, много стоптал башмаков.

В Дамисне и во всей округе знали Мухаммеда как хорошего работника, часто звали на помощь и обращались «уста Мухаммед» – только так, не как иначе. Вечерами Мухаммед любил посидеть за чашкой чая, заботливо поставленной Фирдоус на таблию¹⁸, и почитать прессу. Читал он разные газеты: «Аль-Ахрам», «Аль-Ах бар», «Аль-Гумхурия» (их привозили раз в месяц из города), и во время чтения, наткнувшись на какой-нибудь необыкновенный факт или на новость, особенно впечатлившую его, приговаривал вполголоса «Аллаху Ахбар»¹⁹ или тихо восклицал «Бисмилла» или «Иншалла». Фирдоус и дети никогда не мешали Мухаммеду читать, они знали: отец устал, ему нужен отдых, ему нужно разбираться в политике, ведь он мужчина, он глава семьи и очень уважаемый человек в деревне.

После чтения Мухаммед любил забраться на крышу дома и подумать в тишине, глядя на звезды, о событиях дня, о прошлом, о настоящем, о будущем. Мысли его не мучили, а спокойно приходили и так же спокойно уходили, рассмотренные со всех сторон. Мухаммеду нравилось думать не в смысле решения каких-нибудь задач, а просто нравился сам процесс. Вот возник образ поля. Оно бескрайнее, его надо вспахать или оно уже вспахано. Поле освещено солнцем или луной. В поле трудятся люди или никого нет. Мухаммед идет по полю или смотрит на него из кабины трактора. Пахнет соляркой. Ветер быстро развевает запах, но запах снова возвращается.

Звонит телефон... Это тоже видение? Нет, Мухаммеду звонят по-настоящему. В соседней деревне нужна его помощь. Их тракторист сломал ногу, и теперь месяц не сможет работать. Мухаммед недоволен. Мухаммед говорит о своей деревне, говорит: «устал я очень», говорит: «деньги мне ваши не нужны, я и здесь хорошо зарабатываю», говорит: «позвоните хаджи, позвоните омде, позвоните в город, где-нибудь да найдется тракторист». Мухаммеда долго упрашивают, уговаривают, обещают заплатить больше, чем положено.

В итоге Мухаммед соглашается и теперь он снова может думать. Он думает о звездах. Почему они так далеко, почему они такие маленькие, почему они светятся, почему светятся только ночью, а днем их не видно. Потом Мухаммед думает о другой работе, о такой работе, где бы его не беспокоили люди. Пусть там меньше платят, пусть его не будут называть «уста», зато никто не будет отвлекать его во время размышлений.

Снова звонит телефон… На «проводе» староста. Он говорит о необходимости купить новый трактор, советуется с Мухаммедом. Мухаммеда вполне устраивает старый. Омда начинает доказывать ему обратное, дескать, время не стоит на месте, земли стало больше, требуются другие мощности. «В новом, – говорит, – тракторе будет кондиционер и компьютер». Мухаммеду не нужно ни то, ни другое. Староста злится и грозит: «Найдем, – грозит, – другого тракториста, помоложе и посмышленее, а ты будешь обычным феллахом, как твой отец, дед, прадед и прочие предки». Мухаммед, поспорив столько, сколько нужно, наконец, соглашается на новый трактор, соглашается поехать в город и поучиться управлять техникой, оснащенной компьютером. Омде только того и надо. Он говорит в конце разговора «иншалла» и желает доброй ночи. Мухаммед желает ему того же.

Только он собрался еще подумать, как раздается голос жены. Она зовет спать. Опять Мухаммед не отдохнул, опять ему помешали, ну ничего, завтра после работы будет такой же вечер, и он сможет спокойно насладиться видом звездного неба и спокойно подумать сколько ему захочется.

 

Так прошло тридцать лет или даже больше. Дети выросли и разъехались: сын уехал в Каир, дочь в Александрию. Мухаммед и Фирдоус постарели или, лучше сказать, стали ближе к земле. Она еще не звала их, она только напоминала: настоящая старость и вслед за ней смерть не за горами. Фирдоус возраст никак не изменил, внутренне она оставалась все такой же: быстрой, суетливой, заботливой. Мухаммед стал шире в плечах, отяжелел, очень поправился, у него появился крупный живот и крупный зад. Внутри Мухаммеда росло беспокойство: он не молодой, мыслей становится больше, и скоро, так как работы тоже становится больше, совсем не останется времени для их обдумывания. Однажды Мухаммед после вечернего чая не пошел как обычно на крышу, а подозвал Фирдоус и начал с ней важный, важный разговор.

– Фирдоус, – с этого началась их беседа, – наши дети хорошо устроились.

– Слава Аллаху, – отозвалась жена.

– Я, – Мухаммед не умел подготавливать собеседника к важному и говорил сразу по делу, – очень устал.

Фирдоус молча погладила руки мужа.

– Я больше не хочу видеть трактор и поле.

Фирдоус не знала, к чему он клонит, поэтому молчала.

– Денег мы накопили достаточно. Можем, если захотим, купить десять киратов²⁰ земли или даже пятнадцать. Можем засадить их манго, апельсинами, гавафой.

Фирдоус согласилась и выразила радость:

– Можем. Ты будешь ухаживать за деревьями! Правильно. Хватит с тебя работы трактористом.

Мухаммед не был дипломатом, не умел скрывать свои мысли, не умел расположить к себе того, с кем говорил. Он, конечно, считался с Фирдоус. Её мнение важно. Однако он принял решение.

– Фирдоус, – так выглядело решение, – про землю я сказал просто так, не очень-то мне хочется возиться в саду.

– Отец, – Фирдоус не понимала к чему такие речи, – скажи как есть. Я не понимаю тебя.

– Мне нравится читать газеты, мне нравится тишина.

Фирдоус была не лишена чувства юмора.

– А, – улыбнулась она, – ты метишь в маамуры²¹. Не лучше ли тебе сразу стать помощником министра или генеральным директором.

Мухаммед сдержанно засмеялся.

– Не знаю, какой из меня получится начальник. Никогда ничем не управлял и не имею такой предрасположенности.

– Отец, – Фирдоус уже утомил разговор, – у меня еще куры и утки не кормлены, пол не метён.

– Как же так, – удивился Мухаммед, – на дворе ночь, а у тебя птицы голодные?

– Много было других дел сегодня… Так я пошла?

Мухаммед, как ему ни тяжело было произнести, но все-таки произнес:

– Мой дядя держит магазин.

– Ах, ты про старого пьяницу Абдуррахмана завел этот разговор?

– Ему нужен охранник. Он звонил мне. Он сказал: «Мухаммед, ты служил в армии, ты сержант, ты справишься».

– И сколько же миллимов²² он будет тебе платить?

Мухаммед немного помялся, отодвинул таблийю, встал, повернулся к жене лицом и объявил:

 – Я согласился. Больше я не «уста Мухаммед». Больше ты не будешь стирать комбинезоны. Больше ты не будешь нюхать бензин и солярку. Теперь у меня будет чистая галабея, чистая сидери, чистые ботинки и чистые ногти.

– Такому чистому человеку вряд ли пригодится старая жена.

С этими словами Фирдоус ушла. Мухаммед понимал: есть разница – быть женой уважаемого всеми человека, или быть женой простого охранника: и почёта меньше, и денег меньше. Зато не будет больше суеты с посевной, с уборочной, не будет больше бесконечного ковыряния в двигателе трактора, будет много свободного времени, будут новые впечатления.

– Фирдоус, – крикнул Мухаммед вслед жене, – дети одобрили моё решение.

Фирдоус услышала мужа. Она чувствовала его очень хорошо, и понимала: раз он принял такое решение, значит, действительно очень устал и ей следует поддержать его, тем более, денег они, и правда, скопили достаточно, дочь и сын стали вполне самостоятельными людьми, поэтому ничего страшного, если Мухаммед будет получать меньше. «Отдохнет годик, второй, – так решила Фирдоус, – и вернется к трактору».

У Мухаммеда были другие мысли: как ему теперь объявить старосте и всем жителям деревни про свой уход? «Впрочем, – решил Мухаммед, – урожай собрали, землю перепахали, другой тракторист наверняка найдется до следующего сезона, поэтому не стоит беспокоиться. Люди у нас хорошие, благодарные, меня поймут, меня не осудят».

Так и вышло. Когда Мухаммед рассказал, что уезжает в город, где будет работать охранником, он услышал только добрые пожелания удачи и благословения. «Аллах, – сказал омда, – да поможет тебе. Но, – староста, говоря, держал Мухаммеда за руки, – ты всегда можешь вернуться». Мухаммед немного всплакнул – так ему стало хорошо и тепло от слов старосты. «Слава Аллаху», – заключил он, и все, кто собирался послушать Мухаммеда, начали расходиться по своим домам и делам.

 

5.

Дядька Мухаммеда торговал всем подряд: продуктами, хозтоварами, табаком, легким алкоголем, благо тогда в городе Заркун не было таких строгих законов как сейчас. Многие жители держали лавки и магазины, и даже не задумывались про какие-то там лицензии, разрешения, сертификаты. Появлялись у человека деньги (наследство или, например, ссуда в местном полуофициальном банке), находил он небольшое помещение, закупал где-нибудь товар и затем перепродавал его в своем магазинчике немного дороже. Часть выручки складывал, как говорится, в чулок, другую часть пускал в оборот. Много с такой торговли не поимеешь, но люди тогда были проще, за большим не гнались и умели довольствоваться малым.

В таких торговых точках продавец был и продавцом, и кассиром, и приемщиком товара, и сам расставлял товары на полках, знал все цены, и сам охранял, сам смотрел, чтобы покупатели за все расплатились и не взяли чего лишнего. О камерах наблюдения, куаркодах, рамках «антикража» (металломагнитодетекторах) тогда в Заркуне и не слышали, а если кто их и видел в больших городах, то у себя не спешил устанавливать, так как такие штуки стояли дорого при установке и за их обслуживание тоже надо платить, и на товар надо было устанавливать магнитные метки, RFID-метки, гибкие метки-наклейки, жесткие съемные пломбы, в общем, все это было хлопотно и затратно. Со штрихкодами тоже никто не хотел возиться, поэтому торговали в Заркуне как во все времена: продавец называл цену, покупатель торговался, продавец немного уступал, покупатель еще торговался, пока, наконец, оба не приходили к сумме, устраивавшую их обоих.

– Мухаммед, – дядя Мухаммеда Сейд абу-Джамаль говорил медленно, голос его был хриплым, низким, – у меня большой магазин. У меня много самого лучшего товара в городе, у меня много постоянных покупателей из Заркуна, много покупателей из других районов. У меня репутация честного торговца. Сейчас в городе появилось много новых людей, появились туристы, ночью по улицам ходят разные шалопаи, которым что не дай – все прибыль. Я переживаю за магазин. И, – Сейд абу-Джамаль понизил голос, – я не доверяю моим продавцам. Они молодые ребята, им нужны деньги, поэтому они запросто могут припрятать выручку в карман. Кассы у меня нет, учет товара я веду по тетрадям. Мне нужен свой человек в магазине. Мне нужен ты. Смотри за моими продавцами, смотри за покупателями, изучи весь товар. Я буду тебе хорошо платить, ты будешь есть такую же еду, какую ем я и моя семья, я тебе выделю отличную комнату и отличный диван, только не подведи. На тебя, брат, вся надежда.

– Дядя Сейд, я не подведу. Только мне непонятно. Магазин надо охранять днем, магазин надо охранять ночью, когда же я буду есть, спать, когда у меня будут выходные?

Сейд абу-Джамаль задумался. Его задачей было найти верного помощника, который бы днем и ночью не спускал бы глаз с его имущества, а перед ним стоял самый настоящий феллах, то есть человек, который привык, что у него хоть немного, но есть свободное время, который привык вовремя обедать, привык покемарить часок после обеда, привык вовремя ложиться спать, привык получать хорошие деньги и много двигаться, привык вечером смотреть телевизор, привык курить наргиле и пить чай в свои выходные дни. И такого человека предстояло фактически посадить на цепь. Да, задача не из легких.

– Мой дорогой племянник я очень любил твоего отца, поэтому предложил тебе эту работу. Все будет как мы договоримся, не беспокойся.

– А как мы договоримся? – Мухаммед привык задавать вопросы прямо и получать на них такие же прямые ясные ответы.

Сейд абу-Джамаль отвел глаза в сторону и прикинулся очень занятым.

– Потом, Мухаммед, договорим. Сейчас я еду за товаром. Ты поможешь мне? – дядя пристально взглянул на племянника. Взгляд был очень сильным, пронзительным. Наполненный некоторыми сомнениями, но подчиняясь воле другого человека, Мухаммед ответил:

– Да, помогу.

Сейд абу-Джамаль облегченно вздохнул, похлопал родственника по плечу и на том они расстались.

Мухаммед мечтал о тихой, спокойной работе, где можно будет много думать и не думать совсем. Мечтал получать достойную зарплату, по ночам спать, есть три раза в день, мечтал на выходные ездить домой или к детям. На деле получилось совсем не так. Во-первых, дядя Сейд попросил его надеть форму: рубашку с бейджиком, брюки и туфли. Мухаммед про себя возмутился, но спорить не стал. Во-вторых, сидеть ему не то, чтобы воспрещалось, но очень не рекомендовалось. Всю свою смену он должен был ходить по торговому залу, наблюдать за покупателями, за товаром и за продавцами. На еду Мухаммеду выделяли десять минут. Микроволновки в магазине не оказалось, поэтому питался он холодными лепешками с холодным куриным мясом. Чайник в магазине был, но чтобы заварить чай по-настоящему времени не оставалось, и Мухаммед пил чай из пакетиков, то есть ерунду какую-то, а не чай. На выходные его не отпускали. Несколько раз дядя Сейд приезжал ночью с проверкой и очень возмущался, обнаруживая Мухаммеда крепко спящим. Не сложились у него отношения и с продавцами. Те сразу смекнули, что он поставлен следить за ними, поэтому они возненавидели Мухаммеда лютой ненавистью. Мухаммед поначалу не понимал, когда продавцы клали выручку себе в карман. Дядя его научил.

– Это тебе, – Сейд абу-Джамаль передал Мухаммеду толстую прошнурованную тетрадь. – Тут записаны все товары и все цены. В конце дня смотри, сколько товара продано и считай, сколько денег должно быть в кассе. Если денег меньше, чем надо, сразу говори мне.

– То есть, продавцы в конце дня должны мне показать всю кассу? – Мухаммед понимал: его фактически превращают в шпиона, в соглядатая, и ему очень не нравилась такая роль.

– Да, – дядя был совершенно спокоен. – Я скажу продавцам. Они будут перед тобой отчитываться.

В первый же вечер, когда Мухаммед спросил ребят, сколько заработал магазин, они страшно возмутились.

– Кто ты такой? Кто позволил тебе задавать нам такие вопросы? Мы будем отвечать только хозяину. Твое дело поменьше сидеть и побольше смотреть по сторонам, – так сказал первый продавец.

Второй добавил:

– Какой из тебя охранник: ты ешь по тридцать минут, форма на тебе сидит мешком, у тебя пыльные ботинки.

Слово опять взял первый.

– Впереди ночь. Небось, ляжешь спать и пинками тебя не разбудишь.

– Нам, – первый продавец почти кричал, – доверяют. Мы работаем здесь пять лет. Ты здесь всего ничего. Не подходи к нам больше с такими вопросами.

Мухаммед от хамства продавцов оторопел: в деревне так никто не обращался с ним. В разговоре всегда к его имени прибавляли слово «уста» и говорили с ним доброжелательно, с уважением, а тут какие-то молодчики отчитали его как пацана. Нет, так не годится. И Мухаммед, когда пришел дядя, всё ему подробно рассказал. Дядя обещал поговорить с продавцами и не поговорил, поэтому в следующий раз, когда Мухаммед потребовал у них отчёта, они снова набросились на него и отругали пуще прежнего. Так продолжалось целый месяц.

Через месяц дядя Сейд абу-Джамаль объявил Мухаммеду, что в магазине большая недостача.

– Ты, – яростно захрипел он, – нечестный человек. Ты договорился с продавцами, они делятся с тобой, и ты обманываешь меня.

Мухаммед тихо вступился за себя:

– Я же несколько раз подходил к вам.

– Не помню такого.

От дяди разило спиртным. Мухаммед терпеть не мог пьяных. Он понял: толку от сегодняшнего разговора не будет, лучше дождаться, когда дядя протрезвеет, и снова с ним поговорить.

На следующий день дядя Сейд пришел трезвым.

– Дядя, – Мухаммед очень стеснялся, – выдай мне, пожалуйста, зарплату.

Трезвый дядя мало отличался от пьяного.

– Мухаммед, – противно захрипел дядька, – ты должен мне сто фунтов.

– Почему?

– Я тебе вчера сказал.

Оказалось, Сейд абу-Джамаль все прекрасно помнил, хотя и был накануне безобразно пьян.

– Я не брал ваших денег, – от обиды и злости у Мухаммеда почти пропал голос. – Я месяц не ел, не спал, я месяц не был дома, и вы еще называете меня вором.

Дядя был омерзителен.

– Таковы факты, – безжалостно проговорил он.

Мухаммед потребовал позвать продавцов. Они пришли и хором начали обвинять Мухаммеда.

– Он много и долго ест.

– Он все время сидит на стуле.

– Он не следит за покупателями.

– Товар крадут у него из-под носа, а он ничего не видит.

– Он сам взял ваш чай.

– Он сам взял вашу воду.

– Он не стирает носки, а берет новые.

– Он спит по ночам.

– Он спит по утрам.

– Он весь день спит.

Мухаммед задыхался от ярости: такой наглой лжи в свой адрес он никогда не слышал, таких наглых рож он никогда не видел. Не контролируя себя, Мухаммед схватил за грудки одного из продавцов и начал трясти его со словами:

– Говори правду, шакал! Где ты научился так врать? Как тебе не стыдно.

Дядька и второй продавец еле оттащили в сторону разъяренного Мухаммеда. Дали ему отдышаться, дали ему воды. Дядя немного сменил тон после всего случившегося.

– Мухаммед, – я прощаю тебе долг. Ты просто останешься без зарплаты за этот месяц. Но в следующем месяце я заплачу тебе сполна, если больше не будет таких безобразий.

– Нет уж! – Мухаммед был оскорблен до глубины души. – Не надо мне больше ваших денег и вашего магазина. Я уезжаю домой.

Таким был первый опыт работы охранником у Мухаммеда Сейд абу-Арьяна. Дома Мухаммед все рассказал жене. Она только вздыхала во время рассказа. Вздохи означали: «Вот не слушаешь мудрую Фирдоус, а зря. Твое место в поле, твой друг – трактор, твоя судьба – честный труд на земле. Не езди больше в город, не ищи себе приключений. Лучше вернись, пока омда не нашел другого тракториста». Мухаммед всё понял без слов и все-таки был непреклонен. «Не получилось с дядей, – думал он, – получится в другом месте». И через неделю Мухаммед устроился охранником в ресторан. Потом был базар, потом был другой магазин, потом была заправка, потом была парковка, потом было здание муниципалитета, потом была школа, потом было еще много-много разных мест. Нигде ему не нравилось, везде были люди, было много людей и с ними приходилось взаимодействовать. Наконец, в дело вмешался не иначе как сам Аллах, и Мухаммеда взяли на работу в отель «Менавиль».

 

6.

Мухаммед сидел в холле гостиницы и смотрел на всех входивших и выходивших. Он был в форме, перед ним стояла рация, на ремне, сбоку висела резиновая дубинка. Мухаммед при устройстве на работу никаких рекомендаций по поводу применения дубинки не получил, поэтому он усиленно размышлял, в каких случаях её применять, а в каких не трогать. Касаемо рации он получил такую инструкцию: каждый час сообщать начальнику смены о том, как проходит дежурство. Дни шли за днями, а на дежурствах не происходило ровным счетом ничего. Целыми днями Мухаммед наблюдал за туристами и сотрудниками отеля. Люди вокруг мешали ему войти в ровное спокойное созерцательное настроение.

Управляя трактором, гоняя его по полям, он был куда спокойнее, чем теперь. Мелькание людей раздражало. «Зачем, – Мухаммед искренне не понимал, – охранять главный холл гостиницы, где ничего не происходит и в принципе ничего не может произойти? Какие такие преступления может предотвратить охранник в месте, где по сути совершенно спокойно? Разве что кто из туристов напьется и устроит дебош, но такое маловероятно. Вряд ли холл попытаются захватить террористы. Президент Египта или президент какой-нибудь другой страны тоже вряд ли заедет сюда. Нет, – к такому выводу пришел Мухаммед, – гостиницы та же пустыня, только с людьми».

Насчет пьяных Мухаммед ошибался. Раз в месяц обязательно какой-нибудь гость напивался на дармовщинку в лобби-баре и начинал хулиганить: кричать, приставать к гостям, заигрывать с менеджерами, бить посуду, распевать песни, танцевать. Очень запомнился Мухаммеду один русский. Он напился, разорвал на себе полосатую футболку (с бело-синими полосами), стал выкрикивать буквы «В», «Д», «В» и гоняться за немцами, которых в тот месяц было особенно много. Немцы разбегались от него как куропатки от орла. Натешившись, русский подошел к Мухаммеду и на ломанном английском попросил закурить. На таком же английском Мухаммед объяснил, что не курит. Русский обиделся, попытался отнять дубинку у Мухаммеда, получил дубинкой по заднице, получил еще раз, когда стал размахивать кулаками перед лицом Мухаммеда, после чего расплакался и лег спать прямо на диванчике в холле.

Еще Мухаммед запомнил, как русские запускали фейерверки в Новый год. Мухаммед никогда не видел так близко салюта. Через полчаса фейерверков у Мухаммеда сработала рация. Начальник смены приказал всеми возможными средствами прекратить салют. Мухаммед подошел к русским, и когда они собрались запускать очередную ракету, он начал перед ними размахивать руками и повторять: «Ноу, Ноу, Ноу». Русские не послушали его, и ракета полетела вверх.

Мухаммед понял – нужна сила. Он отцепил дубинку от пояса, и несколько раз стукнул дубинкой себя по ладони. Русских такой выразительный жест совершенно не убедил. Они были пьяны, у них был праздник и на Мухаммеда им было наплевать. Мухаммед по рации вызвал подкрепление. Со всего отеля собралось пять человек охраны. Русские полезли в драку. Пришлось вызывать полицию, потому что русских было больше, они пришли в ярость и дрались по-настоящему, кто руками, кто ногами, кто стульями. Один русский разбил о стену бутылку с бренди и стал размахивать разбитой бутылкой. Он был опасен и ему в лицо полицейский распылил баллончик с газом.

Да, славная была ночка. Мухаммед надолго её запомнил. Получается, не таким уж спокойным оказался главный холл «Менавиля». Стоит ли говорить, что на обед времени выделяли по десять минут, ночью можно было поспать часа два-три, была форма, и даже в туалет Мухаммед должен был отпрашиваться. В итоге через год Мухаммед подошел сначала к начальнику охраны, потом к управляющему, и попросил перевести его на охрану территории, точнее, её самой дальней части, где был забор и два закрытых пляжа для местных: один для женщин, второй для мужчин. Мухаммеду пошли навстречу. С чего-то он решил, что территорию можно охранять не в форме, а в галабее – что из этого вышло, мы уже рассказывали в начале нашего повествования.

 

Мухаммед одинаково любил и день, и ночь. Он их особенно не разделял. Любое время суток он считал прекрасным. Каждую секунду что-то происходило и не происходило ничего. Мухаммед не отделял себя от потока жизни, а существовал как бы внутри потока. Он сам и был жизнью. Он чувствовал море, небо, воздух, пустыню. Он сам был морем, небом, воздухом, пустыней. Он откликался на имя «Мухаммед», и в тоже время не понимал – как это быть Мухаммедом, как это быть отдельным человеком, когда всё пронизано жизнью. Мухаммед знал: имена, названия предметов, животных, птиц, вообще слова придуманы, чтобы обозначать ими всё из чего состоит мир. Мухаммед понимал: люди придумали слова, люди придумали называть как-то всё окружающее их, и сами себя они тоже придумали обозначать отдельно. Зачем всё так устроено? Для удобства. Как сказать жене, что тебе нужна ложка? Только назвав её так.

Получается, все человечество знает, что ложка – это ложка. Всё человечество так говорит, только на разных языках. Получается, человек разделил мир на тысячи и тысячи частиц, когда придумал слова. А на самом деле разве мир не представляет из себя одно целое? Если не знать слов, не знать, что они обозначают, если перестать думать словами, то разве мир не станет единым? А сможет ли жить человек в мире, где нет слов? Сможет, если перестанет мыслить словами. А чем тогда мыслить? А зачем мыслить тому, кто является частью неделимого целого? Зачем человеку дана способность размышлять? Можно ли считаться человеком, если у тебя не будет умения думать словами? Хуже ли животным, растениям, воде, камням от того, что они не разговаривают, и если думают, то думают без слов? Ведь и о них заботится Аллах.

Разве не достаточно для того, чтобы жить, только одной заботы Бога о тебе? Зачем знать о Боге, если Бог – всё, то есть ты – тоже Бог. «Все равно, – думал дальше Мухаммед, – Бог не познается словами, все равно Бога нельзя описать, а можно только почувствовать. Зачем произносятся молитвы? Чтобы человек задумался о Боге, а потом захотел или не захотел его почувствовать. Слово пробуждает чувство! Так зачем так устроен человек, чтобы в нем пробуждать чувства к Богу? Почему нельзя так сделать, чтобы человек всегда чувствовал Бога? Так же проще. Кто все усложнил? Аллах все усложнил? Зачем ему это было надо? Интересно, сам Аллах пользуется словами? Или он и так все знает? Возможно ли такое абсолютное знание без слов? Неужели Аллах человека тоже называет по имени? Неужели он без имени не отличает одного человека от другого? Нет, если Аллах суть абсолютное знание, то имена ему совершенно не нужны. Имена нужны людям, чтобы отличать одного человека от другого. Не скажешь ведь жене «эй», если она Фирдоус? И она не скажет тебе «эй», если ты Мухаммед. Человек, по всей видимости, – какая-то переходная форма между предметами, животными и Богом. Человеку даны начала знания, но не дано абсолютное знание. Человек может отделять себя от мира и в тоже время может соединяться с ним. Так бывает, когда, например, перепахиваешь поле, и всё одно – земля, рычание трактора, солнце. Через несколько часов работы перестаешь понимать, что ты тракторист, что ты на тракторе, а трактор едет по земле, а сверху светит солнце. Все сливается в одно целое, нераздельное. И сейчас ночь, я – Мухаммед, море, ветер, цикады, летучие мыши, туристы, свет в их номерах, песок, забор, пустыня – всё это одно, едино, слитно…Телефон… да звонит мой телефон… Фирдоус… она тоже хочет стать одним целым со мной и через меня с миром…».

Мухаммед и дальше бы размышлял, но жене нельзя было не ответить. Фирдоус спрашивала, когда Мухаммед придет. Очень обрадовалась: завтра у него заканчивается семидневка и на целых семь дней он вернется домой, займется садом, займется внуками. Они уже подросли и полюбили истории, которые им рассказывал дедушка. Он рассказывал про акулу-убийцу, которая переворачивала лодки и пожирала всех находившихся в них. Про ядовитых крабов: они жили в норках на пляжах и каждый день кусали туристов, которые наступали на их норы. Укушенные туристы потом мучились очень сильно: у них распухали и страшно чесались ноги. В больницах таким туристам ноги отрезали и бросали отрезанное на съедение львам в зоопарках.

Рассказывал Мухаммед про то, как видел много раз крушение самолетов. Они взрывались высоко-высоко в небе и разваливались на тысячи кусочков, прибой потом выбрасывал эти кусочки на берег. Рассказывал, как спасал пассажиров и моряков с яхт, которые вдруг начинали тонуть без всякой видимой причины. Рассказывал про туристов, которые сбегали из отеля, перелезали через забор и терялись в пустыне. Рассказывал про трактор, который мог сам, без тракториста, пахать поле. Иногда, правда, такой трактор становился злым, выезжал на дорогу и сбивал людей и грузовые автомобили. Рассказывал про английских террористов, которые хотели захватить его отель, а он, вооруженный автоматом, гранатами и ножом, убил всех террористов и получил от президента Египта в награду медаль и золотой пистолет…

Фирдоус терпеть не могла истории мужа, всегда ругала его за них и просила не говорить детям таких глупостей. Детям рассказы Мухаммеда очень нравились, поэтому он много раз повторял их, добавляя каждый раз какие-нибудь новые подробности.

Неделя дома проходила быстро. Мухаммед не успевал оглянуться, как снова сидел и наблюдал за порядком в отеле. Суетились уборщики номеров, рабочие, садовники, повара. Управляющий нет-нет да и проезжал на электромобиле по территории. Туристы шли на пляж, туристы шли с пляжа, дул ветер, сияло солнце, шумел прибой. Не от скуки, а просто так Мухаммед играл сам собой в сигу²³, курил вечером наргиле, мечтал о том времени, когда у них с Фирдоус появится свой сад, который займет не пять, а десять или двадцать киратов, вспоминал трактор, вспоминал поле, много раз пил чай и много раз благодарил Аллаха за такую прекрасную жизнь, о которой совершенно нечего сказать, кроме одного – она есть.

2024 год

----------------------------

¹ Галабея – мужская одежда типа длинной рубахи. Сидери – жилетка, надеваемая на рубаху под галабею. Торбуш – головной убор типа фески.

² Малая – верхняя одежда египетских женщин типа покрывала.

³ Си – господин.

⁴ Хаджа – мусульманин, совершивший паломничество в Мекку.

⁵ Мисраф – дренажный канал, тераа – оросительный канал.

⁶ Омда – деревенский староста.

⁷ Аль-Азхар – старинный мусульманский университет.

⁸ Уста – мастер.

⁹ Гавафа – фрукт, напоминающий по форме грушу.

¹⁰ Чтобы разгладить праздничное платье, деревенские жители кладут его на несколько дней под матрас.

¹¹ Фатиха – «открывающая», первая сура (глава) Корана.

¹² Наргиле – кальян.

¹³ Феллах – крестьянин.

¹⁴ Ахмед ар-Рифаи – мусульманский святой.

¹⁵ Маазун – духовное лицо, уполномоченное совершать браки.

¹⁶ Загруда – особый женский крик, выражающий радость.

¹⁷ Шибшиб – туфли без задников.

¹⁸ Таблия – низкий круглый стол.

¹⁹ Аллаху Ахбар – Аллах Велик, бисмилла – во имя Аллаха, Иншалла – слава богу

²⁰ Кират – мера земельной площади, около 0,02 га

²¹ Маамур – высокая чиновничья должность

²² Миллим – самая мелкая египетская монета, тысячная часть фунта.

²³ Сига – игра типа шашек. Клетки чертятся на земле, вместо шашек используются камешки.