Анатолий САЗЫКИН. БЕССМЕРТИЕ ЛИТЕРАТУРНОЙ КЛАССИКИ. Чертополох как поле битвы

 

Анатолий САЗЫКИН

БЕССМЕРТИЕ ЛИТЕРАТУРНОЙ КЛАССИКИ

Чертополох как поле битвы

 

Закрадется ль печаль в тайник души твоей,
Зайдёт ли страсть с грозой и вьюгой –
Не выходи тогда на шумный пир людей
С своею бешеной подругой.
М.Ю. Лермонтов

 

В марте 1938 года поэт Николай Алексеевич Заболоцкий по совершенно ложному доносу собратьев-писателей был арестован и, как тогда было принято, без суда и следствия, приговорён к пяти годам лагерей. Поэт не признал вину, от смертной казни его спасло то, что на допросах Заболоцкий упорно отрицал участие в контрреволюционной организации, куда якобы должны были входить Николай Тихонов, Борис Корнилов и другие.

Первым местом отбывания наказания стал «Востоклаг», находившийся в Хабаровском крае. Там он работал на лесоповале, на прокладке дорог. Просьбы об отправке на фронт в 1941 и 1943 годах были отклонены. Затем он был этапирован в Алтайский край, и находился до конца срока в исправительно-трудовом лагере в Кулундинских степях. Там добывали содовый раствор со дна Малинового озера, хорошо известного ныне отчаянным любителям экзотического туризма...

Выжил только потому, что, в конце концов, был переведён чертёжником в контору.

После освобождения из лагеря с марта 1944 года жил в Караганде. Там он закончил переложение «Слова о полку Игореве» (начатое в 1937), ставшее лучшим в ряду опытов многих русских поэтов. И только после длительных хлопот Александра Фадеева, Ильи Эренбурга, Самуила Маршака, Михаила Зощенко это помогло ему в 1946 году добиться разрешения жить в Москве.

 

Жена его Екатерина Васильевна с двумя детьми всё это время пережила все невзгоды и страдания «жены врага народа». Из блокадного Ленинграда «по дороге жизни» была эвакуирована в город детства и юности Николая Заболоцкого – Уржум Вятской губернии. В 1944 году семья переехала к нему в ссылку в Караганду, а вернулись все в Москву только в 1946-м. Жить стали в Переделкино на чужих дачах.

Лагеря не сломили поэта духовно, но сделали предельно осторожным, молчаливым, замкнутым в общении с кем угодно, обоснованно опасающимся новых доносов, находящимся под тайным наблюдением.

Судьба приготовила и ему, и жене его ещё одно тяжёлое испытание.

Соседи в Переделкине – известные писатели, но и среди них выделялся Василий Гроссман. Он в то время уже заканчивал роман, которому суждено было скоро стать знаменитым, – «Жизнь и судьба». Гроссман обладал очень привлекательной внешностью, был резок в суждениях, талантлив, остёр, смел. В работе над романом его не остановило развернувшееся «дело врачей», по которому был арестован даже многолетний бывший личный врач Сталина академик Виноградов и ещё группа известных врачей, в большинстве еврейской национальности. А в романе проходила параллель между преследованием евреев в фашистской Германии и судьбой известного советского учёного-физика. Суждение было, что его прототип – всемирно известный физик, академик Игорь Тамм.

Екатерина Васильевна всё больше проникалась симпатией и состраданием к писателю, такому открытому в общении, смелому в суждениях и обаятельному. Дошло до заявления мужу, что она любит другого человека...

Заболоцкий был потрясён и обижен произошедшим. И позволил себе дать волю чувству к женщине молодой, красивой, поэтессе, к тому же очень любящей его стихи. Возникла очень напряжённая атмосфера в семье, в восприятии повзрослевших детей. Любой человек такое переживал бы очень тяжело. Заболоцкий, к тому же, поэт. Ещё Маяковский говорил: «Я – поэт. Этим и интересен». Заболоцкий именно этим был чрезвычайно интересен и глубок.

Он создаст цикл стихотворений «Последняя любовь»: лирические героини этих стихотворений – поэтесса Мария Роскина и его жена.

Обратимся к некоторым из этих стихотворений.

 

Изначальный образ – символ чувственной страсти, вспыхнувшей в сердце поэта, – образ растения, в самом названии которого – чертополох – заложены два негативных, губительных смысла: чёрт и сполох, пожар.

Принесли букет чертополоха

И на стол поставили, и вот

Предо мной пожар и суматоха,

И огней багровых хоровод.

Поле битвы этих начал имеет вселенский, общечеловеческий характер: и это тоже образ мироздания, и сосредоточено оно в сердце человеческом.

Это башня ярости и славы,

Где к копью приставлено копьё,

Где пучки цветов кровавоглавы

Прямо в сердце врезаны моё.

В этом вспыхнувшем чувстве – радость, восторг, наслаждение, и в нём же – боль и гибель:

И встаёт стена чертополоха

Между мной и радостью моей...

………………………………………..

И простёрся шип клинообразный

В грудь мою, и уж в последний раз

Светит мне печальный и прекрасный

Взор её неугасимых глаз.

В стихотворении «Признание», напрямую обращённом к этой женщине, звучит и высокая обоюдная радость, и недопустимость её, боль, горе и слёзы, и всё то же потустороннее, греховное и колдовское начало.

Зацелована, околдована,

С ветром в поле когда-то обвенчана,

Вся ты словно в оковы закована,

Драгоценная моя женщина!

Не весёлая, не печальная,

Словно с тёмного неба сошедшая,

Ты и песнь моя обручальная,

И звезда моя сумасшедшая.

Ещё большей полноты выражения этого сложного чувства, прямо экзистенциальной, достигает поэт обращением к образу – символу и глубоко народному и использованному его великим пращуром, горячо любимым им Александром Сергеевичем Пушкиным – в сне Татьяны в романе «Евгений Онегин». Чувство Татьяны к Онегину, без малейшего сомнения, – высокое, чистое и совершенно искреннее. В письме к Онегину она пишет: «Нет, никому на свете Не отдала бы сердца я! То в высшем суждено совете… То воля неба: я – твоя. Вся жизнь моя была залогом Свиданья первого с тобой; Я знаю, ты мне послан Богом…».

И конечно же, в этом великом чувстве скрыто и телесное, плотское начало. Оно не осознаётся рассудком, оно скрыто в тайниках подсознания (кстати, великий Пушкин знает о нём за несколько десятилетий до Зигмунда Фрейда и его теорий). В народных русских преданиях власть этого начала воплощена в образе медведя. Именно он приснится Татьяне в её сне. «И снится чудный сон Татьяне…». В этом сне медведь и ужасает её, и спасает от гибели в снегах, и приносит её «на руках» в лесной шалаш и оставляет со словами: «Здесь мой кум, погрейся у него немножко».

Татьяна чуть приоткрывает дверь и видит за столом чудовищ одно страшнее другого, а во главе – Онегин: «Он знак подаст – и все хлопочут, он пьёт, все пьют и все кричат. Он засмеётся – все хохочут, нахмурит брови – все молчат».

Он хозяин. И когда чудовища её заметили, все заорали: «Моё! Моё!». «Моё! – сказал Евгений грозно. И шайка вся сокрылась вдруг…».

Татьяна безвольно предаётся в его власть – во власть чувственного влечения... Но это же Пушкин! Он скажет: «Простите мне, я так люблю Татьяну милую мою».

Придёт время, и она признается Онегину: «Я вас люблю, к чему лукавить? Но я другому отдана И буду век ему верна…».

Как дороги будут Пушкину эти её слова! Она даст Онегину такую нравственную отповедь, обнажив ему его самого, что Пушкин закончит: «Стоит Евгений, Как будто громом поражён… В такую бурю ощущений Теперь он сердцем погружён».

 

К такому же образу-символу со схожим значением обратится и Заболоцкий в стихотворении «Лесная сторожка». Оно не входит в цикл «Последняя любовь», но написано тогда же, в 1957 году.

Скрипело, стонало и выло в лесу.

И гром ударял в отдаленье, как молот,

И тучи рвались в небесах, но внизу

Царили затишье, и сумрак, и холод.

…………………………………………….

Однажды в грозу, навалившись на дверь,

Тут зверь появился, высок и космат,

И так же, как многие прочие звери,

Узнав человека, отпрянул назад.

И сторож берданку схватил…

……………………………………………

…Вернувшись, лесник успокоился скоро:

Он, видимо, был уж достаточно стар.

Он знал, что покой – только призрак покоя.

Он знал, что когда полыхает гроза,

Всё тяжко-животное, злобно-живое

Встаёт и глядит человеку в глаза…

Вот она истина! Есть роковые грозовые дни в судьбе и жизни человека. К ним надо быть готовому.

Очень скоро и поэту, и его жене стало совершенно очевидно, что работу души не остановить и не отменить. Куда же денешься от памяти о пережитых невзгодах и страданиях, от обоюдной тревоги и боли за судьбу свою и своих детей?

Да и та женщина, что вошла в жизнь поэта, вовсе не была духовно слепой.

В этом же цикле поэт пишет:

Клялась ты – до гроба

Быть милой моей.

Опомнившись, оба

Мы стали умней.

Опомнившись, оба

Мы поняли вдруг,

Что счастья до гроба

Не будет, мой друг.

Колеблется лебедь

На пламени вод,

Однако к земле ведь

И он уплывёт.

И вновь одиноко

Заблещет вода.

И глянет ей в око

Ночная звезда.

Заболоцкий создаёт стихотворение, которое снова сопряжено с литературной традицией, на этот раз толстовской. Стихотворению «Встреча» предпослан эпиграф из романа Льва Толстого «Война и мир»: «И лицо с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавевшая дверь, – улыбнулось…».

Здесь необходимо пояснить. Эти строки из четвёртого тома романа. Пьер шёл по улице и увидел проезжающую коляску, в которой сидели две женщины. Одну он узнал сразу, то была княжна Марья, а лицо другой было тёмным, мрачным, каким-то безжизненным. И вдруг она узнала Пьера и… Пьер тоже узнал её, это была Наташа.

Вот кратчайшая предыстория этой их встречи. Пьеру всегда очень нравилась Наташа – живая, непосредственная, очаровательная. Но мысли о каком-то сближении и быть не могло. Слишком велика разница – и возрастная, и по внешнему облику, и по судьбам – ничего хоть как-то сопоставимого. Но когда перед нашествием французов над Москвой будет пылать комета и все будут охвачены небывалой тревогой и ожиданием какой-то страшной беды, Пьер скажет ей: «Если бы я был не я, а лучший, умнейший, красивейший человек на свете, я на коленях просил бы руки и любви вашей». С той поры он переживёт и смерть навязанной ему жены Элен, и попытки убить Наполеона, и план, где он чудом избежит смерти только потому, что он не десятый в строю. Он спасёт Наташу от катастрофы – он не даст Анатолю Курагину увезти её. Наташа тоже переживёт гибель младшего брата Пети, смерть князя Андрея, чисто плотское увлечение Курагиным…

Оба переживут общее для всех страдание и горе страны, людей. И вот они встретились. Толстой пишет, что они оба узнали друг друга и поняли, что любят.

Заболоцкий с Екатериной Васильевной тоже встретились.

Как отворяется заржавевшая дверь,

С трудом, с усилием – забыв о том, что было,

Она, моя нежданная, теперь

Своё лицо навстречу мне открыла.

И хлынул свет – не свет, но целый сноп

Живых лучей – не сноп, но целый ворох

Весны и радости, и, вечный мизантроп,

Смешался я… И в наших разговорах,

В улыбках, в восклицаньях, впрочем, нет,

Не в них совсем, но где-то там, за ними,

Теперь горел неугасимый свет,

Овладевая мыслями моими.

Открыв окно, мы посмотрели в сад,

И мотыльки бессмысленные сдуру,

Как мнрогоцветный мягкий водопад,

К блестящему помчались абажуру.

Один из них уселся на плечо,

Он был прозрачен, трепетен и розов.

Моих вопросов не было ещё.

Да и не нужно было их, вопросов.

Во второй части стихотворения ключевое слово, конечно, «сдуру». Мотыльковая любовь, чувственная, слепая, временная, она, конечно, «сдуру».

 

Завершает Заболоцкий финал своей творческой и личной жизни стихотворением «Старость». Оно последнее в цикле «Последняя любовь». Стихотворение это и автобиографично, и необычайно глубоко вскрывает внутреннюю диалектику того, что принято называть «счастьем».

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она,

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна.

Их речь уже немногословна,

Без слов понятен каждый взгляд,

Но души их светло и ровно

Об очень многом говорят.

В неясной мгле существованья

Был неприметен их удел,

И животворный свет страданья

Над ними медленно горел.

Изнемогая, как калеки,

Под гнётом слабостей своих,

В одно единое навеки

Слились живые души их.

 

И знанья малая частица

Открылась им на склоне лет,

Что счастье наше – лишь зарница,

Лишь отдалённый слабый свет.

Оно так редко нам мелькает,

Такого требует труда!

Оно так быстро потухает

И исчезает навсегда!

Как ни лелей его в ладонях

И как к груди ни прижимай,

Дитя зари, на светлых конях

Оно умчится в дальний край!

 

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она,

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна.

Теперь уж им, наверно, легче,

Теперь всё страшное ушло.

И только души их, как свечи,

Струят последнее тепло.

Вот так на основе великой русской литературной классики, осмысливая тяжкий и плодотворный опыт жизни своей и жизни людей, Николай Алексеевич Заболоцкий создал своим творчеством бессмертные страницы поэзии. Он и сам стал одним из классиков нашей литературы.

Именно об этом писал ему признанный корифей нашего литературоведения Корней Иванович Чуковский в 1957 году: «Пишу к Вам с той почтительной робостью, с какой писал бы Тютчеву или Державину. Для меня нет никаких сомнений, что Вы – подлинно великий поэт, творчеством которого рано или поздно советской культуре (может быть, даже против воли) придётся гордиться как одним из величайших своих достижений».

г.Новокузнецк