Вячеслав ЛЮТЫЙ. МЕДЛЕННЫЕ ПТИЦЫ. Бытийный круг в поэзии Николая Алешкова

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

МЕДЛЕННЫЕ ПТИЦЫ

Бытийный круг в поэзии Николая Алешкова

 

 

…Я по Каме впадаю в Волгу

И взлетаю на Млечный Путь.

 

Зачерпнув из реки небесной

Благодати, увижу вдруг

Правый берег, покрытый лесом,

Левый берег – цветущий луг.

Николай АЛЕШКОВ

 

…Узкая-узкая, дальняя-дальняя

В поле дорога мерещится мне.

Дмитрий КЕДРИН

 

В последние десятилетия в русской литературе утвердился мотив возвращения. Как никогда прежде он силён и особенно отчётлив в сегодняшней поэзии. В прозе, сопрягая минувшие времена с настоящим днём, авторами исподволь проводится мысль о неверности пути, которым идёт страна, и реставрации многих поруганных святынь и постулатов, на которые в прошлые эпохи опиралась русская жизнь. Фактически перед нами тот же мотив, только воссозданный на конкретном материале и закреплённый художественно воссозданными характерами героев произведения.

Поэзия обладает исключительной возможностью преодолевать границы реальности, не говоря уже о линиях, которыми расчерчено наше пространство и время. И здесь уже возвращение выглядит как акт волевой и метафизический, которому воспрепятствовать житейскими, видимыми действиями, практически, невозможно. Именно потому русская жизнь, напитываясь духовными энергиями поэзии, во многом сохраняет себя под давлением западного образа жизни, устроенного с сатанинским лукавством и жестокостью.

Вместе с тем, понимание русского бытия связано с его цельностью, несмотря на многие и многие нестроения в отечественной истории и действительности. В нём есть некая задача, которую русский человек чувствует интуитивно, но обозначенная словами, она теряет свою убедительность и неземной объём и становится очередной сентенцией или философским построением.

Только в поэзии интонация и волшебная способность самого строя речи проницать невидимые стенки и непреодолимые рубежи позволяет воплотить внятно сокровенный смысл и сердечные движения лирического героя и народа, частью которого он себя чувствует.

Интуиция народа бывает подавлена искушениями и заблуждениями, в реальности – иной раз самого кровавого толка. Однако с течением лет эти глубоко спрятанные мысль и чувство набирают силу и заявляют о себе вновь. И потому русская поэзия, не споря с православной верой, является хранительницей и проводником народной души – идеального образа русского человека, способного освободиться от всего низкого и поклониться изначально высокому и светлому.

Стихи Николая Алешкова в этой связи могут показаться совсем не сосредоточенным совокупным лирическим высказыванием. И здесь – их тайна, когда за пустяком высвечиваются важнейшие вещи, а за лёгкими словами – смысл, охватывающий жизнь и судьбу.

Его литературная биография охватывает последние четыре десятилетия. Перед глазами поэта прошли события, изменившие страну и её нравы, а сам он, когда-то работавший монтером связи, электриком, кровельщиком, стал одним из любимых русским читателем в Татарстане авторов. Девять книг, множество стихов, опубликованных в периодике, строки проникновенные и на вид несерьёзные. Вот самая краткая характеристика творческого пути Алешкова. Однако есть ещё некая бытийная тропа, незримые шаги по которой связаны со смыслом прожитого и понятого. О ней и пойдёт речь. Однако прежде стоит обозначить самые общие свойства его лирики.

У Алешкова поэтическая речь очень проста, порой обыденна, в ней нет литературной изощрённости («я простой и понятный»). Его пейзажные, элегические стихи очень естественны, а природа, как правило, олицетворена. У неё есть характер и повадка, словно у знакомого или прохожего. Это позволяет автору снять дистанцию как между читателем и поэтом, так и между человеком и миром («Август <…> чуть прошёлся по листве и с особою охотой по просёлочной траве»; «как невесты, стали чинно с жемчугами да с фатой и берёзы, и осины вдоль дороженьки пустой»).

Обыкновение, повадка его героя – скорее, сельские, чем городские. И тут особенный срез сознания: селянин, живущий в городе, но тоскующий по деревне («деревенским поэтом по Отчизне иду»).

Он – земляной человек, не асфальтовый, и ценит прикосновение порою даже больше созерцания – именно так он входит в природное перетекание света и темноты, предметов и тел. Физика любви почти магнетически притягивает его, но и то, что осталось только порывом в отсутствии телесного соприкосновения, очень значимо: «…необъяснимая словами жар-птицей нежность промелькнет. Прекрасно всё, что не случится!».

Алешков – один из самых предметных поэтов, приверженных русской лирической традиции. Картины жизни человека и природы у него удивительно точны в изобразительном отношении. Прочитав стихотворение, будто через увеличительное стекло видишь описанное. Причём его строки вмещают в себя и переживание, и затаённую мысль: «Отзовётся детство гулко: с лёгкой удочкой в руке по широкому проулку босиком бегу к реке».

В его сюжетах много житейского, ему нравится укладывать в стихи ту или иную реальную историю («достану, молча, книжку записную и что-нибудь о жизни расскажу»). Делает он это с завидной лёгкостью, очень точно прописывая мизансцены и вскользь роняя характеристику происходящего: изображая, осознавая и, одновременно, ведя читателя.

Алешков всегда чувствовал себя поэтом – особенным, отдельным человеком: «Кто-то в небе поймал журавля. Я услышу небесное слово». Но только со временем стало понятно, чем оплачивается такая жизненная роль («с одиночеством дружи»; «всей душою, всею кровью, птицей в небе – песню спеть»).

Ах, все мы скитальцы и все богомольцы,

С надеждой и верой глядим в небеса,

Как будто бы слышим – меж звёздных околиц

Родные зовут нас к себе голоса.

 

В этом реальном и духовном скитании хорошо читается «какое-то странное русское чувство: во всём раствориться, от всех убежать». Подобное внутреннее противоречие не понятно иноземцу, оно его раздражает видимой непоследовательностью желаний. Однако способность соединять земное и небесное подразумевает сосредоточенность души и одновременно – её открытость Божьему миру. Поэтому важно обозначить неизменные ориентиры, замыкающие пространство, в котором движется поэт, – реальное, смысловое, ценностное: «Свет небесный, хлеб насущный, твердь земли моей родной».

В свою очередь, каждое из понятий, обозначенных в авторской строке, оказывается своего рода входным наименованием целого спектра сюжетов, вполне человечных и конкретных. Коллизии здесь перетекают на соседнее художественное поле: житейское перекликается с духовным, а родное – с повседневным и надмирным. Потому и «хлеб насущный» для поэта связан с «заветным зерном», которое он роняет «на ниву русской речи», со стихами о природе, с любовной лирикой и всем, что сопровождает его в пути по тернистым земным тропам. А развёрнутый образ Родины, сердечный и насыщенный реальными деталями, обладает метафизическим отражением в «небесных» пределах – это не только Святая Русь, но и подвиги подвижников и героев, русский стоицизм и способность к возрождению наперекор тяжести прежних поражений.

Родная сторона для Алешкова – не только место, но и часть жизни. Не однажды он замечает в своих стихах, что его родина – детство («и забыть нельзя, что есть истоки – чистые из детства родники»). Собственно, так могут сказать многие – для поэзии подобное утверждение не является открытием. Но когда оно воссоздаётся при помощи поэтического образа, органично наполненного оттенками лиц и характеров, подробностями радостей и бед, чертами действительности, которые сжимают окоём до границ детского царства, – всякий раз в словах поэта возникает маленькое чудо.

Вот по лугам вечерним кони

бредут чуть слышно. И верхом,

небрежно повод сжав в ладони,

я восседаю на Лихом.

<…>

Озёра плавятся в закате.

И запах трав, и вкус ухи!

Растут из этой благодати

мои негромкие стихи.

 

И если пристальней вглядеться

в судьбу свою и жизнь свою,

я б навсегда остался в детстве,

как ангел в сказочном раю.

 

Для поэта детство оказывается не священным – в такой характеристике сказывается сухой ум, но «райским» – невинным, свободным, светлым, доверчивым. Он мог бы привести в стихах свидетельства тягот и горечи, поскольку рожден в год Победы, а послевоенное десятилетие требует от художника суровых красок и жестких линий. Но Алешков оберегает детскую радость и упоение жизнью от поздних рациональных суждений зрелого человека. И такое отношение – одна из самых твёрдых опор его творческого сознания: «Боже, как же нас в детстве любили! Нам бы, Господи, так же любить».

А на лужайке Настенька и Ванечка,

две светлорусых детских головы, –

и золотые брызги одуванчиков

рассыпаны по зелени травы.

<…>

И над садами дачными рассеялся

вишнёвый и черёмуховый дым,

но не грущу я больше по-есенински,

что я не буду больше молодым.

<…>

А на лужайке Настенька и Ванечка

весёлым смехом радуют гостей

и белый пух сдувают с одуванчиков,

и он летит над памятью моей!

 

В этой солнечной картине светятся блики счастья – как детского, так и взрослого. Заметим: когда хранит русский человек интуитивное ощущение собственной причастности к роду, тогда и возникает в его душе подобное «райское» эхо…

Умудрённость души и её широта – отличительные черты облика лирического героя Николая Алешкова. Все умозаключения, «хорошие советы» и предостережения ещё прежде автор испытал на себе, и это сказывается в искренности поэтической интонации («ты сам выбираешь – в добре или зле возрастать»). В его стихах не найти амбивалентного отношения к жизни и человеку – здесь поэт открыт, определёнен. В его голосе слышна сокрушённость, когда он упоминает о своём жизненном пути, который переоценивает и переосмысливает. Бережно берёт всё светлое, живое, порывистое, страстное – и судит свои метания, здесь сюжеты стихотворений достаточно красноречивы.

Размышления о чистоте скрытого душевного родника, который помогает ему освободиться от всего наносного, тяжкого и грязного, почти постоянны в лирике Алешкова («тело моё – грешное, а душа чиста»; «пусть живу, греша, но в стихах останется чистою душа»; «но по ночам я вижу сны, в которых ты меня простила»; «если в пьяном бреду ни за грош пропаду, нет прощенья, мой свет, мне за эту беду»; «да, велика моя мука, но велика и вина»).

Небесный свет струит добро.

Январский снег, как серебро,

на солнышке бликует.

Я опускаюсь в полынью,

чтоб душу грешную свою

очистить – пусть ликует.

 

На таком фоне графика смыслов стихотворения Николая Алешкова об эмигранте-стихотворце, который занят исключительно собственным успехом и благополучием, врезается в сознание читателя правдой о неистинном герое: «Он как поэт здесь никому не нужен. Стихи – давно забытые грехи. <…> Народу ненавистная порода кумира сотворит из ничего…».

Между тем, исповедальные строки Алешкова о родном крае становятся свидетельством не только его лирической биографии, но и самой личности.

Правый берег, поросший лесом,

левый берег – цветущий луг.

Здесь крестьянским ржаным замесом

был я втянут в житейский круг.

 

От истока реки до устья

рыба плещется под волной.

Если вдуматься, каждый кустик

мне с рождения здесь родной.

 

Здесь отец мой всю жизнь трудился.

Здесь мой дом и моя родня.

«Где родился, там пригодился» –

эта присказка про меня.

 

Кама – река, на которой прошло детство автора. Словно в духовном видении, он соединяет её течение с жизнью и космосом: «Я по Каме впадаю в Волгу и взлетаю на Млечный Путь». Его герой, вкусив благодати из «реки небесной», внезапно видит родные берега – всё земное, что бесконечно дорого его сердцу. И происходит метафизический цикл слияния земли с небом и неба с землёй. Одновременно возникает, согретое воспоминаниями, странное прикосновение «давней» души героя, ещё не повреждённой беспощадными поздними искушениями, – к его «изношенной судьбе».

Alter ego поэта в стихотворениях – человек довольно буйного нрава. Влюблённый в земное чувствование, в женскую телесную красоту, он совершает поступки, о которых позже горько сожалеет: «Душа, как астроном, тоскует о небесном, а тело о земном!». Кажется, что лирический герой самозабвенно купается в водах жизненной реки и чувствует её течение, а в его сознании нет впечатления возможного конца. Так звери и птицы проживают дни и годы, не подозревая об их краткости и конечности. И это – примета давней, отменённой первым грехопадением и позабытой принадлежности к Раю. Однако для человека всё иначе, ему дано понимание добра и зла и чувство скоротечности времени.

У Алешкова первое и второе восприятие жизни взаимно переплетаются, и возникает движение вспять: от устья – к истоку, от космоса – к земному уголку. Чувство жизни без предела – как вселенной! – превращает цепь житейских забот в бытийный круг, в котором «небесная благодать» и детство перекликаются, всё самое родное и близкое становится нетленным, а небеса оказываются Отчизной («…из поднебесья летит благая весть, что там, среди созвездий, твоя Отчизна есть»). Тут сказывается устройство души корневого русского человека, который может внутри себя соединить землю под ногами с небом над головой. И подобное сочетание будет обладать для него приметами тёплыми, осязаемыми, знакомыми…

 Очень большое место в поэзии Николая Алешкова занимает любовная лирика. Надо сказать, что эта тема по устоявшемуся порядку вещей отдана поэтессам. Ахматова и Цветаева не только подарили русской литературе стихи такого рода, но и как будто обозначили художественную территорию, где женский тип лирического высказывания кажется главным и единственно возможным. Разумеется, стихи о любви у современных поэтов встречаются часто, однако они, практически, никогда не становятся приоритетным направлением их творчества. И Алешков оказывается редким исключением из «цехового» правила.

Целуй же! Мне твои желанны губы.

Их дикий мёд я только пригубил.

Не мсти за то, что не был однолюбом,

что не тебя сильней других любил.

 

Рассудит Бог – лишь он меж нами третий.

А в небесах, где Млечный Путь блестит,

одну лишь душу я хотел бы встретить,

которая за всё меня простит.

 

У Николая Алешкова любовная тема выходит из собственных берегов и достигает русской природы, дыхания небес, земной тяги и всего круговорота жизни человека. Причём, начало этого созерцательного движения дано в современности – в таком контексте у поэта нет размышлений над историей и её фигурами.

Стихи его отличаются печальной мудростью и мальчишеской безоглядностью, а также – завидной простотой, когда из реальных деталей возникает метафизическая дымка любовного чувства. Порой он может изобразить, на первый взгляд, избыточное количество подробностей события, что более свойственно прозе, но почти всегда в его строках есть замечательная недосказанность, «послесвечение» слов. В свою очередь, множество реальных черт происходящего придают достоверность стихотворению, после чего рука поэта сообщает тексту «волшебство» – и он оживает…

Алешков обладает способностью передать в строке черты, доступные глазу – и внутренние, психологические: «Как горестно сжаты и плотно желанные губы твои…».

Птиц щебетанье в прибрежных кустах

то ли на Каме, а то ли на Волге,

ветра порыв, поцелуй на устах –

долгий.

 

Как хороша здесь последняя усеченная строка, протяжное ударение в первом слоге: и форма торжествует, и чувство царит безраздельно!

Возлюбленная поэта, ставшая затем его женой и матерью сына, ушедшая, но оставшаяся навсегда в памяти – вот центр огромного числа поэтических сюжетов Николая Алешкова и содержание лучших его стихотворений. Он сопрягает семейный лад с природой, сердечное движение у него неотделимо от физической близости.

Мы оба с тобою не знали греха,

как роща, как озеро. Гладкая кожа

Была после бури смиренна, тиха.

Весенние грозы… Ты пашня, я пахарь.

И сроки наступят. И вырастет сын…

Душа твоя – нежная певчая птаха –

Покажется в просини между рябин.

 

Время беспощадно разрушает союз двух сердец, появляется новая семья, приходят другие лирические коллизии. Но память о любимой возникает в стихах Алешкова постоянно, во все последующие годы. И здесь перед нами – жестокий конфликт бытийного кольца и житейского поля. Он неизбывен для всякого человека, теряющего родных и ждущего собственного смертного часа.

Подобная раздвоенность художественного сознания непреодолима для художника, который погружён в телесный мир и затаён в собственных душевных переживаниях. Жизнь духа, несомненно, являет собой некий тоннель в запредельное пространство, однако главным вопросом для человека оказывается вопрос памяти. Узнает ли он в тонком космосе тех, кого любил и берёг, сохранится ли вместе с ним то драгоценное, живое, искреннее, узнаваемое, что делало существование на земле осмысленным и порой счастливым? И поэт обращается к реке, что втекает, кажется, в саму вечность:

Развей мою печаль, река, развей!

Иная жизнь – и женщина иная.

Возврата нет. Я о любви твоей

как о воде протекшей вспоминаю.

 

Не однажды в стихах Николая Алешкова возникает образ журавлей. Обычно в русской поэзии их полёт связан с наступлением осени, когда птицы и родная земля разлучаются и приходят холода. Однако у Алешкова этот образ связан с возвращением на родину: «Мне журавли под осень прокричали, что я по снегу к матушке вернусь». Здесь – многозначительный знак, однако его смысл не выходит за границы житейского распорядка. Тем не менее, подобная «осенняя» дорога в родные края обретает у поэта черты надмирные, когда «у бездны на краю проплывают медленные птицы к северу, на родину твою».

У Алешкова тезис «пора подумать о душе» не отделим от телесной жизни, он словно бы спорит с ней и примеряется к границам земного существования. Однако при всех таинственных предчувствиях и предзнаменованиях ощущение полноты жизни от детства до старости сопровождает большинство стихотворений поэта.

Но избежать роковых вопрошаний не удаётся и ему: «Мы тоже уходим, сами не зная – куда»; «Легко ли душе возвращаться, откуда однажды пришла?»

Когда моя душа простится с телом,

не сразу мне закрой глаза, скорбя.

Я, может быть, ребёнком оробелым

в последний миг почувствую себя.

Я, может быть, увижу, как вдали

душа летит к таинственному лону,

и медленные птицы – журавли –

за нею вслед летят по небосклону.

 

Величие и грозное содержание беспредельного бытия, куда малой песчинкой попадает освободившаяся от бренного тела душа человеческая, читаются здесь в образе оробевшего ребёнка, который чувствует ещё только самого себя – как средоточие индивидуальной жизни, полной эмоций и тревожных ожиданий.

Знание пути не отменяет сам путь. Вот почему в стихах Николая Алешкова существуют на равных правах прозрения о бытийном круге и смятение человека, стоящего перед неизведанным и бесконечным пространством. Он сам определяет собственную судьбу и преодолевает трудные, нехоженые тропы.

Придёт и Пасха. Молодой звонарь

на колокольне свяжет воедино

небесный купол и земной алтарь,

и благовест услышит вся долина.

 

Небесное и земное, церковное, мирское и природное взаимно соприкасаются, а молодая сила связывает телесное с духовным под весенним светом Пасхи Господней. Вот где таятся единственные ответы на горькие земные вопросы, к которым каждый подбирает свои слова: тихо, не таясь, коротко и просто.

Судьбы твоей дорога

лишь тем и дорога,

что ты поверил в Бога,

что ты простил врага.

Печаль твою излечат

река, притихший лес,

и тёплый летний вечер

и звёздочка с небес…

Пиши стихи, на Млечный

поглядывай покой,

и, может быть, за вечность

зацепишься строкой…